Текст книги "1984. Справочник для живущих"

Джордж Оруэлл
1984
Справочник для живущих

Серия «Мудрые мысли на каждый день»

© В. Голышев, перевод на русский, 2022

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Автобиографическая заметка

Я родился в 1903 году в Матихари, в Бенгалии, вторым ребенком в англо-индийской семье. В 1917–1921 годах учился в Итоне, мне повезло – я получал стипендию, хотя занимался не очень усердно и мало чему научился. Думаю, что Итон не оказал решающего влияния на мою судьбу.

С 1922 по 1927 год я служил в индийской Имперской полиции в Бирме. Я ушел со службы отчасти из-за климата, разрушившего мое здоровье, отчасти из-за того, что уже тогда смутно ощущал писательское призвание. Но в бо́льшей степени из-за того, что я больше не мог служить империализму, грабительский характер которого отчетливо понял. Вернувшись в Европу, полтора года жил в Париже, писал романы и рассказы, которые никто не хотел издавать. Когда мои сбережения кончились, я несколько лет жил в отчаянной бедности, работая судомоем, репетитором и учителем бедной частной школы. Около года я был помощником продавца в лондонском книжном магазине – работа, интересная сама по себе, но вынуждающая меня жить в Лондоне, чего я терпеть не могу. Но с 1935 года я получил возможность жить на гонорары; в конце этого года я поселился в деревне и открыл небольшой магазинчик. Он почти не приносил дохода, но дал мне торговый опыт, который может пригодиться, если я захочу опять предпринять что-либо в этом направлении. Летом 1936 года я женился; в конце этого же года уехал в Испанию, чтобы принять участие в гражданской войне; моя жена вскоре отправилась за мной. Четыре месяца я провел на Арагонском фронте в составе ополчения Рабочей партии марксистского единства и был тяжело ранен, к счастью без серьезных последствий. С этого времени, откровенно говоря, я не делал ничего, только писал книги и выращивал цыплят и овощи.

То, что я видел в Испании и позже во внутренней жизни левых политических партий, отвратило меня от политики. Я был одно время членом Независимой лейбористской партии, но вышел из нее в начале этой войны, поскольку пришел к выводу, что ее позиция абсурдна и только помогает Гитлеру. Я сочувствую «левым», но убежден, что писатель может сохранить честность, только будучи свободен от партийных лозунгов.

Писатели, которыми я восхищаюсь: Шекспир, Свифт, Филдинг, Диккенс, Чарльз Рид, Сэмюэль Батлер, Золя, Флобер; из современников – Джеймс Джойс, Т.С. Элиот и Д. Лоуренс. Но я думаю, что наибольшее влияние из современников на меня оказал Сомерсет Моэм. Его искусством прямого, без ненужных излишеств, повествования я восхищаюсь. Кроме писательства, я люблю заниматься огородом. Мне нравится английская кухня и английское пиво, французские красные вина, испанские белые вина, индийский чай, крепкий табак, камины, свечи и уютные кресла. Я не люблю большие города, шум, автомобили, радио, консервы, центральное отопление и современную мебель. Вкусы моей жены почти полностью совпадают с моими. У меня неважное здоровье, но оно никогда не мешало мне делать то, что хочу, в идущей сейчас войне. Я должен добавить, что, хотя все здесь написанное – правда, Джордж Оруэлл – не мое настоящее имя[1]1
  Настоящее имя писателя – Эрик Артур Блэр. В Париже писал под псевдонимом Бертон. Также подписывал свои произведения как Эрик А. Блэйр. Однажды предложил своему литературному агенту Чарлзу Муру четыре псевдонима на выбор: Бертон, Кеннет Миллз, Джордж Оруэлл, Чарлз Левис с припиской: «Я бы предпочел – Джордж Оруэлл». Этот вариант предпочел и издатель Виктор Голанц.


[Закрыть].

Сейчас я не работаю над романом преимущественно из-за обстоятельств, связанных с войной. Но я обдумываю большой роман в трех частях, который будет называться либо «Лев и Единорог», либо «Живые и мертвые», и я надеюсь закончить первую часть, видимо, в 1941 году.

