Текст книги "Доктор Смерть"

Глава 11

Рой Хейзелден жил гораздо лучше, чем его основной клиент, и все же роскошью султана он похвастаться не мог.

Его непримечательный одноэтажный особняк, выкрашенный в розовый цвет, стоял на Кэмден-авеню, к западу от Уэствуда и к югу от Уилшира. Подстриженный газон, но ни одного кустика. Пустая подъездная дорога. На лужайке знак, сообщающий, что дом стоит на охранной сигнализации. Майло позвонил, постучал в дверь, наглухо запертую на солидный замок, приоткрыл окошечко почтового ящика и заглянул в щель.

– Только рекламные листки, – объявил он. – Ни газет, ни писем. Значит, наш клиент отсутствует недолго.

Он снова позвонил, постучал. Ругаясь, попытался рассмотреть что-нибудь сквозь белые шторы, которыми были занавешены окна фасада. Обойдя дом, мы обнаружили сзади еще дну лужайку, а посредине нее – небольшой овальный плавательный бассейн, выложенный плиткой. Вода уже зацвела, плитка была покрыта налетом водорослей.

– Если к Хейзелдену и приходил человек, ухаживающий за бассейном, – заметил я, – похоже, он давно не появлялся. А насчет почты – возможно, Хейзелден предупредил, что будет долго отсутствовать.

– Корн и Деметри это проверили. Да и садовник сюда заглядывал. Гараж на две машины был заперт. Майло удалось приоткрыть ворота на несколько дюймов и заглянуть внутрь.

– Машин нет; старый велосипед, шланги, прочая ерунда.

Он обошел дом со всех сторон. Большинство окон были забраны решетками и зашторены; на задней двери красовался висячий замок. Узкое окошко на кухне оказалось незашторенным, но оно было слишком высоко, и Майло пришлось подсадить меня.

– Посуда в мойке, но, кажется, чистая... продуктов не видно... на стекле наклейка охранной сигнализации, но проводов я не вижу.

– Скорее всего, муляж, – сказал Майло. – Наш умник считает, что внешнее впечатление – это все.

– Сверхуверенный, – согласился я. – Совсем как Мейт.

Майло опустил меня вниз.

– Ладно, давай посмотрим, что смогут нам предложить соседи.

В домах по соседству никого не было. Нацарапав на обратной стороне визитных карточек просьбу связаться с ним, Майло бросил их в почтовые ящики. Во втором доме к югу дверь открыл молодой чернокожий парень. Гладковыбритый, круглолицый, босиком, в серой футболке с гербом университета и красных хлопчатобумажных шортах. Под мышкой он держал книгу. В зубах зажимал желтый маркер. Парень вынул маркер изо рта и взял книгу в руку, при этом я успел прочесть ее название: «Развернутый курс организационных структур». Обстановка комнаты у него за спиной состояла из двух ярко-синих кресел. Кроме того, на тонком коврике защитного цвета стояли бутылки с содовой, пакетики картофельных чипсов, громадная коробка из-под пиццы, пропитанная маслом.

Он любезно поздоровался с Майло, но при виде полицейского значка нахмурился.

– Да?

В этом слове явственно послышалось: «Ну что на этот раз?» У меня мелькнула мысль, как часто его останавливают на дорогах Уэствуда.

Майло отступил назад, отставив ногу.

– Сэр, я хотел узнать, видели ли вы в последнее время вашего соседа мистера Хейзелдена.

– Кого... а, этого. Нет, уже несколько дней не видел.

– Вы бы не могли уточнить, мистер...

– Чамберс, – подсказал черный. – Кертис Чамберс. Я видел, как он уезжал из дома. Кажется, это было дней пять-шесть назад. Возвращался ли он с тех пор, сказать не могу. Я безвылазно сижу над учебниками. А что?

– Мистер Чамберс, вы помните, в какое время суток видели мистера Хейзелдена?

– Утром. До девяти часов. У меня была назначена встреча с профессором ровно на девять утра. По-моему, это было во вторник. Но что случилось?

Улыбнувшись, Майло поднял палец, предлагая не торопиться.

– На какой машине уехал мистер Хейзелден?

– У него был фургон. Серебристый, с синей полосой сбоку.

