Текст книги "Византия: История исчезнувшей империи"

Глава 2
Форпост империи

От природы любящий нововведения и перевороты, жаждущий того, что ему никак не принадлежит, он… хочет объять всю землю и захватить всякое государство[2]2
  Пер. А. Чекаловой. См.: Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. – М.: Наука, 1993.


[Закрыть].

Прокопий Кесарийский

В дни величия Римской империи влиятельные люди редко ездили в Равенну. В то время как ее порт Классис был важной военно-морской базой в северной части Адриатического моря, сам город оставался небольшим поселением, состоящим из домов, построенных на сваях, и окруженным унылой болотистой местностью. Но в 402 году эта провинциальная глушь вдруг превратилась в столицу Западной Римской империи. Император Гонорий (правил в 395–423 гг.), раздраженный и встревоженный беспорядками в Риме, покинул город и вместе с двором обосновался в Равенне. Некоторые из его наиболее привередливых придворных, должно быть, ужаснулись новым, куда менее роскошным, чем прежде, условиям проживания, но за выбором Гонория стояли уважительные причины. Болота делали город неприступным с суши, а река, которая связывала его с портом Классис, находившимся в шести километрах, была слишком мелка для морских судов. До города можно было добраться на лодках, но приходилось ждать прилива, чтобы подплыть к оборонительной стене. Словом, здесь Гонорий мог не опасаться бунтов и вторжения готов.

Последовавшие затем политические потрясения только укрепили новый статус Равенны. Когда уже никаких западно-римских императоров не существовало, новый правитель Италии, Одоакр, также поселился в городе среди болот и избегал Рима не менее усердно, чем Гонорий. Правивший в Константинополе император Зенон (474–491 гг.) был не слишком доволен таким положением дел, но мало что мог предпринять, поскольку у него не было достаточно войск, чтобы отправить их в Италию и вернуть ее себе. В конце концов он прибег к обычной для византийцев тактике борьбы с врагами, которые были слишком сильны, чтобы выступать против них открыто: он заплатил, чтобы за него это сделали другие. Зенон вступил в переговоры с Теодорихом, королем остготов. Присутствие последних на Балканах в последние годы стало нежелательно. Формально они были союзниками, федератами, однако среди них часто вспыхивало недовольство условиями службы императору, и они нападали на византийские города. В 488 году Зенон заключил с Теодорихом соглашение, которое, как он рассчитывал, должно было избавить его от остготов и вернуть под его власть Италию. Остготы должны были отправиться на запад, избавиться от Одоакра и править страной от имени Зенона. Уже в следующем году Теодорих прибыл в Италию, где без особого труда победил армию Одоакра в нескольких сражениях, но затем его противник укрылся в Равенне, и тут сложилась тупиковая ситуация. Теодорих властвовал на большей части Италии, но не мог взять приступом равеннскую крепость. После трех лет неудач он наконец решился пойти на переговоры при посредничестве архиепископа Равенны. Теодорих и Одоакр торжественно договорились править Италией совместно, и в марте 493 года войскам Теодориха было дозволено войти в Равенну. Договор, однако, был нереалистичным, и неудивительно, что он продержался всего десять дней. Теодорих пригласил Одоакра на пиршество в честь их дружбы и в разгар торжества зарубил соперника мечом.

Таким образом теперь в Равенне поселился Теодорих, и надо сказать, что, хотя власть он взял силой, но город и Италия в целом при нем процветали. Называя себя королем остготов, он старательно поддерживал впечатление, будто правит исключительно с разрешения константинопольского императора. Сам он был христианином-арианином, однако не предпринимал никаких попыток повлиять на религиозные пристрастия своих подданных, в большинстве халкидонитов, принявших постановления Никейского и Халкидонского соборов, согласно которым Иисус Христос был равно Богом и человеком. Решив, что все христиане должны жить в Равенне мирно, он построил новый кафедральный собор и церкви для своих единоверцев, ариан, следя за тем, чтобы эти храмы были не менее великолепны, чем халкидонские. Когда он заказал строительство новой базилики в честь Христа Спасителя (позже она стала известна как Сант-Аполлинаре-Нуово), на мозаичной отделке экономить не стали. Также в Равенне были два отдельных баптистерия, где обе группы верующих могли крестить детей в соответствии со своими обрядами.

