Текст книги "Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918"

Глава 17
1914–1915
Турция вступает в войну. – Закрытие проливов. – Россия просит согласия на возможное присоединение Константинополя. – Моя аудиенция у императора по этому вопросу. – Переговоры с Болгарией. – Сербию просят пойти на уступки в Македонии. – Союзники и Сербия. – Достигнуто политическое соглашение с Румынией

Почти сразу же после начала военных действий Сазонов пытался заручиться сотрудничеством или благожелательным нейтралитетом тех государств, которые вследствие своего географического положения или территориальных стремлений могли быть втянуты в конфликт. Болгарии была предложена часть земель в сербской Македонии в случае, если в результате победоносной войны Сербия получит доступ к Адриатическому морю; Румынию уговаривали, обещая передать ей большую часть Трансильвании и северную часть Буковины; Италии делались предложения относительно земель так называемой ирредентной (от ит. irredento – неосвобожденный) Италии;[74]74
  Ирредентная Италия – пограничные с Италией земли Австро-Венгрии с итальянским населением – Триест, Трентино, Истрия и часть Далмации. Стремление к присоединению этих земель послужило важнейшим стимулом для вступления Италии в Первую мировую войну на стороне Антанты. Версальский договор (1919) удовлетворил большинство этих требований.


[Закрыть] а британскому правительству было предложено вступить в переговоры с Японией. Япония вступила в войну 22 августа, но Румыния отказывалась последовать ее примеру, ссылалась на тесную дружбу, долгие годы связывавшую короля Карла и императора Франца-Иосифа. Только после смерти короля Карла в октябре того же года в Бухаресте начались долгие переговоры о вступлении Румынии в войну, и когда она наконец согласилась, было уже слишком поздно.

Но наиболее важным вопросом для России, особенно после прохождения через проливы «Гебена» и «Бреслау»,[75]75
  Два немецких крейсера «Гебен» и «Бреслау» совершали регулярные набеги на Черноморское побережье России, устанавливали мины и атаковали российские торговые суда.


[Закрыть] была позиция, которую займет Турция. В Константинополе сразу же начались переговоры с целью добиться ее нейтралитета. Но влияние Германии, усиленное ее громкими победами и присутствием рядом с Константинополем двух ее военных судов, перевешивало влияние стран Антанты и в конце концов одержало верх. В начале октября проливы были закрыты и через несколько недель спустя два турецких миноносца вошли в гавань Одессы и потопили русский броненосец. Закрытие проливов было для России парализующим ударом. Лишь с двумя портами – Владивостоком на Дальнем Востоке и замерзающем на зиму Архангельском на севере – она оставалась почти полностью отрезанной от своих союзников на западе. Русскому обществу стала очевидна необходимость получения свободного доступа к морю, и его взоры обратились на Константинополь как самый большой трофей войны. Москва возглавила это движение, и император в своем манифесте, выпущенном вскоре после отзыва послов из Константинополя, объявил своему народу: «Вероломное нападение Турции только подготавливает почву для решения исторической задачи, завещанной нам нашими дедами на берегах Черного моря».

В это время мы вели с Россией переговоры по вопросу Персии. Мы не выдвигали никаких возражений против постоянного присутствия русских войск в Азербайджане с целью поддержания порядка и их проходе через Персию в случае, если эта страна подвергнется нападению со стороны Турции. Но мы не хотели, чтобы Россия нарушила нейтралитет Персии, как это сделала Германия в Бельгии. Однако британское правительство должно было учитывать новые реалии, сложившиеся в результате вступления Турции в войну, и в определенной степени удовлетворить давние стремления русского народа. Поэтому мне поручили проинформировать российское правительство, что в случае победы над Германией судьба Константинополя и проливов может быть решена в соответствии с потребностями России. Хотя в ответ на это сообщение Сазонов в самых теплых выражениях выразил свою признательность, оно все-таки звучало недостаточно конкретно, чтобы полностью удовлетворить российское правительство. В течение зимних месяцев это движение набирало силу, и завуалированные намеки министров на блестящее будущее, открывающееся перед Россией на берегах Черного моря, встретили в Думе горячим одобрением. В начале марта Сазонов говорил мне и французскому послу о чувствах, которые вопрос о Константинополе пробудил у населения всей страны, и о необходимости его окончательного решения. Император, сказал он, считает, что после всех жертв, которые он потребовал от своего народа, он не может больше медлить с получением от своих союзников ясно выраженного согласия на включение Константинополя в состав Российской империи, если война будет выиграна.

