Текст книги "Когда под ногами бездна"

Глава 10

– Лейтенанта Оккинга нет, – сообщил полицейский в форме. – Может быть, я смогу вам помочь?

– Скоро он вернется? – спросил я. Часы над рабочим столом, фараона показывали десять без нескольких минут. Интересно, до какого времени Оккинг собирается работать сегодня ночью? Мне очень не хотелось иметь дело с сержантом Хаджаром; как бы он ни был связан с Папой, я все равно ему не доверял.

– Лейтенант сказал, что сейчас вернется. Он спустился за какой-то надобностью на первый этаж.

Хорошие новости…

– Можно подождать в его кабинете? Мы с Оккингом старые приятели.

Фараон недоверчиво оглядел меня:

– Разрешите взглянуть на ваше удостоверение личности? – Я протянул свой алжирский паспорт: он, правда, просрочен, но больше никаких документов с фотографией у меня не имелось. Фараон ввел данные в компьютер, и почти сразу же на дисплее появилась история моей богатой приключениями жизни. Очевидно, полицейский все-таки решил, что перед ним добропорядочный гражданин: он вернул мне паспорт, несколько мгновений с любопытством разглядывал мою физиономию и наконец произнес:

– Вы с Оккингом побывали в разных переделках.

– Да, это долгая история, – ответил я скромно.

– Он будет минут через десять. Можете подождать в кабинете.

Я поблагодарил и вошел в кабинет, в котором действительно частенько бывал.

Мы с Оккингом выглядим довольно странно в качестве напарников, учитывая, что работаем по разные стороны закона… Я устроился рядом с рабочим столом лейтенанта и стал ждать. Скоро мне надоело сидеть без дела, и я принялся разглядывать бумаги, лежащие на столе, пытаясь прочитать надписи вверх ногами.

Ящик с исходящими бумагами был заполнен наполовину, но входящих документов и дел было несравненно больше. Оккинг сполна отрабатывал свое ничтожное жалованье. Я заметил большой конверт, адресованный торговцу ручным оружием из Федерации Ново-Английских Штатов Америки; послание к какому-то доктору в нашем городе, подписанное от руки; элегантный конверт, адресованный фирме "Юниверсал Экспорте", офис которой расположен в районе порта, – может, это одна из компаний, с которой имеет дело Хасан, или она принадлежит Сейполту, – и толстенный пакет, который будет отправлен производителю канцелярских принадлежностей в протекторате Брабант.

Я успел уже рассмотреть практически каждую пылинку в кабинете Оккинга, когда, час спустя, появился хозяин.

– Надеюсь, я не заставил тебя долго ждать, – произнес он небрежно. Какого черта ты здесь делаешь, Одран?

– Рад вас видеть, господин лейтенант. Я только что имел встречу с Фридландер-Беем. Он сразу насторожился.

– Вот так, значит… Теперь ты мальчик-посыльный трущобного халифа, страдающего манией величия… Намекни, пожалуйста, как это считать – падением или, наоборот, возвышением для тебя, а, Одран? Как я понимаю, старый заклинатель змей хотел передать с тобой некое послание? Я кивнул:

– Да, насчет этих убийств. Оккинг уселся за стол и, широко распахнув глаза, изобразил невинного младенца.

– Каких убийств, Марид?

– У двоих дырки от пистолетных пуль, у второй парочки перерезано горло.

Неужели забыл? Или снова все силы уходят на героическую борьбу с уличными шлюхами?

Он злобно посмотрел на меня и поскреб свой квадратный подбородок, который давно бы следовало побрить.

– Нет, не забыл, – резко осадил он меня. – А почему все это вдруг стало волновать Бея?

– Трое из четырех выполняли кое-какую грязную работу для него, когда еще могли ходить без помощи некроманта. Он просто хочет быть уверенным, что больше никто из его… помощников не пострадает. Знаешь, в таких случаях Папа проникается неподдельной заботой о нуждах населения. По-моему, ты всегда недооценивал это его качество.

Оккинг фыркнул:

– Да, тут ты прав. Я всегда подозревал, что страшенные бабы работали на него. Они выглядели так, словно тайком проносили через таможню арбузы под свитером.

– Папа считает, что преступления направлены против него.

