Текст книги "День, когда мы были счастливы"

Часть вторая

Глава 15
Адди

Средиземноморье

15 января 1941 года

На пирсе не протолкнуться. Кто-то кричит, охваченный паникой, пока проталкиваются к трапу, кто-то говорит только шепотом, как будто повышение голоса может лишить их привилегии сесть на корабль – одно из последних пассажирских судов, как им сказали, которому разрешено покинуть Марсель с беженцами на борту. Адди монотонно движется вместе с толпой, сжимая в одной руке вещмешок из коричневой кожи, а в другой – билет во второй класс в одну сторону. Январский холод кусает щеки, но он едва его замечает. Каждые несколько минут он вытягивает шею и осматривает толпу, молясь увидеть знакомое лицо. Невозможное желание, но он продолжает цепляться за ничтожную вероятность, что мама получила его последнее письмо и вместе с семьей добралась до Франции. «Чего бы это ни стоило, – писал он, – пожалуйста, доберитесь до Виши. Там есть человек по фамилии Соуза Дантас. Он тот, с кем вам нужно поговорить насчет виз». Он приложил подробные адреса Соуза Дантаса, и в отеле, и в посольстве. Адди вздыхает, понимая, каким нелепым сейчас выглядит его план. Уже пятнадцать месяцев он ничего не слышал от мамы. Даже если она получила письмо, каковы шансы, что вся семья выберется из Польши? Если по счастливой случайности маме и удалось бы найти способ уехать, она никогда не оставит остальных, это-то он знает.

С каждым шагом к трапу узел в груди Адди затягивается сильнее. Он подносит ладонь к ребрам слева, туда, где болит. Под пальцами он чувствует биение сердца, пульс, словно часы, отсчитывает секунды до его исчезновения с континента. До того, как океан разлучит его с теми, кого он любит больше всего. Что еще хуже, группа польских беженцев, которых он встретил на пирсе, – те, кому повезло не потерять связь с оставшимися дома семьями, – описывают то, что им известно о положении в их стране, в выражениях, которые Адди даже представить не может: перенаселенные гетто, публичные избиения, евреи, тысячами умирающие от холода, голода и болезней. Одна молодая женщина из Кракова рассказала Адди, что ее мужа, профессора поэзии, забрали вместе с десятками городских интеллигентов к стене Вавельского замка, там выстроили в ряд и расстреляли. После чего, сказала она, их тела скатили вниз по холму и бросили в Вислу. Адди обнимал ее, пока она рыдала у него на плече, а потом изо всех сил старался стереть этот образ из памяти. Это было слишком невыносимо.

Постепенно продвигаясь к кораблю, Адди определяет языки, на которых говорят вокруг: французский, испанский, немецкий, польский, голландский, чешский. Большинство его собратьев-пассажиров несут маленькие мешки, как у него, в них горстка вещей, с которыми они надеются начать новую жизнь. В мешке Адди лежит свитер с высоким горлом, рубашка с воротником, майка, запасная пара носков, частый гребень, маленький кусок армейского мыла, немного бечевки, бритва, зубная щетка, ежедневник, три блокнота в кожаных обложках (уже заполненные), его любимая граммофонная пластинка с полонезом Шопена соч. 40 № 1 и фотография родителей. В кармане рубашки у него наполовину заполненный блокнот, в кармане брюк – несколько монет и мамин носовой платок. Полторы тысячи злотых и две тысячи франков – все его сбережения – хранятся в бумажнике из змеиной кожи вместе с шестнадцатью документами, которые он собрал, чтобы покинуть армию и заполучить визу в Бразилию.

Встреча Адди с послом Соуза Дантасом в Виши была короткой.

– Оставьте свой паспорт у моего секретаря, – сказал Соуза Дантас, когда они отошли на достаточное расстояние от отеля, чтобы их не могли подслушать. – Скажите ей, что это я вас отправил, и приходите за ним завтра. Ваша виза будет ждать вас в Марселе. Она будет действительна девяносто дней. Около двадцатого января в Рио отплывает корабль, по-моему, «Альсина». Не знаю, когда будет, и будет ли, другой. Вы должны попасть на него. После прибытия в Бразилию вам потребуется обновить визу.

– Конечно, – сказал Адди, поблагодарив посла и потянувшись за бумажником. – Сколько я вам должен?

Но Соуза Дантас только покачал головой, и тогда Адди понял, что посол рискует своей работой и своей репутацией не ради денег.