18 марта мне было поручено сообщить лично императору, что британское правительство готово дать ему такое согласие на известных условиях. Хотя и не формулируя пока все пожелания, оно только настаивает на пересмотре англо-российского соглашения от 1907 года [по Персии] и признании нейтральной зоны британской сферой влияния. Что касается Константинополя, оно бы хотело поставить условием свободное использование проливов торговыми судами и беспошлинный порт для товаров, вывозимых из всех причерноморских территорий, не входящих в состав Российской империи. Кроме того, Россия должна сделать все от нее зависящее, чтобы способствовать вступлению Румынии и Болгарии в войну против Турции и союзников.

Поскольку император на следующее утро отправлялся на фронт, Сазонов любезно устроил так, чтобы я сопровождал его в Царское Село и был принят одновременно с ним сегодня вечером.

Император принял нас в своем кабинете и после нескольких приветственных слов спросил меня: «У вас ко мне какое-то сообщение?» Я ответил, что мне поручено передать послание, которое, как я надеялся, ему будет так же приятно получить, как мне передавать, а именно: британское правительство согласилось на осуществление извечной российской мечты касательно Константинополя и проливов на условиях, которые не вызовут у него особых возражений. Затем я перечислил эти условия. Поручив мне передать его горячую благодарность британскому правительству, император спросил меня, каковы существующие договоренности относительно нейтральной зоны. Я в общих чертах описал суть этих соглашений, добавив, что включение нейтральной зоны в сферу британских интересов устранит источник постоянных трений между нашими двумя правительствами и ознаменует собой огромный шаг в направлении окончательного и мирного решения персидского вопроса. Поскольку император все еще колебался, я осмелился ему заметить, что, если бы я год назад предложил ему Константинополь в обмен на обещание России исключить нейтральную зону из сферы своих интересов, я бы не сомневался, каков будет ответ его величества.

Император засмеялся и сказал, что я абсолютно прав. Когда я спросил, могу ли я сообщить своему правительству, что его величество дал принципиальное согласие на эти условия, Сазонов вмешался в разговор, заметив, что за это России должна быть предоставлена полная свобода действий в ее зоне влияния. Не потому, объяснил он, что Россия собирается аннексировать Северную Персию, но потому что ей хочется положить конец представлениям, которые мы постоянно делаем относительно ее действий в этом регионе. Я ответил, что у нас тоже нет желания аннексировать нейтральную зону и что мы, напротив, стремимся обеспечить целостность Персии. Но добиться этой цели будет легче, если, как это будет при новом договоре, честолюбивые русские консулы лишатся возможности проводить наступательную политику, которая противоречит устремлениям их правительства. В то же время русские и британские представители в Тегеране могут выработать соглашение, согласно которому Россия получит достаточную свободу действий в своей зоне без ущерба для независимости Персии. Затем, повернувшись к императору, я сказал, что после войны Россия и Великобритания станут двумя наиболее могущественными империями в мире. Решение персидского вопроса устранит последний источник разногласий между ними, что послужит гарантией прочного мира во всем мире. Император был всей душой согласен. Его величество поручил мне передать, что в общем и целом он готов принять наши условия.

