Текст книги "Сговор остолопов"

II

В участке старик сидел на скамье вместе с остальным сбродом – в большинстве магазинными воришками, составлявшими весь дневной улов. На колене он аккуратно выложил в ряд карточку социального обеспечения, членскую карточку «Общества Святого Имени Св. Одо Клюнийского»[3]3
  Одо (Одон) Клюнийский (ок. 878–942) – католический святой, бенедиктинец, второй аббат Клюни (с 927 г.), инициатор клюнийской реформы западного монашества.


[Закрыть], значок клуба «Золотые Седины» и клочок бумаги, идентифицировавший владельца как члена «Американского легиона». Молодой чернокожий, безглазый за солнцезащитными очками космического века, долго изучал это маленькое досье на соседней ляжке.

– В-во! – ухмыльнулся он. – Слышь, ты, наверно, везде член.

Старик методично переложил карточки в другой последовательности и ничего не ответил.

– Как это они тока таких за шкворень берут? – Темные очки окутали дымом все стариковские карточки. – У них тут, в падлиции, небось, полная безнадега.

– Я нахожусь здесь в нарушение моих конституционных прав, – отчеканил старик, внезапно разгневавшись.

– Ага, так они те и поверят. Лучше чё-нить другое придумай. – Темная рука потянулась к карточке. – Эй, а эт чё значит – «Запитыˊе Седины»?

Старик выхватил у него карточку и вернул себе на ляжку.

– Эти картонки твои ни фига не помогут. Все равно упекут. Они всех упекают.

– Вы так считаете? – поинтересовался старик у облака дыма.

– Еще бы. – К потолку вознеслась новая тучка. – А ты тут за чё, чувак?

– Не знаю.

– Не зна-аешь? В-во! С ума сойти. Должно быть, есть за чё. Это черных публик часто ни за чё грабастают, а вы, мистер, вы, должно быть, тут за чё.

– Я на самом деле не знаю, – угрюмо ответил старик. – Стоял себе в толпе у «Д. Х. Хоумза».

– И слямзил чей-нить бамажник.

– Нет, полицейского обозвал.

– И как же ты его обозвал?

– Комунясом.

– Каму-нясом! Вуу-оуу. Да если я назову падлицая каму-нясом, мне очко тут же в Анголу сплавят, точно. Хотя хорошо б кого-ньть из этих засранцев камунясом назвать. Типа сегодня днем стою я себе в «Вулвырте», а какое-то чучело тырит кулек рахиса из «Орехово Домика», да орать начинает, будто в ее пикой тычут. Й-их! Тут сразу охрена меня цап, и падлицаи, засрань, уже наружу тащат. Ни одного шанца у чувака не бывайть. В-во! – Его губы всосались в сигарету. – Никто рахиса этого на мне не нашел, а падлицаи все едино тянут. Так я думаю, что эта охрена и есть камунясы. Гнусное уёбище.

Старик прочистил горло и повозил своими карточками.

– Тебя, небось, отпустят, – сказали черные очки. – А со мной побазарят чутка, типа, на понт, хоть у меня того рахиса и в помине нет. Но небось докажут, что есть. Сами небось купят кулек, сунут втихаря мне в карман. «Вулвырт» небось меня на пожизни засадить хотит.

Негр, казалось, уже смирился со своей судьбой и выдул новую тучу синего дыма, которая обволокла и его, и старика, и картонки. Потом задумчиво произнес:

– А интересно, кто все-тки орехи стырил. Наверно, сама охрена и стырила.

Полицейский призвал старика к столу в центре комнаты; за столом сидел сержант. Патрульный стоял рядом.

– Ваше имя? – спросил сержант старика.

– Клод Робишо, – ответил тот и выложил все свои карточки на стол перед сержантом.

Сержант их осмотрел и произнес:

– Тут вот патрульный Манкузо утверждает, что вы оказывали при аресте сопротивление и называли его комунясом.

– Я не хотел, – печально ответил старик, заметив, как непочтительно сержант обращается с карточками.

– Манкузо утверждает, что вы утверждаете, что все полицейские – комунясы.

– Ууу-иии, – протянул негр с другого конца комнаты.

