Текст книги "Кости"

Джонатан Келлерман
Кости

Посвящается Лайле

Особые благодарности

Ларри Малмбергу и Биллу Ходжмену

Глава 1

«Все так делают» – это не оправдание!

Неправда.

Если все так делают, значит, это нормально, верно? Проведя исследование, Ченс убедился, что не сделал ничего неправильного.

Он «погуглил» «мошенничество в старшей школе», поскольку в его наказание входила необходимость написать эссе. И обнаружил, что четыре из пяти учеников старшей школы – чертовы восемьдесят процентов! – мошенничают.

Правило большинства. Совсем как та штука в учебнике по социальным мерам… социальные нормы.

«Социальные нормы – это цемент, скрепляющий общество».

Когда Ченс попытался пошутить на эту тему с родителями, они не смеялись.

Точно так же, как когда он сказал им, что существуют гражданские права и что школа не может заставлять его заниматься общественными работами за пределами школьной территории. Это противоречит Конституции. Самое время позвонить в ACLU[1]1
  ACLU (англ. American Civil Liberties Union, Американский союз защиты гражданских свобод) – некоммерческая, неправительственная организация США, провозгласившая своей целью «защиту и охрану частных прав и свобод, гарантированных каждому человеку в этой стране конституцией и законами Соединенных Штатов».


[Закрыть].

Отец неодобрительно сощурился. Ченс повернулся к маме, но та отвела глаза.

– ACLU? – Отец громко и смачно откашлялся, словно выкурил слишком много сигар. – Потому что мы платим немаленькие пожертвования в ACLU? – Он тяжело задышал. – Каждый чертов год. Ты это хочешь сказать?

Ченс ничего не ответил.

– Мило, ужасно мило… Ты на это намекаешь? Так вот что я тебе скажу: ты обманываешь. Постоянно. И ACLU срать хотела на то, что ты им скажешь.

– Следи за языком, Стив, – вмешалась мама.

– Не начинай, Сьюзен. У нас чертовски серьезная проблема, а я, похоже, единственный, кто не намерен накласть на это с большим прибором.

Мама поджала губы и занялась было своими ногтями, но потом повернулась спиной к мужу и сыну и стала возиться с тарелками на кухонной стойке.

– Это его проблема, Сьюзен, а не наша, и если он ею не займется, мы можем поцеловать Оксидентал – или любой другой мало-мальски приличный колледж – в задницу.

– Я займусь этим, пап, – пообещал Ченс с выражением лица, которое Сарабет называла «Мистер Искренность».

Она смеялась, когда он расстегивал ее лифчик: «Все покупаются на Мистера Искренность, Ченси, кроме меня. Я-то знаю, что это Мистер Обман».

Отец уставился на него.

– Эй, – продолжил Ченс, – признай, по крайней мере, что у меня хорошая зрительно-двигательная координация.

Отец длинно выругался и, топая ногами, вышел из кухни. Мать вздохнула:

– Он смирится с этим, – но тоже ушла.

Ченс выждал, дабы убедиться, что никто из них не вернется, и только потом улыбнулся.

Он был доволен своей зрительно-двигательной координацией.

Переведя свою «Моторолу Рейзор» в режим вибрации, он засовывал ее в боковой карман своих широких штанов-карго. Телефон с удобством размещался поверх кучи хлама, который Ченс напихал туда, чтобы создать своеобразную подставку.

Сарабет, сидевшая через три ряда от него, присылала эсэмэски с ответами на контрольную. Ченс ловко списывал их, зная, что его не поймают, потому что Шапиро – близорукий олух, который не выходит из-за своего стола и ничего не видит.

Кто мог знать, что Беркли придет поговорить о чем-то с Шапиро, зорко окинет взглядом класс и заметит, что Ченс пялится в свой карман? Весь класс делал то же самое, у всех в карманах вибрировали телефоны. Все списывали контрольную от начала до конца, потому что Шапиро был таким наивным дураком: вся параллель знала, что он не заметит, даже если в класс войдет голая Пэрис Хилтон и расставит ноги.

«Все так делают» – это не оправдание!