Остальную часть аудиенции посвятили обсуждению претензий Италии на территориальные компенсации в Далмации и на Адриатике. Взяв атлас, император следил за докладом Сазонова, находя на карте положение каждого упомянутого города или области с быстротой, которая меня удивила. Переговоры с Италией осложнялись тем, что многие ее требования вступали в противоречие с пожеланиями Сербии. Это был старый вопрос общеславянских интересов, и в России существовала сильная партия, куда входили такие влиятельные люди, как великий князь Николай, противившаяся принятию требований Италии. Они заявляли, что Россия не может позволить Италии занять такое положение на Адриатике, которое фактически поставило бы Сербию в вассальную зависимость, и что, если пожелания Сербии не будут удовлетворены, в ближайшем будущем мы столкнемся с новыми трудностями, если не с новой войной. С учетом жизненной необходимости добиться вступления Италии в войну я постарался преодолеть эти возражения и убедить российское правительство пойти на необходимые уступки. К счастью, Сазонов был человеком слишком широкого ума, чтобы чрезмерно настаивать на этих позициях, и, подчинив особые интересы России общим интересам союзников, он полностью принял соглашение, по которому Италия 23 мая вступила в войну.

В то же самое время шли переговоры с Румынией, Грецией и Болгарией, и поначалу высказывания господина Братиано позволяли нам надеяться, что Румыния вскоре последует примеру Италии. Хотя она и знала, что Италия вот-вот объявит войну Австрии, но все же упустила благоприятную возможность весной 1915 года, когда русская армия удерживала наиболее важные высоты в Карпатах и когда ее взаимодействие с русскими могло спасти ситуацию. Теперь военное счастье было на стороне Германии, и чем дальше отступали русские, тем меньше у нее было желания бросать вызов противостоящим нам державам.

Но даже если оставить в стороне военный вопрос, переговоры о политическом соглашении, которое стало бы ценой за вмешательство Румынии, затянулись на долгие месяцы. Братиано требовал, чтобы будущая граница прошла по Пруту и Тиссе, что означало включение в состав Румынии Буковины и Баната. Россия решительно возражала против передачи Румынии всей Буковины, поскольку это противоречило национальным интересам, и в то же время ни она, ни ее союзники не считали разумным расширять территорию Румынии до самых ворот Белграда, передавая ей Банат. Но необходимость – суровый учитель, и мы не могли рисковать тем, что Румыния позволит немцам перевозить военные грузы в Турцию через свою территорию. Сазонов сначала согласился на передачу ей основной части Буковины, а затем, идя навстречу пожеланиям союзников, снял свои возражения и по вопросу о Банате. Сэр Эдвард Грей предложил особо оговорить, что последние уступки возможны при определенных условиях, включающих гарантию интересов Сербии и защиту ее столицы, а также соглашение, что союзные державы компенсируют Сербии ее потери, позволив ей объединиться с Хорватией в случае, если последняя согласится. Сазонов впоследствии выдвинул условие, что Румыния должна вступить в войну не позднее чем через пять недель. Братиано отклонил это требование. Он был согласен подписать политическое соглашение на приведенных выше основаниях, но настаивал, что конкретная дата начала военных действий должна зависеть от военного положения и от условий, зафиксированных военной конвенцией.

Действительно, военное положение в конце июля сложилось такое, что Братиано был, вероятно, прав, когда говорил, что, выступи Румыния тогда, это обернулось бы для нее катастрофой. Дело обстояло бы совсем по-другому, если бы сумели заручиться поддержкой Болгарии: ее вмешательство настолько улучшило бы положение, что Румыния, возможно, отважилась бы рискнуть. С другой стороны, уверенность в сотрудничестве Румынии сильно облегчила бы наши переговоры с Болгарией. Но, по замечанию Сазонова, мы вращались в заколдованном кругу. Мы старались, сказал он, угодить всем и потерпели неудачу, потому что невозможно удовлетворить одно из государств Балканского полуострова, не обижая остальных. Поэтому нужно спросить себя, какое из них может оказать нам наиболее существенную помощь и какое может оказаться наиболее опасным, если перейдет на сторону наших врагов. Греция под разными предлогами отказывалась прийти на помощь Сербии, и рассчитывать на ее сотрудничество не приходилось, но если бы она перешла на сторону Германии, ее берега были бы открыты для союзных флотов. Сербия, со своей стороны, не могла заключить соглашения с державами оси, и, если она с досады задержит наступление на Австрию, для нас это не будет иметь большого значения. Единственным существенным фактором в этой ситуации оставалась Болгария. Как по политическим, так и по национальным соображениям России было необычайно важно форсировать Дарданеллы, и взаимодействие с болгарской армией могло бы сильно облегчить эту задачу. Поэтому мы должны были сосредоточить все наши усилия, чтобы обеспечить это взаимодействие, даже с риском оскорбить другие государства.