Оккинг пожал плечами:

– Что ж, если он прав, значит, убийцы подобрались никудышные. До сих пор даже не задели нашего Папу.

– Он думает иначе. Женщины, работающие на Бея, – его глаза, а мужчины пальцы. Он сам так выразился, в своей обычной теплой, искрящейся любовью и добротой манере.

– Ну а Абдулла тогда кто? Дырка в его заднице?

Я знал, что мы с Оккингом можем перебрасываться подобными репликами всю ночь напролет. И коротко пересказал суть довольно необычного предложения Папы Как я и ожидал, Оккинг разделял мой пессимизм.

– Знаешь, Одран, – сказал он сухо, – органы охраны правопорядка очень заботятся о своей репутации. Нас и так постоянно пинают газеты и телевидение; не хватало еще взобраться на самое видное место, чтобы публично полизать задницу такого типа, как Фридландер-Бей, раз уж ни одна живая душа не верит, что мы способны разобраться с убийствами без его мудрого руководства!

Я примирительно помахал руками, чтобы немного разрядить атмосферу.

– Нет, нет. Все не так, как ты думаешь, Оккинг; ты неправильно понял мои слова и неправильно понял побуждения Папы. Никто не хочет сказать, что ты неспособен поймать убийц без посторонней помощи. Эти парни не намного хитрее и сообразительнее, или опаснее, чем обычные поганцы, которых ты тащишь за шиворот в тюрьму каждый день. Фридландер-Бей просто считает, что, поскольку данное дело впрямую затрагивает его интересы, сотрудничество сэкономит массу времени и сил и, кстати, поможет сохранить немало жизней. Разве наши усилия не окупятся, если благодаря им хотя бы один полицейский не наткнется на пулю?

– Или если какой-нибудь шлюхе Папы не вставят нож, вместо более привычного ей инструмента? Ага. Ладно, слушай: мне уже позвонил Папа, когда ты, наверное, только направлялся сюда. Мы с ним прошли через все стадии переговоров, и я дал согласие сотрудничать, но до определенной степени. До определенной степени, Марид. Я не потерплю ни от него, ни от тебя попыток диктовать мне, как вести расследование, вообще – любого вмешательства. Ясно?

Я кивнул. Мне были хорошо знакомы оба деятеля. Лейтенант мог возражать сколько угодно:

Папа в любом случае добьется своего.

– Вижу, мы поняли друг друга, – продолжил Оккинг. – Вообще, все это выглядит как-то неестественно: крысы и мыши спешат в церковь помолиться о скорейшем выздоровлении кота. Когда мы заполучим двух психопатов, учти: медовый месяц пройдет. Да, милый, продолжится старая игра в полицейских и воров…

Я пожал плечами:

– Бизнес есть бизнес.

– Как мне надоела эта идиотская поговорка! Ладно, теперь убирайся отсюда!

Я послушно убрался из кабинета, спустился на лифте и покинул негостеприимный казенный дом. Стоял приятный прохладный вечер; огромный шар луны то прятался за сверкающими металлическим блеском облаками, то представал во всей своей красе. Я шагал по улице, погруженный в мрачные мысли. Через три дня в мой мозг вставят розетку. До сих пор я старался отвлечь себя разными делами, но теперь будет масса времени поразмыслить над своей судьбой. Я не чувствовал возбуждения перед грядущей операцией – только голый животный ужас.

Ровно через трое суток Марид Одран перестанет существовать, и с операционного стола встанет другой человек, считающий себя Одраном, причем я сам никогда не смогу определить, что именно изменилось: сознание этого будет вечно мучить меня, не давать покоя, словно кусочек еды, застрявший между зубов. Все вокруг заметят разницу, но только не я, потому что нельзя посмотреть на себя со стороны.

Я отправился прямиком в клуб Френчи. Ясмин уже трудилась в поте лица, обрабатывая молодого тощего клиента, одетого в живописные просторные белые штаны с завязками вокруг щиколоток и желтовато-серую спортивную куртку. Наряд выглядел намного старше своего владельца и тянул лет на пятьдесят, не меньше.

Все это парень, наверное, приобрел за полтора киама в пыльном углу какого-нибудь магазина подержанных вещей; от его одежды несло нафталином и затхлостью.

