Текст книги "Земля без людей"

Джордж Стюарт. Земля без людей

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БЕСКОНЕЧНЫЙ МИР

Если предположить, что мутационные изменения могут явиться причиной неожиданного рождения штамма смертоносных микроорганизмов… то «благодаря» скоростным средствам передвижения, которыми с таким наслаждением пользуется в наши дни человечество, вирус может быть занесен в самые удаленные уголки земли и стать причиной смерти миллионов и миллионов населяющих ее людей.

В.М.Стенлей. «Новое в химической технологии»

1

– «…а также под давлением чрезвычайных обстоятельств и сохраняя полномочия лишь в округе Колумбия, Правительство Соединенных Штатов Америки объявляет о временном приостановлении своей деятельности на территории страны. В соответствии с волей Президента, правительственные чиновники, равно как и представители Вооруженных Сил, поступают в распоряжение губернаторов Штатов либо иных продолжающих действовать институтов местной власти. Да поможет Бог народу Америки…» Вы прослушали экстренное сообщение, полученное из Комитета по чрезвычайным обстоятельствам территорий Залива. Сообщаем, что Центр медицинской помощи Западного Окленда прекратил свою деятельность. Оказание помощи, включая организацию захоронений в море, производит госпиталь Беркли. Вы слушали последние новости. Не меняйте настройку радиоприемников, оставайтесь с нами – единственной передающей радиостанцией в Северной Калифорнии. Насколько позволят обстоятельства, мы будем продолжать информировать вас о ходе развития событий.

Стоило ухватиться за выступ в скале и попробовать с усилием подтянуть вверх все тело, как послышался странный, будто встряхнули детской погремушкой, звук. Он сразу же ощутил резкую боль от впившихся в ладонь острых иголок. Инстинктивно отдергивая правую руку, выворачивая шею, обмирая сердцем, увидел кольца застывшей в угрожающей позе змеи. «Не очень большая», – успокаивал себя, когда вжимал губы в ладонь, туда, где у самого основания указательного пальца появилась и начала медленно расти капля его крови. «Не теряй времени, убивая змею!» – вспомнил он. Продолжая отсасывать кровь, он сполз с уступа. У подножия скалы валялся брошенный молоток. Лишь короткое мгновение он думал, что сейчас уйдет и оставит свое орудие лежать здесь. Поступить так означало поддаться панике, и тогда он наклонился, здоровой рукой поднял молоток и начал медленно спускаться вниз по каменистому склону. Человек не спешил. Он знал, что нельзя спешить. От резких движений начнет сильнее биться сердце, а значит, быстрее побежит, разнося яд по всему телу, отравленная кровь. Или от пережитого волнения, а может, от страха, но сердце его колотилось так сильно, что торопится он или нет, ровным счетом не имело никакого значения. У первых деревьев человек остановился, достал носовой платок и обвязал им запястье. А потом, с помощью отломанной ветки, свернул платок в нечто напоминающее жгут. Он снова тронулся в путь и с каждым новым шагом чувствовал, как возвращается утраченное самообладание, как ровнее и спокойнее начинает биться его сердце. Трезво оценивая происходящее, понял, что, пожалуй, не сильно боится. Он молод, он здоров, он хочет жить. Такой укус, даже если учесть, что здесь он совсем один и не может рассчитывать на серьезную медицинскую помощь, вряд ли мог привести к фатальному исходу. Теперь человек уже видел свою хижину. Рука онемела, и, перед тем как переступить порог, он, вспоминая прочитанное, ослабил жгут, подождал, пока кровь прилила к похолодевшим пальцам, и снова затянул платок.

