Текст книги "Вавилонские книги. Книга 1. Восхождение Сенлина"

Глава двенадцатая

Взятка выигрывает больше споров, чем здравый смысл.

Популярный путеводитель по Вавилонской башне, I.IX

Мейфэр упал, как театральный занавес. Обугленная рана в спине наполнилась темной кровью. Он испустил последний хриплый вздох.

Позади него стоял отряд людей в белом. Возглавляющий его служитель все еще держал в руке кремневый пистолет. Над дулом вился дымок. Сенлин узнал человека с оружием: тот самый служитель, который сопровождал его за кулисами. Лицо служителя было каменным; если он и раскаивался из-за того, что застрелил человека, то никоим образом это не демонстрировал.

Мейфэр превратился из жизнерадостного, румяного мужчины в кучу обыкновенного мусора. Его седая голова могла сойти за выжатую швабру; руки лежали, вялые, как прошлогодние кабачки; спина смахивала на плотно набитую подушку… Сенлин пытался не смотреть на него, на то, чем он стал. Если бы служители опоздали хоть на секунду, Сенлин сам бы превратился в кучу хлама на полу. Несмотря на то что за несколько последних часов он видел уже вторую насильственную смерть, вместо ужаса Сенлин почувствовал облегчение – огромное, безграничное облегчение. Он не умер.

Все еще держась рукой за его шею, Эдит сбивчиво вздохнула и рассмеялась. Она стиснула его в неуклюжем, кособоком объятии. Сенлин выпрямил спину и нахмурился. Никто бы не догадался, что всего несколько секунд назад этот же человек действовал исключительно на инстинктах. Невзирая на всю свою взбалмошность, Эдит почувствовала перемену в его поведении и чуть отпрянула. Сенлин одарил ее слабой признательной улыбкой.

Но облегчение было недолгим. Вскоре стало очевидно, что отряд вооруженного служителя собирается задержать его и Эдит. Их схватили под руки и потащили вперед – от изумления они двигались неуклюже, словно куклы. Это было унизительное шествие. Пройдя несколько десятков шагов по бесконечному коридору, они подошли к двери, примечательной лишь тем, что на ней отсутствовали какие бы то ни было обозначения. Их втащили в коридор, изобилующий глухими углами. Непримечательная дверь закрылась, оборвав какофонию, доносившуюся из предыдущего коридора.

Тишина продлилась недолго. Эдит об этом позаботилась. Она принялась жаловаться на то, что ее заперли с безумцем, и описала, как близки они были к гибели. Кто-то должен понести ответственность за катастрофическую ошибку! Она потребовала, чтобы ее отпустили, и дернула локтями; сопровождающие лишь усилили хватку.

Несмотря на все более разгневанные протесты Эдит, причина, по которой их вывели из коридоров Салона, осталась без объяснений. В самом деле, что можно объяснить, ничего не сказав? Сопровождающие не были настроены совсем уж враждебно, однако строгость их молчания выбивала почву из-под ног. Сенлину вспомнились предупреждения Голла о том, какие наказания бытуют в Салоне – клеймение и вырывание глаз. И все-таки он не мог поверить, что такая жестокость действительно возможна здесь, среди накрахмаленной хлопчатобумажной униформы, вычищенных ковров и хорошо освещенных коридоров. Несомненно, пыткам подвергались только невменяемые преступники. А они, как Сенлин все время себе напоминал, не сделали ничего плохого.

И все-таки жаль, что при нем нет кошелька. Может быть, этот человек ждет вознаграждения за спасение их жизней. Впрочем, разве разумно с его стороны ожидать чаевых? Он ведь сам конфисковал имущество Сенлина перед началом представления.