– Других машин у него не было?

– Я не видел.

– Он жил один?

– Насколько мне известно, – сказал Кертис Чамберс. – Вы не могли бы мне объяснить, в чем дело?

– Мы пытаемся связаться с мистером Хейзелденом по поводу...

– Убийства доктора Смерть?

– Вы видели его с доктором Мейтом?

– Нет, но все знали, что он был поверенным доктора Смерть. Об этом говорила вся округа. Этот Хейзелден – тот еще подонок. В прошлом году мы устроили вечеринку – нас здесь живет четверо, все студенты. Ничего дикого, мы все зубрилы, просто захотели устроить себе праздник раз в году, отметить окончание семестра. Мы постарались никому не мешать, предупредили соседей записками. Одна женщина – миссис Каплан, она живет вон в том доме – даже прислала нам бутылку вина. Проблем не было ни с кем, кроме как с этим Хейзелденом. А он натравил на нас полицию. В двадцать минут двенадцатого. Поверьте мне, все было спокойно, ну, может быть, музыка играла излишне громко. Какой же он лицемер! После того разгрома, что он учинил здесь.

– Какого разгрома?

– Ну, телевидение, журналисты, прочий мусор.

– Это случилось недавно?

– Нет, несколько лет назад, – сказал Чамберс. – Сам я не видел, в то время я еще жил в другом месте. Но один из моих друзей уже снимал этот дом. Он говорит, вся улица превратилась в зоопарк. Это было еще тогда, когда Мейта арестовывали после каждого случая. Они с Хейзелденом устраивали пресс-конференции прямо здесь. Приезжали телевизионщики: телекамеры, софиты, оборудование. Перегораживали движение, после них газоны оставались усеянными мусором. В конце концов кто-то из соседей пожаловался Хейзелдену, но тот пропустил это мимо ушей. И вот после всего этого он натравил полицию на нас. Подонок, на лице у него вечно недовольное выражение. Вы полагаете, это он? Он пришил своего дружка?

– Почему вы так решили, мистер Чамберс?

Тот усмехнулся.

– Потому что этот тип мне не нравится... а также потому, что он смылся. Понимаете, он ведь был рупором доктора Мейта, и ему следовало бы оставаться здесь, трубить во все трубы. Ведь именно это было самым главным, так? Только из-за этого мне было не по душе занятие Мейта.

– Что вы имеете в виду? – спросил Майло.

– Ну, они превращали страдания человека в эффектное зрелище. Хочется окончить мучения больного – замечательно. Но зачем кричать об этом во всеуслышание? Насколько я понял со слов своего друга, Хейзелден обожал появляться перед телекамерами. Так что логично было предположить, что он и сейчас будет себя так вести. Хотя, наверное, теперь, после смерти Мейта, ему больше нечего комментировать.

– Возможно, – согласился Майло. – Вы больше ничего не хотите о нем рассказать?

– Нет. Послушайте, Оставьте мне свой телефон, и если я его увижу, то сразу вам позвоню. Натравил полицию на веселящихся студентов. Какой подонок!

По дороге назад в управление Майло сказал:

– Сначала миссис Мейт, теперь этот сосед. Прозорливость человека с улицы. Похоже, об этом деле думают все кроме меня.

– Адвокат, который ездил в фургоне.

– Да-да, излюбленный вид транспорта убийц-психопатов. Ты только представь себе: один серийный убийца представляет в суде интересы другого. И одерживает победу.

– Только здесь он и одерживал победу, – сказал я. – Хейзелден не мог зарабатывать на жизнь юриспруденцией, поэтому занялся прачечными-автоматами. Зогби сказала, виной тому был Мейт. Но может быть, у Хейзелдена и до этого дела шли из рук вон плохо, и Мейт, наоборот, стал его спасением. Он вскочил на подножку машины путешествий и помчался навстречу славе. Потом у них с Мейтом произошла размолвка. Или, как ты сказал, Хейзелден захотел большего.

– Он шагнул на первую строчку в списке подозреваемых. Пора наведаться к нему в контору.

– Где она находится?