Резким толчком распахнув дверь, он шагнул в полутемную прохладу, и тяжелый молоток вырвался из ослабевшей руки, с гулким стуком ударился об пол хижины; длинная ручка несколько раз качнулась и застыла в воздухе. Он выдвинул ящик стола; нашел средство первой помощи при змеиных укусах – это он должен был носить с собой, носить сегодня и всегда. Быстро пробежав глазами наставления инструкции, лезвием бритвы сделал аккуратный крестообразный надрез на месте красных точек, прижал к нему отсос и только тогда лег на служивший кроватью топчан и стал смотреть, как, отсасывая кровь, медленно надувается резиновая груша. Он не ощущал никаких признаков надвигающейся смерти. Более того, все случившееся продолжало казаться нелепой, ненужной тратой сил и времени. А ведь сколько раз предупреждали его не уходить одному в горы. «Даже без собаки!» – так обычно восклицали эти люди. А он всегда смеялся над ними. Бегающая то за скунсом, то за дикобразом собака – источник постоянного беспокойства, а он никогда не испытывал расположения к собакам… А теперь все эти люди будут говорить: «Мы же предупреждали тебя». Беспокойно ворочаясь на узкой койке, он понял, что, думая об этом, невольно начинает выстраивать защитную стену от упреков невидимого оппонента. «А может быть, – скажет он, – сама возможность бороться с трудностями и преодолевать опасности привлекает меня более всего». (Красивый ответ, на котором лежал отпечаток прикосновения к героическому.) Но если по-честному, то следовало ответить вот так: «Я люблю быть один, и порой мне просто необходимо отгородиться, уйти от проблем, которые, хочешь ты того или нет, возникают в общении с другими людьми».

Правда, был еще один, простой и, наверное, самый сильный аргумент в его защите. По крайней мере, в течение последнего года он уходил в горы по делу. Выпускник колледжа, он работал над рефератом «Экология Черного ручья», и в его планы входило исследование прошлого и настоящего этой местности с точки зрения совместного сосуществования человека с растительным и животным миром. Из этого вытекало, что он не мог ждать, когда найдется достойный компаньон. Да в любом случае, он никогда не находил и не видел опасности в этом добровольном уединении. Хотя на пять миль вокруг не проживало ни единой человеческой души, раньше не случалось и дня, чтобы он не видел случайного рыбака. Или в медленно поднимающейся по каменистой дороге машине, или просто бредущего по берегу стремительного ручья. Ну а если он вспомнил о рыбаках, то как давно встречал их в последний раз? На прошлой неделе не встречал точно. Тут он поймал себя на мысли, что не может вспомнить, видел ли вообще рыбаков за те две недели, что провел в своей горной хижине. Правда, однажды, поздним вечером, он слышал шум мотора проехавшей вверх по дороге машины. Тогда ему показалось странным, малообъяснимым, что кого-то нужда могла выгнать из дома и заставить тащиться в темноте по этой крутой дороге. Обычно приезжие на ночь разбивали лагерь на равнине и поднимались в горы, когда рассветало. Наверное, заядлый рыбак решил не пропустить утренний клев на любимом месте. Да, совершенно точно, за эти две недели он не обмолвился ни с кем и парой слов, и даже не мог вспомнить, что кто-то из людей попадался ему на глаза.

Пульсирующая боль в руке заставила вернуться к происходящему. Рука на глазах вспухала, и он, позволяя крови двигаться без препятствий, снова ослабил натяжение самодельного жгута. А когда вернулся к прерванным мыслям, ясно понял, что полностью потерял представление, чем живет оставленный внизу мир. У него не было радио. Первое, что пришло в голову, – это паника на бирже или еще один Перл-Харбор. Пожалуй, только это или нечто подобное могло заставить рыбаков отказаться от поездок в горы. В любом случае он не собирался ждать, что кто-то посторонний наткнется на него и поможет. Ему придется надеяться только на себя и собственные силы. Но и такие перспективы не рождали в душе волнения и страха. При самом худшем раскладе он будет лежать на этом топчане, в этой хижине, где на два-три дня хватит воды и пищи, а за это время опухоль спадет, и он доведет машину до дома Джонсонов – ближайшей в округе фермы. Как медленно тянулся этот день. Он ничего не ел и не испытывал чувства голода, но когда подошло время ужина, заставил себя встать, сварить на бензиновой плитке кофе и выпить несколько чашек. Теперь уже все тело горело и ломило от боли, но, несмотря на боль и выпитый кофе, он забылся тревожным сном.

