Текст книги "День, когда мы были счастливы"

Глава 13
Адди

Виши, Франция

декабрь 1940 года

Адди меряет шагами тротуар перед ступеньками отеля «Дю Пар». Еще нет восьми часов утра, но он полон энергии, каждая клеточка его тела заряжена. Надо было поесть, понимает он, спасаясь от холода ходьбой. Похоже, это будет одна из самых холодных зим в истории Франции.

Из отеля выходит коротко стриженный светловолосый мужчина в костюме, и Адди на мгновение останавливается, вспоминая свежее фото Луиса Мартинса де Соуза Дантаса, которое видел в газете. Не он. Луис Мартинс де Соуза Дантас, бразильский посол во Франции, брюнет с крупными чертами лица. И более плотного телосложения. За прошедший месяц Адди выучил про него все, что мог. Судя по тому, что он выяснил, посол пользуется популярностью. Особенно его любят в Париже, где он является своеобразной знаменитостью в кругах светской и политической элиты. Соуза Дантас был переведен из Парижа в Виши после капитуляции Франции в июне – вместе с другими послами дружественных странам «оси» государств: Советского Союза, Италии, Японии, Венгрии, Румынии, Словакии. Его новый офис находится на бульваре Итез-Юни, но до Адди дошли слухи, что он ночует в отеле «Дю Пар» – и что он негласно, и незаконно, выдает евреям визы в Бразилию.

Адди смотрит на часы: почти восемь. Скоро откроется посольство. Он выдыхает сквозь сжатые губы, размышляя о последствиях, если его план не сработает. Что тогда? Как ни больно ему признавать, о возвращении в Польшу не может быть и речи. Франция в руках нацистов, невозможно не только получить транзитную визу, сама идея остаться на месте тоже кажется невозможной. В Европе, находящейся под контролем стран «оси», для него нет безопасного будущего.

Адди дважды подумал, прежде чем подать заявление на бразильскую визу, поскольку поговаривали, что бразильский квазифашистский диктатор Жетулиу Варгас симпатизирует нацистскому режиму. Но ему уже отказали в визах в Венесуэлу, Аргентину и, после двух дней ожидания в очереди, растянувшейся вокруг квартала американского посольства, в США. У него больше нет вариантов.

Конечно, бегство в Бразилию будет означать, что между Адди и его семьей ляжет целый океан, и эта мысль бесконечно мучает его. Уже тринадцать месяцев он ничего не слышал от мамы из Радома. Он часто задумывается, дошло ли до нее хоть одно из его писем, сочла бы она обидой или предательством его план покинуть Европу. «Нет. Конечно нет», – уверяет он себя. Мама хотела бы, чтобы он выбрался, пока может. К тому же, в Бразилии он будет не более недосягаем, чем в последние несколько месяцев во Франции. И все-таки уезжать, не будучи уверенным, что родные в безопасности, кажется неправильным, ведь они даже не знают про его план и как с ним связаться. Чтобы успокоить совесть, Адди напоминает себе, что, если ему удастся получить визу – и благодаря ей постоянный адрес, – он сможет направить всю свою энергию на поиски семьи, как только устроится где-нибудь в безопасности.

Если бы только добыть бразильскую визу было проще. Его первая попытка провалилась. Он десять часов прождал под ледяным дождем около посольства Бразилии вместе с десятками других отчаянно стремящихся заполучить разрешение отплыть в Рио, только чтобы одна из сотрудниц Соуза Дантаса извиняющимся тоном сообщила, что визы закончились. Адди вернулся в хостел и следующие несколько вечеров провел, лежа без сна и размышляя о том, каким образом убедить молодую женщину сделать исключение, но по ее глазам было видно, что ничто не заставит ее нарушить правила. Ему придется обратиться к ее начальству, к самому послу.

Адди репетирует свою просьбу, трогая лежащую в кармане бумагу – удостоверение от польского посольства в Тулузе, дающее ему разрешение эмигрировать в Бразилию, если Бразилия сочтет его достойным визы.