– На Мирикл-майл, в старой части города, к востоку от музея. Хейзелден арендует офис над рестораном персидской кухни. Кроме его офиса там такие же убогие конторки. Повсюду ощущение плесени – такое можно увидеть только в старых фильмах.

– Секретарши у него нет?

– Я заглядывал туда дважды, еще два раза там были Корн и Деметри. Дверь была заперта, никто не отвечал. Пора искать владельца дома. Твое время надо беречь. Возвращайся домой к Робин и Фидо.

Я не стал спорить. Я устал. А завтра мне предстоит встреча со Стейси Досс; мне было нужно заглянуть в ее историю болезни.

– Так на ком же ты сосредоточиваешь внимание? – спросил я. – На Хейзелдене или Донни Мейте?

– Я должен выбирать между дверью номер один и дверью номер два? А можно выбрать дверь номер три? А еще лучше, я пригляжусь повнимательнее к обоим. Если Донни наш бродяга, найти его будет нелегко. Я собираюсь выяснить, освободили его вчистую или условно. Если именно его видела миссис Кронфельд, возможно, Донни до сих пор болтается в Голливуде. Это как раз соответствует твоему предположению, что он следил за Мейтом.

– Следил за папочкой.

– Погруженным в собственный мир и считающим себя бессмертным... Думаю, мне надо связаться с Петрой, никто лучше нее не знает, что происходит на улицах города.

Петра Коннор работала в отделе расследования убийств полиции Голливуда. Молодая, настойчивая, умная, она недавно была произведена в следователи второго разряда, после того как помогла Майло в раскрытии серии убийств инвалидов. Сразу после этого Петра со своим напарником раскрыли убийство Лизы Рамси – рассеченное на части тело бывшей супруги телезвезды было обнаружено в парке Гриффит. Она обратилась ко мне за помощью. Свидетелем убийства стал двенадцатилетний мальчишка, живший в парке – замечательный сложный ребенок, один из самых очаровательных пациентов, какие у меня были. Ходили слухи, что напарник Петры Стю Бишоп собирается перейти на административную работу, а сама она к концу года получит третий разряд, после чего новый начальник поручит ей что-то таинственное.

– Передавай ей от меня привет, – сказал я.

– Непременно, – рассеянно ответил Майло, устремив взгляд куда-то в бесконечность.

Закрывшись в своем собственном мирке. В настоящий момент я был рад, что не включен в этот мир.

Глава 12

Понедельник, половина десятого вечера, близится к концу очень длинный день.

Робин отмокала в ванне, а я лежал в кровати, просматривая историю болезни Стейси Досс.

Завтра утром мы с ней встретимся и начнем разговаривать вроде бы о колледже.

Впервые Стейси использовала для прикрытия колледж.

* * *

Теплый мартовский вечер, пятница. Я уже успел принять двух других детей, печальных малышей, пораженных ядом спора об опеке. Затем целый час заполнял истории болезни. Потом стал ждать Стейси. Сгорая от любопытства.

Несмотря на некоторую предубежденность по отношению к Ричарду Доссу – наоборот, вследствие этой предубежденности, я постарался подойти к его дочери непредвзято. И все же я не мог не строить предположений. Что могло получиться в результате союза Ричарда и Джоанны? Я терялся в догадках.

Красная лампочка, возвещающая о том, что кто-то подошел к задней двери дома, мигнула строго в назначенное время, и я пошел встречать девушку. Она оказалась очень невысокой – всего пять футов два дюйма, в коричневых сандалиях. Торжество логики генетики; Доссы вряд ли могли породить баскетболистку. Стейси локтем прижимала к груди большую ярко-зеленую книгу, название которой мне мешал разглядеть рукав белой водолазки.

Нормальная подростковая фигура, лицо пухленькое, но никак не полное. Если Стейси действительно поправилась на десять фунтов, как утверждала Джуди Маниту, до того она была просто тощей. Я вспомнил, что сама Джуди состоит из одних углов. В ее кабинете я видел фотографии дочерей – двух блондинок с яркими глазами, в очень коротких платьях в обтяжку... тоже очень худых. Младшая, Бекки, напоминала скелет.

Впрочем, это к делу не относится. Моя пациентка Стейси. У нее были круглые щеки, но вытянутое лицо, напоминавшее лицо матери на фотографии времен учебы в колледже. Высокий широкий лоб в прыщах унаследован от Ричарда. В целом лицо эльфа; тут потрудились оба родителя.