На следующий день Адди забрал паспорт. Сверху рукой посла было написано: «Действительна для поездки в Бразилию». Он поцеловал слова и руку секретарши Соуза Дантаса, похватал пожитки и поехал на попутках на юг. Он надел военную форму, надеясь, что она поможет ему поймать машину; поездом было бы быстрее, но он хотел избежать контрольно-пропускных пунктов на станциях.

По прибытии в Марсель Адди сразу же отправился в посольство, где, поразительно, его ожидала виза. На ней стоял номер 52. Он долго смотрел на нее, потом убрал в паспорт и почти побежал в порт. Завидев огромный черный корпус «Альсины», нависающий над бухтой, он одновременно засмеялся и заплакал, переполненный надеждой и предвкушением того, что принесет свободный мир, и убитый горем от того, что приходится покидать Европу, а вместе с ней и родных.

– Вы не знаете, в ближайшие месяцы в Бразилию поплывут еще корабли? – спросил он в морской конторе.

– Сынок, – покачал головой сотрудник в окошке, – считай, что тебе повезло отплыть на этом.

Он оказался прав. Все меньше и меньше судов получали разрешение плыть в Америку. Но Адди отказывался расставаться с надеждой. Вторую половину дня он провел в углу кафе, составляя письмо матери.

«10 января 1941 года.

Дорогая мама, молюсь, чтобы мои письма дошли до тебя и чтобы у тебя и остальных все было хорошо. Я купил билет в Бразилию, на судно под названием «Альсина». Мы отплываем через пять дней, 15 января, в Рио-де-Жанейро. Капитан рассчитывает достичь Южной Америки через две недели. Как только мы прибудем, я сразу же напишу адрес, чтобы вы могли со мной связаться. Помни, что я говорил про посла Соуза Дантаса в Виши. Пожалуйста, береги себя. Считаю минуты до того, как получу весточку от вас.

Люблю всегда, Адди».

Перед тем как уйти из кафе, Адди зашел в туалет и переоделся из формы в костюм. Но вместо того чтобы сложить форму в мешок, как он обычно делал, он скомкал ее и сунул в мусорное ведро.

Каюта Адди очень маленькая. Он снимает ботинки и протискивается боком, стараясь не задеть расшатанную койку, чье обшитое ореховым шпоном изголовье и желтое махровое покрывало которой знавали лучшие времена. Напротив продавленного матраса стоит маленькая скамейка красного дерева и несколько узких полок. Адди ставит ботинки на нижнюю полку, а мешок – на скамейку, вешает пальто и шляпу на крючок на двери в ванную, затем заглядывает туда. Ванная – причина, по которой он потратился на второй класс, – тоже невозможно маленькая. Душевая лейка на металлическом шланге, прикрепленном к стене над унитазом, и маленькое круглое зеркало над крошечной фарфоровой раковиной. Кожа Адди зудит при мысли о горячем душе – с последнего прошла почти неделя. Он тут же раздевается.

Сложив рубашку, жилет и брюки аккуратной стопкой на кровати, он берет мыло, гребень и бритву и заходит в ванную в нижнем белье и в носках. Он вставляет лейку в держатель на стене и поворачивает металлический рычаг в положение «горячая». Напор слабый, но вода теплая, и Адди чувствует, как расслабляется напряжение в плечах. Напевая, он трет себя, вместе с нижним бельем, пока не получает достаточно пены, потом медленно поворачивается по кругу, ополаскиваясь. Когда на трусах не остается пены, он снимает их и вешает над раковиной, потом снова намыливается и позволяет воде омыть его голую кожу, прежде чем выключить душ. Он тянется за одиноким белым полотенцем, висящим на перекладине на двери ванной и вытирается, продолжая напевать. Возле зеркала он чистит зубы, расчесывает волосы и бреется, проводя пальцами по линии челюсти и внимательно глядя, не пропустил ли чего. Наконец он выжимает свои влажные трусы и, смастерив из принесенной бечевки бельевую веревку, вешает их сушиться. Надев сменное белье и костюм, он улыбается: он чувствует себя заново родившимся.

На палубе Адди пробирается на нос сквозь толпу беженцев, кивая в знак приветствия и улавливая обрывки разговоров. «Вы слышали, Самора на борту?» – спрашивает кто-то, когда он проходит мимо. Адди интересно, узнает ли он Самору, если столкнется с ним. Наверняка бывший президент Испании купил билет в первый класс, палубой выше. Большинство разговоров, которые слышит Адди, о том, сколько изобретательности и неустанных усилий потребовалось, чтобы получить визы. «Простоял в очереди восемнадцать дней подряд». «Заплатил работнику посольства». «Ужасно, что приходится оставить сестер».