– Monsieur Souza Dantas, je m’appelle Addy Kurc, – повторяет он себе под нос, жалея, что не умеет говорить на родном для посла португальском. – Plaisir de vous rencontrer[48]48
  Мсье Соуза Дантас, меня зовут Адди Курц. Приятно познакомиться. (фр.)


[Закрыть]. Вы чрезвычайно занятой человек, но, если уделите мне минуту вашего времени, я бы хотел рассказать вам, почему в ваших интересах выдать мне визу в вашу прекрасную страну.

Слишком напористо? Нет, он должен быть напористым. Иначе зачем Соуза Дантас станет тратить на него свое время? Если он сумеет рассказать про свое образование, свой опыт работы в электротехнике, посол отнесется к нему серьезно. Бразилия – развивающаяся страна – им должны быть нужны инженеры.

Поправляя шарф между лацканами пальто, Адди замечает свое отражение в одном из окон отеля, его тревога моментально отступает, когда он видит себя глазами посла. Он выглядит строго, собранно, профессионально. Костюм был правильным решением. Адди подумывал надеть военную форму, которую берет с собой, куда бы ни пошел. С солидными тремя лычками старшего сержанта, до которого его повысили вскоре после прибытия в Коломбе-ле-Бель, форма часто приходится кстати. Иногда он надевает ее под гражданскую одежду, на случай если понадобится быстро переодеться. Но в костюме он больше похож на себя и чувствует себя более уверенно. Кроме того, если бы он надел форму, то рисковал бы нарваться на расспросы Соуза Дантаса о том, как и где он демобилизовался. А этого, строго говоря, не было.

Для Адди процесс увольнения из армии совершился быстро и нетрадиционно. Он ушел вскоре после того, как Франция капитулировала и Германия приказала распустить французскую армию, кроме некоторых частей. Те, кто остался, переходили под власть Германии. Он подождал бы официального документа о демобилизации, но узнал, что с вступлением в действие недавнего гитлеровского «Декрета о евреях» французских евреев лишали всех прав, тысячами арестовывали и депортировали. Поэтому Адди решил не ждать ареста, а позаимствовал печатную машинку и документы о демобилизации у друга в качестве образца и состряпал собственные – опасный ход, но он чувствовал, что времени в обрез. Слава Богу, до сих пор его документы работали. Никто особо их не разглядывал, ни командир его подразделения, ни сотрудник польского посольства в Тулузе, где он просил разрешения эмигрировать из Польши, ни водитель французского военного грузовика, на котором он добрался до Виши. И тем не менее он не собирался испытывать удачу с Соуза Дантасом.

Услышав шаги на ступеньках сверху, Адди вытягивается по стойке «смирно» и разворачивается. К нему приближается широкоплечий джентльмен с крупным лицом, и Адди сразу же понимает: это он. Соуза Дантас. Все в мужчине просто и скромно: отутюженные темно-синие брюки и шерстяное пальто, кожаный портфель, даже походка его собранная, деловитая. Сердце Адди начинает биться чаще. Он прочищает горло.

– Сеньор Соуза Дантас, – окликает он, приветствуя посла у подножия лестницы крепким рукопожатием и приказывая замолчать голосу в голове, который напоминает, что ему уже отказали в бразильской визе. Что его никто не примет. Что этот план просто обязан сработать; это его единственный вариант.

«Сохраняй спокойствие, – напоминает себе Адди. – Этот мужчина может быть самым важным человеком в твоей жизни в данный момент, но ты не должен выглядеть отчаявшимся. Просто будь собой».

Глава 14
Халина

Река Буг, граница между немецкой и советской частями Польши

январь 1941 года

Халина поднимает подол шерстяного пальто и тыкает палку в воду, продвигаясь к противоположному берегу Буга. Студеная вода струится вокруг колен и тянет брюки вниз. Остановившись, Халина смотрит через плечо. Полночь миновала, но луна, полная и круглая, как шарлотка, все равно что прожектор на безоблачном небе: Халина прекрасно видит свою кузину Франку.