Рамли укоризненно покачивал своим длинным носом и говорил скорбным тоном, точно на похоронах. Ченс хотел ответить: «Значит, оно должно быть таковым, чувак». Вместо этого он сидел в кабинете Рамли, зажатый между родителями и, опустив голову, старался принять виноватый вид. Вместо этого вспоминал, как выглядел зад Сарабет в стрингах, – а в это время Рамли толкал бесконечную речь о чести, этике и истории Виндуордской подготовительной школы, и о том, что если школа решит известить администрацию Оксидентала, это будет иметь тяжелые последствия в том, что касается учебы Ченса в колледже.

Это заставило мать расплакаться.

Отец просто сидел, мрачно взирая на мир, и даже не протянул руку, чтобы взять со стола Рамли бумажный носовой платок, так что директору самому пришлось встать и протянуть платок матери Ченса. Одновременно он недовольно посмотрел на отца Ченса, из-за которого ему пришлось так утруждаться.

Сев обратно в кресло, Рамли снова завел свои нудные речи.

Ченс притворился, будто слушает; мама всхлипывала; у отца был такой вид, словно он хочет кого-нибудь побить. Когда Рамли наконец завершил речь, отец начал разглагольствовать о вкладе его семьи в жизнь Виндуордской школы, упомянув об участии Ченса в баскетбольных матчах и вспомнив то время, когда сам играл в школьной футбольной команде.

В конце концов, взрослые пришли к соглашению, и на их лицах появились довольные улыбки. Ченс чувствовал себя марионеткой, но старался сохранять серьезный вид: проявления радости были бы уже чем-то из разряда плохого кино.

Наказание 1: ему придется написать другой вариант контрольной – Шапиро составит этот вариант специально для него.

Наказание 2: больше никаких мобильников в школе.

– Быть может, этот прискорбный случай приведет к хорошим последствиям, молодой человек, – заявил Рамли. – Мы подумываем о всеобщем запрете мобильников в школьном здании.

«Ну, давайте, – подумал Ченс. – Я оказал вам услугу, вам следовало бы не наказывать меня, а вообще заплатить, как за консультацию».

Пока что все шло хорошо, и на секунду Ченс решил, что легко отделался. Затем:

Наказание 3: эссе. Ченс ненавидел письменные работы, обычно эссе за него писала Сарабет, но здесь она ничего не могла для него сделать, поскольку ему предстояло корпеть над работой в школе, в кабинете Рамли.

Но это все еще было ничего.

Потом последовало Наказание 4: «Поскольку частью всего этого должна быть определенная материальная ответственность, юный мистер Брендт».

Мать и отец согласились. Они втроем явно сговорились против него.

Ченс притворился, что согласен.

«Да, сэр, мне нужно расплатиться с долгами, и я сделаю это как можно быстрее, с должным прилежанием».

Он произнес какие-то заученные слова. Отец смотрел на него с выражением «кого ты разыгрываешь, парень?» – однако на мать и Рамли это, похоже, произвело впечатление.

Директор пожевал губами.

«Общественные работы».

О, черт.

И вот к чему это привело.

Он сидит в офисе Организации спасения Болота в одиннадцатый вечер своего тридцатидневного наказания. Мерзкая тесная комнатка со стенами цвета дерьма, на которых нарисованы утки, жуки и прочая пакость. Единственное грязное окошко выходит на стоянку, где припаркованы только две машины – его и Дабоффа. В углу лежит стопка наклеек на бамперы, которые, по идее, положено выдавать любому посетителю.

Но посетителей не было, и Дабофф оставил Ченса одного, и ему оставалось только размышлять о том, как глобальное потепление нагревает утиные задницы, что заставляет птиц бросаться на самолеты, большие ли члены у жуков, и так далее.

Чертовы тридцать вечеров, испортившие ему все летние каникулы.

Сидеть тут с пяти до десяти вечера, вместо того чтобы гулять с Сарабет и друзьями, – и все из-за социальной нормы, которой придерживаются четыре из пяти человек.

Когда звонил телефон, Ченс чаще всего игнорировал его. А когда он отвечал, это всегда оказывался какой-нибудь неудачник, которому нужно было указать дорогу к болоту.

«Зайди на чертов веб-сайт или воспользуйся услугами “Мэпквест”, придурок!»

