Текст книги "Август. Первый император Рима"

Маневры. Встреча в Англии. Кассий. Сервилия и Цицерон. Цицерон обескуражен

Неудача с Аполлинарийскими играми разбила в пух и прах надежды Брута и Кассия. Все у них пошло наперекосяк. Цицерон, снова выехавший из Путеол, в конце концов решил не присутствовать на заседании сената в начале июня, где перераспределялось управление провинциями. Гирций дружески предостерег его; Варрон сообщал в письме, что ветераны Цезаря грозили кровавой расправой своим врагам, и Цицерон почел за лучшее не появляться в Риме. Но даже при переполненном сенате и ветеранах, грозящих расправами, Антоний счел нужным изложить свои планы. Собрание, нарушая протокол, поскольку не была подана надлежащая заявка, и находясь в тисках закона, утвержденного Юлием, продлило проконсульские полномочия двум консулам с двух до пяти лет, а затем приступило к тому, чтобы предоставить Марку Антонию право обменять Македонию, которую ему предоставил в управление сенат, на Галлию, но в то же время оставить под его командованием стоявшие там македонские легионы… Цель всего этого была следующая – не только усилить военную мощь Марка Антония, но и противопоставить ее военной силе Децима Брута, который получил Цизальпийскую Галлию. Брут и Кассий также отправлялись в провинции, но не в те, которые они должны были получить; им временно поручили поставки зерна: Бруту – в Азии, а Кассию – на Сицилии. Эти назначения давали им право покинуть пределы Италии, они также разлучали обоих заговорщиков и уменьшали их силу и влияние в том случае, если бы они эти назначения приняли. Они сразу же вызвали Цицерона в Антий, где и состоялась важная встреча. Никто из них не знал в точности, что же им делать; однако по пути в Антий Цицерон все обдумал и решил, что лучше им не отрекаться от своих принципов, сохранив тем самым и себя.

На той памятной встрече в Антий собрался очень тесный кружок ближайших заговорщиков и противников Цезаря: политический доктринер и философ Цицерон; Марк Брут, медлительный, тяжеловесный; мать Брута Сервилия, одно время бывшая любовницей Юлия, сестра Катона; жена Кассия Тертулла; жена Брута Порция и Фавоний, которого прозвали «обезьяна (подражатель) Катона», – они были ядром оппозиции, боровшейся против Юлия при жизни и теперь против мертвого Юлия, и собирались бороться и впредь. Цицерон в качестве старейшего начал излагать свое мнение, когда в помещение буквально ворвался опоздавший Кассий в очень дурном расположении духа – человек, который не мог стать человеком действия, поскольку не имел творческого начала. Цицерон повторил для него свою точку зрения на сложившуюся ситуацию: им следует принять назначения, исходя из соображений собственной безопасности.

Кассий взорвался и стал кричать, что ни за что не отправится на Сицилию. С какой стати ему принимать должность, которая для него оскорбительна?

– Что ты собираешься делать? – спросил Цицерон. Тот ответил гневно:

– Поеду в Ахейю!

Это весьма примечательно, поскольку Кассий не имел полномочий ехать в Ахейю. Теперь все они наконец начали понимать, что, только преступив закон, смогут защитить себя. Но как тогда быть с принципами, которых они поклялись придерживаться?

«– А ты, Брут?

– В Рим, если ты находишь это нужным.[9]9
  В Рим – то есть на Игры в честь Аполлона. Встреча происходила 26 июня, за десять дней до начала Игр.


[Закрыть]

– Я – менее всего: ведь в безопасности ты не будешь.

– А если бы это было неопасно, ты бы согласился?

– Вообще нет, ни на твой отъезд в провинцию теперь, ни после претуры; но не советую тебе доверяться Риму» («Письма к Аттику», XV, П. Пер. В.О. Горенштейна).

Затем последовал долгий разговор, и Кассий сетовал, что упущены возможности, и обвинял Децима Брута; Цицерон молча сожалел, что вместе с Цезарем не быт убит и Марк Антоний. И вообще, зачем говорить о том, что не сделано, хотя и согласился с Кассием. Он уже начал думать, как хорошо было бы, если бы они тогда перетянули на свою сторону сенат, когда Сервилия оборвала его мысли, сказав: «В действительности нам следовало встать во главе государства и взять управление в свои руки. Разве не так?»