Не во всех частях бывшей Западной Римской империи правление было столь же спокойным и терпимым. В Северной Африке, находившейся теперь под властью вандалов, предпринимались попытки заставить халкидонитов принять арианскую веру.

В Италии, однако, жизнь оставалась почти такой же, как тогда, когда ею правил римский император, а не король остготов, обосновавшийся в Равенне. В Риме по-прежнему заседал Сенат, а епископ города, которого называли Папой, беспрепятственно возглавлял Церковь – согласно официальной доктрине Константинополя, – хотя был убежденным приверженцем постановлений Халкидонского собора. Перемены случились вовсе не из-за остготов, а потому, что в Константинополе на престол взошел новый император. Последовавшие за этим бурные события привели к тому, что из столицы остготской Италии Равенна превратилась в наиболее важный форпост Византийской империи.

* * *

В 491 году император Зенон умер бездетным, и его преемником стал придворный по имени Анастасий, за которого вышла замуж вдова Зенона Ариадна. К моменту возведения его на трон супруги были уже далеко не молоды, а потому детей у них не было. Поэтому, когда в 518 году Анастасий умер, по некоторым сведениям, в возрасте около 90 лет, проблема престолонаследия возникла вновь. За неимением лучшей кандидатуры дворцовые чиновники избрали новым императором начальника дворцовой стражи Юстина. Как воин и человек действия, Юстин в каком-то смысле хорошо подходил на роль императора, но он, как и его предшественник, был уже немолод и к тому же не имел образования. Поэтому он не мог ни прочитать документы, принесенные ему на утверждение, ни поставить на них свою подпись. Последняя трудность была преодолена при помощи трафарета, который позволил императору писать свое имя, обводя буквы, но ему нужен был кто-то надежный, чтобы читать и объяснять содержание бумаг. В этом он решил полагаться на своего смышленого племянника Юстиниана, который сменил его на посту начальника дворцовой стражи. Юстиниан не только читал документы своего дяди, но также и писал некоторые из них и подписывал своим именем. Со временем, как человек незаменимый, правая рука императора, он был назначен его соправителем, а после смерти дяди совершенно естественным показалось, что он должен стать его преемником.

Юстиниан I (правил в 527–565 гг.) – один из немногих византийских императоров, чей облик мы знаем как по описаниям, так и по реалистичному портрету. Современники отмечали, что он был среднего роста, с круглым румяным лицом. Его мозаичный портрет в базилике Сан-Витале в Равенне подтверждает эти слова, изображая сурового человека средних лет в богато украшенной драгоценными камнями короне. В целом новый император внешне был ничем не примечателен. Чего, однако, нельзя сказать о его правлении.

Именно во времена Юстиниана те тенденции, которые трансформировали империю, начиная с правления Константина, достигли своей кульминации, в частности процесс христианизации. В десятилетия, предшествовавшие вступлению Юстиниана на престол, язычники, такие как Зосима, могли жить в империи спокойно. Но, едва оказавшись у власти, новый император попытался стереть последние следы старой религии. Он решил нанести удар по той области, где язычники еще сохраняли свое влияние. Их не было при дворе, им не было места в церкви, но их голоса все еще были решающими в системе образования, где учебная программа была основана на классической древнегреческой. В 529 году был издан указ, которым закрывались все философские школы в Афинах. Тем самым был положен конец традиции, уходившей во времена Сократа и Платона, а многие интеллектуалы-язычники лишились средств к существованию.