Проснулся в легких сумерках, проснулся внезапно от стука входной двери. И почувствовал радость и облегчение от мысли, что его нашли и теперь не оставят без помощи. Двое мужчин в городской одежде стояли на пороге. Вполне приличные на вид люди стояли на пороге и, как ему показалось, с заметным страхом оглядывали его дом. «Я болен», – услышал он свой хриплый голос и в ту же секунду увидел, что испуг на их лицах сменяется выражением откровенного ужаса. Как по команде они развернулись и, даже не прикрыв за собой двери, бросились бежать. Вот он услышал шум мотора, который становился все глуше, неразличимей, пока совсем не пропал вместе с уходящей в горы машиной. Наверное впервые испытав приступ рвущего душу страха и растерянности, человек с усилием привстал, с кровати и прильнул к окну. Машина уже успела скрыться за крутым поворотом, и дорога была тиха и пустынна. Он ничего не понимал. Почему эти люди бросили его, исчезли, даже не предложив помощи? Он встал. Горы еще скрыты сумерками, но на востоке уже ширилась и росла светло-розовая полоса. Значит, наступает утро, и он дожил до рассвета. Правая рука распухла и пульсировала толчками боли. Но если не обращать внимания на эту боль, он не мог сказать, что чувствовал себя разбитым и больным.

Подогрев остатки вчерашнего кофе и сварив немного овсянки, снова лег на топчан, искренне надеясь, что совсем скоро почувствует себя настолько хорошо, что рискнет сесть в машину и спуститься к Джонсонам, если, конечно, за это время не появится тот, кто поможет ему и не так, как те – конечно же сумасшедшие, пустившиеся бежать от одного вида больного человека. Надежды не сбылись, потому что весьма скоро он почувствовал себя много хуже, так, словно болезнь повторилась, охватывая его с новой силой. К полудню он начал испытывать настоящий страх. Он метался на койке, когда боль и страх подсказали ему написать и оставить записку о том, что произошло. Конечно, должно пройти совсем немного времени, пока его найдут, да и родители, если в течение нескольких дней он не даст о себе знать, непременно будут звонить Джонсонам. Неуклюже зажимая карандаш пальцами левой руки, царапая бумагу, он выводил нелепые каракули, складывая их в слова. В конце записки написал просто – Иш. Слишком тяжелую работу пришлось бы выполнять, подписываясь полным именем – Ишервуд Уильямс, да и все знакомые просто звали его Иш.

В полдень, услышав шум моторов проехавших мимо машин, он испытал чувства потерпевшего кораблекрушение мореплавателя, с утлого плота глядящего, как проплывают на горизонте дымы далеких пароходов. Машины подъехали к хижине и, натужно ревя на крутом подъеме, проехали не останавливаясь мимо. Он звал их, но к тому времени ослаб настолько, что, без сомнения, его зов о помощи не мог быть услышан. Ведь с расстояния почти сто ярдов дорога, поднимаясь все выше и выше, уходила в горы. Но даже в таком состоянии, стоило начать спускаться сумеркам, он последними усилиями воли заставил себя встать и зажечь лампу. Он не хотел умирать в темноте. Полный тяжелых предчувствий, неуклюже горбясь, он смотрел на себя в маленькое зеркальце, из-за покатой крыши висящее слишком низко для его долговязой фигуры. Вытянутое лицо всегда было тонким, и, пожалуй, он бы не взял на себя смелость утверждать, что сейчас оно стало еще тоньше. Единственное, что отличало это лицо; от лица прежнего Иша – нездоровый румянец, проступавший даже сквозь плотный загар щек. Большие голубые глаза покраснели, слезились и, лихорадочно поблескивая, дико таращились на своего владельца. Светло-каштановые волосы – и в хорошие времена такие непокорные – теперь торчали в разные стороны, внося последний штрих в портрет больного и жалкого человека – почти мальчишки. Не испытывая особенного страха, хотя сейчас, как никогда раньше, отчетливо понимая, что стоит на пороге смерти, он вернулся на свою койку.