– Ты уверена, что в порядке? – спрашивает она, дрожа.

Веснушчатое лицо Франки напряженно сосредоточено. Она идет медленно, вытянув одну руку для равновесия, на второй висит плетеная корзинка, которую она крепко прижимает к боку.

– Я в порядке.

Халина предложила понести корзинку, но Франка упорствовала.

– Ты иди впереди, – сказала она, – проверяй ямы.

Халину волнует не столько сама корзина, сколько деньги внутри. Они завернули свои пятьдесят злотых в полосу пропитанного воском холста и просунули сверток в маленькую дырочку под обивку корзины, надеясь, что там они будут сохраннее и незаметнее в случае обыска. Наклонившись навстречу течению, Халина думает о том, какой малостью были пятьдесят злотых до войны. Новый шелковый шарф. Вечер в Большом театре в Варшаве. Теперь это продукты на неделю, билет на поезд, путь из тюрьмы. Теперь это надежда на спасение. Халина с силой вжимает палку в речное дно и делает следующий осторожный шаг, бело-голубое отражение луны танцует на волнах вокруг нее.

В своих письмах Адам убеждает, что во Львове ей будет лучше, что жизнь при Советах и близко не так плоха, как жизнь в Радоме под немцами, судя по ее описаниям. Халина знала, что он прав. Она терпеть не могла тесную маленькую квартирку в Старом городе, где Мила с Фелицией спали в одной спальне, ее родители – в другой, а сама она – на слишком маленькой кушетке в гостиной. Ее раздражало, что там не было холодильника и часто отключали воду на несколько дней. Они постоянно наступали друг на друга. И, что еще хуже, вермахт начал огораживать веревками соседние кварталы. Еще ничего не объявляли, но они строили гетто. Тюрьму. Скоро городских евреев полностью изолируют от неевреев. Если верить Исааку, другу, который служил в еврейской полиции, то же самое уже сделали в Люблине, Кракове и Лодзи. Евреям Радома еще разрешалось входить и выходить из Старого города, но все знали, что только вопрос времени, когда веревки заменят стенами и район будет заперт.

«Приезжай во Львов, и мы начнем все сначала, – писал Адам. – Белла нашла способ. Ты тоже сможешь. А потом мы заберем твоих родителей и Милу».

Начнем сначала. Звучало многообещающе, даже романтично, несмотря на обстоятельства. Теперь Халина была твердо уверена, что они с Адамом скоро поженятся. Однако она также знала, что совесть не позволит ей бросить родителей и сестру в Радоме, какими бы ужасными ни были условия жизни.

Неделями Халина говорила себе, что о Львове не может быть и речи. Но все изменилось, когда она получила письмо от Адама, в котором он просил ее встретиться с его товарищем на ступенях мавзолея Чаховского в определенное время в определенный день. С трепещущим сердцем она пошла на встречу и там узнала, что Адам завербовался в подполье.

– Он уже заработал репутацию лучшего подделывателя во Львове, – сказал его товарищ; он не назвал своего имени, а Халина не спрашивала. – Он хотел, чтобы вы знали, и просил, чтобы вы приехали во Львов. Думаю, есть смысл поехать, – добавил он, прежде чем исчезнуть на Костельной улице.

Должно быть, это те «новости», о которых упоминал Адам и которыми, конечно, не мог поделиться в письме. Халину это не удивило. Адам был самым скрупулезным человеком, которого она знала. «Безукоризненно», помнится, подумала она, когда он впервые показал ей один из своих архитектурных чертежей – вестибюль железнодорожного вокзала. Его линии были четкими и современными, эстетика идеальной практичности.

– Я стараюсь проектировать «без обмана», – сказал он, цитируя знаменитого модерниста и своего идола, Вальтера Гропиуса.