Так пахнет платье вашей прабабушки, висящее в шкафу с незапамятных времен.

На сцене работал обрезок по имени Бланка;

Френчи взял себе за правило не принимать на работу гетеросеков. Фемы о'кей, послеоперационные гетеросеки – никаких проблем, но люди, как бы застрявшие между мужским и женским полом, возбуждали в нем инстинктивное подозрение, что они точно так же заморозят какое-нибудь важное дело, и он не хотел отвечать за последствия. Заходя к Френчи, можно всегда быть твердо уверенным, что не напорешься на кого-нибудь, чья штука окажется больше твоей, за исключением других клиентов и самого Френчи, конечно. Ну, а если обнаружишь эту ужасную истину – что ж, кроме себя, винить будет некого…

Бланка танцевала так, словно мысленно перенеслась куда-то очень далеко; ее бренное тело двигалось с грацией неотлаженного автомата. Подобная манера распространена среди девочек, промышлявших в барах на Улице. Они нехотя дергались, едва попадая в такт музыки, измученные опостылевшей работой, думая лишь об одном – поскорее убраться от жары и слепящего света прожекторов.

Танцовщицы разглядывали свое отражение в мутных стеклах, установленных за сценой, либо упирались взглядом в зеркала на противоположной стене бара, за спинами посетителей; обычно они смотрели поверх голов зрителей, выбрав какую-нибудь точку, от которой во время всего выступления не отрывали глаз. Бланка старалась выглядеть "клевой телкой" (выражения вроде "обворожительная" или "сексапильная" в ее словарном запасе отсутствуют), но результат получался несколько иной: казалось, девочке только вкатили в челюсть заморозку, и она никак не может решить, приятно это или не.очень… Танцуя, Бланка продавала себя, как коммивояжер – одежду или обувь, то есть изображала нечто, совершенно отличное от обычного "рабочего" образа, который она сразу принимала, сходя со сцены. Ее движения – устало-неуклюжие, бездарные попытки имитации сексуальных поз – должны были, по идее, возбуждать мужчин, но производили нулевой эффект на всех, кроме основательно набравшихся посетителей и клиентов, уже положивших глаз на данную танцовщицу. Я видел Бланку на сцене сто раз. Удручающее впечатление: одна и та же музыка, притоптывания, жесты… Можно заранее предсказать каждое движение, даже неуклюжие "всплески страсти" – каждый раз в одном и том же месте песни.

Наконец Бланка отработала свое; раздались жиденькие аплодисменты, причем в основном старался клиент, который регулярно покупал ей выпивку и воображал, что нашел девушку, о которой мечтал (в плане удовлетворения сексуальных потребностей). На самом деле, в заведении Френчи, как и в остальных клубах, расположенных на Улице, требуется гораздо больше времени и усилий, чтобы завязать знакомство с длительными последствиями. Это может показаться невероятным, потому что девочки, как стайка саранчи, налетали на любого, решившего заглянуть в клуб. Диалог (и само знакомство) был обычно очень коротким:

– Привет, милый, как тебя зовут?

– Хуан-Ксавьер.

– Ой, как красиво! Ты откуда?

– Новый Техас.

– Ой, как интересно! Давно в нашем городе?

– Пару дней.

– Хочешь меня угостить?

Разговор закончен: знакомство состоялось. Даже суперагент экстра-класса не смог бы вытянуть столько информации за такой рекордно короткий отрезок времени.

Все это было пронизано подспудным ощущением безысходной тоски, словно девочки отчаялись когда-нибудь распрощаться с постылой работой, хотя внешне здесь царила обманчивая атмосфера абсолютной свободы и полной независимости. "Если придет в голову послать нас к черту, дорогуша, просто закрой за собой дверь и больше не возвращайся!" Но, покинув ночной клуб, девочка могла выбирать два пути: либо открыть дверь другого заведения подобного рода, либо спуститься еще на одну ступеньку лестницы, ведущей на Дно Жизни ("Эй, миленький, скучно? Нужна компания? Ищешь чего-нибудь особенное?" Понимаете, что я имею в виду). Годы идут и цены становятся все ниже и ниже, доходы все меньше; вскоре начинаешь продавать себя за стакан белого вина, как одна моя знакомая, Мирабель.