– Джоунз, заткнись, будь добр? – крикнул ему сержант.

– Ладна, – ответил Джоунз.

– Я с тобой потом разберусь.

– А чё, я ж никого камунясом не обзывал, – вскинулся Джоунз. – Меня ж эта охрена в «Вулвырте» подставила. А я рахис ваще не люблю.

– Закрой пасть.

– Ладна, – бодро отозвался Джоунз и испустил грозовую тучу дыма.

– Я вообще ничего не имел в виду, – объяснял мистер Робишо сержанту. – Я просто переволновался. Я увлекся. Этот полицейский хотел арессовать несчастного мальчонку, пока тот возле «Хоумза» маму ждал.

– Что? – Сержант развернулся к тщедушному блюстителю закона. – Ты что хотел сделать?

– Да никакой он не мальчонка, – ответил Манкузо. – Здоровенный жирный мужик, к тому же одет потешно. Выглядел подозрительной личностью. Я пытался осуществить обычную проверку документов, а он начал оказывать сопротивление. Сказать по правде, он был похож на взрослого извращенца.

– На извращенца, значит, а? – алчно переспросил сержант.

– Да, – воспрянул духом Манкузо. – На большого взрослого извращенца.

– Насколько большого?

– На самого большого в моей жизни, – сказал Манкузо, разводя руками так, будто хвастался уловом. Глаза сержанта засияли. – Я заподозрил неладное, когда заметил на нем зеленую охотничью шапочку.

Джоунз прислушивался откуда-то из глубины своего облака – внимательно и отрешенно.

– Ну, и что произошло дальше, Манкузо? Как случилось, что он сейчас не стоит здесь, передо мной?

– Он убежал. Из магазина вышла эта женщина и все запутала, и они убежали за угол, прямо в Квартал.

– О-о, так это типчики из Квартала, – внезапно обрадовался сержант.

– Нет, сэр, – встрял старик. – Она на самом деле его мамочка. Славная симпатичная дама. Я их в городе и раньше видел. Этот полицейский ее напугал.

– Нет, ты послушай только, Манкузо! – завопил вдруг сержант. – Ты один во всех наших органах способен арестовать сынка у мамочки. Да еще и дедулю сюда приволок. Сейчас же позвони его домашним, пусть приедут и заберут его отсюда.

– Прошу вас, – взмолился мистер Робишо. – Не делайте этого. Дочка у меня с детишками возится. Меня за всю жизнь ни разу не арессовывали. Она за мной приехать не сможет. А что подумают мои внучки? Они у святых сестер учатся.

– Позвони его дочери, Манкузо. Будет знать, как нас комунясами обзывать!

– Пожалуйста! – возопил мистер Робишо, весь в слезах. – Мои внучки меня уважают.

– Господи ты боже мой! – вздохнул сержант. – Сначала он мальчика с мамой задерживает, потом чьего-то дедулю притаскивает. Пошел отсюда к чертовой матери, Манкузо, и деда с собой забирай. Хочешь подозрительных субъектов привлекать? Ты у нас попривлекаешь.

– Есть, сэр, – слабо отозвался Манкузо, уводя рыдающего старика.

– Ууу-иии! – из уединенности дымного облака раздался голос Джоунза.

III

Сумерки оседали вокруг бара «Ночь утех». Бурбонова улица за окном расцвела освещением. Перемигивались неоновые вывески, отражаясь в мостовых, смоченных опадавшей уже некоторое время легкой моросью. Таксомоторы, привозившие первых вечерних клиентов – туристов со Среднего Запада и участников конвенций, – слегка пошлепывали шинами в холодных сумерках.

Теперь в «Ночи утех» сидело еще несколько клиентов: мужчина, водивший пальцем по формуляру скачек, унылая блондинка, похоже, как-то связанная с этим баром, и элегантно одетый молодой человек, куривший один за другим «Сэлемы» и глотавший замороженные дайкири.

– Игнациус, может, пойдем уже, а? – спросила миссис Райлли и рыгнула.

– Чего-о? – проревел Игнациус. – Мы должны пребывать здесь, дабы свидетельствовать разложенью. Оно уже начинает сюда проникать.