Потеряв надежду на будущее, они с тоской устремили свои взоры на нехристианский мир за пределами границ империи. Ученые мужи были наслышаны о новом шахиншахе сасанидской Персии Хосрове I, который, по рассказам, воплощал собой тип правителя-философа, идеального государя, о котором писал Платон в «Государстве». Как утверждали, при Хосрове в Персии исчезла преступность: ценные вещи можно было оставлять без присмотра на улице, и никто не брал их. Итак, около 531 года группа из семи философов-язычников пересекла границу и устремилась ко двору Хосрова в Ктесифоне. Но по прибытии они были жестоко разочарованы. Хосров, хотя и принял их и проявил гостеприимство, вовсе не был склонен к серьезному изучению философии, как они ожидали, и, разумеется, в Персии было довольно преступности. Правящие классы, также далекие от философии, были хищными, властными и деспотичными. Но что более всего поразило этих утонченных интеллектуалов, так это тяга мужчин к прелюбодеянию, несмотря даже на разрешенное многоженство. Проведя в Персии два года, философы решили вернуться домой, что бы их там ни ждало. К тому времени Юстиниан несколько смягчился, и хотя их не встретили с распростертыми объятиями, однако оставили спокойно доживать свой век. Правда, время от времени власти предпринимали какие-то действия. Так, в один из летних дней 559 года нескольких видных язычников арестовали, а их книги, статуи и картины свалили на одной из главных площадей Константинополя и сожгли. Но подобное случалось нечасто. Один из эмигрантов, вернувшихся из Персии, Симпликий Киликийский, смог продолжить исследования и до своей смерти в 560 году успел написать ряд ценных комментариев к работам Аристотеля. Но это было последнее поколение интеллектуалов-язычников Византии, и многие из них приняли христианство, хотя бы формально, ибо жить в империи, не примкнув к религиозному большинству, стало невозможно.

Среди таких номинальных христиан, вероятно, был и Прокопий Кесарийский. Внешне он был образованным христианином, вхожим в придворные круги. Как и Евсевий во времена Константина, он написал панегирик императору, превознося строительную деятельность Юстиниана и утверждая, что «там, где император проявляет свое благочестие, божественные существа не избегают принимать участие в человеческих делах». Он также написал объемный труд, посвященный войнам, которые велись в царствование Юстиниана, хотя, что любопытно, сам император упоминается там совсем нечасто. Но в то же время Прокопий писал другую работу, так называемую «Тайную историю», которая при жизни автора не получила широкого распространения. Здесь он обнаружил свои истинные чувства, излив на Юстиниана и его жену Феодору не меньше желчи, чем Зосима в свое время на Константина. Юстиниан в этой хронике предстает перед читателем не просто расточителем, равнодушным к благополучию подданных: его преследования тех, кто не признавал официальную религию, перевернули мир с ног на голову. Это был резкий протест, но его голос постепенно затихал. Когда языческое поколение Прокопия ушло, уже не было никого, кто мог бы прийти им на смену.

Последние язычники оказались не единственными, кто испытал на себе тяжкие последствия ревностной христианизации Юстиниана. Именно при его воинствующем христианском режиме было ужесточено законодательство в отношении гомосексуалистов, и при нем же процветало двойственное отношение к предполагаемым врагам Христа, иудеям. Закон, который защищал их жизни и собственность, оставался в силе, но Юстиниан не мог не вмешаться. Он ввел другой закон, согласно которому, если в каком-то году иудейский Песах случался перед христианской пасхой, отмечать его можно было лишь после христианского праздника. Это постановление, вероятно, вскоре было забыто или даже вовсе никогда не соблюдалось, но оно демонстрирует неприятие Юстинианом религиозных различий. Однако на кого гнев императора обрушился с особой силой, так это на тех христиан, которые отказались принять официальное определение христианской веры, принятое Никейским и Халкидонским соборами. В 528 году Юстиниан ввел закон, запрещавший «еретикам» выступать на суде свидетелями против халкидонитов. Маловероятно, что он имел в виду ариан, которые уже перестали быть значимой силой внутри империи, хотя многие западноевропейские правители-варвары придерживались арианской веры. Гораздо больше Юстиниана беспокоили так называемые монофизиты.

В восточных провинциях империи, особенно в Александрии, многие священнослужители и богословы были недовольны постановлением Никейского собора относительно божественной сущности Христа. Они полагали, что собор зашел недостаточно далеко в подчеркивании божественной – в противоположность человеческой – природы Христа. В середине V века Диоскур, патриарх Александрийский, выступил с утверждением, что две природы Христа, божественная и человеческая, соединились столь тесно, что стали физически едины. В 451 году Халкидонский собор попытался решить эту проблему, объявив, что Иисус был совершенным человеком и совершенным Богом. Но это решение не удовлетворило последователей Диоскура, полагавших, что Христос был преимущественно Богом и лишь в малой степени человеком. Их стали называть монофизитами. Если бы это был просто богословский спор, имперские власти, возможно, и не уделили бы ему особого внимания, но, к несчастью, все оказалось сложнее. К концу V века большинство жителей восточных провинций – Сирии, Палестины и Египта – придерживались монофизитских взглядов, что разжигало в них недовольство императором-халкидонитом, правящим в Константинополе.