Совсем скоро жесточайший озноб охватил его тело. Внезапно, как и начался, озноб прошел, наверное, лишь для того, чтобы смениться горячечным полубредом. Сквозь красный, застилающий глаза туман он видел, как, ровным светом освещая стены его последнего убежища, продолжает гореть оставленная на столе керосиновая лампа. И еще он видел брошенный на пол молоток. Ручка все так же строго смотрит вверх, застыв в положении столь неустойчивого равновесия. Молоток незаслуженно занимал большую часть его сознания. Обрывки мыслей и восприятий складывались в мозгу, будто писал он завещание – старомодное завещание, в котором подробно описывалась каждая оставшаяся после него вещь. «Один молоток, называющийся ручник-отбойник, весом в четыре фунта; ручка с небольшими трещинами длиной в один фут; со следами воздействия сырости и атмосферных осадков, проявившихся в пятнах ржавчины, но все еще остающийся годным к работе». Иш был очень рад, когда в один из своих походов нашел этот молоток, ставший для него как бы связующей нитью с прошлым. Когда-то давно, сгибаясь в низком туннеле, шахтер выбивал таким молотком дошедший до упора бур. Работать одной рукой, молотком весом в четыре фунта, наверное, все, что мог позволить себе зажатый в каменном мешке человек. Вот почему такие молотки стали звать ручниками. Следуя своим лихорадочным мыслям, он думал, что стоит уделить описанию молотка пару страниц своего реферата. Часы, проведенные в темноте, разве совсем мало отличались от ужасов ночных кошмаров. Он кашлял, задыхался. Все его тело охватывал то мертвенный холод, то жар лихорадки. И еще, усилив мучения, розовая сыпь высыпала на коже. На рассвете он неожиданно забылся глубоким сном.

«Этого никогда не было» вовсе не означает, что «этого никогда не будет», так как в противном случае имеют право на существование утверждения: «моя нога не ломается, потому что я никогда не ломал ногу» либо: «я бессмертен, потому что никогда не умирал». Когда популяция насекомых, к примеру саранчи или кузнечиков, без видимых на то причин внезапно достигает непостижимых здравому уму пропорций, а потом также внезапно и совершенно жалким образом возвращается к своему первоначальному состоянию, мы обычно думаем и говорим: «Произошло нашествие насекомых». Количество живых организмов, стоящих на более высокой ступени развития, также подвержено значительным колебаниям. К ним относятся лемминги, постоянно проходящие свой временной цикл развития. Некоторое время вы просто не замечаете диких кроликов, пока они не размножаются в такой степени, что становятся настоящим стихийным бедствием. И вдруг, словно на них нападает мор, – все кролики исчезают. Зоологи склонны думать о существовании некоего биологического закона, а именно, что количество особей в роду есть величина переменная, подверженная колебаниям от высшей до низшей точек. Чем выше ступень развития живого организма, чем медленнее идет процесс его размножения, тем длительнее временной цикл достижения этих точек. На протяжении почти всего девятнадцатого века африканский буйвол был царем вельда. Если бы в те времена существовала статистика животного мира, она, без сомнения, подтвердила, как десятилетиями происходил постоянный рост численности этого могучего, с таким незначительным количеством естественных врагов зверя. К концу века вид этот достигает своей кульминационной точки и неожиданно падает жертвой страшной болезни – чумы крупного рогатого скота. Буйвол становится удивительной редкостью, а в некоторых районах вымирает полностью. За последние пятьдесят лет вид этот медленно, но все же увеличивается в своем поголовье. Что касается человека, то, пожалуй, у нас нет веских оснований предполагать, что его минует судьба остального животного мира. И если действительно существует биологический закон «приливов» и «отливов», то будущее человечества можно рисовать в несколько мрачных тонах. За десять тысяч лет, невзирая на войны, болезни и голод, численность человеческого рода росла, и, с каждым годом увеличивая темпы, росла неуклонно. С биологической точки зрения род этот слишком долгое время находился в чрезмерно благоприятных условиях существования и размножения.