Элегантный молодой человек от неожиданности выплеснул дайкири на свой бутылочно-зеленый бархатный пиджак.

– Эй, бармен! – позвала миссис Райлли. – Несите тряпку. Клиент у вас тут обмочился.

– Да все в полном порядке, дорогуша, – злобно ответил молодой человек. Он покосился на Игнациуса и его мать, изогнув дугой бровь. – Я, видимо, просто не в тот бар зашел.

– Не нужно так реагирывать, голубчик, – посоветовала ему миссис Райлли. – Чего это вы пьете там такое? Похоже на ананасный снежок.

– Даже если я опишу в красках, сомневаюсь, что вы поймете.

– Вы как смеете разговаривать в таком тоне с моей дорогой, любимой мамочкой?

– Ох, да потише ты, громила! – рявкнул в ответ молодой человек. – Ты на пиджак мой посмотри.

– Он абсолютно гротескоˊв.

– Ладно, ладно вам. Давайте останемся друзьями, – произнесла миссис Райлли из-под осевшей на губах пены. – У нас и без этого и бомбов, и прочей пакости навалом.

– А ваш сын, похоже, с восторгом их сбрасывает, я должен заметить.

– Ладно вам. Тут мы в таком месте сидим, где всем повеселиться не грех. – Миссис Райлли улыбнулась молодому человеку. – Давай я тебе еще выпить куплю, малыш, за тот, что ты разлил. А сама, наверно, себе еще «Дикси» возьму.

– Да нет, мне в самом деле пора бежать, – вздохнул молодой человек. – Но все равно спасибо.

– И это в такой-то вечер? – спросила миссис Райлли. – Ох, да не обращай ты внимания, Игнациус мой еще и не того скажет. Оставайся, да спектанкль посмотришь, а?

Молодой человек закатил глаза к небесам.

– Ага, – подала голос блондинка. – Кой-какой попки да сисек увидишь.

– Мамаша, – холодно промолвил Игнациус, – я в самом деле полагаю, что вы поощряете этих абсурдных людишек.

– Так это же ж ты остаться хотел, Игнациус.

– Да, хотел – как наблюдатель. Я не особо стремлюсь к общению с ними.

– Туся, сказать по правде, так я сегодня больше уже не могу про автобус слушать. Ты мне же уже четыре раза рассказал, как мы тут сели.

Игнациуса это задело.

– Я едва ли подозревал, что наскучил вам. В конечном итоге та автобусная поездка была одним из наиболее решающих переживаний моей жизни. Вас как родительницу должны интересовать травмы, определившие мое мировоззрение.

– А чего там у тебя с автобусом-то было? – заинтересовалась блондинка, пересаживаясь поближе к Игнациусу. – Меня Дарлина зовут. Мне нравятся хорошие истории. В твоей перчику есть?

Бармен грохнул пивом и дайкири о стойку как раз в тот миг, когда автобус отчалил в свой судьбоносный водоворот приключений.

– Вот, чистый стакан возьмите, – рявкнул бармен миссис Райлли.

– Нет, ну как любезно. Эй, Игнациус, а мне чистенький стакан дали.

Но сыну было не до того: его слишком поглотило прибытие в Батон-Руж.

– А знаете, голубчик, – обратилась миссис Райлли к молодому человеку, – мы же с мальчиком моим сегодня в историю попали. Полиция его арессовать хотела.

– Ох ты ж. Полицейские такие упертые всегда, правда?

– Да-а, а ведь Игнациус и магисра получил, и все остальное.

– Так что ж он, во имя всего святого, натворил?

– Ничего. Стоял и ждал свою бедную дорогую мамулю.

– Наряд у него несколько… странноват. Я, как вошел, сразу подумал, что он тут – какой-нибудь артист, хотя природы его выступлений и вообразить себе не пытался.

– Да я уж говорю ему, говорю про одёжу, а он не слушает. – Миссис Райлли бросила взгляд на кокетку фланелевой рубашки сына и на волосы, обкудрявившие его затылок. – А на вас костюмчик-то хорошенький такой.