Вслед за Бланкой на сцене появилась настоящая фема по имени Индихар.

Кстати, вполне возможно, это ее настоящее имя. Она пользовалась теми же нехитрыми приемами, что и Бланка: плавно покачивала бедрами и плечами, при этом практически не двигаясь по сцене. Танцуя, Индихар, сама этого не сознавая, шевелила губами, повторяя слова песни. В свое время я интересовался у девочек насчет этого; все они во время выступлений шевелили губами, и тоже бессознательно. Они тогда очень смутились и обещали следить за собой, но, когда снова поднялись на сцену, все повторилось. Наверное, так быстрее летело время, да и веселее все-таки, чем просто разглядывать посетителей. Танцовщицы извивались, бессмысленно двигали руками, их губы немо шевелились; повинуясь многолетней привычке, почти превратившейся в рефлекс, подсказывавшей, когда надо соблазнительно повилять задом, начинали энергично работать бедрами. Может быть, для новичка зрелище казалось сексуальным и возбуждающим, а качество исполнения вполне окупало расходы посетителей на выпивку – мне трудно об этом судить; я получал свою порцию бесплатно, во-первых, потому что здесь работала Ясмин, а во-вторых, Френчи нравилось со мной болтать. Но если бы пришлось платить, я нашел бы какой-нибудь более интересный способ провести время. Любое занятие интереснее этого, даже сидеть одному в абсолютной темноте в комнате со звуконепроницаемыми стенами.

Я подождал конца выступления Индихар; наконец из гримерной показалась Ясмин. Она подарила мне широкую улыбку, сразу заставив почувствовать себя особенным, не похожим на других. Раздались не очень энергичные аплодисменты: старались три-четыре человека у стойки. Моя девочка сегодня снова сумела заработать популярность, а стало быть, и деньги. Индихар закуталась в прозрачную накидку и отправилась добывать "чаевые". Я подбросил ей киам и получил легкий поцелуй в благодарность. Индихар – хорошая девчонка. Она всегда играет по правилам и никому не делает пакостей. Бланка – паскуда, а вот с Индихар можно просто дружить.

У самого края стойки я увидел Френчи. Он поманил меня к себе. Хозяин был массивным мужчиной – в его шкуру свободно влезла бы парочка отборных марсельских громил, – с потрясающей пышной черной бородой, по сравнению с которой моя выглядела как подростковый пушок. Френчи обжег меня взглядом, блеснув своими страстными черными глазами.

– Ну, что еще случилось, шеф?

– Нынешней ночью все тихо, – ответил я.

– Твоя девочка сегодня неплохо справляется…

– Приятно слышать, потому что недавно я потерял последний грошик; наверное, выпал из дырки в кармане.

Френчи нахмурился, окинул взглядом мою галабийю.

– Что-то не вижу карманов.

– Несчастье произошло пару дней назад. С тех пор нас питает только любовь.

– Ясмин прицепила какой-то невероятный модик, и ее танец был прямо-таки потрясающим зрелищем. Посетители забыли обо всем: о недопитых стаканах, о лапках девочек, лезущих в ширинки брюк, – и разинув рты уставились на Ясмин.

Френчи рассмеялся: он знал, что я никогда не оставался совсем без гроша, хотя постоянно твердил об этом.

– Да, бизнес идет паршиво, – пожаловался он в свою очередь, сплевывая в маленький пластиковый стаканчик. Он всегда так говорил. Никто не хвастается приличными заработками на нашей Улице: плохая примета.

– Слушай-ка, – сказал я, – мне нужно поговорить о важном деле с Ясмин, как только она кончит кривляться.

Френчи покачал головой:

– Твоя девочка обрабатывает вон того слюнявчика в феске. Подожди, пока она выдоит его досуха, а потом можешь беседовать сколько душе угодно. Если потерпишь до ухода клиента, я заменю ее кем-нибудь в очередном танце.

