Текст книги "Лабиринт теней"

Глава 2

Известия о зверствах людей-ножей начали появляться лет десять тому назад. Первыми их жертвами стали одинокие путники да пастухи – к тому моменту, когда находили их трупы, они уже превращались в смертоносную гниющую жижу, и признать в них человеческое тело было едва возможно. Налетчики постепенно смелели, атакуя поначалу отдаленные фермы и охотничьи хижины, а потом и целые деревни. Где бы ни появлялись таинственные разбойники, повсюду они оставляли после себя странные знаки, выжженные на стенах опустошенных жилищ, а порой и на коже обескровленных жертв.

В горных селениях постепенно начиналась паника. Хотя многие и покидали насиженные земли, уходя на равнины запада, большинство оставалось дома, не в силах нарушить привычный жизненный уклад. Бытовало мнение, что злобные кровопийцы родом из соседней страны Бари, но доказательств тому не было. Слишком мало живых свидетелей оставалось после набегов людей-ножей – те же, кто чудом уцелел и не был пленен, зачастую погибали во время страшных эпидемий, неизбежно следующих за разорениями. Деревни потом долгие месяцы оставались пустынными. Зная о таинственных злодеях ничтожно мало, многие деревенские жители всерьез полагали, будто люди-ножи – это мифические существа, выдуманные для того, чтобы пугать детишек, пребывая в уверенности, что уж с ними-то никогда не случится ничего подобного, покуда не становилось уже слишком поздно…

Связи между соседствующими Левиндре и Бари были налажены из рук вон плохо. Страны разделял высоченный горный хребет – один из тех, что, словно гигантские колесные спицы, расходились во все стороны из самого сердца континента, представлявшего собой огромную, закованную льдом пустыню. Гигантские горные пики, вздымающиеся в небо, вечно занавешивал облачный покров, и даже горные хребты, естественные границы между странами, были столь устрашающими, что пересечь их отваживались лишь самые смелые или безрассудные путешественники. Но теперь по горным перевалам вообще никто не ходил – жуткие слухи и страх делали свое дело. Кое-кто утверждал, будто семеро людей-ножей, известные лишь по символам, начертанным на их страшной печати, – это злые волшебники, которым удалось подчинить себе до времени дремавшие темные силы, другие величали их вампирами, пьющими кровь своих жертв. Третьи верили, что они – жрецы некоего воинственного культа, почитающие мерзких безымянных божеств. Расходились мнения и о судьбах их пленников: то ли их обращают в рабство, то ли приносят в жертву, то ли используют в неких таинственных экспериментах. Но достоверных сведений не было – ведь никто никогда не возвращался, чтобы поведать правду…

Находились такие, кто утверждал, будто видел Семерых за работой, но им мало кто верил, ведь от леденящего душу зрелища рассудок несчастных мутился, посему свидетельства их были отрывочны, а зачастую и противоречивы. Однако, невзирая на все это, за долгие годы оформились кое-какие общепринятые взгляды на эту напасть. Считалось, что люди-ножи работают поодиночке, ставя на месте преступления «роспись» в виде одиночного символа под круговой печатью. Каждого из Семерых сопровождал большой отряд воинов. Были ли эти люди добровольцами, соблазнили ли их люди-ножи обещаниями вечной жизни или иными посулами, а может, подчинили себе при помощи ворожбы – об этом не стихали споры.

Варо и Бростек сколотили отряд из верных людей – это были чудом уцелевшие, вроде них самих, или просто искатели приключений. Им не раз приходилось сталкиваться с воинами таинственного противника. Ничем особенным они не отличались, кроме одного, – никогда не сдавались в плен, предпочитая сражаться до последней капли крови. Ну а если кого-то из них и удавалось скрутить, сердце его попросту переставало биться без видимой причины. Варо предполагал, что в теле у них действовал некий неведомый яд, но остальные приписывали причины происходящего исключительно колдовским чарам. Но какова бы ни была причина, им ни разу не удалось заполучить пленника, что несказанно их раздражало.

Имелась для досады и иная причина, куда более весомая. Невзирая на некоторые успехи, ни Варо, ни Бростеку еще не удалось даже увидеть кого-либо из Семерых, не говоря уже о том, чтобы захватить в плен или умертвить. Каким образом перемещались люди-ножи и почему предпочитали бросить на произвол судьбы своих воинов, оставалось тайной за семью печатями.