– Ах, этот? – переспросил молодой человек, ощупывая свой бархатный рукав. – Не стану от вас скрывать – он стоил мне целого состояния. Я отыскал его в дорогом магазинчике в Деревне.

– Не похожи вы на деревенского, я погляжу.

– Господи, – вздохнул молодой человек и поджег «Сэлем» могучим щелчком зажигалки. – Я имел в виду Гренич-Виллидж в Нью-Йорке, дорогуша. Кстати, где вы такую шляпку себе отхватили? Фантастично!

– Ой, боже-сусе, да у меня ж она с тех пор, как Игнациус к первому причастию пошел.

– А не думали ее продать?

– Это чего ж ради?

– Я, видите ли, комиссионной одеждой торгую. Я вам за нее дам десять долларов.

– Ой, да ладно вам. Вот за это?

– Пятнадцать?

– В самом деле? – Миссис Райлли отделила шляпку от головы. – Берите, голубчик.

Молодой человек раскрыл бумажник и вручил миссис Райлли три бумажки по пять долларов. Опустошив свой бокал с дайкири, он встал и сказал:

– Вот теперь мне действительно пора бежать.

– Уже?

– Знакомство с вами было совершенно восхитительным.

– Вы там потише смотрите – на холоде да в сырости.

Молодой человек улыбнулся, аккуратно разместил шляпку у себя под шинелью и вышел из бара.

– Радарное патрулирование, – между тем повествовал Игнациус Дарлине, – очевидно, в достаточной мере надежно. По всей видимости, мы с таксистом оставляли на их экране след маленькими точками от самого Батон-Ружа.

– Так ты и на экран попал, – зевнула Дарлина. – Подумать только.

– Игнациус, нам пора, – вмешалась миссис Райлли. – У меня уже в животе урчит.

Она повернулась и сбросила свою пивную бутылку на пол, где та разлетелась фонтаном коричневых зубастых стеклышек.

– Мамаша, вы что – сцену мне устраиваете? – раздраженно осведомился Игнациус. – Неужели вы не видите, что мы с мисс Дарлиной ведем беседу? У вас же с собой есть кексы. Вот и жуйте их. Вы вечно жалуетесь, что никогда никуда не выходите. Полагаю, вы должны наслаждаться ночной жизнью.

Игнациус вернулся к радару, а миссис Райлли залезла в коробку и съела шоколадный кексик.

– Хотите? – предложила она бармену. – Миленькие такие. У меня и славные винные кэксики еще есть.

Бармен сделал вид, будто ищет что-то у себя на полках.

– Я носом чую винные кексики, – вскричала вдруг Дарлина, глядя мимо Игнациуса.

– А и возьми, голубушка, – протянула ей выпечку миссис Райлли.

– Я, наверное, тоже один отведаю, – сказал Игнациус. – Могу себе вообразить, вкус у них довольно неплох – особенно с бренди.

Миссис Райлли разложила коробку на стойке. Даже мужчина с формуляром согласился взять миндальное печенье.

– Вы где такие славные винные кексы брали, дама? – спросила миссис Райлли Дарлина. – Хорошие и сочные.

– А вон там, у «Хоумза», голубушка. У них хороший сортимент. Много разнобразия.

– Они довольно вкусны, – снизошел Игнациус, запуская вялый розовый язык в усы на поиски крошек. – Я, вероятно, один-другой миндальный еще съем. А кокосовые я всегда считал питательными кормами.

И он целеустремленно зарылся в коробку.

– Что ж до меня, так мне всегда после еды кэкс подавай, – сообщила миссис Райлли спине бармена.

– Спорнём, вы хорошо готовите, а? – спросила Дарлина.

– Мамаша не готовит, – догматически изрек Игнациус. – Она испепеляет.

– А я вот готовила, когда замужем была, – сказала им Дарлина. – Хотя я как бы много таких консервированных штучек брала. Мне вот такой вот испанский рис нравится, у них всегда бывает, и спагеты такие с подливой.

– Консервированная пища – извращение, – вымолвил Игнациус. – Подозреваю, в конечном итоге она крайне вредна для души.

– Х-хосподи, опять у меня локоть начинается, – вздохнула миссис Райлли.