После этой новости Халина решила, что отправится во Львов. Она поехала бы и одна, но ее кузина Франка не позволила.

– Я еду с тобой, – заявила она, – хочешь ты этого или нет.

Родители пришли в ужас, это и понятно. Яков писал, что однажды ночью в конце июня из Львова пропал их брат Генек. О Селиме тоже ничего не было слышно. В Радоме тяжело, признавали родители, но они хотя бы вместе и обеспечены. И вообще, это казалось слишком рискованным, ведь евреям запрещено путешествовать под страхом смерти. Но Халина клялась, что найдет способ добраться до Львова невредимой, и обещала, что не задержится надолго.

– Адам говорит, что может найти мне работу, – сказала она. – Я вернусь в Радом через несколько месяцев с деньгами и удостоверениями, чтобы нам дышалось полегче. И с помощью Адама, – добавила она, – возможно, я смогу узнать, что случилось с Генеком и Хертой и Селимом.

Халина была настроена решительно, и Сол с Нехумой неохотно уступили, поскольку знали, что переубеждать ее бесполезно.

Вода подобралась к бедрам. Халина ругается, жалея, что ее рост не такой, как у Франки. Проклятье, холодно. Если станет еще глубже, ей придется плыть. Они с Франкой хорошо плавают – они вместе учились летом на озере под присмотром отцов, – но эта вода совсем не такая, как прекрасная вода в озере Гарбатка. Эта вода по-январски ледяная, черная как смоль и с сильным течением. Плыть в ней опасно. Они рискуют переохладиться. А корзина? Останется ли она сухой? Халина снова думает о деньгах, о том, чего стоило ее маме наскрести пятьдесят злотых. «Еще одной причиной больше добраться до Львова, пополнить наши сбережения. Холод – ерунда, – говорит она себе. – Это все часть плана».

Предыдущую ночь они провели в городе Лиски у Салингеров, друзей семьи, с которыми Халина впервые познакомилась в магазине тканей около десяти лет назад. Пани Салингер была единственной женщиной, которая могла сидеть и часами говорить о шелке. Нехума ее обожала и с нетерпением ждала ее визитов дважды в год, пока магазин не закрыли.

Небольшой городок Лиски стоит в пятнадцати километрах от Буга, объявленного линией раздела между немецкой и советской частями Польши. Пани Салингер сказала Халине и Франке, что мосты через реку с обоих концов охраняются военными и что самый безопасный способ пересечь реку – вброд.

– Река узкая, и мы слышали, что у Зосина неглубоко, – объяснила пани Салингер. – Но в Зосине полно нацистов, – предупредила она, – и сильное течение. Вам надо быть осторожными, чтобы не упасть. Вода ледяная.

Пани Салингер рассказала, что неделю назад ее племянник совершил такое же путешествие с той стороны.

– Юрек говорит, после того как переправитесь, вы можете идти вдоль реки на юг до Устилуга, а там поймать попутку до Львова.

Утром пани Салингер положила девушкам в корзинку небольшую краюху хлеба, два яблока и вареное яйцо – на что Халина воскликнула: «Пиршество!» – и, шепотом пожелав удачи, расцеловала их в обе щеки перед уходом.

Халина и Франка шли до Зосина проселочными дорогами, чтобы их не обнаружили и не допросили немецкие солдаты, и старались не слишком задумываться о том, что будет, если их поймают без аусвайсов[49]49
  Аусвайс – временный паспорт, выданный немецкими властями на оккупированных территориях.


[Закрыть], специальных разрешений, необходимых, чтобы путешествовать за пределы своего населенного пункта. Дорога заняла почти три часа. Они пришли в Зосин в сумерках и обыскали берег в поисках самого узкого места, потом подождали, пока стемнеет, и начали переправляться.

Выбранный ими участок реки не шире десяти метров, Халина полагает, что они почти на полпути к противоположному берегу.

– Все еще в порядке? – спрашивает она, опираясь на палку и снова оглядываясь через плечо.