При императорах Зеноне и Анастасии совершались попытки найти компромисс между позициями халкидонитов и монофизитов. Но не таков оказался Юстиниан. Едва его дядя Юстин взошел в 518 году на престол, он обратился к Папе, который решительно не одобрял политику компромисса, и пообещал отстаивать истинную веру, как определил ее Халкидонский собор. Для тех, кто не разделял постановления собора, жизнь серьезно осложнилась. В сердце монофизитского движения, Египте и Сирии, репрессии начались с «еретических» епископов, которых изгоняли из их епархий и заменяли халкидонитами. Монахинь и монахов – монофизитов заставляли покинуть монастыри. Однако вскоре Юстиниан столкнулся с тем, что установлению единообразия есть пределы. Если малочисленных гомосексуалистов, иудеев и оставшихся язычников преследовать было несложно, то монофизитов оказалось слишком много, чтобы воздействовать на них силовыми методами. Изгнанные епископы ушли в подполье и продолжали проводить службы для своих прихожан. Даже в устойчиво халкидонском Константинополе император столкнулся с противодействием со стороны собственной жены Феодоры, которая была монофизиткой. Ей удалось вернуть некоторых сосланных епископов, а в 535 году она даже добилась того, что патриархом Константинопольским был назначен монофизит Анфимий, митрополит Трапезундский. Правда, как только его убеждения стали известны, он был отстранен и провел следующие 12 лет, тайно живя во дворце Феодоры. Но даже рьяный Юстиниан вынужден был признать поражение и вернуться к поиску компромисса.

Однако, хотя он не сумел навязать единой доктрины, империя, без сомнения, была уже полностью христианской и господствующая вера все больше влияла на самые разные стороны жизни. Евсевий и другие теоретики сформулировали постулат о том, что римский император был наместником Бога на земле и что границы империи определяли границы христианского мира. Действительно, на протяжении большей части своей истории жители Византии называли себя римлянами, а название «византийцы» появилось гораздо позже. Учитывая духовное значение императорской власти, публичные церемонии приобрели религиозный подтекст. Веками возвращение императора в столицу считалось крупным общественным событием, и, когда в августе 559 года Юстиниан совершил торжественный въезд в Константинополь после нескольких недель отсутствия, во время которого он инспектировал строительство укреплений во Фракии, его встретили у городских ворот префект и другие сановники и красочная процессия двинулась по главной улице, Месе. Однако достигнув храма Святых апостолов, кавалькада всадников резко остановилась. Император спешился и вошел в церковь, чтобы помолиться, и лишь после молитвы церемония продолжилась. Больше того, церковные службы и императорские церемонии все больше походили друг на друга, и на них пелись одни и те же гимны.

Также во время правления Юстиниана стали четко различимы те черты византийского христианства, которые позже отмечались в христианстве Западной Европы. Одной из них было преклонение перед личностью святого человека, чувство, которое Юстиниан разделял с подавляющим большинством своих подданных. Весной 530 года до императора дошло известие, что Савва, лидер общины монахов, живших в пустыне близ Иерусалима, отправился в Константинополь. Отшельник уже однажды бывал в столице, но не сумел попасть на аудиенцию к императору Анастасию, потому как стражники, стоявшие у дверей, взглянули на грязную латаную одежду Саввы и прогнали его. Юстиниан не повторил этой ошибки. Он отправил императорские галеры сопровождать корабль Саввы на последнем этапе его путешествия, а когда он причалил, отшельника и его сопровождающих доставили в Большой дворец. Когда же их привели в тронный зал, Юстиниан вскочил с трона, подбежал, чтобы обнять Савву, и расцеловал его со слезами на глазах. Согласившись построить в Иерусалиме странноприимный дом и базилику Пресвятой Девы, Юстиниан получил благословение старца, хотя оно демонстративно не распространялось на Феодору из-за ее симпатий к монофизитам. Только святой человек мог иметь такой прием у императора и не бояться вызвать его неудовольствие.