От редактора

В письме своему издателю Фреду Уорбургу от 22 октября 1948 года Джордж Оруэлл сообщил, что идея нового романе возникла у него в 1943 году, как органичное продолжение темы «преданной революции», описанной в «Скотном дворе». Предварительные названия романа были «Последний человек в Европе» и «Живые и мёртвые»

В романе отчетливо видны параллели или даже заимствования из творчества предшественников Оруэлла – прежде всего романа-антиутопии Евгения Замятина «Мы» (Благодетель – Старший Брат; единое государство – Океания; операция по удалению из мозга центра фантазии – промывка мозгов).

В письме Глебу Струве от 17 февраля 1944 года Оруэлл писал: «Вы меня заинтересовали романом „Мы“, о котором я раньше не слышал. Такого рода книги меня очень интересуют, и я даже делаю наброски для подобной книги, которую раньше или позже напишу».

Черновой вариант романа был закончен в октябре 1947 года, однако работа была прервана из-за обострения туберкулёза. Выйдя из клиники, Оруэлл 28 июля 1948 года приехал на остров Джура для окончания романа.

Впервые роман был опубликован 8 июня 1949 года и вызвал восторг критики и восхищение коллег. В 1956 и 1984 годах по роману были сняты одноименные фильмы. К 1989 году роман был переведен более чем на 65 языков.

Старший брат смотрит на тебя

Действовал режим экономии – готовились к Неделе ненависти.

Во сне и наяву, на работе и за едой, на улице и дома, в ванной, в постели – нет спасения. Нет ничего твоего, кроме нескольких кубических сантиметров в черепе.

Никто не знал, наблюдают за ним в данную минуту или нет. Не исключено, что следили за каждым – и круглые сутки.

Даже пустая, книга компрометировала владельца.

Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь тридцать секунд – и притворяться тебе уже не надо. Словно от электрического разряда, нападали на все собрание гнусные корчи страха и мстительности, исступленное желание убивать, терзать, крушить лица молотом: люди гримасничали и вопили, превращались в сумасшедших.

Такое нередко происходило в те мгновения, когда чувства достигали особенного накала. Отчасти это был гимн величию и мудрости Старшего Брата, но в большей степени самогипноз – люди топили свой разум в ритмическом шуме.

Коснуться пером бумаги – бесповоротный шаг.

Абсолютное преступление, содержащее в себе все остальные. Мыслепреступление – вот как оно называлось.

С будущим как общаться? Это по самой сути невозможно. Либо завтра будет похоже на сегодня и тогда не станет его слушать, либо оно будет другим и чьи-то невзгоды ничего ему не скажут.

Вслед за кровавым описанием разгрома евразийской армии с умопомрачительными цифрами убитых и взятых в плен последовало объявление о том, что с будущей недели норма отпуска шоколада сокращается с тридцати граммов до двадцати.

То, что истинно сейчас, истинно от века и на веки вечные. Все очень просто. Нужна всего-навсего непрерывная цепь побед над собственной памятью. Это называется «покорение действительности»; на новоязе – «двоемыслие».

Если все принимают ложь, навязанную партией, если во всех документах одна и та же песня, тогда эта ложь поселяется в истории и становится правдой.

Нынешний враг всегда воплощал в себе абсолютное зло, а значит, ни в прошлом, ни в будущем соглашение с ним немыслимо.

Мы встретимся там, где нет темноты.

Последствия любого поступка содержатся в самом поступке.

Ум его забрел в лабиринты двоемыслия. Зная, не знать; верить в свою правдивость, излагая обдуманную ложь; придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих; логикой убивать логику; отвергать мораль, провозглашая ее; полагать, что демократия невозможна и что партия – блюститель демократии; забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и, главное, применять этот процесс к самому процессу – вот в чем самая тонкость: сознательно преодолевать сознание и при этом не сознавать, что занимаешься самогипнозом. И даже слова «двоемыслие» не поймешь, не прибегнув к двоемыслию.

Мыслепреступление не влечет за собой смерть: мыслепреступление ЕСТЬ смерть.

Конец уже содержится в начале.

Если партия может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его никогда не было, – это пострашнее, чем пытка или смерть.

Когда изобрели печать, стало легче управлять общественным мнением; радио и кино позволили шагнуть в этом направлении еще дальше. А с развитием телевизионной техники, когда стало возможно вести прием и передачу одним аппаратом, частной жизни пришел конец.