Франка начала отставать. Она на мгновение поднимает голову и кивает, белки глаз подпрыгивают вверх и вниз в свете луны. Вернувшись к водной бездне перед собой, Халина замечает краем глаза вспышку. Маленький огонек. Она замирает, напряженно вглядываясь в ту сторону. На мгновение огонек исчезает, но потом она видит его снова. Точка. Две точки. Три! Фонарики. На востоке, между деревьями, окаймляющими поле на противоположном берегу. Должно быть, они принадлежат советским солдатам. Кто еще будет бродить по холоду в такое время ночи? Халина смотрит, заметила ли Франка, но подбородок кузины прижат к груди, она с трудом продвигается по реке. Халина прислушивается, но слышит только монотонное журчание воды. Она ждет еще минуту, в итоге решив ничего не говорить. «Нет причин паниковать», – говорит она себе. Не надо отвлекать Франку. Скоро они пересекут реку, а на твердой земле смогут затаиться и переждать, пока хозяева фонариков пройдут мимо.

Под ногами илистое дно уступает место камням, и через несколько шагов Халине кажется, что она идет по шарикам. Она подумывает повернуть назад и поискать место получше, помельче. Может быть, они смогут вернуться завтра или в какой-нибудь дождливый день, когда облака будут плотнее и будет легче скрыться. Но смысл? Неважно, где переходить, потому что они не знают местных глубин. Плюс у них нет знакомых в Зосине. Где они будут жить? Они замерзнут до смерти, если попробуют провести ночь на улице. Халина всматривается в линию деревьев. Слава Богу, огоньки исчезли. Им осталось пройти всего четыре метра, самое большее пять. «На русской стороне нам повезет больше», – уверяет она себя, двигаясь вперед.

– Мы на половине… – подает голос Халина, но ее прерывает резкое «Ой!» и отчетливый всплеск упавшего в воду тела.

Халина резко поворачивает голову и видит, как Франка исчезает под водой, ее губы сложены в идеальную «о», а крик заглушают волны.

– Франка! – ахает Халина, задерживая дыхание.

Проходит секунда, другая. Ничего.

Только журчание воды, покрытое рябью отражение луны и ночного неба, да несколько пузырьков на том месте, где стояла кузина. Халина лихорадочно рыщет глазами по реке, отчаянно высматривая движение.

– Франка! – шепчет она.

Наконец в нескольких метрах ниже по течению из воды выныривает Франка, хватая ртом воздух, пряди волос облепили лицо.

– Корзинка! – орет Франка, пытаясь дотянуться до бежевого круга, который всплыл перед ней. Она бросается к ручке, но течение слишком быстрое. Погружаясь и качаясь на бегущих волнах, корзина исчезает в темноте.

– Нет! – паника в голосе Халины рассекает воздух.

Не думая, она бросает палку, задерживает дыхание и, вытянув руки, ныряет в воду. Холод обжигает. Режет щеки, обнимает ее, словно доспех, и на мгновение она парализована, тело застывает, как влекомое потоком бревно. Подняв голову, Халина глотает воздух и яростно гребет, выгибая шею, чтобы удерживать голову над водой. Она едва видит корзину, ее ручка покачивается, как буй в бурном море, в нескольких метрах.

– Стой, – кричит за спиной Франка. – Оставь!

Но Халина гребет сильнее, мольбы кузины удаляются все дальше и дальше, пока не остается только дыхание и шум воды в ушах. Она отчаянно гребет, царапая колени о дно. Она могла бы встать, но знает, что если сделает это, то корзина уплывет. Двигая ногами по-лягушачьи, она не отводит глаз от корзины, сражаясь с охватывающим тело окоченением и желанием остановиться, поплыть к берегу и отдохнуть.