Ченсу не было позволено звонить отсюда кому бы то ни было, но со вчерашнего дня он приладился разводить Сарабет на секс по мобильному телефону. Она влюбилась в него еще сильнее за то, что он не сдал ее Рамли.

Ченс сидел, пил из жестянки ставший теплым «Джолт»[2]2
  Марка газированного прохладительного напитка.


[Закрыть]. Нащупал в кармане штанов пакет с едой, но решил: «Попозже».

Еще девятнадцать вечеров строгого заключения. Он начинал чувствовать себя одним из членов «Арийского братства»[3]3
  «Арийское братство» – крупнейшая организованная преступная группировка белых расистов в США, имеющая около 15 000 членов внутри и за пределами тюрем.


[Закрыть].

Две с половиной чертовых недели, пока он, наконец, не будет свободен от этих лютер-кинговских работ. Ченс взглянул на свои наручные часы. Девять двадцать четыре. Еще тридцать шесть минут, и он сможет уйти.

Телефон зазвонил.

Ченс проигнорировал его.

Телефон продолжал звонить – десять звонков.

Ченс позволил ему умереть своей смертью.

Минуту спустя телефон зазвонил снова, и он решил, что, наверное, нужно ответить: вдруг это Рамли проверяет его?

Откашлявшись и войдя в образ Мистера Искренность, Ченс поднял трубку.

– Организация спасения Болота.

Молчание на другом конце провода заставило его улыбнуться. Кто-то из друзей разыгрывает его, скорее всего, Итан. Или Бен, или Джаред.

– Слушай, колись, все и так всплыло.

Странный шипящий голос произнес:

– Всплыло? – Жутковатый смешок. – Кое-что потонуло. И погребено в вашем болоте.

– Ладно, приятель…

– Заткнись и слушай.

От такого обращения кровь бросилась Ченсу в лицо, как бывало в те моменты, когда он готов был перехватить мяч у какого-нибудь разгильдяя из команды противника, а потом принять невинный вид, когда тот начинал хныкать, что его оттолкнули.

– Отвали, чувак, – сказал Ченс.

Шипящий голос продолжил:

– Восточная сторона болота. Взгляни и найдешь.

– Можно подумать, мне…

– Мертвое, – перебил его Шипящий. – Кое-что очень-очень мертвое. – Смешок. – Чувак.

И связь оборвалась прежде, чем Ченс успел сказать ему, чтобы он засунул свое «кое-что мертвое» в…

Голос от двери спросил:

– Ну, как дела?

Лицо у Ченса все еще горело, но он опять напустил на себя вид Мистера Искренность и поднял взгляд.

В дверях стоял Дабофф в футболке с эмблемой «Спасем Болото», дурацких шортах, слишком сильно открывавших его тощие белые ноги, и пластиковых сандалиях, совершенно по-тупому выглядевших на старике с седой бородой.

– Здравствуйте, мистер Дабофф, – ответил Ченс.

– Привет-привет. – Дабофф отсалютовал ему, подняв кулак. – Ты взглянул на цапель перед тем, как прийти сюда?

– Пока нет, сэр.

– Невероятные птицы. Величественные. Вот такой размах крыльев. – Он вытянул в стороны морщинистые руки.

«Зря ты считаешь, будто мне есть до этого дело».

Дабофф подошел ближе; от него кошмарно воняло органическим дезодорантом, который он пытался всучить еще и Ченсу.

– Совсем как птеродактили. И умелые рыболовы.

Ченс полагал, будто цапля – это и есть рыба, пока Дабофф не сообщил ему обратное.

Тот устроился поблизости от стола, обнажив в улыбке ужасные зубы.

– Богачи в Беверли-Хиллз не любят, когда в сезон кормления птенцов цапли прилетают и поедают их драгоценных карпов-кои. Кои – это извращение. Мутация, которой люди подвергли бурого карпа, перепутав все ДНК, чтобы получить эту дикую расцветку. Цапли – это сама Природа, великолепные хищники. Они кормят птенцов и восстанавливают истинный природный баланс. Чтоб эти типы из Беверли-Хиллз провалились, ага?

Ченс улыбнулся.

Должно быть, эта улыбка была недостаточно широкой, потому что Дабофф вдруг нахмурился.