Проснулся он поздним утром с ощущением неожиданной и приятной легкости. Он боялся, что будет чувствовать себя хуже, чем прежде, вышло же наоборот. Удушье более не мучило его, и рука не горела. Разглядывая ее, он понял, что опухоль спадает. Вчера, от свалившейся на него какой-то неведомой болезни, он был настолько плох, что забыл даже думать об укушенной руке. Сегодня и рука, и та, другая, болезнь уже не мучили его, словно столкнувшись в единоборстве друг с другом, истощили свои силы и оставили его тело. К полудню голова окончательно прояснилась, и он перестал ощущать особенную слабость. Наскоро поев, он решил, что сможет добраться до Джонсонов. Не утруждая себя сбором всех вещей, взял лишь фотоаппарат и драгоценные записные книжки. В последний момент, словно повинуясь приказу, поднял молоток, донес до машины и бросил рядом с сиденьем, под ноги. Ехал он медленно и осторожно, стараясь как можно реже прибегать к помощи правой руки. У Джонсонов его встретила тишина. Он затормозил у бензоколонки, выключил мотор, подождал, но никто не торопился наполнить его бак горючим. В происходящем не было ничего удивительного, потому что бензоколонке, как, впрочем, и многому другому, что находилось в этих горах, владельцы не уделяли чрезмерно много внимания. Он посигналил и стал ждать. Прошла минута, другая, и тогда он вышел из машины и поднялся по шатким скрипучим ступеням дома. Открыл двери и переступил порог комнаты, служившей чем-то вроде домашнего магазинчика, где проезжающие туристы могли купить сигареты и консервы. И здесь не было ни души. Пожалуй, это его уже удивило. Правда, он не знал, какой сейчас день. Такое с ним случалось всякий раз, когда он забирался в горы и жил сам по себе, не общаясь с внешним миром. Скорее всего, среда. Но с таким же успехом мог быть и вторник или даже четверг. Единственное, в чем он был уверен – сегодня не воскресенье. На воскресенье или даже на весь уик-энд Джонсоны вполне могли закрыть свою лавку и укатить в горы. Они были легки на подъем и не слишком верили расхожим истинам, что хорошая работа приносит радость. Но сейчас, когда туристский сезон был в самом разгаре и торговля шла на удивление бойко, они не могли с привычной легкостью пренебречь своими доходами и оставить лавку надолго. Но даже если уехали, то почему не заперли двери? Да… люди, живущие в горах, – это всегда загадка. Но что бы ни происходило, бензобак по-прежнему оставался полупустым. Насос, как и все вокруг, тоже оказался без замка, и Ишу ничего не оставалось, как самому залить бак десятью галлонами бензина, выписать чек и оставить его на конторке рядом с корявой запиской: «Никого не нашел. Взял 10 гал. Иш». Он завел машину, вырулил на дорогу и только тогда почувствовал легкое беспокойство. Джонсоны отправились на уик-энд, двери без замков, исчезли рыбаки, машина на ночной дороге, и самое тревожное – люди, которые спасаются бегством при виде другого человека, совершенно беспомощно лежащего на койке в одинокой горной хижине. Но день был тих и ясен, рука уже не донимала болью, а главное, он избавился от той странной болезни, если это была действительно новая болезнь, а не следствие змеиного укуса. Дорога безостановочно катилась вниз, плавно изгибалась вдоль берега стремительного ручья, забиралась в сосновые рощи, и прочь уходила его тревога. Когда же он добрался до электростанции, нелепые и тревожные мысли совсем оставили его. Корпуса электростанции выглядели, как и прежде. Он слышал гул работающих генераторов и видел вспененные потоки воды, стремительно вырывающиеся на свободу через шлюзы в основании плотины. Среди белого дня плотину заливал свет электрических ламп, и он подумал: «У них столько электроэнергии, что совсем нет необходимости ее экономить». Он было решил перейти плотину, добраться до машинного зала, встретить кого-нибудь и поделиться своими странными опасениями, которые понемногу стали вновь занимать его мысли, но покойный пейзаж и привычные звуки убеждали в обратном. Людей действительно не видно, но ведь электростанция работала – работала, как и всегда. Ничего удивительного в том, что он не видит людей. Все здесь настолько автоматизировано, что достаточно нескольких человек, которые, по всей видимости, сейчас находятся у пультов машинного зала. Уже отъезжая, он увидел, как из-за здания главного корпуса выскочила здоровенная колли. Бегая на противоположном берегу, она просто захлебывалась неистовым лаем. «Что за глупая собака! – подумал он. – Чего она так нервничает? Предупреждает, чтобы я не вздумал стянуть главную турбину? Людям свойственно переоценивать ум и сообразительность братьев своих меньших!» Дорога свернула, и скоро он уже не слышал звуков собачьего лая. То, что он видел собаку, стало еще одним подтверждением обыденности происходящего. Успокоенный, придерживая левой рукой руль, он безмятежно насвистывал. Через десять миль он подъедет к первому на своем пути городку – небольшому городку с названием Хатсонвиль.Рассмотрим пример крысы капитана Маклири. Этот весьма любопытный грызун населял остров Рождества – крохотный, вечнозеленый кусочек суши в двухстах милях к югу от острова Ява. В 1887 году наука получила первое описание данного вида, в котором отмечались значительный объем и прочность костей черепа, правильный размер высоко посаженных круглых глазных впадин и характерность заметно выступающих скуловых пластин. Описывая данный вид, натуралист отмечал, что грызуны населяли остров стаями, питались фруктами и молодыми побегами. Остров стал их маленьким миром – крысиным раем на Земле. А натуралист продолжал: «Кажется, они плодились без перерывов круглый год». Наверное, благодаря изумительному богатству тропической природы, даже при таких темпах размножения грызуны не испытывали голода, а значит, не вступали в борьбу за существование с себе подобными. Отдельные особи были чрезвычайно упитанны, с толстым слоем подкожного жира. В 1903-м на крысиное общество обрушилось ранее неведомое заболевание. Вследствие чрезвычайной плотности обитания, а также из-за тепличных условий развития в обществе, где отсутствовал естественный отбор, все без исключения крысы оказались подвержены заражению и вскоре начали вымирать тысячами. Несмотря на свое великое множество, несмотря на бесконечные запасы пищи, несмотря на чрезвычайно быстрое размножение, вид этот прекратил свое существование.