Впрочем, иногда можно поймать и явную ложь. Неправда, например, что партия изобрела самолет, как утверждают книги по партийной истории. Самолеты он помнил с самого раннего детства. Но доказать ничего нельзя. Никаких свидетельств не бывает. Лишь один раз в жизни держал он в руках неопровержимое документальное доказательство подделки исторического факта. Да и то…

Ежедневно и чуть ли не ежеминутно прошлое подгонялось под настоящее.

Лучшие книги говорят тебе то, что ты уже сам знаешь.

Историю, как старый пергамент, выскабливали начисто и писали заново – столько раз, сколько нужно. И не было никакого способа доказать потом подделку.

Кто контролирует прошлое – контролирует будущее, кто контролирует настоящее – контролирует прошлое.

Правоверный не мыслит – не нуждается в мышлении. Правоверность – состояние бессознательное.

Может быть, человек не так нуждается в любви, как в понимании.

Люди – бесконечно податливый материал.

Задача новояза – сузить горизонты мысли. В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов.

И даже когда ты не парализован страхом и не кричишь от боли, жизнь – это ежеминутная борьба с голодом или холодом, с бессонницей, изжогой и зубной болью.

А в общем, думал он, перекраивая арифметику министерства изобилия, это даже не подлог. Просто замена одного вздора другим. Материал твой по большей части вообще не имеет отношения к действительному миру – даже такого, какое содержит в себе откровенная ложь. Статистика в первоначальном виде – такая же фантазия, как и в исправленном. Чаще всего требуется, чтобы ты высасывал ее из пальца.

Где-то, непонятно где, анонимно, существовал руководящий мозг, чертивший политическую линию, в соответствии с которой одну часть прошлого надо было сохранить, другую фальсифицировать, а третью уничтожить без остатка.

С каждым годом все меньше и меньше слов, все у́же и у́же границы мысли.

Вся литература прошлого будет уничтожена. Чосер, Шекспир, Мильтон, Байрон останутся только в новоязовском варианте, превращенные не просто в нечто иное, а в собственную противоположность.

Телекран все извергал сказочную статистику. По сравнению с прошлым годом стало больше еды, больше одежды, больше домов, больше мебели, больше кастрюль, больше топлива, больше кораблей, больше вертолетов, больше книг, больше новорожденных – всего больше, кроме болезней, преступлений и сумасшествия. С каждым годом, с каждой минутой все и вся стремительно поднималось к новым и новым высотам.

Неположенное выражение лица (например, недоверчивое, когда объявляют о победе) – уже наказуемое преступление. На новоязе даже есть слово для него: лицепреступление.

Твой злейший враг – это твоя нервная система. В любую минуту внутреннее напряжение может отразиться на твоей наружности.

Партия стремилась не просто помешать тому, чтобы между мужчинами и женщинами возникали узы, которые не всегда поддаются ее воздействию. Ее подлинной необъявленной целью было лишить половой акт удовольствия. Главным врагом была не столько любовь, сколько эротика – и в браке и вне его.

У брака признавали только одну цель: производить детей для службы государству. Половое сношение следовало рассматривать как маленькую противную процедуру, вроде клизмы. Это тоже никогда не объявляли прямо, но исподволь вколачивали в каждого партийца с детства.

Но самая ужасная опасность из всех – разговаривать во сне. От этого ты вообще не можешь предохраниться.

Привычка не показывать своих чувств въелась настолько, что стала инстинктом.

Партия стремилась убить половой инстинкт, а раз убить нельзя, то хотя бы извратить и запачкать.

Мысли в ее голове все до единой состояли из лозунгов, и не было на свете такой ахинеи, которой бы она не склевала с руки у партии.

Пролам, если бы только они могли осознать свою силу, заговоры ни к чему. Им достаточно встать и встряхнуться – как лошадь стряхивает мух. Стоит им захотеть, и завтра утром они разнесут партию в щепки.

Все партийные женщины одинаковы. Целомудрие вколочено в них так же крепко, как преданность партии.

Управлять пролами несложно. Считается нежелательным, чтобы пролы испытывали большой интерес к политике. От них требуется лишь примитивный патриотизм – чтобы взывать к нему, когда идет речь об удлинении рабочего дня или о сокращении пайков.

Самое характерное в нынешней жизни – не жестокость ее и не шаткость, а просто убожество, тусклость, апатия. Оглянешься вокруг – и не увидишь ничего похожего ни на ложь, льющуюся из телекранов, ни на те идеалы, к которым стремится партия.