– Ты ведь живешь не там, если я правильно помню?

– Нет, сэр.

– Ты живешь в…

– Брентвуде.

– В Брентвуде, – повторил за ним Дабофф, точно пытаясь сообразить, что бы это значило. – Твои родители не держать карпов-кои?

– Нет. У нас даже собаки нету.

– Это хорошо с вашей стороны, – отозвался Дабофф, похлопав Ченса по плечу. – Они все равно что рабы, эти домашние питомцы. Вся эта идея ничем не лучше рабства.

Его рука по-прежнему лежала на плече Ченса, и тот задумался – может быть, этот тип педик?

– Ну да, – произнес он, слегка отодвигаясь.

Дабофф почесал колено, опять нахмурился и потер розовый волдырь.

– Остановился у болота, чтобы проверить, не накидали ли там мусора. Должно быть, там меня кто-то укусил.

– Обеспечивать едой братьев наших меньших – хорошее дело, – сказал Ченс.

Дабофф смотрел на него, словно пытаясь понять, не морочит ли парень ему голову.

Ченс снова напустил на себя облик Мистера Искренность, и Дабофф, решив, что тот говорил от души, улыбнулся.

– Полагаю, ты прав… ладно, я просто подумал, что надо зайти и проверить, как у тебя дела, перед тем как твоя вахта завершится.

– У меня все отлично, сэр.

– Ладно, попозже я еще зайду.

– Эм-м, сэр… мне вроде как скоро уходить, – напомнил Ченс.

Дабофф улыбнулся.

– Ну да, конечно. В десять можешь закрывать офис. Я приду потом. – Он направился к двери, потом остановился и оглянулся. – Ты делаешь благое дело, Ченс, что бы ни сподвигло тебя на это.

– Совершенно верно, сэр.

– Зови меня Сил.

– Договорились, Сил.

– Ты ничего не хочешь мне передать? – осведомился Дабофф.

– Что именно, сэр?

– Были звонки или сообщения?

Ченс улыбнулся, сверкнув идеальными белыми зубами, которыми был обязан пяти годам посещения кабинета доктора Вассермана.

– Ничего не было, Сил, – с абсолютной уверенностью в голосе ответил он.

Глава 2

Бобу Эрнандесу были нужны деньги.

Ничто, кроме денег, не могло дать ему возможность выбраться из ситуации.

В пять часов утра «Тихоокеанские общественные склады» походили на заполненный туманом мусорный контейнер – словно одно из тех мрачных местечек, которые используют в качестве декораций к фильмам о серийных убийцах и наркоторговцах. Здание было открыто круглосуточно, но большинство ламп, которые должны были освещать проходы между отсеками, были выкручены, и аукционисту приходилось светить ручным фонариком.

В этот час еще никто до конца не проснулся, не считая этого азиата. Жалкое зрелище по сравнению с другими аукционами, на которых доводилось присутствовать Бобу. Только он, еще четыре человек и аукционист, седовласый тип по имени Пит в костюме и при галстуке. Костюм был коричневый и дешевый, а галстук висел мятой тряпкой. Этот тип напомнил Бобу одного из тех неудачливых адвокатов, которые болтаются вокруг здания городского суда, ожидая, когда им перепадет какое-нибудь дело.

Лос-анджелесские законники, совершенно не похожие на тех, которых можно увидеть в фильме «Закон Лос-Анджелеса». Или «Юристы Бостона», если уж на то пошло.

Боб хотел бы иметь дело только с симпатичными девушками-адвокатами, которые страстно защищали бы его – и после того, как спасут его задницу, не менее страстно предлагали бы ему уединиться где-нибудь вдвоем…

Вместо этого ему назначили Мэйсона Сото из отдела государственной защиты, который учился в Беркли и три раза за разговор упомянул об этом. Пытался подружиться с Бобом, словно они были в детском саду, говорил об иммиграции, о «Ла раса»[4]4
  «Ла раса насьон» (исп. La Raza Nation, LRZ) – преступная группировка, действующая в США; основана в 1972 г. Цвета группировки – зеленый, белый и красный (так же, как у мексиканского флага).


[Закрыть].