Отношение Юстиниана к Савве было вполне типично для того времени, но в период его правления проявились признаки, свидетельствующие о развитии византийской религии. Христианство сознательно отделялось от иудаизма, украшая места богослужений, в том числе и изображениями Иисуса и его учеников, для поучительных целей, несмотря на возражения Епифания и других. Новая традиция имела определенные последствия. Ведь Христос был воплощением Бога, так что, воспроизводя его образ, художник воспроизводил образ Бога. И если изображение императора, окруженного сиянием, должно было вызывать почитание и благоговение, то и образ Христа, безусловно, тоже. В конце концов его начали изображать не в виде мозаик на стенах церквей, а на деревянных досках, которые было легко передвигать и переносить. При этом Христос изображался не в контексте евангельской истории, но один, глядящий вовне, так что возникал прямой зрительный контакт с молящимся. Эти иконы могли использоваться только для личного, исполненного эмоций почитания. И если встречались те, кто опасался, что такое почитание изображения на дереве равносильно идолопоклонству, то во время правления Юстиниана начали циркулировать истории, в которых утверждалось обратное. Жители сирийской Эдессы утверждали, что у них есть так называемый Спас Нерукотворный, изображение Христа, явившееся на свет не в результате работы художника, но благодаря чуду. За сотни лет до этого правитель их города, Авгар, написал послание Иисусу Христу, умоляя прийти в Эдессу и исцелить его от мучительной болезни. Иисус не смог покинуть Палестину, но вместо этого приложил к своему лицу плат, и на нем отпечатался образ Спасителя. Этот плат он послал Авгару, который сразу же исцелился. Жители селения Камулианы в Малой Азии утверждали, что у них тоже есть подобное нерукотворное изображение Иисуса. Юстиниан повелел, чтобы эту реликвию пронесли через все города региона, чтобы каждый мог увидеть ее, и в 574 году она, наконец, прибыла в Константинополь. Существование таких чудотворных изображений, казалось, подтверждало, что почитание икон Христа было не только допустимо, но и подкреплено божественным повелением.

* * *

Итак, правление Юстиниана ознаменовалось развитием наметившихся прежде религиозных тенденций, но ему пришлось также иметь дело со всеми теми же угрозами на границах, возникшими еще в III веке. Прокопий постарался представить Юстиниана властителем, совершенно не способным противостоять врагам империи, но это было несправедливо, особенно если говорить о начале его правления. Персы-Сасаниды по-прежнему грозили с востока, ожидая возможности вторгнуться и захватить как можно больше территорий. В 530 году в сражении у приграничной крепости Дара византийцы впервые за столетие нанесли персидскому войску сокрушительное поражение. И хотя в следующем году персы вторглись в восточные провинции Византии и разбили императорскую армию в битве при Каллинике, их потери были столь велики, что им не осталось ничего, кроме как договариваться. В 532 году сторонами было подписано соглашение о Вечном мире.

Но это не решало проблему другой постоянной угрозы, исходившей от племен, которые жили вдоль Дунайской границы. Волна за волной накатывали переселяющиеся народы. После смерти своего вождя Аттилы в 453 году империя гуннов перестала быть главной силой в регионе, но вскоре ее место заняли другие этнические группы, такие как славяне и тюркоязычные авары и кутригуры. В поисках земель и добычи они, как в прежние времена готы, совершали набеги на византийскую территорию. В 548 году славяне дошли до Фракии, где захватили и полностью разрушили город Топирос. В 558 году кутригуры переправились через Дунай и почти дошли до Константинополя, прежде чем их сумели отбросить назад. Юстиниан пытался сдерживать натиск, выстраивая оборонительные стены вокруг городов региона и цепи крепостей вдоль берега Дуная. Однако он, как и его предшественники, понимал, что одной военной силой эту проблему не решить. Но была и альтернатива. Как уже говорилось, на протяжении веков императоры ослабляли угрозу вторжения варваров, позволяя некоторым из них селиться на территории империи и, когда нужно, выступать ее союзниками. После катастрофы под Адрианополем в 378 году контролировать этих поселенцев стало гораздо сложнее. Но те готы, что получили земли на Балканах, в конце концов перестали бунтовать и воевать с империей. И правители Византии стали прибегать к более тонкой тактике, убеждая вождей племен, что гораздо разумнее жить в мире с империей и быть ее союзниками. В начале 381 года Феодосий I пригласил предводителя вестготов, Атанариха, в Константинополь. Тот был грозным воином, но никогда не бывал в больших городах, жил разве что в деревнях и по большей части проводил свои дни в походах. Огромные городские площади, ипподром и Большой дворец поразили его. Он сказал, что был наслышан об этих чудесах, но никогда не верил в их существование, и заявил, что император должен быть богом на земле и тот, кто поднимет на него руку, заслуживает смерти. Такого рода психологическое воздействие лучше всего убеждало варваров связать свою жизнь с империей.