После небольшой излучины река становится шире, и на короткий миг течение ослабевает. Корзина замедляется, спокойно скользя в потоке, поверхность воды сейчас гладкая и блестящая, как лакированная крышка старого родительского «Стейнвея». Халина сокращает расстояние. Когда река сужается и течение снова набирает скорость, до корзины уже рукой подать. Выжимая из протестующих мышц последние капли сил, она выталкивает торс из воды и бросается вперед, вытянув руку и широко расставив пальцы.

Открыв глаза, она с удивлением обнаруживает корзину в руке. Ее отчаянный рывок с тем же успехом мог оказаться бесполезным, она ничего не чувствует. Халина опускает ноги и упирается ими в дно. Медленно встает и, держась поглубже в воде, чтобы сопротивляться течению, с трудом продвигается по скользким камням к дальнему берегу, так сильно сжимая ручку корзинки, что побелевшие пальцы начинает сводить и, выбравшись, приходится разжимать их свободной рукой.

На твердой земле Халина валится на грязный берег, тяжело дыша, сердце колотится в груди. Сев на корточки, она заглядывает в корзинку. Еды нет. Она просовывает пальцы под подкладку и чувствует сверток вощеной ткани. Злотые!

– Они здесь! – шепчет она, на мгновение забыв, как чудовищно замерзла.

Она снимает пальто и выбивает о валун, потом набрасывает обратно на плечи. Дрожь прокатывается по ней волнами. Скоро им понадобится найти укрытие.

Она спешит вверх по реке и через несколько минут слышит крик Франки.

– Я здесь! – окликает Халина, маша рукой, по телу еще гуляет адреналин.

Франка тоже перебралась через реку и бежит вдоль берега навстречу Халине. Халина победно поднимает корзину над головой.

– Мы потеряли еду, но злотые на месте! – широко улыбается она.

– Слава Богу! – Франка тяжело дышит, захлебываясь от радости. Она обнимает Халину обеими руками. – Я поскользнулась на камне. Прости! – она оглядывает Халину. – Посмотри на себя, ты похожа на мокрую кошку!

– Ты тоже! – отзывается Халина, и под стальным голубым светом, онемев от холода, помокшие и дрожащие с головы до ног, они смеются, сначала тихонько, потом громче, пока из глаз не брызгают слезы, теплые и соленые, и не перехватывает дыхание.

– Что теперь? – спрашивает Франка, когда они наконец успокаиваются.

– Теперь идем.

Халина берет Франку под руку, согревая дыханием свободную руку, и они идут на восток, к деревьям.

Но Франка почти сразу же останавливается.

– Смотри! – ахает она. Она больше не улыбается. – Фонари!

Их по меньшей мере шесть.

– Красная армия, – шепчет Халина. – Должно быть. Курва. Я надеялась, что они уже ушли. Наверное, услышали нас.

– Ты знала, что они там? – округляет глаза Франка.

– Не хотела тебя пугать.

– Что нам делать? Бежать?

Халина больно прикусывает щеку изнутри, чтобы не стучали зубы. Она тоже думала о побеге. Но что потом? Нет, они уже далеко зашли. Она расправляет плечи, решив оставаться сильной, по крайней мере внешне, ради Франки и ради себя.

– Мы обратимся к ним. Идем. Нам надо найти тепло. Может быть, они нам помогут.

Халина крепче стискивает локоть Франки и тянет ее вперед.

– Помогут? А если нет? Что, если они станут стрелять? Мы можем проплыть дальше по реке, спрятаться.

– И замерзнуть до смерти? Посмотри на нас: на таком морозе мы не протянем и часа. Смотри, они уже нас заметили. Все будет хорошо, просто сохраняй спокойствие.

Они робко идут навстречу созвездию мигающих фонариков.

Когда до солдат остается десять метров, один из темных силуэтов кричит:

– Стоять!

Халина медленно ставит корзинку у ног, и они с Франкой поднимают руки над головой.

– Мы союзники! – кричит Халина на польском. – У нас нет оружия!