Мэйсон Сото вырос в Сан-Франциско и считал, что страна должна открыть границы для всех. Боб рос в Западной Ковине. Его отец был из семьи мексиканцев, перебравшихся в Америку три поколения назад, и, отслужив в морской пехоте, устроился пожарным. Мать была из семьи шведских эмигрантов, живших в США уже четыре поколения, и работала в полиции диспетчером. Оба брата Боба стали копами, и вся семья, включая его самого, считала, что люди должны играть по правилам, а тех, кто этого не делает, следует отправлять куда подальше пинком под зад.

Он говорил Сото: «Я вас слушаю», – надеясь, что это заставит адвоката приложить побольше усилий; тогда не придется выплачивать штрафы за нарушение правил дорожного движения, а также за неявку в суд.

В течение всего заседания Сото щелкал клювом, и в итоге Боба приговорили к огромному штрафу и десяти дням заключения в окружной тюрьме, которые потом сократились до пяти, а затем и вовсе до одной-единственной ночевки в камере, поскольку тюрьма была переполнена. Но, черт побери, одного дня в этой адской дыре было более чем достаточно.

Штраф был куда более тяжелой проблемой. Три с половиной тысячи баксов, которые ему нужно было где-то найти за шестьдесят дней; но случайные заработки все никак не подворачивались, и ему даже нечем было заплатить за жилье. Не говоря уже об алиментах. Если Кэти решит доставить ему неприятности, он влип.

Боб скучал по детям, живущим сейчас в Хьюстоне у родителей Кэти.

Честно говоря, он скучал и по Кэти.

И он сам был во всем виноват. Нечего было перепихиваться с женщинами, на которых ему было совершенно плевать, – он до сих пор не понимал, зачем это делал.

Пятьсот долларов Боб взял в долг у матери, сказав, что они пойдут на уплату штрафа. Но городские власти не принимали выплаты по частям, поэтому ему нужно было найти какой-то заработок, чтобы отдать деньги за жилье и выплатить сумму штрафа.

Вчера ему перезвонили из компании по перевозке деревьев в Согасе и сказали, чтобы он приехал и заполнил анкету, – может быть, что и подвернется.

А пока что Боб делал все, что мог. Поднялся в четыре часа утра и выехал из Альгамбры в Плайя-дель-Рей, чтобы быть возле складского здания, когда оно откроется.

Он прочел о заброшенном аукционном складе несколько месяцев назад в Интернете и забыл об этом – до тех пор, пока на него не свалилась необходимость выплачивать штраф. Боб был не настолько глуп, чтобы считать, будто ему повезет наткнуться на одно из тех сокровищ, о которых пишут в газетах, – бейсбольную карточку Хонуса Вагнера или редкую картину. Он связывал все свои надежды с «И-бэй». Потому что там люди могут купить все, что угодно. На «И-бэй» ты можешь продать даже образец табуретки с витрины магазина.

Пока что Боб посетил четыре аукциона, доехав до самой Голеты, – но это обернулось только лишними расходами. Однако он наткнулся на золотую – серебряную, если точнее – жилу почти рядом с домом.

Помещение на складе в Пасадене, размером семь на семь футов, заставленное аккуратно запечатанными коробками. В большинстве из них оказалась старая потрепанная одежда, которую Боб в конце концов бросил в ящик для пожертвований неимущим. Но, помимо того, там нашлись несколько пар джинсов с дырами тут и там, по новой моде, и стопка футболок с эмблемами рок-групп восьмидесятых годов – они хорошо раскупались на «И-бэе».

И сумка. Небольшой мешочек из синего бархата с надписью «Краун ройял», полный монет, включая пятицентовики с головой индейца и несколько серебряных долларов. Боб толкнул их все скупщику монет в Санта-Монике и получил двести двадцать баксов. Это была фантастическая прибыль, учитывая, что за все содержимое лота он заплатил лишь шестьдесят пять.

Боб подумал о том, чтобы вернуть долг матери, но решил обождать до тех пор, пока все не будет улажено.

Его одолевала зевота, глаза закрывались. Аукционист Пит кашлянул, затем сказал:

– Итак, следующий лот: четырнадцать пятьдесят пять.

Все потянулись вдоль по сумрачному коридору к одной из запертых дверей, через равные промежутки видневшихся в бетонной стене.