И все-таки как ни были ничтожны их успехи, добровольным стражам нагорий удалось все же умерить пыл врага и даже спасти, пусть на время, несколько деревень от набегов. Если нападение оказывалось неудачным, люди-ножи в течение долгих месяцев не возвращались туда, где им был дан отпор, а порой оставляли деревню в покое на годы. Но территория, где время от времени свирепствовали люди-ножи, была слишком велика, и с горсткой соратников Варо все равно не смог бы уберечь весь народ. Им с Бростеком приходилось полагаться на следопытов и разведчиков, верить которым порой надо было с оглядкой. Но чаще всего они руководствовались собственным охотничьим инстинктом.

Несколько лет тому назад, когда добровольческий отряд только что сформировался и лишь начинал осознавать грандиозность своей задачи, они попытались заручиться помощью и поддержкой землевладельцев – людей влиятельных, чей союз, именуемый Картелем, правил в Левиндре. Но им так и не удалось убедить членов Картеля в том, что стране грозит реальная опасность. Они не видели прямой выгоды финансировать экспедиции в отдаленные и малонаселенные районы страны, предпринимаемые, как им представлялось, лишь на основании пустых слухов. Даже мысли не допускали, что «малозначительные стычки» в горных районах могут стать причиной войны с Бари – а это было единственным, что могло заставить лордов действовать, ибо ни один мало-мальски здравомыслящий стратег даже не подумал бы переправить армию через труднопроходимый горный хребет.

Хотя Варо и Бростек вынуждены были признать правоту лордов касательно этого вопроса, они знали также, что война – отнюдь не единственная опасность, грозящая их земле. Их враг куда более опасен и коварен. И если Варо воспринял решение Картеля с обычной своей невозмутимостью, то Бростек бушевал, кляня на чем свет стоит «толстобрюхих свиней, пребывающих в праздности и довольстве». Другу пришлось силой увести строптивца, покуда его крутой нрав не сослужил ему дурной службы.

Лишь горцы да жители отдаленных деревень были искренне благодарны Варо и его людям, но, как справедливо отметила Магара, длилось это недолго – слишком много забот у них было…

Картель правил Левиндре не всегда. В течение долгих веков, с тех самых пор, как люди впервые пришли на континент, правление осуществлял Совет лордов, объединяющий тех, кого народ почитал волшебниками. Лорды эти вовсе не были людьми благородного происхождения – пионеры этих мест начисто отвергали подобные понятия, – но обладали особыми дарованиями, были духовными вождями народа. Они подчинили себе магические силы этой земли и поставили их на службу людям. Их могущество некогда почиталось безмерным, теперь же сохранились лишь воспоминания о нем на страницах старинных книг.

Первые лорды-землевладельцы, подобно всем прочим, благоговейно почитали Совет лордов и заботились о том, чтобы магов не волновали заботы о хлебе насущном, предоставив им заниматься единственно волшебством. С течением времени, однако, фигуры этих магов делались все менее значительными для нужд земли Левиндре. И немудрено – ведь за долгий период благоденствия и спокойствия надобность в их мудром руководстве постепенно отпадала. Власть прибрали к рукам землевладельцы с тугой мошной.

Сами же волшебники нежились в довольстве и праздности, неуклонно утрачивая магические силы, и не удивительно, что с верой народа в их могущество происходило то же. Упадок их стал неизбежным, и вот уже не одно десятилетие Совет лордов никто, кроме немногих наиболее суеверных, в грош не ставил. Оставшиеся маги, и без того крайне малочисленные, теперь скитались, будучи по существу чуть ли не бродягами, и показывали на ярмарках фокусы простакам, которых это еще развлекало. Другие же удалились от мира и жили отшельниками там, где все еще сильна была магия, – никто не знал наверняка, где именно, ибо места эти, прежде чтимые и святые, теперь были позабыты и заброшены.

И Картель, бывший некогда лишь второй по значению ветвью власти, стал единолично править в Левиндре. Членам Картеля плевать было на проблемы отдаленных районов, не приносящих дохода казне…

– Скоро снова начнется, – коротко объявил Варо. – Я это чувствую.