Партийный идеал – это нечто исполинское, грозное, сверкающее: мир стали и бетона, чудовищных машин и жуткого оружия, страна воинов и фанатиков, которые шагают в едином строю, думают одну мысль, кричат один лозунг, неустанно трудятся, сражаются, торжествуют, карают – триста миллионов человек – и все на одно лицо. В жизни же – города-трущобы, где снуют несытые люди в худых башмаках, ветхие дома девятнадцатого века, где всегда пахнет капустой и нужником.

Я понимаю КАК; не понимаю ЗАЧЕМ.

Удачный половой акт – уже восстание. Страсть – мыслепреступление.

Пролы и животные свободны.

Они никогда не взбунтуются, пока не станут сознательными, а сознательными не станут, пока не взбунтуются.

День и ночь телекраны хлещут тебя по ушам статистикой, доказывают, что у людей сегодня больше еды, больше одежды, лучше дома, веселее развлечения, что они живут дольше, работают меньше и сами стали крупнее, здоровее, сильнее, счастливее, умнее, просвещеннее, чем пятьдесят лет назад. Ни слова тут нельзя доказать и нельзя опровергнуть.

Все расплывается в тумане. Прошлое подчищено, подчистка забыта, ложь стала правдой.

Сиюминутные выгоды от подделки прошлого очевидны, но конечная ее цель – загадка.

Тем, кто раз побывал в руках у полиции мыслей, уже не было спасения. Они трупы – и только ждут, когда их отправят на кладбище.

Прошлое не просто меняется, оно меняется непрерывно.

Он задумался, как задумывался уже не раз, а не сумасшедший ли он сам. Может быть, сумасшедший тот, кто в меньшинстве, в единственном числе. Когда-то безумием было думать, что Земля вращается вокруг Солнца; сегодня – что прошлое неизменяемо. Возможно, он один придерживается этого убеждения, а раз один, значит – сумасшедший. Но мысль, что он сумасшедший, не очень его тревожила: ужасно, если он вдобавок ошибается.

В конце концов партия объявит, что дважды два – пять, и придется в это верить. Рано или поздно она издаст такой указ, к этому неизбежно ведет логика ее власти. Ее философия молчаливо отрицает не только верность твоих восприятий, но и само существование внешнего мира.

Ересь из ересей – здравый смысл.

Ужасно не то, что тебя убьют за противоположное мнение, а то, что они, может быть, правы. В самом деле, откуда мы знаем, что дважды два – четыре? Или что существует сила тяжести? Или что прошлое нельзя изменить? Если и прошлое, и внешний мир существуют только в сознании, а сознанием можно управлять – тогда что?

Партия велела тебе не верить своим глазам и ушам. И это ее окончательный, самый важный приказ.

Приходят за тобой ночью, всегда ночью. Самое правильное – покончить с собой, пока тебя не взяли. Наверняка так поступали многие. Многие исчезновения на самом деле были самоубийствами. Но в стране, где ни огнестрельного оружия, ни надежного яда не достанешь, нужна отчаянная отвага, чтобы покончить с собой.

Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует.

Если хочешь сохранить секрет, надо скрывать его и от себя.

Через двадцать лет великий и простой вопрос «Лучше ли жилось до революции?» – окончательно станет неразрешимым. Да и сейчас он, в сущности, неразрешим: случайные свидетели старого мира не способны сравнить одну эпоху с другой. Они помнят множество бесполезных фактов: ссору с сотрудником, потерю и поиски велосипедного насоса, выражение лица давно умершей сестры, вихрь пыли ветреным утром семьдесят лет назад; но то, что важно, – вне их кругозора. Они подобны муравью, который видит мелкое и не видит большого. А когда память отказала и письменные свидетельства подделаны, тогда с утверждениями партии, что она улучшила людям жизнь, надо согласиться – ведь нет и никогда уже не будет исходных данных для проверки.

Разными дорогами ходить домой не запрещалось, но если узнает полиция мыслей, этого достаточно, чтобы тебя взяли на заметку.

Постепенно становясь сильнейшим из побуждений, страх ломает нравственный хребет человека и заставляет его глушить в себе все чувства, кроме самосохранения.

Семью отменить нельзя; напротив, любовь к детям, сохранившуюся почти в прежнем виде, поощряют. Детей же систематически настраивают против родителей, учат шпионить за ними и доносить об их отклонениях. По существу, семья стала придатком полиции мыслей. К каждому человеку круглые сутки приставлен осведомитель – его близкий.