Некоторые высказывают предположения о том, сколько всего беженцев на борту: «Я слышал, шесть сотен… судно рассчитано на триста… не удивительно, что оно так переполнено… беднягам в третьем классе, должно быть, совсем тяжко». На палубе второго класса тесно, но это не идет ни в какое сравнение с самым нижним уровнем.

Примерно половина беженцев, которые встречаются Адди, евреи, некоторые из них упоминают имя Соуза Дантаса. «Если бы не посол…» Остальные – испанцы, бегущие от режима Франко, французские социалисты и так называемые дегенеративные художники и прочие «нежелательные элементы» со всей Европы – все они ищут убежища в Бразилии. Многие оставили семьи: братьев и сестер, родителей, кузенов, даже взрослых детей, – и ни одна душа не знает, что готовит им будущее. Но, несмотря на неопределенность, когда все поднялись на борт, общее настроение изменилось на счастливое предвкушение. «Альсина» должна отплыть в пять часов вечера, и в воздухе носится аромат надежды и свободы.

Адди проходит вдоль всего судна до носа, где обнаруживает темно-синюю дверь с латунной табличкой, и радуется своей удаче: «Salon de Musique, premiere classe». Музыкальный салон! Затаив дыхание, он берется за ручку и с грустью обнаруживает, что дверь заперта. «Может, кто-нибудь откроет ее», – говорит он себе, отступая к поручням и наблюдая за прогуливающимися мужчинами и женщинами. И действительно, через несколько минут синяя дверь распахивается, и из нее выходит молодой член экипажа в белой форме. Адди ждет, пока тот исчезнет в толпе, и успевает остановить дверь носком ботинка за миг до того, как она закроется. Внутри он видит лестницу и поднимается, перешагивая через две ступеньки.

В салоне пусто. Пол из вишневого дерева поблескивает между пересекающимися ковровыми дорожками из красной, золотистой и синей шерсти. Окна от пола до потолка, выходящие на правый борт, открывают вид на порт, а на противоположной стене висят зеркала, делая помещение больше, чем на самом деле. По углам стоят полированные деревянные колонны, а широкий арочный проем ведет, по предположениям Адди, в каюты первого класса. Кожаный диван, несколько круглых столиков и дюжина стульев в одном конце салона, а в другом конце, в углу – сердце Адди подпрыгивает в груди – концертный рояль «Стейнвей».

Адди направляется к инструменту, рассматривая его. Изготовлен, предположительно, в начале века, до Великой депрессии, когда производители переключились на кабинетные рояли. Адди дует на крышку и моргает, когда над инструментом поднимается облачко пыли, сверкая в солнечном свете. Рядом изящный круглый табурет с резными ореховыми ножками и литыми лапами в форме дельфинов так и манит сесть. Адди мягко вращает табурет, чтобы настроить высоту, и опускается на гладкое, слегка потертое сиденье. Он поднимает крышку рояля и опускает руки на клавиши, неожиданно переполненный ностальгией по дому. Повернув щиколотку, он заносит мысок над правой педалью. Прошло много месяцев с тех пор, как он мог позволить себе роскошь играть, но он даже не сомневается, что исполнит первым.

В салоне звучат первые ноты вальса Шопена фа минор, Адди наклоняет голову вперед и закрывает глаза. В тот же миг ему двенадцать лет, он сидит за родительским роялем в Радоме, где они с Халиной и Милой по очереди репетировали по часу каждый день после школы. После достаточной подготовки они выучили Шопена, чье имя в доме Курцей было почти священным. Адди до сих пор помнит чувство удовлетворения, наполнившее сердце, когда он сыграл свой первый этюд без единой ошибки.

– Маэстро Шопен гордился бы, – тихо сказала мама, похлопав его по плечу.

Когда Адди открывает глаза, то с удивлением обнаруживает, что вокруг собралась небольшая толпа. Все зрители одеты очень изысканно. На женщинах шляпки-колокол и элегантные пальто с бобровыми воротниками, на мужчинах мягкие фетровые шляпы, котелки и сшитые на заказ костюмы-тройки. В воздухе витает аромат одеколона – приятное отличие от застоявшегося запаха пота, пронизывающего места общего пользования на палубе ниже. Беженцы другого класса, да, но Адди знает, что все пассажиры корабля, даже одетые в шикарные меха и твид, одинаково бегут от ужасной судьбы.

– Bravo! Che bello[50]50
  Браво! Прекрасно (итал.)


[Закрыть], – сияет улыбкой итальянец сзади, когда по салону проносится последняя нота.