Трое приятелей сидели на деревянных сходнях домика Магары, болтая ногами в холодной воде озера.

– Но уже много месяцев тихо, – возразила хозяйка.

– Так всегда бывает, – ответил Бростек, приглаживая аккуратно подстриженную шевелюру. – Долгое затишье, а затем сразу несколько нападений подряд. Нам остается сущий пустячок – определить, когда и где именно это случится!

Бростека, как и Варо, в последнее время одолевали дурные предчувствия. Оба они уже научились доверять своему чутью.

– Но вы же на ногах еле стоите! Вы же около шести недель кряду не слезали с седел! – протестовала Магара. – Ну рассудите здраво, как вам удастся в таком состоянии предпринять еще один поход? Вы же просто свалитесь с коней!

– Точно, – согласился Бростек. – Но попробовать надо…

– Нам нужна помощь, – бесстрастно произнес Варо.

– Думаешь, стоит еще разок попытать счастья в Мэнтри? – задумчиво спросил его друг.

Так назывался родовой замок Буллена, одного из наиболее влиятельных баронов – именно в Мэнтри чаще всего проходили заседания членов Картеля.

Варо молча глядел на водную гладь. Бростек скосил глаза на Магару.

– Нет! – поспешно ответила девушка. – Я не могу!

Бростек рассмеялся.

– Иногда я в толк не возьму, зачем вообще мне нужен язык? По-моему, ты читаешь мои мысли быстрее, чем сам я успеваю сообразить, о чем думаю!

– Да ты прозрачен, словно стеклышко, – ответила она с улыбкой и прибавила про себя: «Не то что Варо».

– Но почему ты не хочешь нам помочь? – спросил он. – Стоит ведь еще разок попробовать – разве ты так не считаешь?

– Все равно бесполезно.

– Но ты не можешь этого знать наверняка.

– А вот, представь себе, я знаю! Я слишком давно покинула родной дом. Отец теперь и глядеть на меня не захочет!

Бростек пожал плечами.

– По крайней мере, у тебя все-таки есть отец, – пробормотал он.

– Это нечестно! – взорвалась Магара. Глаза ее злобно сверкнули, потом затуманились – и вот она уже готова расплакаться.

– Прости, – тихо сказал Бростек.

В наступившей тишине вдруг послышалось хлопанье мощных крыльев. Ручной журавль Магары по имени Талисман – она назвала его так, потому что это было первое живое существо, встретившееся ей в кратере, – летел над самой водой и через мгновение неуклюже приземлился на деревянный помост в нескольких шагах от людей. Тень, лежащая на досках подле хозяина, приподняла голову и придирчиво оглядела птицу. Волчица и журавль обменялись долгими пренебрежительными взглядами, а затем сделали вид, будто перестали друг для друга существовать. Талисман, поджав одну ногу, притворился мирно спящим, а морда Тени вновь пристроилась между лап.

– Вскоре мы понадобимся в горах, – заявил Варо с таким видом, словно только что пришел к этому выводу. – Отправляемся через день-два.

Похоже было, что он начисто отверг мысль о визите в Мэнтри.

Магара собралась было возразить, но в конце концов рассудила, что ей не остается ничего иного, как смириться. Легче было переспорить камень или дерево, чем Варо.

Солнце уже скрылось за гребнем кратера – и город, как обычно, окутали ранние сумерки. Но восточная стена кратера все еще была ярко освещена. Этот час Магара особенно любила – за буйство красок, за покой и тишину. Но нынче ей было не по себе.

– А сперва я хочу всласть повеселиться, – ухмыльнулся Бростек, явно не разделявший ее настроений. – И начать намерен нынче же вечером. Надеюсь, Ньюберри примет нас с распростертыми объятиями.

– Как всегда, – заверила его Магара. Личико ее слегка прояснилось.

– Нынче вечером в глазах у нас будут сиять звезды небесные, – со смехом провозгласил Бростек.

Он частенько произносил эти слова, но никто, включая его самого, не знал, что они означают. Однако сейчас явно подразумевалось, что вечером будет вдоволь смеха, музыки и хмеля и что многие окажутся втянуты в водоворот веселья, которое продлится до самого утра.

Город Тревайн, располагавшийся в кратере, как нельзя более подходил для подобных увеселений.