Может быть, людям только тогда и есть о чем петь, когда они на грани голода.

Прошлое начиная со вчерашнего дня фактически отменено. Если оно где и уцелело, то только в материальных предметах, никак не привязанных к словам, – вроде этой стекляшки. Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. История остановилась. Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права.

Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь. Как еще разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу.

В критические минуты человек борется не с внешним врагом, а всегда с собственным телом.

Дело не только в том, что половой инстинкт творит свой собственный мир, который не подвластен партии, а значит, должен быть по возможности уничтожен. Еще важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она желательна, ибо ее можно преобразовать в военное неистовство и в поклонение вождю.

Когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать. Им это – поперек горла. Они хотят, чтобы энергия в тебе бурлила постоянно. Вся эта маршировка, крики, махание флагами – просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток ненависти и прочей гнусной ахинеи?

Их любовные объятия были боем, а завершение – победой. Это был удар по партии. Это был политический акт.

Никогда не возвращайся тем же путем, каким приехал.

Если соблюдаешь мелкие правила, можно нарушать большие.

Книги были одним из потребительских товаров, как повидло и шнурки для ботинок.

В некотором смысле мировоззрение партии успешнее всего прививалось людям, не способным его понять. Они соглашаются с самыми вопиющими искажениями действительности, ибо не понимают всего безобразия подмены и, мало интересуясь общественными событиями, не замечают, что происходит вокруг. Непонятливость спасает их от безумия. Они глотают все подряд, и то, что они глотают, не причиняет им вреда, не оставляет осадка, подобно тому как кукурузное зерно проходит непереваренным через кишечник птицы.

В новоязе есть слово «благомыслящий». Означает: правоверный от природы, не способный на дурную мысль.

Людям позапрошлого поколения это не показалось бы таким уж важным – они не пытались изменить историю. Они были связаны личными узами верности и не подвергали их сомнению. Важны были личные отношения, и совершенно беспомощный жест, объятье, слеза, слово, сказанное умирающему, были ценны сами по себе. Пролы в этом состоянии и остались. Они верны не партии, не стране, не идее, а друг другу. Пролы остались людьми. Они не зачерствели внутри. Они сохранили простейшие чувства, которым ему пришлось учиться сознательно.

Если действие безрезультатно, оно бессмысленно.

В этой игре, которую мы ведем, выиграть нельзя. Одни неудачи лучше других – вот и все.

Покуда человек остается человеком, смерть и жизнь – одно и то же.

Партия неуязвима. Партия будет всегда и всегда будет такой же.

Неизвестно, что творится в министерстве любви, но догадаться можно: пытки, наркотики, тонкие приборы, которые регистрируют твои нервные реакции, изматывание бессонницей, одиночеством и непрерывными допросами. Факты, во всяком случае, утаить невозможно. Их распутают на допросе, вытянут из тебя пыткой. Но если цель – не остаться живым, а остаться человеком, тогда какая, в конце концов, разница? Чувств твоих они изменить не могут; если на то пошло, ты сам не можешь их изменить, даже если захочешь. Они могут выяснить до мельчайших подробностей все, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, остается неприступной.

До чего легко представляться идейным, не имея даже понятия о самих идеях.

Ужасную штуку сделала партия: убедила тебя, что сами по себе чувство, порыв ничего не значат, и в то же время отняла у тебя всякую власть над миром материальным. Как только ты попал к ней в лапы, что ты чувствуешь и чего не чувствуешь, что ты делаешь и чего не делаешь – все равно. Что бы ни произошло, ты исчезнешь, ни о тебе, ни о твоих поступках никто никогда не услышит. Тебя выдернули из потока истории.

Признание не предательство. Что ты сказал или не сказал – не важно, важно только чувство. Если меня заставят разлюбить тебя – вот будет настоящее предательство.

Они могут следить за тобой день и ночь, но, если не потерял голову, ты можешь их перехитрить. При всей своей изощренности они так и не научились узнавать, что человек думает.

Когда любишь кого-то, ты его любишь, и, если ничего больше не можешь ему дать, ты все-таки даешь ему любовь.

Если ты чувствуешь, что оставаться человеком стоит – пусть это ничего не дает, – ты все равно их победил.

Ненависть продолжалась как ни в чем не бывало – только предмет стал другим.