Стейси смущенно улыбнулась. Представившись, я протянул руку. Не отводя взгляда, девушка с готовностью взяла ее, сверкнув на полсекунды новой улыбкой, на которую ушло много калорий.

Для этого Стейси потребовалось сделать над собой усилие.

Она была красивее матери. Черные миндалевидные глаза и неброская привлекательность наверняка уже притягивают мальчишек. В дни моей юности Стейси, скорее всего, называли бы «клевой чувихой». Во все времена ее считали бы симпатичной девчонкой.

Еще один вклад родителей: волосы. Густые, черные, курчавые. Очень длинные, распущенные, сбрызнутые чем-то блестящим, смягчившим жесткие колечки в танцующие спирали. Кожа более светлая, чем у Ричарда, – цвета свернувшихся сливок. Очень тонкая; на скулах и висках проступают синие жилки. Ободранный сустав на среднем пальце левой руки покраснел и распух.

Крепче прижав книгу к груди, Стейси последовала за мной.

– Я проходила мимо очаровательного пруда. Это ведь были карпы, да?

– Верно.

– У семьи Маниту тоже есть пруд с карпами. Большой.

– Неужели?

Хотя я сотни раз заходил в кабинет Джуди Маниту, мне ни разу не приходилось бывать у нее дома.

– Доктор Маниту устроил невероятный водопад. В пруду можно плавать. Но ваш более... доступен. У вас очень красивый сад.

– Спасибо.

Мы вошли в кабинет. Стейси села, положив зеленую книгу на колени. Золотые буквы закричали: «Выбери для себя лучший колледж!»

– Ты не можешь выбрать, куда пойти после школы? – спросил я, устраиваясь напротив.

– Вовсе нет. Спасибо за то, что согласились меня принять, доктор Делавэр.

Я не привык к тому, чтобы меня благодарили подростки.

– Всегда к твоим услугам, Стейси.

Вспыхнув, она отвернулась.

– Чтиво для отдыха? – спросил я.

Еще одна улыбка через силу.

– Не совсем.

Она беспокойно оглянулась вокруг.

– Итак, – сказал я, – у тебя есть какие-нибудь вопросы?

– Нет, благодарю.

Как будто я ей что-то предложил.

Я улыбнулся и стал ждать.

– Наверное, я должна рассказать о своей матери, – наконец сказала Стейси.

– Если хочешь.

– Я не знаю.

Указательный палец правой руки, согнувшись, отправился к левой руке, нашел воспаленный сустав. Начал чесать, ковырять. Появившаяся капелька крови растеклась в алую запятую. Стейси накрыла ранку правой рукой.

– Папа говорит, его беспокоит мое будущее, но, наверное, я должна рассказать о маме. – Она склонила голову так, что черные кудри скрыли лицо. – Я хочу сказать, вероятно, для меня это будет лучше. Так говорит моя подруга – она хочет стать психологом. Бекки Маниту, дочь судьи Маниту.

– Бекки стала врачом-любителем?

Стейси покачала головой – так, словно процесс мышления ее утомил. Ее глаза, темно-карие, как у отца, тем не менее обладали совершенно иным букетом.

– После того как Бекки сама ходила к психологу, она вообразила, что все болезни от нервов. Она сильно похудела, даже больше, чем хотела ее мать, поэтому ее направили к какому-то врачу, и теперь она сама хочет стать врачом.

– Вы с ней дружите?

– Когда-то мы были очень дружны. Но Бекки... Не хочу показаться жестокой, скажем так: у нее проблемы с науками.

– Не интеллектуалка.

Стейси грустно усмехнулась.

– Не совсем. Мама занималась с ней математикой. Джуди ни словом не обмолвилась о том, что у ее дочери есть проблемы. Впрочем, на то не было причин. И все же мне стало любопытно, почему Джуди не направила Стейси к тому врачу, который занимался с Бекки. Возможно, потому, что это угрожало бы проникновению в святая святых ее семьи.

– Так или иначе, – сказал я, – что бы нам ни говорила Бекки или кто другой, ты сама знаешь, что для тебя лучшее всего.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Вы же меня почти не знаете.