Хлипкие двери с хлипкими замка́ми; Боб мог бы вышибить любую из них пинком. За хранение склад получает две сотни в месяц, к слову о прибыли из воздуха.

– Четырнадцать пятьдесят пять, – без всякой необходимости повторил Пит. Потирая красный нос, он перебирал ключи, собранный в связку.

Остальные участники торгов изо всех сил старались выглядеть незаинтересованными. Две коренастые пожилые женщины с волосами, заплетенными в косы, были похожи, словно сестры, – может быть, даже близнецы. Они купили опечатанный корабельный сундук за сорок восемь баксов. Позади них стоял высокий тощий тип, напоминающий металлиста, в майке с эмблемой группы «Эй-си-ди-си», штанах из искусственной кожи и высоких мотоциклетных ботинках. Его жилистые руки были почти сплошь покрыты синими татуировками. Он выиграл последние два лота: за сто пятьдесят долларов приобрел комнату, полную грязных, изрядно помятых книг в бумажных обложках, и за тридцать – какой-то ржавый хлам.

Последним из участников был азиат, в возрасте от тридцати до сорока лет, атлетического вида, в безупречно чистой темно-синей рубашке-поло, отглаженных черных штанах и черных спортивных туфлях без носков. Пока что он не выторговал ничего. Этот тип, свежевыбритый и пахнущий лосьоном, приехал на «БМВ» с откидным верхом, и вид у него был весьма солидный. Боб гадал – может быть, это какой-то скупщик произведений искусства, наделенный хорошим нюхом?

Надо бы к нему присмотреться.

Пит нашел ключ от помещения номер 1455, снял замок и, открыв дверь, предупредил:

– Не заходить, частная собственность. – Каждый чертов раз он твердил одно и то же.

Из-за каких-то диких законов штата брошенные вещи принадлежали владельцу до того момента, пока их не купят. И это означало, что к ним нельзя подойти или потрогать их, пока ты их не купишь. А тогда право владельца испарялось, словно плевок на раскаленной крыше.

Боб никогда не понимал такую юридическую систему. Когда с ним толковали законники, они с тем же успехом могли говорить по-марсиански.

Пит обвел лучом фонарика содержимое тесной каморки. Боб слышал о людях, которые незаконно проводили в такие складские ячейки электричество и жили там, однако не верил в такие рассказы. Это надо быть совсем чокнутым.

– Итак, – произнес Пит, – начнем торги.

– Не могли бы вы посветить еще раз? – попросил азиат.

Пит нахмурился, но выполнил просьбу. Каморка была почти пуста, не считая велосипедной рамы и двух черных мусорных мешков.

Пит снова кашлянул:

– Вы увидели все, что хотели?

Азиат кивнул и повернулся к двери спиной. Может быть, он просто притворялся, намереваясь влезть в торг в последний момент. А может быть, его действительно не интересовало содержимое.

Боб не видел смысла торговаться за это. Пока что, насколько он видел, в мешках для мусора был в основном мусор. Хотя ему нужно что-то выставить на «И-бэй», так что если никто не будет делать ставок и ячейка уйдет достаточно дешево…

– Делайте ставки, – сказал Пит и без паузы затараторил: – Пятьдесят, кто даст пятьдесят, пятьдесят, пятьдесят долларов.

Молчание.

– Сорок, сорок долларов, торгуемся за сорок, металлическая рама за сорок долларов. – Однако скороговорка его звучала без всякого энтузиазма. Пока что его комиссионные не достигли и цены отбивной в ресторане.

– Сорок? Никто не даст сорок? Тридцать пять, тридцать пять…

Не оборачиваясь, азиат бросил:

– Двадцать, – и Боб уловил в его голосе нечто… не то чтобы хитрое, скорее расчетливое.

Прикинув, что металл велосипедной рамы может кое-чего стоить – да и педали могут пригодиться кому-нибудь на замену, – Боб заявил:

– Двадцать пять.

Тишина.

– Тридцать пять? – начал Пит. – Кто даст тридцать, поднимем до тридцати, тридцать долларов…

– Есть, – перебил его азиат, пожав плечами, как будто ему было все равно.