– Прошу вас, сейчас я говорю, – вспылил ее сын. – Я никогда не ем консервированной пищи. Однажды поел, так сразу почувствовал, как у меня наступает атрофирование всех внутренностей.

– У тебя хорошее образование, – сказала Дарлина.

– Игнациус колеˊж кончил. А потом еще четыре года там ошивался, магисра получал. Игнациус кончил башковито.

– «Башковито кончил», – с вызовом повторил Игнациус. – Определяйте, пожалуйста, свои понятия четче. Что именно вы подразумеваете под «башковито кончил»?

– Не смей с мамой так разговаривать! – возмутилась Дарлина.

– Ох, да он ко мне так плохо иногда относится, – провозгласила миссис Райлли и заплакала. – Вы себе представить не можете. Как подумаю, сколько всего я для этого мальчика сделала…

– Мамаша, что вы мелете?

– Ты меня не ценишь.

– Прекратите сейчас же. Боюсь, вы потребили чересчур много пива.

– Я для тебя все равно что мусор. А я хорошая, – всхлипнула миссис Райлли и повернулась к Дарлине. – Я всю страховку его бедного дедушки Райлли спустила, только чтоб он в колеˊже восемь лет учился, а он с тех пор только дома валяется, да на тиливизер смотрит.

– Постыдился бы, – сказала Дарлина Игнациусу. – Такой здоровый мужик. Погляди только на свою бедную мамочку.

Миссис Райлли рухнула на стойку, рыдая и сжимая в кулаке стакан с пивом.

– Это смехотворно. Мамаша, сейчас же прекратите.

– Если б я знала, что ты такой жестокий, мистер, я б ни за какие коврижки не стала твоих сумасшедших россказней про автобусы слушать.

– Вставайте, мамаша.

– Да ты, похоже, и чокнутый к тому ж, – продолжала Дарлина. – Могла б и догадаться. Только посмотри, как бедная женщина плачет.

Дарлина попыталась столкнуть Игнациуса с табурета, но тот лишь повалился на родительницу. Миссис Райлли неожиданно перестала рыдать и ахнула:

– У меня ж локоть!

– Что тут происходит? – В дверях бара, обитых зеленовато-желтым, как шартрез, кожемитом, стояла женщина. Статная, не очень юная, прекрасное тело затянуто в черное кожаное пальто, блестящее от мороси. – Стоит оставить заведение на пару часов по магазинам прошвырнуться, и поглядите только. Каждую минуту надо сидеть, наверное, чтоб вы, народ, мне всю мою инвестицию не испохабили.

– Просто двое пьянчуг, – пожаловался бармен. – Я им от ворот поворот пытаюсь дать с тех пор, как они сюда зашли, а они липучие, что твои мухи.

– А ты, Дарлина? – повернулась к блондинке женщина. – Вы с ними – большие друзья, а? На табуретках тут в бирюльки с этими субчиками играешь, как я погляжу?

– Этот парняга свою мамочку гнобит, – объяснила Дарлина.

– Мамочку? У нас тут теперь еще и мамочки завелись? Бизнес совсем завонялся.

– Прошу прощения? – встрял Игнациус.

Женщина его проигнорировала и вперилась взглядом в разломанную пустую коробку из-под кексов:

– Кто здесь пикник себе устроил? Черт побери. Я вам, народ, уже говорила про муравьев и крыс.

– Прошу прощения, – снова встрял Игнациус. – Здесь присутствует моя мать.

– Вовремя вы здесь всякой срани понаразбивали, – я как раз себе уборщицу ищу. – Женщина посмотрела на бармена. – Выставь эту парочку отсюда.

– Слушаюсь, мисс Ли.

– А вы не гоношитесь так, – оскорбилась миссис Райлли. – Мы уже уходим.

– Совершенно определенно уходим, – подтвердил Игнациус, ковыляя к двери и оставив мать позади сползать с табурета в одиночестве. – Поторопитесь, мамаша. Эта женщина похожа на фашистского коменданта. Она может нас ударить.

– А ну постойте! – завопила мисс Ли, хватая Игнациуса за рукав. – Сколько эти субчики нам должны?

– Восемь долларов, – ответил бармен.