Горло пересыхает, когда она насчитывает десять человек в форме. У каждого в одной руке длинный металлический фонарик, в другой винтовка, и все они направлены на Халину и Франку. Халина отворачивается в сторону, чтобы яркий белый свет не резал глаза.

– Я пришла искать своего жениха и брата во Львове, – говорит она, заставляя голос звучать ровно.

Солдаты подходят ближе. Халина смотрит на свою мокрую одежду, на Франку, которая трясется от холода.

– Пожалуйста, – говорит она, щурясь от света, – мы голодные и замерзаем. Не могли бы вы помочь нам найти еду, одеяло, какое-нибудь укрытие на ночь?

В свете фонариков ее дыхание вырывается сизыми облачками пара.

Военные окружают девушек. Один из них берет корзинку и смотрит внутрь. Халина перестает дышать. «Отвлеки его, – думает она. – Пока он не нашел злотые».

– Я бы предложила вам поесть, – продолжает она, – но к этому времени наше единственное яйцо подплывает к Устилугу.

Она театрально дрожит, стуча зубами, как кастаньетами. Солдат поднимает глаза, и она улыбается, пока он рассматривает ее лицо, потом Франку, оглядывает их мокрую одежду, пропитанную грязью обувь. «Он не старше меня», – понимает Халина. Может быть, даже младше. Лет девятнадцать-двадцать.

– Вы идете к семье. А она? – спрашивает молодой солдат на плохом польском, направив фонарик на Франку.

– Она…

– У меня во Львове мать, – говорит Франка, не дав Халине ответить. – Она очень больна, и о ней некому позаботиться.

Ее тон такой искренний, такой спокойный, что Халине приходится постараться, чтобы не выдать удивления. Франка – открытая книга, искусство притворства никогда ей не давалось. По крайней мере до сих пор.

Солдат молчит. Речная вода стекает с локтей девушек, капая на землю у их ног. Наконец солдат качает головой, и в его лице Халина видит намек на сочувствие и даже удивление. Она чувствует, как напряжение покидает шею, на щеки возвращается слабый румянец.

– Идемте с нами, – приказывает солдат. – Почистите картошку, переночуете в нашем лагере. Утром обсудим, можно ли вам уйти.

Он отдает корзину Халине. Она неспешно принимает ее и вешает на локоть, потом наощупь находит руку Франки, и они идут на север в сопровождении мужчин в форме. Никто не говорит. Воздух полон только ритмом их шагов – топотом тяжелых ботинок и хлюпаньем мокрых подошв по траве. Через несколько минут Халина поглядывает на Франку, но кузина смотрит только вперед с ничего не выражающим лицом. И только потому, что Халина слишком хорошо ее знает, она видит легкое подрагивание ее челюсти. Франка в ужасе. Халина сжимает ее ладонь, давая понять, что все будет хорошо. По крайней мере она на это надеется.

Они идут почти час. Адреналин рассасывается, и Халина может думать только о холоде – о боли в суставах, в кистях рук и ступнях, и в кончике носа, который больше не мерзнет, а горит. Интересно, беспокоится она, можно ли получить обморожение, когда двигаешься? Придется ли ей ампутировать нос, если после прихода в лагерь он почернеет? «Хватит», – говорит она себе, заставляя себя думать о другом.

«Адам. Думай об Адаме». Она представляет себя у двери его квартиры во Львове, как обнимает его за шею и рассказывает о падении Франки, о своем собственном ледяном заплыве по Бугу. Когда она повторяет это в уме, получается безрассудно. О чем она думала, ныряя в воду вот так? Поймет ли Адам? Она уверена, что родители не поняли бы, но он поймет. Может быть, даже восхитится ее поступком.