– Encore![51]51
  Еще! (фр.)


[Закрыть] – восклицает женщина рядом.

Адди улыбается и поднимает руки.

– Pourquoi non?[52]52
  Почему нет? (фр.)


[Закрыть] – пожимает он плечами. Его не надо просить дважды.

Когда он заканчивает одно произведение, его просят исполнить следующее, и с каждым разом слушателей, как и энтузиазма, становится все больше. Он играет классику: Бетховена, Моцарта, Скарлатти. Вспотев, он снимает пальто, расстегивает воротник рубашки. Зрители продолжают прибывать, он переключается на популярные мелодии своих любимых американских джазовых композиторов: Луи Армстронга, Джорджа Гершвина, Ирвинга Берлина. Во время Caravan Дюка Эллингтона звучит корабельный гудок.

– Мы отплываем! – вопит кто-то.

Адди завершает Caravan импровизацией и встает. Салон гудит от разговоров. Адди берет пальто и вместе с толпой выходит на правый борт, чтобы посмотреть, как «Альсина» отходит от пристани, рыча двигателями. Снова звучит гудок, длинное, гортанное прощание, которое на несколько секунд зависает в воздухе, прежде чем уплыть в море.

И вот они двигаются, сначала медленно, словно в замедленной съемке, навстречу оранжевому солнцу, висящему низко над сверкающими водами Средиземного моря. Несколько человек ликуют, но большинство, как и Адди, просто смотрят. Корабль движется на запад, мимо роскошного дворца Фаро, построенного Наполеоном Третьим в девятнадцатом веке, мимо фортов из розового камня и одинокого маяка у входа в Старый порт. К тому времени как «Альсина» выходит в более глубокие воды, солнце село и море скорее черное, чем голубое. Судно заворачивает к югу, и окружение меняется на бесконечную гладь открытого моря. Где-то за горизонтом, понимает Адди, пока корабль набирает скорость, находится Африка. А еще дальше Америка. Он оборачивается через плечо на длинный пенный след, тающий позади них, и миниатюрный Марсель.

– Адью до поры, – шепчет он, когда город исчезает.

Они находятся в море больше недели, и он уже постоянный посетитель музыкального салона первого класса, который превратился в своеобразный концертный зал – сцену, где каждый вечер собираются пассажиры, чтобы петь, танцевать, играть на разных инструментах, место, где они могут потеряться в музыке, искусстве и хотя бы на время забыть про мир, который оставили позади. Рояль выкатили из угла на середину помещения, несколько рядов стульев установили полукругом, появились и другие инструменты: африканский барабан, альт, саксофон, флейта. Количество музыкальных талантов на борту поражает. Однажды вечером Адди чуть не упал с табурета, когда поднял глаза и увидел в толпе не только братьев Кранц – он вырос, слушая их концертное фортепиано по радио, – но рядом с ними первоклассного польского скрипача, Генрика Шеринга. Сегодня, прикидывает Адди, в салоне собралось больше сотни человек.

Но он видит только ее.

Она сидит справа и наискосок от него, во втором ряду, рядом с женщиной с такими же светлыми глазами, матовой кожей и самоуверенным, властным выражением лица. Без сомнения, мать и дочь. Адди напоминает себе, что пялиться неприлично. Прочистив горло, он решает, что финальной мелодией вечера будет его собственное «Письмо». Время от времени он поглядывает на нее. На борту десятки хорошеньких женщин, но эта другая. Ей не больше восемнадцати. На ней белая блузка с воротником, а в вырезе сверкает нитка жемчуга. Ее пепельные волосы с холодной завивкой собраны в свободный узел на затылке. Интересно, откуда она и как он не замечал ее раньше. Он решает, что представится до конца вечера.

Адди завершает свое выступление поклоном, и салон разражается аплодисментами, пока он встает из-за рояля. Петляя по тесному залу, он снова поглядывает на девушку, и их взгляды встречаются. Адди широко улыбается, сердце несется вскачь. Она отвечает на улыбку.

Уже полночь, когда Зембиньский, режиссер и актер, которого публика тоже полюбила, наконец завершает вечер сценическим исполнением стихов Виктора Гюго из сборника «Внутренние голоса». Толпа начинает расходиться, и Адди тихо ждет у самого арочного прохода к каютам первого класса, отводя глаза, чтобы проходящие мимо не завели с ним разговора, – не самое легкое задание. Через несколько минут появляется девушка с матерью. Адди расправляет плечи и, когда они проходят мимо, протягивает руку матери.