То же самое можно сказать и о так называемых «ежегодных выплатах» некоторым непокорным племенам. В 460-е королю остготов Валамиру каждый год выплачивалось около 135 килограммов золота. Такими же платежами Юстиниан откупался от аваров. Но это были не просто взятки, даваемые, чтобы избежать нападения: в каком-то смысле выплаты имели такое же воздействие, как посещение Атанарихом Константинополя. Деньги платились византийскими золотыми номисмами, которые весили больше, чем любые другие монеты, бывшие в обращении в то время. Сама по себе номисма с отчеканенным изображением императора впечатляла не меньше, чем красоты Константинополя. Говорили, что король Шри-Ланки счел византийского императора более великим правителем, чем шахиншах Персии, просто сравнив их монеты. И те, кто получал их, отлично понимали ценность этих монет: номисмы часто клали в могилы вождям.

Юстиниан был не первым, кто прибегал к подобной тактике, но он несколько расширил это практику. В 512 году император Анастасий поселил племя герулов на землях вокруг города Сингидунум (современный Белград) в обмен на военную службу в византийской армии. Договоренность герулы соблюдали, но с тех пор жили на Балканах, никак не контролируемые, и часто совершали грабительские набеги на соседние территории. В 528 году их предводитель, Греп, был приглашен в Константинополь вместе с 12 его родственниками и некоторыми самыми выдающимися соратниками. Несомненно, при виде столицы империи он испытал тот же священный трепет, что и Атанарих. Получив щедрые дары, Греп возобновил обещание служить византийскому императору, когда бы его ни призвали. Но было и одно заметное отличие от визита Атанариха 381 года. Греп и его товарищи были публично крещены, а крестным отцом стал сам Юстиниан. Для скрепления уз с империей важно было и то, что герулы приняли официальную, халкидонскую, а не арианскую веру. Но обращение было не вполне успешным. Несмотря на крещение Грепа, многие другие герулы продолжали грабить своих византийских соседей. В своей «Тайной истории» Прокопий высмеял Юстиниана за его щедрые дары варварам, опустошающие казну, но не приносящие заметной пользы. Тем не менее этот визит 528 года положил начало процессу вхождения герулов в состав империи и постепенного исчезновения их как отдельного народа, а значит, и как угрозы. Впоследствии еще многие народы, представляющие для империи угрозу, будут обращены в православие и интегрированы.

* * *

Стремление Юстиниана произвести впечатление на варваров и привлечь их на службу империи было тесно связано с его чрезвычайно амбициозной строительной программой. Каждый из сменявших друг друга императоров оставлял свой след в новом городе Константина, устанавливая памятник или возводя здание. Феодосий I привез из Египта мраморный обелиск весом почти в 800 тонн и повелел установить его на ипподроме на постаменте, украшенном высеченными фигурами – самого императора и его семьи, наблюдающей за соревнованиями. Юстиниан хотел оставить гораздо более заметный отпечаток на облике города, тем более что у него были и средства, и возможности сделать это.