Халина бросает взгляд на солдата справа. Он тоже молод. Чуть старше двадцати. И тоже замерз. Он дрожит под своей армейской шинелью и выглядит плачевно, словно предпочел бы оказаться где угодно, только не здесь. Наверное, думает Халина, за большими винтовками и придающей важности формой эти юноши безобидны. Может быть, они с таким же нетерпением, как и она, ждут, когда закончится война. Она могла бы поклясться, что один из них, самый высокий, украдкой посматривает на Франку. Ей знакомы такие взгляды, отчасти любопытство, отчасти желание, обычно они направлены на нее. Халина решает включить обаяние. Она похвалит патриотизм солдат, с улыбкой убедит их, что в их же интересах отпустить их восвояси. Может быть, Франка пофлиртует немного с высоким, пообещает писать, поцелует на прощание. Поцелуй! Как давно она не ощущала губы Адама на своих. Кровь Халины немного теплеет, когда она убеждает себя, что ее план сработает. Конечно, им придется быть начеку, но она получит то, что хочет – всегда получает; в этом она лучшая.

Это их третья ночь во временном лагере. Под шерстяным одеялом в палатке Халина слушает, как Франка и Юлиан шепчутся у костра. Халина покинула парочку несколько минут назад, оставив их сидеть у гаснущего костра. Зимняя шинель Юлиана была наброшена на плечи Франки. Франка еще раз удивила Халину своим кокетством. Халина видела, какой она была раньше с мальчиками. Рядом с объектом влюбленности или с тем, на кого она хотела произвести впечатление, Франка частенько размахивает руками. Определенно, изумляется Халина, у нее не возникает таких проблем с юношами, когда она притворяется. Интересно, поймет ли Юлиан со временем, что он всего лишь высокая кочка на дороге, которая, молится она, приведет их во Львов.

Она надеялась, что к этому времени они будут уже далеко. Последние дни выдались утомительными. Солдаты обращались с ними с грубоватой учтивостью, но Халина слишком остро осознавала, что они с Франкой – две хорошенькие девушки далеко от дома, в окружении одиноких мужчин; ее беспокоит, что может случиться, если солдаты решат отринуть вежливость. Пока что Юлиана, кажется, устраивают разговоры.

Халина дышит на пальцы, шевелит пальцами ног, чтобы согреть их. Одеяло помогает, но она все равно сильно мерзнет. Ее одежда наконец высохла, и она не решается снимать ее на ночь, нужен каждый слой. Закрыв глаза и дрожа, она погружается в полудрему, только чтобы через несколько минут проснуться от того, что в палатку кто-то вползает. Она резко садится, инстинктивно сжав кулаки, ожидая увидеть силуэт пришедшего за ней советского солдата. Но это всего лишь Франка. Халина вздыхает и ложится обратно.

– Ты меня напугала, – шепчет она с колотящимся сердцем.

– Извини.

Франка забирается под одеяло и натягивает его на головы, чтобы никто не услышал их разговор.

– Юлиан сказал мне, что вытащит нас отсюда, – шепчет она. – Завтра. Сказал, что уже разговаривал с капитаном о том, чтобы нас отпустили, – Халина слышит в голосе Франки облегчение. – Он сказал, что утром подвезет нас до ближайшей железнодорожной станции.

– Отличная работа, – шепчет Халина.

– Я пообещала, что буду поддерживать связь.

Халина улыбается:

– Ну еще бы.

– Знаешь, он не так уж плох, – говорит Франка, и Халина не сразу понимает, шутит Франка или действительно прониклась к нему. – Можешь представить меня с Юлианом? Наши дети будут гигантами, – говорит она, и эта мысль вызывает у девушек приступ приглушенного смеха.

– Лучше не буду, – наконец говорит Халина, опуская одеяло им до подбородков. Она переворачивается на бок и тесно прижимается к Франке.

– Я шучу, – шепчет Франка.

– Знаю.

Халина закрывает глаза, позволяя мыслям перенестись, как это бывает в темноте, к Адаму. Какими будут их дети? Преждевременно загадывать так далеко, но она не может удержаться. Она надеется, что завтра они с Франкой отправятся в путь. Наконец-то. «Еще одна ночь, Адам. Я иду к тебе».