Нет, не то; Цицерон признавал противоречие. Он всегда имел склонность к цезаризму!

Наконец Кассий стал склоняться к мысли отправиться на Сицилию, а Брут решил, что он может отправиться в Азию. Поскольку заниматься поставками зерна было ниже их достоинства, Сервилия позаботилась, чтобы этот пункт в предписании был вычеркнут; каким образом ей это удалось, она не сказала. Цицерон покинул собрание в некотором смятении[10]10
  Содержание этого разговора приводится столь подробно, поскольку его сохранил для нас Цицерон в «Письмах к Аттику», XV, 11


[Закрыть]. Совершенно очевидно, что они запутались. Единственным способом действенного сопротивления цезаризму был сам цезаризм! «Нет плана! Нет цели! Нет системы!» – восклицал он в письме к Аттику. Поскольку у него самого не было плана, он вряд ли мог винить в этом других.

Но если они собирались разъехаться, он тоже уедет. Он предполагал совершить путешествие на восток и через год, когда Гирций и Панса станут консулами, вернуться; и с таким намерением и с разрешения Долабеллы он отправился в путь.

Цицерон доплыл только до Сицилии: его задержали встречные ветры. Остановившись в Ленкопетре, на южной оконечности Мессинского пролива, он получил известие, которое изменило его планы. Появилась возможность мирного соглашения между Марком Антонием и Брутом и Кассием; требовалось его присутствие в Риме… На самом деле он не хотел уезжать за границу. Один день в Риме был ему дороже, чем целый сезон вне Италии. Ветер все еще был неблагоприятен, и это, кажется, предрешило его выбор. Он направился назад, в Помпеи. По пути встретил Брута, который объяснил, что произошло. Сервилия сдержала свое обещание. Условие поставок зерна было вычеркнуто из их предписания; вместо этого он получал в управление провинцию Крит, а Кассий – Кирену. Однако они туда не собирались. Их разногласия с Антонием усугублялись. Брут намеревался отправиться в Македонию, а Кассий – в Сирию – словом, завязывался сложный узел. Это была война! Возможно, они были правы. Возможно, среди суетной жизни заморского лагеря не было места пожилому политику и философу. Его место в Риме. Брут тоже так думал. Если он едет туда на смерть, ну что ж, все они движутся к смерти, и главное – выбрать наилучшее для этого место. Так они расстались и больше никогда не встречались.

Филиппики. Сенат. «Первая филиппика». Ответ Антония. Контрмеры. Что есть истина? Антоний в Брундизии. Война

Цицерон прибыл в Рим 31 августа. Его встретили значительные перемены. Он больше не раздумывал, что ему делать. Он собирался кое-что предпринять и знал, что именно, а стоило или нет это делать, уже было не важно. Правда, он не рассчитывал столкнуться с враждебными легионами, но для некоторых людей враждебная аудитория страшнее легионов, и Марк Туллий Цицерон смог в этом убедиться. Он собирался, если удастся, привлечь аудиторию на свою сторону, но, если не получится, что ж, он исчезнет, как исчезли до него Тиберий и Гай Гракхи, например, имена которых известны всему Риму. Судя по полусерьезному названию речей, которые он произносил той осенью, – «Филиппики», он хотел провести параллель между своим теперешним положением и положением Демосфена, великого греческого оратора, политического противника Филиппа Македонского. Ситуация действительно была схожей. Правда, Цицерон находился в большей опасности, чем в свое время Демосфен.

На следующий день, 1 сентября, в сенате состоялось заседание, но, поскольку главным вопросом были мероприятия, связанные с оказанием почестей Цезарю как божеству, Цицерон туда не явился. Целью этого мероприятия было отделить колеблющихся и заставить оппортунистов себя выявить, что Цицерон, естественно, всячески приветствовал. Марк Антоний, возмущенный его нарочитым и подозрительным отсутствием, витийствовал на заседании. 2 сентября он отсутствовал, и теперь на первый план вышел Цицерон. Это была его сцена, он так же принадлежал ей, как Цезарь принадлежал полю битвы или кабине для голосования или как Красе принадлежал счетной конторе. Он мог оказаться глупым стариком среди сверкающих мечей, но не был таковым на трибуне. Он знал свое дело.