– Хвала Аллаху, – сказал я. – Что-нибудь выпьешь со мной? Он улыбнулся:

– Возьми две порции, шеф. И сделай вид, что одна – для меня, другая – для тебя. Выпей их сам. Я уже давно не переношу это пойло. – Он похлопал себя по объемистому брюху, скорчил гримасу, потом встал и прошелся вдоль стойки, приветствуя завсегдатаев, нашептывая что-то на ушко девочкам. Я заказал две порции спиртного круглолицей, болтливой помощнице Френчи, Далии. Я знал ее уже много лет. Далия, Френчи и Чирига по праву считались кем-то вроде пионеров-первопроходцев: они обосновались здесь в Незапамятные времена, когда по Улице просто Гоняли овец из одного конца Будайина в другой, наш квартал еще не отгородили от остального города стеной и не облагодетельствовали собственным кладбищем.

Когда Ясмин кончила очаровывать посетителей, раздались аплодисменты.

Коробка для чаевых моментально наполнилась; покончив с этим, она поспешила к своей ослабевшей от страсти жертве, пока его не перехватила другая шлюха.

Пролетая мимо, Ясмин любовно ущипнула меня за зад.

Целых полчаса я вынужден был покорно смотреть, как она льстиво смеется, болтает и обжимает косоглазого ублюдка, сына желтомордой собаки… Наконец его бумажник постигла скоропостижная смерть от истощения; охотница и жертва казались одинаково грустными, обнаружив это. Романтическая любовь испарилась так же быстро, как и вспыхнула. Они очень трогательно попрощались, поклялись никогда не забывать сегодняшний вечер, который вечно будет сиять путеводной звездой в их памяти… Каждый раз, когда одна из этих вонючих жаб жмется к Ясмин, – да и к другим девочкам тоже, – перед глазами встают картинки из моего детства: десятки безликих мужчин, тянущих лапы к матери… Господи, с тех пор прошло черт знает сколько лет, но память почему-то безошибочно подсовывает это, и именно тогда, когда ее не просят! Я наблюдал за тем, что проделывала Ясмин, твердил себе, что это просто работа; но все равно возникало дурацкое чувство гадливости и обиды, словно меня предали. В такие моменты хочется схватить стул и начать крушить все вокруг.

Она пристроилась рядом со мной, вся взмыленная, словно пробежала не меньше километра, и выдохнула:

– Я боялась, что проклятый сын шлюхи никогда не уйдет!

– Все дело в твоем неотразимом обаянии, – сказал я кислым тоном, – в разных возбуждающих воображение словах. И еще в паршивом пиве Френчи.

– Ага, – неуверенно подтвердила Ясмин, озадаченная моим раздраженным тоном. – Это точно.

– Мне с тобой надо поговорить.

Ясмин порывисто вздохнула и с тревогой посмотрела на меня. Потом быстро вытерла лицо чистым платком. Наверное, мои слова прозвучали слишком мрачно. Я рассказал обо всем, что случилось за прошедший вечер: о второй встрече с Папой, о решениях, к которым мы в итоге пришли (точнее, он пришел); о том, как мне не удалось произвести должное впечатление на Оккинга. Когда я закончил рассказ, вокруг царило ошеломленное молчание.

– И ты это сделаешь? – наконец спросил Френчи. Я не заметил, когда он успел вернуться и подслушать наш разговор. Что ж, заведение принадлежало ему, а кто знает все укромные местечки в доме лучше хозяина?

– Ты все-таки вставишь себе розетку? – ахнула Ясмин. Похоже, она возбудилась при мысли об этом. Сексуально возбудилась.

– Ты что, рехнулся, Марид? – сказала Далия. Она была одной из немногих настоящих консерваторов, обитающих в нашем квартале. – Подумай только, во что эта штука превращает людей!

– А во что она превращает людей?! – вскричала, разъярившись, Ясмин, постукивая по своему модику.

– Ой, извини-извини… – Далия торопливо отошла к самому дальнему концу стойки и стала энергично тереть ее тряпкой, делая вид, что ликвидирует несуществующую лужицу пролитого пива.

– Представь себе, какие штуки мы сможем проделывать, – мечтательно произнесла Ясмин.