– Да это же разбой с большой дороги! – загрохотал Игнациус. – Вы будете говорить с нашими адвокатами.

Миссис Райлли расплатилась двумя из трех банкнот, отданных ей молодым человеком, и, качнувшись мимо мисс Ли, проговорила:

– Мы-то знаем, когда нас не хочут. Мы свои дела в других местах вести будем.

– И правильно, – отозвалась мисс Ли. – И валите. Дела с такими типами – сплошной поцелуй смерти.

Стоило набивной двери закрыться за семейством Райлли, мисс Ли изрекла:

– Никогда мамочек терпеть не могла. Даже свою собственную.

– А моя была шлюхой, – вымолвил мужчина с формуляром, не отрываясь от газеты.

– В мамочках дерьма навалом, – поделилась житейским наблюдением мисс Ли, стаскивая кожаное пальто. – Так, а теперь мы с тобою немножко побеседуем, Дарлина.

За дверью миссис Райлли, ища опоры, вцепилась в руку сына, но, как бы ни старалась, вперед они продвигались очень медленно – казалось, боковые движения даются им легче. В их походке стал прослеживаться рисунок: три быстрых шага влево, пауза, три быстрых шага вправо, пауза.

– Уж-жасная женщина, – выговорила миссис Райлли.

– Отрицание всех человеческих качеств, – прибавил Игнациус. – Кстати, как далеко мы от автомобиля? Я очень устал.

– Он на Святой Анне, Туся. Пара кварталов – рукой подать.

– Вы оставили в баре свою шляпку.

– О. А я продала ее тому молодому человеку.

– Вы ее продали? Но почему? А вы меня спросили, желаю ли я, чтобы вы ее продавали? Я был очень привязан к этой шляпке.

– Прости, Игнациус. Я ж и не знала, что она тебе так нравится. Ты про это ж ничего никогда не говорил.

– У меня к ней была невысказанная привязанность. То был контакт с моим детством, связь с прошлым.

– Но он же дал мне за нее пятнадцать долларов, Игнациус.

– Прошу вас. Не упоминайте об этом больше. Вся эта сделка – святотатство. Одному провидению известно, какие дегенеративные применения найдет он этой шляпке. У вас пятнадцать долларов при себе?

– Еще семь осталось.

– Так почему же мы не остановимся и не потребим чего-нибудь съестного? – Игнациус указал на тележку, стоявшую на углу: та изображала сосиску в тесте на колесах. – Я полагаю, они здесь торгуют «горячими собаками» длиною в фут.

– «Горячие собаки»? Туся ты мой, мы что, по такому дождю, по такому холоду будем стоять на улице и есть сосыски?

– Я просто высказал предложение.

– Нет, – отвечала миссис Райлли с несколько подпитым мужеством. – Поехали домой. Я ни за какие пряники не стану есть ничего с этих грязных таратаек. Их сплошные бродяги возют.

– Ну, если вы настаиваете, – надувшись, промолвил Игнациус. – Хотя я довольно-таки голоден, а вы, в конце концов, только что продали реликвию моего детства за тридцать сребреников, так сказать.

Они продолжали выписывать свои узоры по мокрой брусчатке Бурбоновой улицы. Ископаемый «плимут» на улице Святой Анны обнаружился легко. Его высокая крыша торчала над остальными машинами – отличительная черта, благодаря которой он без труда опознавался на стоянках больших универмагов. Миссис Райлли дважды заползала на тротуар, пытаясь силком извлечь машину из парковочной щели, и оставила отпечаток бампера образца 1946 года на капоте стоявшего позади «фольксвагена».

– Мои нервы! – только и сказал Игнациус. Он съежился так, что в окне торчала одна зеленая охотничья шапочка, словно верхушка многообещающего арбуза. С заднего сиденья, на котором Игнациус обычно располагался, прочтя где-то, что место рядом с водителем наиболее опасно, он неодобрительно наблюдал за судорожными и не очень умелыми движениями матери. – Я имею подозрение, что вы весьма эффективно уничтожили маленький автомобиль, невинно припаркованный кем-то вон за тем автобусом. Теперь вам лучше преуспеть в скорейшей ретираде с этого места, пока не объявился законный владелец.