Глава 3

Местная легенда гласила, будто город Тревайн назван в честь первого человека, спустившегося в этот кратер. На самом деле тут явно вкралась историческая неточность, поскольку известно было, что он обнаружил на дне кратера кости – и звериные, и человеческие. Зато легко верилось в то, что именно Тревайн оказался первым, кому удалось благополучно выбраться из кратера.

Его давнее путешествие, несомненно, было полно опасностей, подобно прочим экспедициям, состоявшимся прежде, чем скалолазы довели свое искусство до совершенства. Отвесные скалы, формирующие стены кратера, возвышались надо дном по меньшей мере на сто пятьдесят метров. Никто не знал причин, некогда побудивших Тревайна предпринять это безумное путешествие, однако именно его подвиг стал первым звеном в цепочке событий, вследствие которых появился процветающий город, носящий его имя. Большинство здешних жителей ничуть не сомневались, что Тревайн пришел бы в восторг от города, и частенько поднимали кубки в его память. Граждане Тревайна гордились своей исключительностью – они почитали себя особенными, необыкновенными, живя в маленьком мирке, гигантскими скалами отрезанном от презренного и бренного мира, и искренне полагали, что первооткрыватель кратера был из того же теста.

Первое, что поражало гостей здешних мест, – это цвет скал, приглушенно-оранжевый, даже красноватый, немного напоминающий ржавчину. В скальных породах скрывалось величайшее множество минералов, и рудокопы Тревайна время от времени снимали кое-где верхние слои. Тогда свету являлся истинный цвет здешней породы – от темно-синего до угольно-черного. В течение нескольких дней открытое место резко контрастировало по цвету с окружающими скалами, но постепенно под воздействием воздуха и влаги порода вновь приобретала цвет ржавчины, а через четыре-пять недель места разработок уже нельзя было заметить.

Поскольку большую часть дна кратера занимало огромное озеро, земля тут всегда была в цене. Примерно на четырех пятых всего периметра кратера скалы круто уходили в воду. Лишь в западной его части наличествовала неширокая полоска суши. Самое основание скал окаймляли булыжники и галька, а чуть ниже располагалась полоса твердой земли, на которой частично располагался город Тревайн. Здешнюю каменистую землю, покрытую тонким слоем плодородной почвы, за долгие десятилетия прилежного землепашества возделали, и теперь она, пусть и не слишком щедро, но обеспечивала горожан своими плодами. Ценя пахотные земли, большинство старых домов поставили на каменистом берегу озера, но строительство зданий и на прибрежной земле было прекращено еще задолго до прибытия в город Магары. Большинство жилых домов и некоторые общественные учреждения располагались на сваях, вбитых в дно озера, а прочие сооружения в буквальном смысле плавали в воде. Помосты, на которых они стояли, между собой были соединены деревянными сходнями, снабженными ступеньками и перилами. Маленький домик Магары, выстроенный совсем недавно, притулился в самом конце длинного причала, далеко выдававшегося в озеро в южной оконечности города. Когда она только поселилась в Тревайне, несколько ночей кряду пролежала без сна, покуда не привыкла к мерному покачиванию своего жилища. Новые соседи тотчас же «обрадовали» девушку, сообщив ей, что под полом у нее темные воды глубиной от пятнадцати до тридцати метров. Со временем она к этому привыкла и теперь воспринимала как нечто само собой разумеющееся.

Озеро и в самом деле было невероятно глубоким, особенно в самом центре, впрочем, горожане никогда не задавались целью тщательно промерить здешние глубины. Уровень воды всегда оставался неизменным – ни приливы, ни дожди на него не влияли. Слабое волнение вызывали лишь легкие ветры, гуляющие в кратере. Но случались дни, когда ветра вообще не было, и воды озера делались гладкими, словно стекло. В городе такие дни звали «зеркальными», и по давней традиции ни лодки, ни пловцы не тревожили водной глади, а небо и скалы отражались в воде, словно в огромном зеркале. На такую картину нельзя было долго глядеть, не ощутив головокружения и дурноты, – таков был удел всех, кроме разве что самых волевых и сильных.