Боб подождал, пока Пит затараторит снова, потом поднял ставку до тридцать пяти.

Азиат наполовину обернулся.

– Сорок.

– Сорок пять, – сказал Боб.

Пожилые женщины, похоже, заинтересовались. «Ох ты…» Но пока что стояли, не переходя к действиям. Металлист сместился поближе к открытой двери.

– Пятьдесят, – прошептал он.

– Шестьдесят, – поднял ставку азиат.

Атмосфера в коридоре стала напряженной и бодрой, как будто все хлебнули по чашке крепкого кофе.

Азиат достал смартфон «Блэкберри», прочел что-то на экране и выключил устройство.

Может быть, этот велик суперредкий, и даже рама от него принесет хорошие денежки. Боб слыхал, что старые велосипеды «Швинн» – вроде того, который он выкинул, когда достиг шестнадцатилетия и получил права на вождение мотоцикла, – сейчас уходят за бешеные бабки.

– Шестьдесят пять, – сказал металлист.

Азиат поколебался.

– Семьдесят, – обронил Боб.

– Семьдесят пять, – поддал азиат.

– Восемьдесят, – едва ли не выкрикнул Боб. Все смотрели на него. Азиат пожал плечами.

Пит посмотрел на металлиста, который уже шагал прочь, на ходу потирая татуировки.

– Восемьдесят долларов за этот лот, – зачастил он. – Кто даст восемьдесят пять? Восемьдесят пять долларов, поднимаем до восьмидесяти пяти? – Никто не спешил поднимать ставку. – Восемьдесят долларов раз, восемьдесят долларов два… продано за восемьдесят.

Он ударил пластиковым молоточком по своей планшетке, нацарапал что-то на прикрепленном к ней листке бумаги и обратился к Бобу:

– Вы выиграли аукцион за эту ячейку. С вас восемьдесят баксов наличными.

И он протянул испещренную старческими пятнами руку за деньгами.

Все заулыбались, как будто это была какая-то тайная шутка, адресованная Бобу. Что-то холодное и скользкое заворочалось у него в животе.

– Наличные, сэр, – поторопил его Пит.

Боб полез в карман.

* * *

Позже, на стояке, загружая мешки и половину велосипеда в свой грузовичок, он перехватил азиата до того, как тот уселся в свой «бимер».

– Вы часто этим занимаетесь?

– Я? – Мужчина вежливо улыбнулся. – Вообще-то в первый раз. Я анестезиолог, и мне нужно быть в больнице Марина-Мерси к шести часам утра. Я решил, что это поможет мне проснуться. И действительно помогло.

– Почему вы торговались за лот четырнадцать пятьдесят пять?

Этот вопрос, казалось, удивил азиата.

– Я собирался то же самое спросить у вас.

* * *

Боб вернулся домой к семи; над араукариями, растущими перед многоквартирным домом, где он обитал, жужжали мухи, сквозь пыльные окна в квартиру проникало безжалостное солнце. Боб сгрузил мешки на пол в своей неприбранной маленькой гостиной.

Он решил, что надо бы немного поспать, потом опрокинуть первый за день стакан «Кровавой Мэри», затем прошерстить свою добычу, а затем позвонить в компанию в Согасе.

Он рухнул на кровать, не снимая пропыленной одежды, в которой был на аукционе, и закрыл глаза.

Подумал о Кэти. О штрафе. О том, что говорят за его спиной его братья.

Поднялся, взял кухонный нож и вспорол первый мешок.

Внутри были коробки с играми – «Монополия», «Скрэббл», «Риск», – но в них не было ни фишек, ни карточек; ничего, кроме досок с полями, да и то помятых.

Отлично.

Во втором, более тяжелом мешке, обнаружились пожелтевшие газеты. Пресса. Зачем кому-то понадобилось платить за хранение этого дерьма?

Ощущая нарастающую боль в желудке, Боб уселся на пол и начал перерывать многонедельные стопки «Лос-Анджелес таймс». Ничего по-настоящему старинного, никаких исторических заголовков, только новости и тупая реклама, которую суют повсюду.

О черт, лучше бы он не вылезал из постели…

Вслух обозвав себя идиотом, Боб изучил останки велосипеда.