Средства представляли собой 145 150 килограммов золота, которое осталось в казне после смерти рачительного императора Анастасия. Юстиниан вовсе не собирался хранить его там. А возможность появилась в январе 532 года, когда «синяя» и «зеленая» группировки болельщиков вместе собрались на ипподроме, требуя освободить несколько своих товарищей, посаженных в тюрьму за нарушение общественного спокойствия. Вскоре стало ясно, что волнения еще более серьезны, чем в 498 году при Анастасии. Толпа выплеснулась на Августеон, начались грабежи и стычки, вспыхнули пожары, которые некому было тушить, и все они слились в одно огромное бушующее пламя. В огне пожара погибли многие обитатели приюта для больных. Наблюдавший за происходящим из окон Большого дворца Юстиниан уже готовился бежать из города на корабле, но, как говорили, решительная Феодора убедила его остаться и бороться. Порядок удалось восстановить только тогда, когда на усмирение бунтовщиков отправили войска. В последовавшем за этим кровопролитии погибли около 30 000 человек, и через несколько дней пугающая тишина опустилась наконец на город, жители которого начали осознавать весь ужас произошедшего. Многие из самых известных памятников города превратились в дымящиеся груды обломков. Главный вход в Большой дворец, Медные ворота, были уничтожены, то же произошло с Сенатом. Собор Святой Софии, вновь возведенный после того, как в 404 году его подожгли сторонники Иоанна Златоуста, опять сгорел дотла.

Но Юстиниан недолго пребывал в потрясении: не прошло и месяца после волнений, как начали расчищать площадки под новое строительство. Еще не остыл пепел, а у императора уже возник план. Учитывая тождество Церкви и империи, приоритетом был новый собор. Но Юстиниан не хотел восстанавливать прежнее его здание. Первые два собора, стоявшие на этом месте, были незамысловатыми прямоугольными базиликами, хотя второе строение было окружено внушительной колоннадой. Новому собору предстояло поражать воображение, чтобы такие люди, как Атанарих и Греп, благоговейно дивились величию византийского императора. Поэтому Юстиниан выбрал революционный проект Анфимия Тралльского, согласно которому собор должен был быть ближе к квадрату, чем к прямоугольнику, и увенчиваться гигантским куполом. Работа продвигалась споро, поскольку Юстиниан не жалел денег на строительство. Две команды по 5000 рабочих трудились день и ночь, и на это тратились огромные суммы. Только на украшение алтаря пошло около 18 000 килограммов серебра. Новый собор Святой Софии обошелся дороже всех прежних строений, но он стоил того. Когда 27 декабря 537 года его освятили, собор впрямь являл собой истинное чудо. Его купол, возвышающийся на 55 метров, был виден на многие километры вокруг, даже с кораблей в море. Внутри же здание впечатляло еще больше: его размеры буквально подавляли. Эффект усиливался декоративной мозаикой, покрывавшей весь купол, и колоннами из разноцветного мрамора – красного, фиолетового и зеленого, – которые поддерживали галереи. Через 40 небольших окон, идущих по кругу у основания купола, проникал солнечный свет – в разное время суток с разных сторон – и освещал мозаики и мраморные колонны. Не удивительно, что Юстиниан был чрезвычайно доволен своим новым собором. Говорили, будто он даже хвалился, что превзошел Соломона, ветхозаветного царя, построившего Иерусалимский храм.

Новый собор был лишь частью масштабной программы Юстиниана, предполагавшей строительство в тех частях города, которые были разрушены во время восстания 532 года. Вторым по величине собором Константинополя был храм Святых апостолов, где покоился сам Константин. Но уже к 527 году это здание пребывало в плачевном состоянии, и Юстиниан решил переделать его полностью. Новый проект представлял собой низкий прямоугольник, увенчанный четырьмя малыми куполами, сгруппированными вокруг центрального большого. Еще 33 церкви по всему городу были или перестроены, или построены заново, все в новом стиле, с куполом, и таким образом был создан характерный облик византийского Константинополя с его куполами и колоннами. Все, что Юстиниан делал, призвано было повысить престиж империи в целом и его самого в частности. Вход в Большой дворец был перестроен и украшен впечатляющими мозаичными портретами Юстиниана и Феодоры. А неподалеку, на Августеоне, была воздвигнута колонна, увенчанная статуей Юстиниана на коне, той самой, которую, одним из последних, увидел потом Пьер Жиль. Комментарий Прокопия был, как обычно, сух и ироничен: Юстиниан не упустил из виду в своей программе строительства ничего, за исключением стоимости. Но, украшая Константинополь и усиливая производимое им почти мистическое впечатление, Юстиниан пестовал ту его особенность, которая в предстоящие годы поможет империи выжить.