Однако невзирая на невозмутимость здешних вод, они никогда не застаивались, всегда оставаясь чистыми и прозрачными. В солнечные дни кое-где даже видно было дно. Ныряльщики обнаружили подводные течения; возник даже ряд теорий, предполагающих существование неких подземных рек, питающих озеро, истоки которых скрыты в самых недосягаемых его глубинах. Иные же утверждали, будто горные породы, формирующие дно, якобы содержат некий очищающий элемент, благодаря которому вода всегда остается кристально чистой. Были и такие, кто считал, что причиной тому обитающие в озере рыбы, – кстати, водились тут и вполне обычные породы, и причудливые, невиданные существа, время от времени всплывающие из темных глубин. Но никто пока не выдвинул удобоваримой теории относительно того, как именно появилась тут рыба. Однако существования ее отрицать было нельзя, ибо именно рыба составляла неотъемлемую часть рациона горожан, хотя ежегодный улов строжайшим образом контролировали местные власти.

Как бы ни разнились теории, объясняющие удивительную чистоту воды в озере, горожане дружно сходились в одном: для города чистота эта жизненно важна, поэтому все отходы, не подлежащие переработке, помещали в специально вырытые шахты, расположенные как можно дальше от воды. Горожане дежурили по расписанию, обслуживая эти шахты, и, хотя дело было не из приятных, любой гражданин почитал его за честь, ибо считали невысокой подобную цену за право жить в таком удивительном городе.

Большинство необходимых для жизни товаров – например, строевой лес и продукты питания – поставлялись сверху. В прошлом многие торговцы пытались нажиться, воспользовавшись ситуацией, но граждане Тревайна ясно дали им понять, что не допустят беззастенчивой обираловки. Они платили хорошую цену за все, что им поставляли, но требовали взамен честности, ревностно следя, чтобы скалы, отделявшие их от «большого мира», не были использованы в качестве предлога для сбывания им залежалого и подпорченного товара. Купцы вскоре вполне осознали возможную выгоду, и самые честные из них теперь процветали. А вверху, вдоль внешнего края кратера, располагались многочисленные поселения, главным промыслом жителей которых была именно торговля.

Честолюбивые мечтатели и фантазеры, как снизу, так и сверху, предлагали грандиозные проекты, которые существенно облегчили бы доступ в кратер – но, к величайшему облегчению жителей Тревайна, ни один из них не был реализован. Планы эти отличались степенью безумия их создателей – предлагалось, например, прорыть пологий туннель, вход в который располагался бы в полулиге от края кратера, или прорубить винтовую дорогу в скалах… Но все эти экстравагантные предложения были благополучно похоронены, и жители Тревайна всецело полагались на куда более земные, но и более практичные методы.

Вверх по отвесным скалам вело множество дорог, но предпочтение отдавалось самым легким из них, где задействованы были сложнейшие системы канатов, лебедок и подвесных платформ, а специально вырубленные отверстия для рук и ног давали возможность подниматься и спускаться одиночкам. Тех, кто посвятил свою жизнь надзору за всей этой системой и постоянному усовершенствованию методов передвижения по скалам, именовали «скалолазами» – вполне понятно, что именно они и являлись одними из самых уважаемых граждан города. Единственное, чего не было в кратере, – это лошадей и вообще какого-либо крупного скота, но скалолазы по праву гордились тем, что всего остального тут в избытке.

Переселенцы, впервые спускающиеся в Тревайн по отвесным стенам, обмирали от страха, невзирая на всяческие меры безопасности и опытность проводников. Впрочем, даже у видавших виды горожан захватывало дух, когда они глядели на скалолазов, словно проворные пауки, снующих по гладким скалам. Случалось тут всякое – и несчастные случаи, и трагедии, но, принимая во внимание количество людей и товаров, ежедневно совершающих путь вверх и вниз, эту статистику считали не такой уж устрашающей.

Сами скалолазы были людьми уравновешенными, даже флегматичными – они искренне наслаждались своим почетным и опасным призванием, а заодно и благоговением, которое вселяло оно в людские души. Они работали в поте лица, но, спустившись вниз с жутких скал, умели и всласть развлечься. Среди тревайнских легенд хватало историй, посвященных скалолазам. Бытовало мнение, что сам легендарный Тревайн был одним из них. Но в легендах немало было и других, пожалуй, не менее ярких персонажей, память о которых свято хранили названия проложенных ими скальных троп – как, например, Решетка Крейвена или Безумие Рейкспилла. Похвальбу скалолазов горожане воспринимали весьма благодушно, ибо именно благодаря представителям этого бесстрашного племени возможна была столь оживленная торговля с большим миром. На первый взгляд казалось странным, как удалось этому городу не просто выжить, но и стать столь процветающим. Этим Тревайн обязан был многим обстоятельствам, но прежде всего неразгаданной тайне, кроющейся в далеком прошлом.