Это заседание сената вошло в историю, поскольку Цицерон произнес тогда речь, известную как «Первая филиппика». Она стала объявлением войны.

Громадная разница между сражающимися на поле боя с оружием и сражающимися посредством слов в том, что оружием можно убить врага и тогда он перестает существовать; но слова только ранят, и они способны разозлить врага и сделать его еще опаснее. Цицерон мог говорить так, что его слова были подобны ударам бича. Для нас латынь мертва; но, когда говорил Цицерон, она была такой же живой и острой, как речь, произнесенная в Париже или Нью-Йорке. Цицерон намеренно принял такой тон, он наперед знал, как отреагирует Антоний. Люди, к которым он обращался, были растерянны, колебались; они готовы были идти туда, куда направит их твердая рука. Теперь это была его аудитория, как днем раньше она была аудиторией Антония.

Он рассказал им, почему намеревался отправиться за границу и почему вернулся. Он описал свое расставание с Брутом и выразил сожаление, что он, Цицерон, менее достойный, возвратился в город, куда заказан путь истинному спасителю государства. Сегодня он пришел, чтобы высказать кое-какие соображения, которые останутся в документах, если вдруг «несчастный случай» заставит его замолчать. Затем он стал излагать события дня, прибегнув к самой изощренной риторике, и сказал, что никогда бы не согласился осквернить государство столь отвратительным деянием – он так и сказал: «отвратительным», – смешивая почести, которых достойны божества, с почестями, которые собираются оказать умершему… В заключение он призвал их всех подумать, является ли диктаторская власть путем к истинной славе и не лучше ли уважение и любовь равных, чем любой триумф над ними.

Сенаторы слушали и трепетали, но что могло закрасться им в головы, о том лучше всего мог судить Марк Антоний. Он явно был разъярен этой речью, но и напуган.

Он выступил перед сенатом, но не на следующий день, а 19 сентября; это время он посвятил составлению ответной речи, удалившись в свое загородное поместье. То обстоятельство, что ему понадобилось для ответа семнадцать дней, говорит о том, как серьезно он воспринял бичующие речи Цицерона.

Настало 19 сентября, и сенат, который, по иронии судьбы, собрался в храме Согласия, быт полон. Марк Антоний явился в сопровождении охранников, однако Цицерона там не было. Он хотел прийти и в случае необходимости стать мучеником, но, как и при сходных обстоятельствах со святым Павлом, друзья умоляли его не приходить. Антоний собирался обратиться с речью к сенату, в котором не было того единственного человека, присутствия которого он желал. Однако сторонники Цезаря, выслушав его, несомненно, захотят побеседовать кое о чем с Цицероном.

Мы уже имели случай убедиться, что Марк Антоний был не последним из ораторов. Он устроил замечательное представление; он начал с того, что прочитал письмо, написанное ему Цицероном несколько месяцев назад, в котором было выражено одобрение благородству, храбрости и патриотизму получателя. Он воспользовался этим письмом, чтобы показать, что не так уж прям и искренен Цицерон, но, напротив, он извивается как уж на сковородке; а затем естественным образом он обвинил Цицерона не только в соучастии в убийстве Цезаря, но и в том, что он был душой заговора, тайной главой олигархов, подстрекавшим людей глупых, но отважных сделать за него работу, за которую сам он не желал отвечать… И в ситуации с Цицероном это обвинение – правдивое или вымышленное – могло оказаться весьма зловещим… Именно в этом месте речи, окажись здесь Цицерон, начались бы его неприятности. Однако Цицерон не пришел, и обвинения Антония повисли в воздухе и, как тогда казалось, остались лишь словами.

События тем временем разворачивались стремительно. Цицерон опять уехал в Путеолы, где начал сочинять еще более знаменитую «Вторую филиппику». Это был памфлет, распространенный среди друзей Цицерона, а также тех, кто казался подходящим объектом пропаганды. Это были личные нападки на Марка Антония, характерные в то время для средиземноморской Европы. Взамен описания тайных заговорщиков и убийц, сделанного Антонием, Цицерон изобразил пьяницу и развратника, погрязшего во вседозволенности, крови и ненависти. Это было здорово написано и читалось с замиранием сердца и с круглыми глазами теми поклонниками, которые считали памфлет блестящим образцом латинской прозы. В результате он оказался призывом к благородным патриотам именно так оценить Антония, каким изобразил его Цицерон.