– Давай считать меня компетентным, Стейси, до тех пор, пока не будет доказано обратное.

– Хорошо.

Еще одна слабая улыбка. Для того чтобы улыбнуться, Стейси требовалось много сил. Я сделал пометку: «скл. к депресс, как и говорила Дж. Маниту».

Стейси подняла правую руку. Кровь на ранке свернулась, и девушка потерла больное место.

– Наверное, я все же ничего не знаю. Я имею в виду, не знаю, хочу ли говорить о своей матери. Ну что я могу сказать? Каждый раз, когда я вспомню о ней, мне после этого несколько дней плохо. С меня хватит. И не то чтобы это явилось потрясением... ну, то, что с ней произошло. То есть, конечно, когда это наконец случилось... Но мама так долго болела.

То же самое говорил и ее отец. Чьи слова – его или ее собственные?

– Ну вот, – снова улыбнулась Стейси, – сейчас мы начинаем говорить как герои какого-то сериала. На самом деле я хотела сказать, что с мамой все происходило постепенно... Совсем не так, как было с одной моей подругой. Ее мать погибла в результате несчастного случая. Катаясь на горных лыжах, налетела на дерево – и всё. – Она погладила распухший сустав. – Это произошло на глазах у всей семьи. Вот это была настоящая травма. А моя мать... Я знала, что этого не миновать. Я постоянно думала, пытаясь представить себе, когда именно, но...

Стейси умолкла. Ее грудь вздымалась и опускалась. Нога нервно застучала по полу. Указательный палец правой руки опять нащупал больное место, изогнулся, почесал ранку, отдернулся назад.

– Наверное, нам все же следует поговорить о моем так называемом будущем, – вдруг заявила Стейси, хватая зеленую книгу. – Но сначала можно я схожу в туалет?

Она отсутствовала десять минут. Через семь минут я начал беспокоиться; у меня даже мелькнула мысль пойти проверить, не ушла ли Стейси из дома. Наконец она вернулась. Теперь ее волосы были забраны в толстый хвостик, губы блестели свежей помадой.

– Итак, начнем, – сказала она. – Колледж. Учеба. Отсутствие цели в жизни.

– По-моему, ты повторяешь чьи-то слова.

– Так говорят папа, учителя в школе, брат – все. Мне скоро будет восемнадцать, можно сказать, я уже взрослая, так что уже пора окунуться во все это – мечтать о карьере, составить список внеклассных занятий, сочинять хвалебное резюме. Готовиться преподать себя с лучшей стороны. Но это... насквозь лживо. Все мои одноклассники целыми днями просиживают за учебниками. Я так не делаю, поэтому для них я инопланетянка.

Она принялась рассеянно листать зеленую книгу.

– Тебе это неинтересно? – спросил я.

– Я не хочу этим заниматься. Честное слово, мне все равно. Доктор Делавэр, я хочу сказать, ведь в конечном счете я куда-нибудь все равно попаду. Разве имеет какое-нибудь значение, куда именно?

– А разве не имеет?

– Для меня нет.

– Но все вокруг твердят, что ты должна задуматься о будущем.

– Или в открытую, или... в общем, это висит в воздухе. Этим пронизана атмосфера. Вся школа разделена надвое – в социальном плане. Или ты бездельник, и ничего хорошего тебе в жизни не светит, или ты зубрила и должен стремиться в Стэндфорд или университеты Лиги плюща. Я вроде как отношусь к зубрилам, потому что у меня хорошие оценки. Так что мне следовало бы сидеть уткнувшись в учебники, готовиться к ТАСу[3]3
  ТАС – тест академических способностей, проводится вместо вступительных экзаменов в вузах США. Состоит из двух частей, максимальное число баллов в каждой – 800.


[Закрыть].

– Когда у тебя ТАС?

– Я его уже прошла. В декабре. Мы так сделали всем классом – просто чтобы набраться опыта.

– И сколько ты получила?

Стейси снова вспыхнула.

– Тысячу пятьсот двадцать.

– Фантастический результат!