– Вот что отличает джентльменов от мальчиков, – когда-то сказала ему Нехума. – Только когда мать одобрит, ты можешь представиться ее дочери.

– Bonsoir, Madame[53]53
  ^{Добрый вечер, мадам (фр.)}


[Закрыть]… – начинает Адди, не убирая руки.

Мать девушки резко останавливается, с виду раздраженная тем, что ее побеспокоили. Ее осанка, расправленные плечи и крепко сжатые губы напоминают Адди его старую учительницу музыки в Радоме – потрясающую женщину, чьи жесткие стандарты сподвигли его стать тем музыкантом, каким он является сегодня, но с которой он не пожелал бы выпить. Женщина неохотно принимает его руку.

– Лоубир, – говорит она с легким акцентом, ее льдисто-голубые глаза осматривают Адди. – De Prague[54]54
  Из Праги (фр.)


[Закрыть], – говорит она, наконец глядя ему в глаза.

У нее вытянутое лицо, губы накрашены пурпурной помадой. Они из Чехословакии.

– Адди Курц. Plaisir de vous rencontrer[55]55
  Приятно познакомиться (фр.)


[Закрыть].

Интересно, насколько хорошо они понимают французский.

– Plaisir, – отвечает мадам Лоубир и после секундного молчания поворачивается к дочери. – Puis-je vous présenter ma fille, Eliska[56]56
  Взаимно. Позвольте представить мою дочь, Элишку (фр.)


[Закрыть].

Элишка. Теперь Адди видит, что ее блузка из тонкого льна, а темно-синяя юбка до колен из дорогого кашемира. Мама была бы впечатлена, думает он, и сглатывает знакомое чувство, беспокойство, которое сжимает сердце каждый раз, когда его мысли обращаются к маме. «Сейчас ты ничего не можешь сделать, – говорит он себе. – Напишешь ей еще раз из Рио».

Элишка протягивает руку. Ее глаза, бледно-голубые, как у матери, снова встречаются с Адди.

– Votre musique est très belle[57]57
  Вы прекрасно играете (фр.)


[Закрыть], – говорит она, глядя ему в глаза.

Ее французский идеален, а рукопожатие крепкое. Ее уверенность одновременно и привлекает, и пугает Адди. Он понимает, что эта девушка больше, чем красивое личико. Он отпускает ее руку и тут же жалеет об этом. Прошел целый год с тех пор, как он ощущал женское прикосновение – он не понимал, как ему этого не хватало. Кончики пальцев наэлектризованы. Наэлектризовано все тело.

– На борту вас прозвали конферансье, вы знаете?

Элишка улыбается, и в уголках ее губ появляются две маленькие ямочки. Она подносит руку к жемчужинам у себя на ключице.

– Так я слышал, – отвечает Адди, отчаянно стараясь не выглядеть смущенным. – Рад, что вам нравится рояль. Музыка всегда была моей страстью.

Элишка кивает, продолжая улыбаться. Ее щечки раскраснелись, хотя, кажется, румян на ней нет.

– Прага – очаровательный город. Значит, вы из Чехословакии, – говорит Адди, отрывая взгляд от Элишки и обращаясь к ее матери.

– Да, а вы?

– Я из Польши.

Как удар в живот. Адди даже не знает, существует ли еще его родина. И снова он отгоняет беспокойство, не давая испортить момент.

Мадам Лоубир морщит нос, как будто собираясь чихнуть. Польша явно не тот ответ, которого она ожидала или, возможно, на который надеялась. Но Адди все равно. Он переводит взгляд с матери на дочь, в голове теснится шквал вопросов. «Как вы оказались на «Альсине»? Где ваша семья? Где мсье Лоубир? Какая ваша любимая песня? Я разучу ее и сыграю сотню раз, если завтра вы снова будете сидеть и смотреть на меня!»

– Что ж, – произносит мадам Лоубир с натянутой улыбкой, – уже поздно. Нам пора спать. Спасибо за чудный концерт.

Коротко кивнув Адди, она берет дочь под руку, и они уходят через арку к своей каюте, каблуки их лакированных туфель с застежками на щиколотках глухо стучат по паркету.

– Bonne nuit[58]58
  Спокойной ночи (фр.)


[Закрыть], Адди Курц, – желает Элишка через плечо.

– Bonne nuit! – отвечает Адди несколько громче, чем принято.

Он каждой клеточкой желает, чтобы Элишка осталась. Может, попросить ее? Было так приятно флиртовать с ней. Так… нормально. Нет, он подождет. «Имей терпение, – говорит он себе. – В другой вечер».