Прочел ли Октавиан «Вторую филиппику», мы не знаем, но известно, что в это время произошел весьма любопытный случай. Несколько человек, арестованных в доме Марка Антония, по слухам, признались, что они подосланы Октавианом убить консула. Этот случай так и остался невыясненным. Друзья Октавиана утверждали, что Антоний сам же все это и подстроил, чтобы подставить политического конкурента. Цицерон в одном из писем подробнейшим образом рассматривает этот эпизод, добавляя, что у Антония хватило наглости обвинить Октавиана, но не хватило смелости сделать этот эпизод достоянием общественного разбирательства[11]11
  Свидетельство Цицерона в «Письмах друзьям», XII, 23; «Филиппики», III, 7—8. Светоний в «Божественном Августе», X, повторяет обвинение без всякого комментария; Плутарх говорит о нем как о слухе. Д-р Райе Холмс («Здание Римской империи», 1, с. 27), кажется, склонен верить в обвинение. Аппиан («Гражданские войны», III, 39), вероятно, прав, обращая внимание на то, что Антоний все еще был нужен Октавиану.


[Закрыть]. Что до самого Антония, он повсюду заявлял, что этот змей Цицерон вновь занялся подстрекательством к политическому убийству.

Это оказалось взрывом с точки зрения практических последствий. Антоний решил не откладывая принять командование над четырьмя легионами, в то время стоявшими в Македонии, которые Цезарь собирался использовать в войне с парфянами. С этими легионами он намеревался сразу по окончании консульских полномочий заменить Децима Брута на посту наместника Цизалыгийской Галлии, откуда он мог бы наблюдать и за событиями в Риме, и за восточными и западными провинциями. Его план очень походил на планы поздних римских императоров, которые основали свою столицу в Милане. Но когда Антоний прибыл в Брундизий, его ожидал неприятный сюрприз. Октавиан успешно настроил против него ветеранов Цезаря. Прибыли лишь три из четырех легионов, но и те отказались подчиняться Антонию. Антоний впал в ярость. Он знал, как восстановить дисциплину, однако наказания, примененные к непокорным легионам, лишь увеличили их враждебность, хотя, возможно, и не явную. Антоний возвратился в Рим, оставив легионы, которые в назначенный срок должны были соединиться с ним в Тибуре.

В Рим возвратился очень обозленный человек. С самой «Первой филиппики» все оборачивалось против него. Он созвал сенат на 24 октября и объявил Октавиана Спартаком, а Цицерона – вдохновителем его некрасивых дел. Однако в тот день в Рим пришло ошеломляющее известие: один из македонских легионов покинул Тибур и направился маршем в Альбу, где присягнул Октавиану. Он поспешил в Тибур и там изо всех сил старался успокоить легионеров, которые еще оставались ему верны. 28 октября он снова был в Риме и услышал, что другой легион, четвертый, вошел в Альбу и присягнул Октавиану. Он отложил заседание сената и спешно покинул город. Началась гражданская война.

Глава 4
Борьба с Марком Антонием

Приготовления. Перспективы. Переговоры. Цицерон приезжает в Рим в декабре 44 г. до н. э. «Третья филиппика»

Тем временем произошло много событий повсюду. 1 ноября Цицерон получил письмо от Октавиана. Молодой человек искал с ним тайной встречи. Объяснение его пребывания в Кампании было простым. Как только Марк Антоний отбыт в Брундизий для встречи с македонскими легионами, Октавиан, информированный своей тайной службой о надвигающейся опасности, начал собирать сторонников. В это время у него было два легиона ветеранов Цезаря, набранные в Касилине и Галатии по пути из Брундизия в Рим. Они не были организованы, плохо вооружены, но они были людьми опытными. Цицерон был слишком мудр, чтобы отказаться от встречи, которая, впрочем, не могла оставаться тайной и вполне могла навсегда скомпрометировать его среди политических сторонников. Но одно простое обстоятельство диктовало ему, что надо так поступить. Что ему оставалось делать?

Октавиан уже входил в кружок главных сторонников Цезаря, с которыми Цицерон и прежде поддерживал приятельские отношения. Помимо него, там были Авл Гирций, Гай Вибий Пансаи Луций Корнелий Бальб[12]12
  Письма к Аттику. XIV, 21 и XV, 2; Цицерон упоминает лишь Гирция, а об остальных мы можем только догадываться.