То, что кратер образовался за долгие века до того, как нога первого человека ступила на землю Левиндре, было общеизвестно, но вот по поводу того, как именно он образовался, мнения расходились. Большинство считало, что на этом месте некогда существовал гигантский вулкан, и стены образованы застывшей после извержения лавой. Однако некоторые смелые мыслители полагали, будто давным-давно на это место с неба рухнул огромный метеорит. Обе стороны с пеной у рта отстаивали свою правоту, привлекая в качестве якобы неопровержимых доказательств форму скал и строение горных пород, – но кто бы из них ни был прав, не оставляло сомнений одно: силы, благодаря которым на свет явилось это чудо, спят крепким сном. Теперь в кратере и на озере царил полнейший покой, если не считать людского копошения, и существовало лишь воспоминание о некогда потрясшем эту землю катаклизме.

В здешних скалах находили руды и минералы, которых не было больше нигде на континенте, – именно эта геологическая особенность некогда помогла Тревайну расцвести. Самым известным из здешних сокровищ был металл, получивший название «синее золото», высоко ценившийся равно как за изысканную и утонченную красоту, так и за редкость. Находили его не в виде руды, как большинство металлов, а в форме самородков размерами от крупной горошины до увесистого мужского кулака. Были тут и другие редчайшие металлы – оранжево-желтый, носящий имя «огнедышащий дракон», бледно-серый «алмазный металл», много прочнее стали, и некоторые другие. Встречались и богатейшие залежи куда менее экзотических минералов и руд. И это еще далеко не все. Некоторых людей неодолимо влекла сюда жажда узреть блеск здешних драгоценных камней. Их находили редко, но охотились за ними в поте лица. Алмазы и загадочные розовые «озерные камни» из Тревайна украшали фамильные драгоценности богатейших семейств Левиндре, а их чистота и блеск были заветной мечтой любого ювелира.

Хотя пионеры этих мест и не могли знать, сколь богаты здешние естественные сокровищницы, но, найдя первые же экспонаты, нутром почуяли перспективу. Осознав, насколько опасны спуски и подъемы по здешним отвесным скалам, они основали небольшое поселение на узкой полоске земли на берегу озера. Годы шли, поселение разрасталось, вместо переносных шатров возникали комфортабельные дома – и через какое-то время лагерь искателей приключений превратился в город, слава о котором разнеслась далеко по свету.

Однако через некоторое время поселенцам пришлось решать одну немаловажную проблему. Легкодоступные месторождения ценных металлов, руд и камней за несколько лет совершенно истощились. Все остальные богатства залегали ниже уровня озера. Но неистощимая людская сообразительность, подогреваемая алчностью, вскоре породила совершенно новый промысел, а затем и новую расу – подводных шахтеров. За долгие годы техника и приемы подводных разработок значительно усовершенствовались, но успех дела неизменно зависел от самих разработчиков. Об изощренном искусстве ныряльщиков, их храбрости и выносливости вскоре стали слагать легенды, которые разнеслись далеко за пределы кратера.

Это была совершенно особая раса, за долгие годы люди эти даже физически стали отличаться от прочих здешних обитателей. В дополнение к поразительной стойкости организма к леденящему холоду глубин у ныряльщиков был колоссальный объем легких, наряду с особенностью еще более удивительной: работая под водой, они непостижимым образом умели замедлять биение сердца. Передаваясь из поколения в поколение, особенности эти оттачивались, и ныне ныряльщики считались самыми уважаемыми гражданами Тревайна. Некоторые из них даже заседали в Совете, обсуждая жизненно важные вопросы, а также часто выступали третейскими судьями в спорах различного рода.