– Вы будете удивлены, но в Стэндфорде тем, кто получил меньше тысячи пятисот восьмидесяти, приходится проходить ТАС заново. У нас один парень даже заставил своих родителей написать, что он индеец, чтобы воспользоваться какими-то льготами для национальных меньшинств. Точно я не знаю.

– Как и я.

– Я совершенно уверена, что если бы нашим старшеклассникам предложили убить кого-то в обмен на гарантию поступления в Гарвард, Стэндфорд или Йель, большинство согласилось бы.

– Весьма жестоко, – заметил я, пораженный выбранным Стейси сравнением.

– Мы живем в жестоком мире, – согласилась она. – По крайней мере, так мне постоянно твердит отец.

– Он хочет, чтобы ты снова прошла ТАС?

– Папа делает вид, что не оказывает на меня никакого давления. Однако он ясно дал мне понять, что если я захочу повторно пройти ТАС, он оплатит все расходы.

– Что тоже является давлением.

– Наверное. Вы встречались с папой... Какой он?

– Что ты хочешь спросить?

– Вы с ним поладили? Папа назвал вас очень толковым, но в его голосе было что-то такое... словно он в вас не до конца уверен. – Стейси вскинула голову. – Мне надо замок на рот вешать... Мой папа сверхактивный, ему постоянно требуется двигаться, думать, что-то делать. Болезнь мамы просто свела его с ума. Прежде они вели активный образ жизни – бегали, ходили на танцы, играли в теннис, путешествовали. А когда мама отошла от жизни, папа остался совсем один. И это выводило его из себя.

Это было произнесено безучастным тоном, словно клиническое заключение. Наблюдатель в семье? Дети нередко берут на себя эту роль, потому что так гораздо проще, чем принимать участие в происходящем.

– Нелегко ему привилось, – заметил я.

– Да, но в конце концов папа научился.

– Чему?

– Заниматься всем сам. Он рано или поздно ко всему приспосабливается.

В этих словах прозвучало обвинение. Моим следующим вопросом стала поднятая бровь.

– Папа считает, что лучший способ борьбы со стрессом – постоянно быть в движении, – сказала Стейси. – Ему приходится много разъезжать. Вам ведь известно, чем он занимается, да?

– Недвижимостью.

Она покачала головой, показывая, что я ошибаюсь, но вслух произнесла:

– Да. Но только той, что приносит владельцам одни расходы. Папа делает деньги на чужих ошибках.

– Теперь понятно, почему он считает окружающий мир жестоким.

– О да. Жестокий мир разорений.

Деланно рассмеявшись, Стейси печально вздохнула. Положив свою книгу на край стола, она отодвинула ее от себя. Опустила руки на колени. Расслабленная. Беззащитная. Вдруг она ссутулилась, как самый обыкновенный подросток, и мне показалось, что ей действительно приятно сидеть здесь.

– Папа называет себя бессердечным капиталистом, – сказала она. – Вероятно, потому, что так его называют все окружающие. На самом деле он очень собой гордится.

Голос ровный и монотонный, словно бубнящее гудение монаха. С небольшой горчинкой презрения. Стейси высмеивала своего отца перед совершенно незнакомым человеком, но делала это просто очаровательно. Такое, как правило, происходит тогда, когда наконец снята крышка с кастрюли, в которой все давно кипит.

Я молчал, ожидая продолжения. Закинув ногу на ногу, Стейси еще больше ссутулилась и взъерошила волосы, придавая себе беззаботный вид. Она пожала плечами, словно говоря: «Теперь ваша очередь».

– Насколько я понял, тебя не очень-то интересует недвижимость.

– Как знать? Я подумываю о том, чтобы стать архитектором, так что вряд ли я ее ненавижу. На самом деле я совершенно спокойно отношусь к бизнесу, совсем не так, как многие мои одноклассники. Просто я бы предпочла строить, чем быть... Я бы предпочла что-то производить.

– Предпочла чему?

– Я чуть было не сказала: «чем быть мусорщиком», но это было бы несправедливо по отношению к моему отцу. Он ни под кого не подкапывает. Просто выжидает удачный случай. В этом нет ничего плохого, но мне бы не хотелось этим заниматься. Хотя, на самом деле, я понятия не имею, чем бы мне хотелось заниматься. – Она позвонила в воображаемый колокольчик. – Дзинь-дзинь, прозрение, отзовись! У меня нет цели в жизни.