Машина одолела последний подъем, и отсюда до окраин Хатсонвиля оставалось не больше мили. Перевалив гряду, дорога медленно пошла под уклон, и в этот момент совершенно случайно, каким-то боковым зрением он увидел нечто, заставившее сжаться и внутренне похолодеть. Он резко нажал на тормоза. Вышел на дорогу и, еще не веря, что действительно мог увидеть такое, медленно пошел назад. Он не ошибся. Здесь, на обочине, на приметном месте лежало тело хорошо одетого мужчины. Лежало оно лицом вверх, и Иш видел муравьев, ползающих по этому лицу. С тех пор, как все случилось, прошел, наверное, день или два. Тогда почему он первый, увидевший этот труп? Иш не решился подойти ближе, он не стал и не мог долго смотреть на тело. Единственное, что он должен был сделать, – это добраться до города и как можно скорее найти коронера. Спотыкаясь, он заспешил к машине. Здесь, под ровный гул мотора – как странно, – но он все больше верил родившемуся где-то в глубине чувству, что увиденное находится выше полномочий коронера, и может случиться так, что нет уже в Хатсонвиле никакого коронера. Он никого не встретил у Джонсонов, он никого не видел на электростанции, на пустынной дороге не было ни одной машины. Единственное; что оставалось реальным, что связывало увиденный им мир с прошлой жизнью; – это электрические огни на плотине и мирный, покойный гул продолжающих свою работу генераторов. Но у первых домов города его прерывистое дыхание стало ровнее, и он даже позволил себе улыбнуться, потому что увидел копающуюся в пыли обыкновенную курицу, а рядом шесть маленьких желтых комочков. И еще он увидел, как с видимым безразличием переступает по дорожке белыми лапами черная кошка. Черно-белая кошка отправилась по своим делам, как могла отправиться в любой другой, ничем не примечательный июньский полдень. Марево дневного зноя накрыло пустынные улицы. «Вредные мексиканские привычки наших маленьких городков, – подумал он. – У всех сиеста». И вдруг он подумал, что успокаивает себя, словно тот, кто свистом думает вернуть себе утраченное самообладание и уверенность. Он выехал на главную улицу, аккуратно остановил машину у края тротуара и вышел. Совсем никого. Потрогал дверь бара, она была открыта, и тогда он вошел.