– Прикрой рот, Игнациус. Ты давишь мне на невры, – отвечала миссис Райлли охотничьей шапочке в зеркальце заднего вида.

Игнациус приподнялся на сиденье и выглянул в заднее окно.

– Та машина подверглась краху. Ваши водительские права, ежели у вас они в самом деле имеются, вне всякого сомнения, отберут. Я определенно не стал бы обвинять служителей законности.

– Лучше ложись вздремни, – ответила мать, снова дернув машину назад.

– Вы полагаете, я мог бы сейчас уснуть? Да я в тревоге за свою жизнь. Вы уверены, что вращаете руль в нужном направлении?

Внезапно автомобиль выпрыгнул из парковочной ловушки и юзом заскользил по мокрой мостовой к столбу, поддерживающему витой чугунный балкон. Столб повалился вбок, а «плимут» с хрустом врезался в здание.

– О боже мой! – заверещал с заднего сиденья Игнациус. – Что вы совершили на этот раз?

– Зови священника!

– Я не думаю, что нас ранило, мамаша. Однако моему желудку вы только что нанесли ущерб на последующие несколько дней. – Игнациус открутил заднее окно и принялся изучать крыло, вжатое в стену. – Полагаю, нам потребуется новая фара с этой стороны.

– Что же нам делать?

– Если бы я управлял этим транспортным средством, я бы включил задний ход и грациозно покинул сцену. Кто-нибудь определенно выдвинет против нас обвинения. Владельцы этой развалюхи уже много лет ждут подобной возможности. После заката они наверняка намазывают улицу жиром в надежде на то, что таких автолюбителей, как вы, понесет в сторону их лачуги. – Тут он рыгнул. – Мое пищеварение уничтожено. Мне кажется, меня начинает раздувать!

Миссис Райлли подергала облезлые рычаги и дюйм за дюймом стала подавать машину назад. Стоило «плимуту» зашевелиться, как у них над головами раздался скрип дерева – скрип, постепенно переросший в треск ломающихся досок и скрежет металла. Балкон обрушился на них огромными секциями, бомбя крышу автомобиля с тупым, тяжелым грохотом, похожим на разрывы ручных гранат. «Плимут» застыл обдолбанным кренделем, и кусок декоративной чугунной решетки вдребезги расколошматил заднее стекло.

– Туся, ты живой? – неистово вопросила миссис Райлли, едва канонада стихла.

В ответ Игнациус издал надсадный звук. Из желто-небесных глаз струились слезы.

– Скажи мне что-нибудь, Игнациус! – взмолилась мать, обернувшись как раз в тот момент, когда сын сунулся головой в окно и стравил прямо на помятый борт автомобиля.

Патрульный Манкузо, одетый в балетное трико и желтый свитер, медленно прогуливался по улице Шартр – такой наряд, по замыслу сержанта, должен был помочь Манкузо привлекать к ответственности подлинных, достоверных подозрительных субъектов, а не дедуль и не мальчиков, ожидающих мамочек. Костюм этот и был обещанным наказанием. Сержант объяснил Манкузо, что отныне и впредь тот будет нести единоличную ответственность за привлечение только подозрительных субъектов, а гардероб полицейского управления настолько богат, что Манкузо сможет выступать в новой роли каждый божий день. С обреченным видом Манкузо натянул трико прямо перед сержантом, после чего тот выпихнул его из участка на улицу, на прощанье велев подтянуться – или вон из полиции.

За два часа патрулирования Французского Квартала Манкузо не схватил никого. Дважды мелькала надежда. Он остановил мужчину в берете и попросил закурить, но мужчина пригрозил, что сейчас его арестует. Затем он поздоровался с молодым человеком в шинели и дамской шляпке, но тот заехал ему ладонью по физиономии и рванулся прочь.

Патрульный Манкузо брел по улице Шартр, потирая щеку, которую до сих пор жгла затрещина, и тут услышал что-то похожее на взрыв. В надежде, что какой-нибудь подозрительный субъект только что бросил бомбу или застрелился, он забежал за угол Святой Анны и увидел, как зеленая охотничья шапочка испускает среди развалин потоки рвоты.