[Закрыть]. Самым молодым был Октавиан, трое других преклонного возраста, с солидной репутацией и большим опытом, и их советы имели для него очень большое значение. Гирций и Панса, кроме всего прочего, были объявлены консулами на предстоящий год. Через два месяца Марк Антоний и Публий Корнелий Долабелла перестанут быть главами Римского государства, их место займут Гирций и Панса.

Цицерон оказался в трудном положении. Воины и энергичные люди, состоявшие в его партии, были ненадежны и находились сейчас в дальних провинциях. Сам он, человек мирный и гражданский, был вынужден тащить на себе груз, который не под силу одиночке. Он думал, что Октавиан мог бы очень пригодиться, с его помощью оптиматам, вероятно, удалось бы свергнуть ненавистного Марка Антония. Если они возьмут юношу под свое крыло, учитывая, что он законный наследник Цезаря, и с его помощью скинут Антония, они, возможно, найдут в дальнейшем способ оттеснить его и взять власть в свои руки. В любом случае эта возможность была лучше сложившейся ситуации. Кроме того (самое, может быть, главное, с точки зрения Цицерона), вместо Брута и Кассия он, Цицерон, станет великим государственным деятелем и возглавит все предприятия!

Он не стал кидаться головой в омут, месяц провел в размышлениях. Октавиану было важно получить некоторое законное обоснование для набора войска, и он, должно быть, заранее знал, что македонские легионы перейдут на его сторону. В настоящее время ни он, ни его друзья не имели ни малейшего права распоряжаться войсками. Поэтому он не скупился на смелые обещания, которые, возможно, и не сумеет выполнить. Правда, обещания давал его представитель Оппий. Цицерон же ответил Оппию, что дружеское расположение к нему одному ничего не значит, если тот не привлечет к своему союзу Брута и Кассия. Оппий пообещал и это. Цицерон отвечал, что раз все равно ничего нельзя решить до 1 января следующего года, пусть дело будет отложено до тех пор.

Однако он передумал, и последующие события это подтвердили. И он, и Октавиан нуждались друг в друге, и никто не требовал соблюдения данных друг другу обещаний. Они могли вернуться к ним позже. Октавиан отправил свое войско назад для надлежащего вооружения. Еще больше людей он рекрутировал в Этрурии. В начале декабря Цицерон был в Арпине. Его слова из последнего письма Аттику были следующими: «Я решился», и 9 декабря он прибыл в Рим.

Он начал действовать вовремя, ибо Антоний уже приближался к Цизальпийской Галлии. Прибыв в Мутину, которая находилась почти в самой середине Северной Италии, он взял под контроль дороги к переправе через Пад в Плацентии и Гостилии. Отказавшись уступить место назначенному собранием Антонию, он спровоцировал созыв заседания сената. Было принято постановление об осаде Мутины, началась гражданская война. Октавиан дал знать Дециму Бруту, что к нему идет подкрепление.

15 декабря трибуны, избранные на новый срок, должны были приступить к своим обязанностям. Среди них был назван один из убийц Цезаря – Каска, и Цицерон ждал, выполнит ли Оппий данные ему обещания. Все прошло гладко. Сторонники Цезаря безропотно приняли кандидатуру Каски, в конце концов, Каску предложил еще сам Цезарь. Новые трибуны в отсутствие высших магистратов созвали сенат на 20 декабря. Главный вопрос в повестке дня – состояние дел в государстве. После предварительных формальностей слово взял Цицерон и произнес речь, которая теперь известна как «Третья филиппика». Он указал на опасность, грозящую государству, призвал к решительным действиям, отметив патриотический настрой Октавиана, который предоставил свои войска в распоряжение республики, и внес предложение о придании дополнительных полномочий новым консулам, как только те вступят в должность 1 января. Предложение было сразу принято сенатом. Цицерон отправился на Форум и держал речь перед народом, повторив многое из того, о чем говорил в сенате. Разногласий не было, и получился весьма странный результат – сторонники Цезаря по общему согласию вернулись к власти, а Марк Антоний, которому несколько месяцев назад не было равных, стал мятежником и беглецом, преследуемым официальными органами государства.