– Значит, Для тебя я недостаточно хорош сам по себе… – Я был слегка задет. Ясмин опешила:

– Что ты, Марид, ты не так понял… Я просто хотела сказать…

– Ну ладно, это твои проблемы, – заключил Френчи. – Не мое дело. Пойду подсчитаю, сколько заработал за сегодняшнюю ночь. – Он исчез за ветхим занавесом золотистого цвета, скрывавшим за собой гримерную и его "кабинет".

– Ясмин, ведь это – на всю жизнь! – сказал я. – Обратной дороги нет. Каким меня сделают, таким я и останусь.

– Ты хоть раз слышал, чтобы я пожалела, что вставила розетку? – спросила Ясмин.

– Нет, – вынужден был признать я. В первую очередь, меня угнетало сознание необратимости того, что произойдет.

– Ни разу в жизни не пожалела об этом, и ни один из тех, кого я знаю, тоже… Я нервно облизнул губы.

– Ты просто не понимаешь… – начал я и остановился. Нет, не могу выразить свои чувства; даже самый близкий человек не понимает меня.

– Ты просто трусишь, – объявила Ясмин.

– Ага. – Что ж, неплохое начало.

– Полу-Хадж спокойно живет с розеткой, а куда ему до тебя, Марид!

– И что это ему дало? Возможность забрызгать всех нас кровью Сонни? Мне не нужна помощь модика, чтобы превратиться в психа. Это я могу и сам, если захочу.

Неожиданно в ее глазах появился загадочный блеск – как у одного из бродячих пророков, охваченного очередным приступом озарения. Я понял, что мою Ясмин снова посетила гениальная идея насчет таинственных изгибов судьбы, предопределения и так далее… Плохой признак!

– Ах ты, Аллах с Непорочной Девой в комнатке мотеля! – выдохнула она. По-моему, это богохульство было любимым ругательством ее отца. – Все идет так, как предсказывалось в гексограммах!

– В гексограммах, – ошеломленно повторил я. В тот раз я выбросил всю китайскую белиберду из головы еще до того, как моя подружка закончила объяснять нюансы своего гадания.

– Помнишь фразу о том, что не надо бояться пересечь великую воду?

– Ага. Что еще за "великая вода", Ясмин?

– Это означает какую-то коренную перемену в твоей жизни. Модификацию мозга, например. Понял теперь?

– М-да… И еще там говорилось о встрече с великим человеком. Так оно и случилось. Дважды.

– Да, и насчет того, что надо подождать три дня до начала, и три – до завершения дела.

Я быстро прикинул: завтра пятница. До понедельника, когда все произойдет, оставалось три дня.

– Вот черт! – пробормотал я изумленно.

– И еще там сказано, что тебе никто не будет верить, и что надо сохранять твердость при тяжелых испытаниях, и что ты служишь не царям и принцам, а высшим целям. Вот какой он, мой Марид. – Она гордо чмокнула меня. Мне стало плохо…

Теперь уж никак не отвертеться от предстоящей операции, разве что сбежать в какую-нибудь другую страну и там начать новую жизнь: пасти баранов, поддерживать свое существование горсткой фиг через день, в общем, радоваться, что дожил до утра, как любой другой феллах.

– Да, я герой, Ясмин, – произнес я вздохнув, – а у нас, героев, часто бывают всякие тайные дела. Так что извини, мне надо идти. – Я поцеловал ее три-четыре раза, сжал ее правую силиконовую грудь (на счастье) и поднялся. Проходя мимо Индихар, похлопал ее по попке; она повернула голову и ласково улыбнулась.

Потом пожелал доброй ночи Далии, сделал вид, что в упор не вижу паскуду Бланку, и вышел наружу.

Направился вниз по Улице к "Серебряной ладони", просто посмотреть, что там делается. Махмуд и Жак сидели за столиком, пили кофе и поедали хлеб с хуммусом.

Полу-Хадж отсутствовал; наверное сейчас сражается с толпой ненавистных ему гетеросеков (все – гигантские здоровенные каменщики), просто чтобы поддержать форму… Я подсел к друзьям.

– Да будут дни твои, и так далее, и тому подобное, – пробурчал Махмуд. Его никогда не заботило соблюдение всяких формальностей.

– И тебе того же, – отозвался я.

– Слышал, ты собираешься приобрести розетку, – важно сказал Жак. – Весьма серьезный шаг с твоей стороны. Надеюсь, предварительно ты взвесил все "за" и "против"?