Под водой бок о бок трудились и мужчины, и женщины. Хотя женщины были проворнее и легче переносили холод, давление и тьму, преимуществом мужчин оставалась физическая сила, необходимая для того, чтобы поднять на поверхность добычу. Именно благодаря труду бесстрашных ныряльщиков богател Тревайн, посему они были даже более горды и уверены в себе, чем славные скалолазы. Они стали стержнем всего сообщества, и их деловитость в сочетании с поразительным жизнелюбием, распространявшимся на все без исключения жизненные аспекты, делала их порой мишенью для упреков. Но умели они быть и щедрыми покровителями, и нежнейшими друзьями тем, кого почитали и любили.

На протяжении долгих лет существования города блеск здешних сокровищ неудержимо влек сюда самых разнообразных людей со всего света. Кузнецы, алхимики и ученые-самоучки являлись сюда, чтобы работать с редкими металлами и изучать их свойства. Затем ювелиры создавали из этих металлов ослепительные шедевры своего искусства. Купцы и строители помогали городу расширяться и благоустраиваться, а иные из них всецело посвящали себя торговле с большим миром. Со временем скудность жизненного пространства вынудила резко ограничить число горожан, и городской Совет издал закон, очень простой и исполнявшийся неукоснительно.

Любой новоприбывший, изъявлявший желание поселиться в Тревайне, мог остаться тут лишь в том случае, если демонстрировал способность послужить на благо города. Люди, обладающие полезными практическими навыками, всегда приходились в Тревайне ко двору, а вот остальным убедить членов Совета в своей полезности было ох как непросто…

Тревайн был притягателен еще и по причине его «особенности», независимости и неповторимого духа первопроходчества, свято хранимого с давних пор. Сюда стремились инакомыслящие, мечтатели, борцы за справедливость и неудачники со всего мира. Стекались сюда и художники, писатели, музыканты – словом, люди искусства, которых за пределами кратера ценили невысоко, наравне с последними из домашних слуг. В кратере охотно принимали тех, кто обладал истинным талантом. Этот постоянный приток свежих творческих сил помог Тревайну стать очагом истинной культуры, где странным образом перемешались разнообразные тенденции и течения, волшебно обогатив жизнь горожан. Здесь все дышало и жило, постоянно меняясь, – говорили даже, будто граждане Тревайна, не двигаясь с места, видят и узнают больше, чем те, кто всю жизнь свою посвятил странствиям. Город посещало множество гостей – специально для того, чтобы насладиться талантами, которыми он изобиловал.

Гражданство, впрочем, получали не только те, кто демонстрировал высочайшие навыки в области искусства или какой-либо профессии. Магара была лучшим тому доказательством. Несмотря на молодость, девушка показала себя одаренной учительницей, прекрасной сказительницей и талантливой белошвейкой. Глубокое впечатление на Совет произвел и ее острый ум, и почти сверхъестественная интуиция, казалось, позволявшая девушке читать людские мысли. Ее радушно приняли и почитали теперь целительницей душ.

Не одна Магара обязана была своим гражданством необыкновенным способностям. Два года тому назад один весьма объемистый человек предпринял рискованное путешествие в жерло кратера и, представ перед членами Совета, назвался художником. Когда его попросили более конкретно обозначить свое призвание, пришелец уточнил, что он повар. Члены Совета со смехом ответили, что в городе вполне достаточно людей его профессии, и тогда он разразился пространной речью, без ложной скромности утверждая, будто он не обычный повар, а величайший мастер поварского искусства. Совет согласился подвергнуть его испытанию, предложив приготовить обед, который в равной степени пришелся бы по вкусу ныряльщикам, скалолазам и музыкантам.

На следующий вечер восемь человек, в числе которых были как мужчины, так и женщины, сели за трапезу, окруженные толпой любопытных. Повар представил на суд несколько перемен блюд, каждое из которых, будучи изысканным само по себе, затмевало предыдущее лакомство и волшебно приготовляло язык вкушающего к восприятию следующего яства. Одно кулинарное чудо следовало за другим, украшая стол, и на лицах судей благоговейное изумление сменялось искренним восторгом. Трапеза закончилась – и повар уверенно предстал перед судьями, скрестив руки на груди.

– Ну, а теперь попробуйте оспорить мое право считаться художником! – с улыбкой провозгласил он.

Толстяка звали Ньюберри, и теперь он был хозяином самой известной в Тревайне таверны. Именно туда и направлялись сейчас Бростек, Варо и Магара – ночная пирушка обещала удаться на славу.