– А как же архитектура?

– Возможно, это просто отговорка: нужно же что-то отвечать, когда тебя спрашивают о будущем. Как знать, быть может, в конце концов я возненавижу архитектуру.

– Тебя интересуют какие-нибудь школьные предметы? – спросил я.

– Раньше мне очень нравились естественные науки. Одно время я считала, что медицина – это как раз то, что нужно. Я ходила на курсы, на экзаменах получила хорошие оценки. Но сейчас...

– Что на тебя повлияло?

«Смерть матери, увлекавшейся естественными науками?»

– Просто мне кажется... в общем, медицина теперь совсем не то, что было раньше, правда? Бекки говорит, ее отец больше терпеть не может свою работу. Разные бюрократы учат его, что делать и что не делать. Доктор Маниту говорит, что медицина стала уделом чиновников. А после школы хочется свободы. Доктор Делавэр, а вы любите свое ремесло?

– Очень.

– Психология, – произнесла Стейси так, словно это слово было для нее новым. – А меня всегда больше интересовала настоящая наука... ой, простите, я сказала глупость! Я имела в виду точные науки...

– Ничего страшного, я не обиделся, – улыбнулся я.

– Я хочу сказать, я отношусь к психологии с уважением, но предпочитаю химию и биологию. У меня получается ладить с органикой.

– Психология очень нежная наука, – сказал я. – Наверное, отчасти именно за это я ее и люблю.

– То есть? – встрепенулась она.

– За непредсказуемость человеческой природы. Это делает жизнь интересной. Мне приходится постоянно стоять на цыпочках.

Стейси задумалась над моими словами.

– В прошлом году у нас был курс психологии. Вначале была полная ерунда, что-то про Микки-Мауса. Но потом стало интересно... У Бекки поехала крыша. Она хваталась за все симптомы, про которые нам рассказывали, и находила их у кого-нибудь из одноклассников. Потом вдруг она ко мне охладела – почему не спрашивайте, я не знаю. Да и не хочу знать; после того как мы убрали кукол в шкаф, у нас больше нет общих интересов... Не думаю, что мне что-нибудь поможет. Сказать по правде, по-моему, наукой тут и не пахнет. Моя мать перепробовала врачей всех специальностей, какие только известны человечеству, но никто так и не смог ей помочь. Если я когда-нибудь решу, чем заняться в жизни, думаю, я выберу что-нибудь более продуктивное.

– Что-нибудь такое, что позволяет получить быстрый результат?

– Необязательно быстрый, – возразила Стейси. – Просто существенный. – Перекинув хвостик на грудь, она принялась перебирать кудри. – Ну и что с того, что у меня нет цели в жизни? Я ведь в семье второй ребенок, разве это не нормально? У моего брата целеустремленности хватит на двоих. Он прекрасно знает, чего хочет: получить Нобелевскую премию по экономике и зарабатывать миллиарды. Когда-нибудь вы прочтете о нем в журнале «Форчун».

– Подобные планы впечатляют.

– Эрик всегда знал, чего хочет. Он гений – как-то, когда ему было пять лет, он взял «Уолл-стрит джорнал», прочитал статью о соотношении спроса и предложения на рынке соевых бобов, а на следующий день прочел на эту тему лекцию в детском саду.

– Это фамильное предание? – спросил я.

– То есть?

– Судя по всему, ты услышала это от своих родителей. Вряд ли ты могла запомнить сама, тебе ведь тогда было только три года.

– Верно, – смущенно согласилась Стейси. – Наверное, я слышала эту историю от отца. А может быть, от матери. Или от него, или от нее. Отец до сих пор ее повторяет. Так что, скорее всего, это был он.

Я сделал пометку: «Что Ричард рассказывает о дочери?»

– Это имеет какое-нибудь значение? – спросила Стейси.

– Нет, – заверил ее я. – Просто меня интересуют фамильные предания. Значит, Эрик очень целеустремленный.

– Целеустремленный и талантливый. Он просто гений. Самый умный человек из всех, кого я знаю. Но при этом не замкнувшийся в науках. Агрессивный, настойчивый. Настроившись на что-то, он обязательно этого добьется.