Я был слегка изумлен:

– Как быстро у нас разносятся сплетни, а, Жак? Махмуд поднял брови.

– На то они и сплетни, – уронил он флегматично и набил полный рот хуммусом с хлебом.

– Разреши угостить тебя кофе, – любезно предложил Жак.

– Хвала Аллаху, – ответил я, – честно говоря, предпочел бы что-нибудь покрепче.

– Что ж, как хочешь, тогда угощайся сам. – Жак повернулся к Махмуду. Ведь у Марида денег сейчас больше, чем у нас двоих вместе взятых. Он стал доверенным человеком Папы.

Вот эта сплетня мне очень не понравилась… Я подошел к бару и заказал свою обычную смесь. Хейди, сегодня работавшая за стойкой, скорчила гримаску, но промолчала. Эта девушка выглядела просто конфеткой – да нет, если серьезно, она самая красивая из всех фем, которых я когда-либо видел. Ее наряды (она всегда подбирает платья тщательно, со вкусом) сидят на ней так, что многим обрезкам и первам, потратившим массу денег на покупку наилучших искусственных форм, оставалось лишь умереть от черной зависти. У Хейди потрясающие голубые глаза и золотистая челочка до бровей. Бог знает почему, но я не могу равнодушно видеть молодую женщину с челкой. Подозреваю, что во мне скрывается мужененавистник; если когда-нибудь займусь самоанализом, наверняка обнаружу у себя все недостатки, приписываемые мужчинам. Мне всегда хотелось сойтись с Хейди поближе, но, увы, я был не в ее вкусе. Может быть, удастся найти модик личности, которая ей по душе, и, когда мне вставят розетку, кто знает…

Я все еще дожидался своей выпивки, когда неподалеку, возле собравшихся в кучу корейских туристов, которые очень скоро обнаружат, что попали в неподходящее место, раздался знакомый до боли голос: "Мартини, сухое. Довоенный "Вольфшмидт". Не забудьте лимонную корочку, милая".

Так, так… Легок на помине. Я дождался своего заказа, заплатил Хейди и повертел стакан в руке. Барменша принесла сдачу, и я подарил ей целый киам.

Благодарная Хейди затеяла какой-то вежливый разговор, но я довольно грубо прервал ее: сейчас меня больше всего волновал мистер "Мартини-лимонная корочка".

Взяв стакан, я отошел от стойки, чтобы как следует рассмотреть Джеймса Бонда. Он в точности соответствовал описаниям из книг Яна Флеминга; таким он запомнился мне по эпизоду в Чиригином баре. Черные волосы с пробором, длинная прядь почти закрывает правый глаз, по правой щеке вьется полоска шрама. Черные прямые брови, довольно длинный прямой нос, коротковатая верхняя губа. Ничем не примечательный рот, но каким-то образом он придавал лицу выражение холодной жестокости. Стоящий рядом человек производил впечатление безжалостного, неумолимого, в общем, опасного субъекта. Что ж, он наверняка заплатил хирургам целое состояние за то, чтобы производить именно такое впечатление. Бонд поймал мой взгляд и улыбнулся. Возле глаз знаменитого стального цвета появились тонкие морщинки. Интересно, помнит он нашу предыдущую встречу? Я чувствовал, что за мной внимательно наблюдают… На нем была простая хлопчатобумажная рубашка; брюки, без сомнения, английского производства, предназначены для тропиков. На ногах – черные кожаные сандалии, тоже подходящие для нашего климата. Он расплатился за мартини и направился ко мне, протянув руку.

– Приятно снова встретить тебя, старина, – произнес Бонд.

Я обменялся с ним рукопожатием.

– Не помню, чтобы когда-нибудь имел честь познакомиться с уважаемым господином, – сказал я по-арабски.

Бонд ответил на безупречном французском:

– Другой бар, иные обстоятельства… Особого значения все это не имело. В конце концов, инцидент завершился удовлетворительно. – Да, вполне удовлетворительно – с его точки зрения. Мертвый русский сейчас свою точку зрения высказать не мог.

– С вашего разрешения, меня ждут друзья, – произнес я извиняющимся тоном.