– Привет! – немного срывающимся голосом крикнул в пустоту. Никто не вышел к нему навстречу. Эхо и то поленилось произнести в ответ хотя бы слово. Двери банка, хотя до закрытия оставалось еще достаточно много времени, оказались запертыми, а он был уверен – и чем больше вспоминал, тем сильнее утверждался в мысли, что сегодня вторник или среда, или в крайнем случае четверг. «Кто же я такой на самом деле? – думал он. – Рип ван Винкль?» Но даже если и так, то, проспав двадцать лет, Рип ван Винкль вернулся в деревню, где были люди. Дверь скобяной лавки за зданием банка оказалась открытой. Он вошел и снова звал людей, и снова даже эхо не ответило ему. И у булочника он услышал лишь слабый шорох – это где-то в углу копошилась пугливая мышь. Все отправились смотреть бейсбол? Даже если так, хозяева обязательно закроют двери магазинов. Он вернулся к машине, устроился на сиденье и беспомощно огляделся. Может, он все еще лежит в своей хижине и бредит? Панический страх толкал его вырваться из мертвого города. Он уже был готов спасаться бегством, как мятущийся взгляд его застыл на машинах. Всего несколько машин стояло у края тротуаров – так они всегда стояли в обычный полдень, когда на смену деловой лихорадке приходит ленивая неторопливость. И он решил, что не может просто так взять и уехать, ведь он должен кому-то рассказать о своей находке. Он нажал на клаксон, и непристойный вопль, а может быть, пронзительный крик о помощи рванул застывший в полуденном зное покой улицы. Он просигналил дважды, немного подождал и снова дал два гудка. Снова и снова, дрожащими от поднимающегося прямо к горлу страха пальцами он жал и жал на черный диск клаксона. И еще оглядывался по сторонам, надеясь, что хоть кто-нибудь выйдет на порог своего дома или чья-то голова мелькнет в проеме окна. Пальцы его наконец замерли, и снова вокруг была тишина, только где-то рядом бестолково и громко кудахтала курица. «У бедняжки от страха начались преждевременные роды», – мелькнула глупая мысль. Раскормленная собака вывернула из-за угла и лениво затрусила к его машине. Без такой собаки не обходится ни одна главная улица маленького города. Он вышел, встал на пути собаки и свистнул.

– Ну что, дружок, не пропустил ни одной миски? – спросил он, и сразу теплый тошнотворный комок поднялся к горлу, когда представил, чем могла питаться эта собака. А она, не проявляя дружеских чувств, равнодушно обогнула его и, переваливаясь толстыми боками и держа дистанцию, затрусила вниз по улице. Он не стал подзывать собаку или пытаться подойти ближе. В конце концов, собаки не умеют разговаривать. «Можно изобразить из себя полицейского инспектора, войти в одну из этих лавок и обшарить все, что только можно», – подумал он. Но потом другая мысль, гораздо лучше прежней, пришла ему в голову. Совсем рядом, через дорогу, была маленькая бильярдная, в которой он частенько покупал газеты. Он пересек улицу, подергал запертую дверь, а когда заглянул в окно, увидел то, что хотел увидеть – газеты на вертикальной подставке.