Британское правительство с самого начала осознавало значение союза с Болгарией, но, несмотря на непрестанные усилия, ему не удалось убедить правительства Белграда и Афин на жертвы, необходимые для того, чтобы этот союз состоялся. Греция отказалась отдать Каваллу,[76]76
  Кавалла (Канала) – порт на Эгейском море, отошедший к Греции после Второй Балканской войны.


[Закрыть] Сербия заявила, что не может уступать национальных территорий без согласия Великой скупщины, которую невозможно созвать из-за войны. Румыния, со своей стороны, соглашалась на уступку Добрича и Балчика. Во время этих переговоров выяснилось, что минимальная цена, которую потребуется заплатить за сотрудничество Болгарии, – передача ей так называемой «бесспорной зоны» в Македонии. Эта зона закреплялась за ней по Сербско-Болгарскому договору 1912 года, но после Второй Балканской войны она, согласно Бухарестскому соглашению, перешла к Болгарии.

В конце июля по предложению сэра Эдварда Грея было решено, что представители союзников в Белграде настоятельно потребуют от сербского правительства согласиться на эту уступку по окончании войны в обмен на незамедлительное выступление Болгарии. К этому следовало добавить, что союзники обязуются обеспечить Сербии компенсацию, которая удовлетворит самые существенные из ее политических и экономических устремлений и гарантирует ей сохранение общей границы с Грецией. Чтобы придать этому призыву больший вес, мне было поручено попросить аудиенции и предложить его величеству напомнить принцу-регенту, что в начале войны тот отдал судьбу Сербии в руки императора и что, отказавшись выполнить это требование, сербское правительство подвергнет опасности исход войны в целом.

Император принял меня 28 июля, и после того, как я обрисовал ему ситуацию, он сказал, что полностью осознает важность помощи болгарской армии для успеха нашей операции в Дарданеллах. Однако он не может послать подобную телеграмму принцу-регенту. Да, действительно, мы вступили в войну из-за Сербии, но Сербия наш союзник, и мы обходились с ней не совсем справедливо. Не посоветовавшись с ней, мы пожертвовали ее интересами, чтобы удовлетворить Италию, и теперь мы собираемся передать Румынии Банат. А отказ со стороны принца-регента, добавил император, поставит его в очень затруднительное положение.

Я ответил, что героизм сербов вызывает у нас безграничное восхищение и что мы высоко ценим услуги, оказанные ими в начале войны, но вот уже несколько месяцев Сербия не предпринимает никаких активных действий. Союзники, со своей стороны, постоянно несут огромные потери, и Сербия не может рассчитывать на то, что так будет продолжаться бесконечно, и от нее не потребуется никаких встречных жертв. Какие бы симпатии к ней мы ни испытывали, мы имеем полное право просить ее пойти на уступки, которые помогут закончить войну в более короткий срок. Во время Первой Балканской войны ее главной целью был доступ к Адриатике, а отнюдь не Македония, и теперь ее притязания будут удовлетворены в той мере, в какой она никогда не рассчитывала. Более того, Македония стала частью Сербии лишь летом 1913 года, хотя ранее император Александр II в 1877 году и сама Сербия в 1912-м признавали ее территорией Болгарии. То, о чем мы просим Сербию, необходимо для ее же собственной безопасности, ибо если Болгария примкнет к державам оси, само существование Сербии как нации окажется под вопросом.