Дешевый хлипкий хлам. На том, что осталось от руля, красовалась табличка «Made in China», а раму Боб мог бы согнуть голыми руками.

Он прошел в кухонный закуток, смешал себе «Кровавую Мэри», сел на пол и с отвращением выпил. При мысли о зря потраченных восьмидесяти баксах навалилась неимоверная усталость, однако валяющиеся в гостиной мешки с хламом каждую секунду напоминали ему, какой он дурак.

«Надо выкинуть все это барахло в контейнер».

Прикончив выпивку, Боб с трудом поднялся на ноги, побросал газеты во второй мешок и поднял его.

На дне мешка что-то загремело.

«Может быть, почудилось?» Он с силой встряхнул мешок.

Стук-стук-стук – словно один из тех маракасов, которые продавали на Оливера-стрит. Кэти еще купила пару маракасов во время одного из первых свиданий с Бобом. Почему бы и нет? Он был наполовину мексиканцем, так что ему наполовину должно было нравиться это.

Порывшись в газетах, Боб добрался до дна мешка и обнаружил источник стука.

Деревянная шкатулка, темная и блестящая. Длиной с обувную коробку, но шире, с инкрустацией из латунных завитков, покрытая слоем лака, она была закрыта на маленькую латунную защелку.

«В самый раз для “И-бэй”!» Сама шкатулка… ее можно назвать экзотической, привезенной откуда-то издалека; может быть, сочинить целую историю, как она попала к нему из… Малайзии? Нет, что-то более загадочное, где там у нас гора Эверест – в Тибете?.. Из Непала, да.

Экзотическая коробка – экзотический ларец для украшений – из гор Непала, сделанный из тщательно выбранного на склонах… похоже на красное дерево, это можно обыграть… из тщательно выбранного на склонах красного дерева. Быть может, с пометкой «Купите сейчас» за сто или сто тридцать долларов. А теперь посмотрим, что внутри. Даже если это всего лишь сухая фасоль, какая разница? Одна только шкатулка означала, что он уже не идиот.

Боб откинул латунную защелку и поднял крышку. Внутри был поддон, обтянутый золотистым бархатом. Пустой; стук доносился из-под него.

Боб вынул поддон, открыв нижнее отделение. Внутри лежали… маленькие белые узловатые штуки.

Он поднял одну. Гладкая и белая, с тонким концом, – и внезапно Боб понял, что это такое.

Хотя в биологии он никогда не был силен, однако в колледже со второй попытки сдал ее на «удовлетворительно».

Кость.

Из кисти руки или из стопы ноги. Или из лапы.

Множество маленьких костей, так много, что они почти до отказа заполнили отделение и почти не гремели.

Примерно… три-четыре десятка.

Боб сосчитал их.

Сорок две.

Он изучил собственную кисть. Три косточки в каждом из четырех прямо поставленных пальцев и две – в большом, итого – четырнадцать.

Из трех рук. Или из трех лап. Нет причин считать, что эти кости не принадлежали какому-то животному. Потом Боб подумал, что эти кости, возможно, были взяты у скелетов, которые использовались в медицинских учебных заведениях. Иногда люди завещали свои скелеты для научных целей. Эти тела расчленяли и изучали, а потом восстанавливали скелеты, скрепляя кости проволочками.

Нет, в этих костях не было отверстий для проволоки. Странно.

Боб взял одну из самых мелких косточек и приложил к ногтевой фаланге своего указательного пальца.

Не такая длинная, как у него.

Может быть, это кость небольшой собаки. Или женщины. Или ребенка…

Нет, это слишком… должно быть, собачья. Или кошачья. Сколько костей в лапе?

У кошки они слишком маленькие.

Собака средних размеров, как Альф. Да, Альфу эти кости были бы в самый раз.

Живя в Далласе с Кэти, Боб скучал по Альфу.

Закрывая защелку, он думал обо всем этом.

Коробка загремела.

«Кости».

Надо провести исследование в Интернете. Быть может, можно продать это как собрание редкостей – с каких-нибудь археологических раскопок индейского поселения. Где-нибудь в… Юте. Или в Колорадо. Колорадо звучит более… экзотически.

«Древняя коллекция экзотических костей».

Подобные штуки хорошо идут на «И-бэй».