Жмурясь от бьющего в глаза солнечного света, он смотрел в сумрак биллиардной и вдруг стал различать заголовки. Аршинные буквы газетных заголовков, как во времена Перл-Харбора. Он прочел их: «ОСТРЫЙ КРИЗИС». Какой кризис? С неожиданной для себя решимостью он широкими шагами вернулся к машине, нагнулся и крепко сжал пальцами ручку молотка. А через мгновение уже заносил свое тяжелое орудие над никчемной преградой двери. И вдруг что-то остановило его. Привычные запреты, мораль его цивилизованного общества, кажется, физически не пускали руку, не давали обрушиться вниз. Ты не должен делать этого! Ты не имеешь права врываться сюда подобным образом! Ты – который считает себя законопослушным гражданином! Он затравленно вскинул голову, уверенный, что сейчас увидит бегущих к нему полицейских. Но вид пустынной улицы вернул прежние желания, а страх пересилил условность запретен. «К черту, – решил он. – Если понадобится, я заплачу за эту дверь!» С неистовой яростью человека, сжигающего за собой мосты, прощающегося с цивилизацией, он вскинул молоток и что было силы опустил его четырехфунтовую голову на дверной замок. Во все стороны полетели щепки, дверь распахнулась, и он шагнул вперед. Первый удар он испытал, едва взяв газету в руки"Кроникл», насколько он помнил, всегда была толстенной – тридцать, двадцать страниц, никак не меньше. Эта же, всего с одним разворотом, больше походила на сельский еженедельник. Он посмотрел на число – среда прошлой недели. Заголовки сказали о главном. От Западного до Восточного побережий все Соединенные Штаты охвачены и потрясены обрушившейся на страну неизвестной науке, невиданной по силе, скорости распространения страшной болезни и росту смертности. Более похожие на догадки, чем на выводы статистики, подсчеты говорили, что от 25 до 35 процентов всего населения уже умерло. Перестали поступать сведения из Бостона, Атланты и Нового Орлеана, что наводило на размышления о прекращении деятельности их информационных служб. Пробегая прыгающие перед глазами строчки, он понял, что голова распухает от смеси фактов, домыслов и слухов, которые, как он ни старался, не мог выстроить в строгий логический порядок. Заболевание имело симптомы кори, но кори сверхъестественной силы, где все проявления и последствия многократно усиливались. Никто с достаточной уверенностью не брался утверждать, в какой части света болезнь зародилась, так как благодаря воздушным сообщениям почти одновременно распространилась на всех континентах, во всех центрах цивилизации, прорывая тщетные попытки карантинных барьеров. В одном из интервью выдающийся бактериолог утверждал, что вероятность подобной пандемии давно волновала думающих и заглядывающих в будущее эпидемиологов. Как примеры подобного рода приводились случаи из прошлого, не имевшие такого размаха и не унесшие столько жизней, – английская потница и Q-лихорадка. Что касается происхождения, ученый выдвинул три возможных версии. Человек мог заразиться от животного, от нового микроорганизма, возникшего в процессе мутации, или в результате случайной или даже преступной утечки нового бактериологического оружия, разрабатываемого в засекреченных военных лабораториях. Последняя версия приобрела самую большую популярность. С высокой степенью достоверности считалось, что заболевание переносится воздушным путем вместе с мельчайшими частицами пыли, но при этом было непонятно, почему полная изоляция от окружающей среды не приносит положительных результатов. В интервью, данном по линии трансатлантической связи, мудрец с Британских островов прокомментировал происходящее в своей обычной желчной манере: «За прошедшие несколько тысячелетий человечество изрядно поглупело. Лично я на его похоронах не пролью ни единой слезинки». В другой части света не менее желчный американский критик, наоборот, вспомнил о Боге. «Только Судьба сможет спасти нас. За нее я молюсь часами». Возможно благодаря страху, но порядок и закон в стране все-таки сохранялся. Правда, писали о воровстве и разбоях, первыми жертвами которых пали винные склады и магазины. Писали, что Луизвиль и Спокан объяты пламенем пожаров, которых некому тушить, из-за высокого уровня смертности в рядах пожарных команд. Такова сила привычки, но наверняка понимая, что это может быть их последним репортажем и последней газетой, джентльмены пера не отказали себе в удовольствии включить в описание катастрофы так уважаемые ими курьезы и забавные происшествия. В Омахе религиозный фанатик, бегая по улицам голый, возвещал конец света и раскрытие седьмой печати. В Сакраменто местная дурочка, решив, что звери в цирковом зверинце непременно умрут от голода, открыла клетки и в награду за сострадание была жестоко изувечена львицей. Некоторый научный интерес представляло сообщение управляющего зоопарком Сан-Диего, в котором говорилось, что, при прекрасном самочувствии остальных животных, умерли все человекообразные обезьяны и мартышки. И с каждой новой строкой, физически ощущая, как давит, пригибает его к земле собранный воедино весь страх этой планеты, чувствуя холодный, ошеломляющий ужас одиночества, Иш понимал, что слабеет. Но не в силах отбросить газету он продолжал читать – читать как зачарованный. Человеческая раса, цивилизация по крайней мере, прощалась с этим миром красиво. Многие, спасая свою жизнь, бежали из городов, но те, кто оставался, как описывали газеты недельной давности, не превратились в толпы обезумевших животных. Цивилизация отступала, но, отступая, смотрела в лицо своему врагу и не бросала на поле боя своих раненых. Врачи и сестры не покинули больничные палаты, и тысячи добровольцев были рядом с ними. Целые города и районы объявлялись госпитальными и карантинными зонами. Прекратилась всякая хозяйственная деятельность, но люди обеспечивались продовольствием из государственных запасов чрезвычайного времени. Чтобы не допустить всеобщего падения морали и облегчить участь еще живых, власти прикладывали все силы по скорейшей организации массовых захоронений…