Сказанное мной произвело впечатление на императора, и он обещал еще раз обдумать этот вопрос, добавив, что ему было бы легче сделать то, о чем его просят, если бы король Георг, король Италии и президент Пуанкаре отправили принцу-регенту телеграммы аналогичного содержания. Сазонов, которому я передал суть этого разговора, полностью поддержал предложение императора, которое впоследствии было одобрено. Сазонов также заметил, что очень рад, что я говорил об этом именно так, поскольку все симпатии императора – на стороне Сербии.

Ответ Сербии на послание союзных держав носил характер компромисса. В принципе она соглашались на уступки, но обставляла их оговорками, которые сводили на нет весь эффект, поскольку болгары требовали передачи им «бесспорной зоны» целиком, а на меньшее не соглашались. Согласно союзному договору, заключенному весной 1913 года, Греция и Сербия договорились не уступать никаких территорий к западу от Вардара. Греция, которая старательно уклонялась от своих обязательств по оказании помощи Сербии, предусмотренных этим договором, особенно настаивала на выполнении этого пункта. Хотя переговоры в Софии и Белграде продолжались, надежды на их успех таяли с каждым днем. В Софии не забыли о позиции, которую занимала Россия во время Второй Балканской войны, а после падения Варшавы и Ковно сложилось впечатление, что для союзников все кончено. Царь Фердинанд, который и до того заигрывал с центральными державами, был не такой человек, чтобы связываться с побежденной стороной, особенно после того, как Германия обещала ему цену в два раза большую, чем та, что давала за сотрудничество Болгарии Антанта. Более того, наши предложения обычно выглядели довольно расплывчатыми. Остановить такое развитие событий могли лишь безусловные гарантии, что Болгария получит «бесспорную зону», – в то время в ее армии была очень популярна идея о сведении старых счетов с Сербией.

О’Берни, который был при мне советником посольства в Петрограде и потом погиб, направляясь вместе с лордом Китченером в Россию, отправили министром-резидентом в Софию, но, к сожалению, слишком поздно, чтобы исправить ошибки его предшественника. В начале сентября он выразил мнение, что, хотя Сербия и отказывает нам в наших просьбах, если мы проявим настойчивость, она поневоле согласится, и, на мой взгляд, он был прав. Я сам в разговорах с моим французским коллегой и Сазоновым высказывался примерно в том же духе. Палеолог, напротив, возражал, что мы не можем так оскорблять и унижать наших союзников. Однако ставки в этой игре были слишком высоки, чтобы позволить соображениям о том, что почувствует то или иное правительство, влиять на нашу политику. Если бы мы привлекли на свою сторону Болгарию, Румыния почти наверняка связала бы свою судьбу с нами осенью 1915 года. Судьба Турции была бы решена, и весь ход войны сложился бы по-другому. Пожалуй, неудивительно, что Сербия не выразила готовности уступить территорию, которую она считала своей, но если бы союзные правительства заставили ее пойти на этот шаг, все могло бы пойти иначе. Если бы они настояли на передаче «бесспорной зоны» Болгарии, то та, скорее всего, не выступила бы против нас даже в последний момент, вне зависимости от того, как далеко зашел царь Фердинанд в своих переговорах с державами оси. Она, безусловно, не сделала бы этого, если бы мы предприняли такие действия в начале года. Сазонов сделал все, что возможно, в тех обстоятельствах, но он был не уполномочен делать заявления, которые перевесили бы чашу весов в Белграде. Несомненно, требовались весомые аргументы, чтобы убедить императора, чьи симпатии были полностью на стороне сербов, позволить союзникам оказать давление на Белград. Но если бы они это сделали, война закончилась бы гораздо раньше, и Россия, возможно, избавилась бы от ужасов большевистской революции.

В ситуации, когда Болгария определенно приняла сторону держав оси, а русская армия была измотана долгим отступлением, бессмысленно было ожидать выступления Румынии. Еще до падения Варшавы император во время одной из описанных выше аудиенций признавал, что было бы ошибкой настаивать на ее выступлении до тех пор, пока русская армия не будет готова возобновить наступление. Поэтому союзникам пришлось удовлетвориться политическим соглашением и оставить решение вопроса о дате вступления Румынии в войну до заключения военной конвенции.