Бонд чуть приподнял уголок рта в своей знаменитой циничной усмешке. Он ответил мне на великолепном арабском, причем на распространенном здесь диалекте, процитировав нашу поговорку:

– "То, что умерло, навеки ушло", – и пожал плечами.

Я не очень понял, что хотел сказать Бонд: то ли нечто вроде "что было, то прошло, забудем об этом", то ли советовал, для моего же блага, забыть обо всех недавних убийствах. Потом вспомнил, что передо мной не настоящий Бонд, а человек, нацепивший модик, скорее всего, с приставкой – училкой арабского языка. Вернулся к столику, где по-прежнему сидели Махмуд и Жак, и выбрал место так, чтобы просматривался весь бар, особенно выход. Тем временем Бонд успел выпить свое мартини и собирался покинуть "Серебряную ладонь". Я неуверенно огляделся. Что делать? Сумею ли с ним справиться сейчас, без помощи модика и училок? К тому же я невооружен. Стоит ли вообще переходить к активным действиям без всякой подготовки? Однако Фридландер-Бей наверняка сочтет, что я упустил возможность нанести удар по противнику, а это значит, не предотвратил чью-то гибель, возможно, гибель близкого мне человека…

Я решил проследить за Бондом; оставил нетронутым свой стакан, ничего не объяснил друзьям, просто поднялся и вышел вслед за "агентом" из бара. Успел вовремя: Бонд как раз поворачивал в один из наших темных переулков. Я осторожно пересек улицу и заглянул за угол дома. Увы, моя осторожность оказалась явно недостаточной, потому что Бонд как сквозь землю провалился. Деваться ему было некуда; оставалось одно: "суперагент" зашел в один из низеньких белых домиков с плоскими крышами, выстроившихся по обе стороны переулка. По крайней мере, хоть что-то удалось выяснить… Немного разочарованный, я повернулся, чтобы возвратиться в бар, и вдруг затылок за левым ухом обожгла ослепительная вспышка боли. Я рухнул на колени. Сильная загорелая рука скомкала галабийю на груди и заставила меня вновь подняться. Бормоча проклятья, я занес кулак; нападавший рубанул ребром ладони по плечу, и моя рука бессильно повисла. Джеймс Бонд негромко рассмеялся:

– Каждый раз, когда в ваше невообразимо грязное, примитивное питейное заведение заходит прилично одетый европеец, кому-то из аборигенов обязательно приходит в голову, что можно спокойно подойти сзади и избавить джентльмена от бумажника. Что ж, дружок, иногда вы натыкаетесь на европейца, которого непросто застать врасплох.

Он хлестнул меня ладонью по лицу, – не очень сильно, – отшвырнул к стене.

Я прижался к холодному шершавому камню; Бонд уставился на меня, словно ожидал каких-то объяснений или извинений. Я решил, что он вправе рассчитывать по крайней мере на последнее.

– Сто тысяч извинений, эффенди, – пробормотал я. В одурманенной болью голове мелькнула мысль, что сегодня Бонд в отличной форме; трудно поверить, что тот же человек две недели назад безропотно позволил вывести себя из бара Чириги. А сейчас он дышит ровно и даже не испортил свою поганую стильную прическу! Наверняка существует какое-то объяснение подобной загадке. Наплевать.

Пусть Папа, Жак или хоть китайские гадальщики пытаются понять, что к чему; лично у меня сейчас слишком болит голова и в ушах звенит.

– Не морочь мне голову всякими "эффенди", – угрюмо произнес Бонд. – Это турецкая форма лести, а у меня свои счеты с турками. Кстати, внешне ты никак на них не похож. – Он подарил мне на прощанье хищную ухмылку и не оглядываясь прошел мимо. Бонд явно решил, что такой мешок дерьма, как я, не представляет опасности. Самое неприятное, что он был прав. Таковы печальные итоги моего второго столкновения с неизвестным, носящим имя героя романов Флеминга. Пока что каждый из нас заработал по одному очку из двух возможных; судя по всему, он многому научился со времени нашей первой встречи или, по какой-то известной лишь ему причине, нарочно позволил тогда запросто выкинуть себя из бара. Как профессионал он был выше меня на две головы.