– Ему нравится Стэндфорд?

– Ему нравится Стэндфорд, Стэндфорду нравится он.

– Там учились твои родители?

– Это семейная традиция.

– А эта традиция на тебя не давит?

– Уверена, папа был бы просто в восторге. Если бы я туда поступила.

– А ты думаешь, что тебя не примут?

– Не знаю, но мне все равно.

Я поставил наши кресла на некотором расстоянии друг от друга, чтобы своим присутствием не смущать Стейси. Но сейчас она вся подалась вперед, словно стремясь физически прикоснуться ко мне.

– Доктор Делавэр, я прекрасно знаю себе цену. Я достаточно умная – не такая, как Эрик, но все же не жалуюсь. Да, вероятно, я смогла бы поступить в Стэндфорд – хотя бы для того, чтобы поддержать семейные традиции. Но вся беда в том, что мой ум тратится впустую. Меня нисколько не интересуют высокие цели, преодоление препятствий, изменение мира к лучшему или огромные деньги. Возможно, вы сочтете такое отношение легкомысленным, но дела обстоят именно так.

Она откинулась на спинку.

– Скажите пожалуйста, много у нас осталось времени? Я забыла часы дома.

– Двадцать минут.

– А. Хорошо...

Стейси стала изучать стены кабинета.

– День выдался напряженным? – спросил я.

– Нет, наоборот, легким. Просто я договорилась с подругами встретиться у торгового центра. Сейчас начинается сезон распродаж, самое время делать легкомысленные покупки.

– По-моему, замечательное занятие.

– Но только совершенно бесполезное.

– Отдыхать тоже надо.

– Значит, мне нужно просто получать удовольствие от жизни?

– Именно так.

– Именно так, – повторила Стейси. – Просто радоваться жизни.

У нее навернулись слезы на глаза. Я протянул одноразовый платок. Стейси скомкала бумагу, заключив ее в кулак цвета слоновой кости.

– Давайте поговорим о моей матери.

* * *

Мы с ней встречались тринадцать раз. Дважды в неделю на протяжении четырех недель, затем пять раз еженедельно. Стейси была очень пунктуальна, горела желанием сотрудничать. Первую половину сеанса она мимоходом вываливала мне все новости о просмотренных фильмах, прочитанных книгах, школе, подругах. Откладывая неизбежное на потом, наконец сдаваясь. Все это происходило без малейшего нажима с моей стороны.

Последние двадцать минут каждого сеанса были посвящены ее матери. Слез больше не было; только монологи, произнесенные тихим голосом. Стейси было шестнадцать лет, когда Джоанна Досс заболела. Девочке, как и ее отцу, врезалось в память это мучительное постепенное угасание, закончившееся гротескным коварством.

– Мама лежала, а я смотрела на нее. Она стала совсем апатичной – еще до болезни мама была какой-то пассивной. Она предоставляла принимать решения отцу – так, мама готовила, но меню определял он. Кстати, готовила она великолепно, но ее саму еда, кажется, совсем не интересовала. Словно это была ее работа, она справлялась с ней хорошо, но... без воодушевления. Однажды, давным-давно, я случайно наткнулась на тетрадку, куда мама записывала рецепты, складывала вырезки из журналов. Так что раньше, судя по всему, она занималась готовкой с увлечением. Но я этого уже не застала.

– Значит, все решения в семье принимал отец, – подытожил я.

– Папа и Эрик.

– А ты?

Улыбка.

– О, я предпочитаю о них не распространяться.

– Почему?

– Я пришла к выводу, что это идеальная стратегия.

– И чего можно с ее помощью добиться?

– Спокойной жизни.

– Брат и отец отстранили тебя от принятия решений?

– Нет, что вы – по крайней мере, не сознательно. Просто они вдвоем... скажем так, договорились как мужчина с мужчиной. Два выдающихся ума мчатся вперед вместе. И присоединиться к ним – все равно что прыгнуть на подножку проносящегося мимо поезда. Отличное сравнение, правда? Наверное, надо будет вставить его в какое-нибудь сочинение. Наш учитель английского, высокомерный сноб, просто помешан на метафорах.