Коридоры, по которым они шли, были примечательны только количеством ниш и боковых ответвлений с обеих сторон. Заглядывая в сумеречные укромные уголки, Сенлин увидел молодых мужчин и женщин, одетых в темно-синие униформы банковских клерков. Эти «клерки» обычно сидели на табуретах с открытыми блокнотами для стенограмм на коленях и держали карандаши наготове или строчили. Каждый прижимался глазом к чему-то в стене. Сенлин миновал несколько ниш, прежде чем увидел предмет, которому они уделяли столько внимания. Это был латунный окуляр, похожий на часть телескопа.

И он тотчас же понял, что к чему. Латунные штуковины в стенах бутафорского особняка – не клапаны. Это – глазки!

Ему потребовалось еще мгновение, чтобы понять: это – хорошая новость. Шпион – он ведь в то же самое время очевидец! Должен был найтись свидетель того, что они перенесли. Кто-то видел, как убили Пининга. Кто-то видел, как Мейфэр стрелял в них, а затем утащил Эдит, – Сенлин вздрогнул, подумав, что намерения у него были самые отвратительные. У их пьесы все-таки были зрители. Его и Эдит оправдают!

Поняв это, Сенлин встретился с нею взглядом, пока она продолжала высмеивать их сопровождающих, и поднял брови, словно говоря: «Нет причин сражаться. Не волнуйтесь». Она пылко прищурилась, но прекратила нападки. На скулах ее заходили желваки. Ей не понравилось, что он вмешался, но Сенлин надеялся, что она успокоится, когда узнает причину.

Их путь оказался длиннее, чем позволяли его или ее силы, истощенные от мучений и ран. Кровь на лбу и щеке Эдит засохла ломкой темной корочкой, рана наконец-то затянулась. Ее лицо напомнило убывающую луну. Голова Сенлина все еще гудела от сотрясения после выстрела. И все-таки они на протяжении часа маршировали по изломанным коридорам, мимо сотен ниш, без каких-либо признаков прогресса или перемен.

Наконец белый гипсовый коридор перешел в зал, который можно было легко спутать с фойе государственного учреждения. Ряды скамеек, черные ореховые двери с затейливыми узорами, картины маслом и таблички с именами на стенах. В воздухе пахло воском для полировки стола и кожей. Десятки клерков в темно-синих пиджаках сновали по сводчатому фойе. Они носились из двери в дверь, словно мыши между норами. Как будто выражая почтение цивильной атмосфере их нового окружения, сопровождающие отпустили руки Сенлина и Эдит.

Здесь не было никаких свечей-обманок или нарисованных птиц, фальшивых дверей или пустых книг. Подделки уступили место реальности. Они, казалось, снова попали за кулисы, но на этот раз – не в гримерки. Сенлин предположил, что это деловая часть Салона. Куда же еще их могли привести?

Он хотел поделиться скромным откровением с Эдит, но она, похоже, не была готова поговорить с ним. Она, казалось, оскорбилась его более ранним сигналом соблюдать тишину и приличия. Возможно, она подумала, что он пытается ее опекать. Возможно, так и было. Это не имело значения. Он уже готовился забыть недавние перипетии. Он решил, что когда будет описывать случившееся Марии, то назовет Эдит «упрямой» и «дерзкой». Хотя на самом деле она была лучше приспособлена к такой катастрофе, чем он.

Морщась, он вспомнил просьбу Эдит расстегнуть платье. Наверное, об этом Марии лучше вообще не рассказывать.

В конце концов их вынудили остановиться перед столом на возвышении. Врезанная в стол табличка гласила: «Главный администратор», хотя трибуна напоминала Сенлину скорее судейскую скамью, чем пост, который мог бы занимать секретарь. Он предположил, что звание «администратор» в профессиональном жаргоне Салона означает нечто более важное.

Главный администратор казался немного измученным, перегруженным работой, хотя он все-таки сумел приветствовать их с профессиональным радушием, которое восхитило Сенлина. На поверхности стола высились горы папок, копирок, блокнотов для стенографии и переплетенных в кожу счетоводных книг. Если здесь и была какая-то система, разбирался в ней только он. Темные волосы чиновника говорили о том, что его юные годы миновали недавно, однако уши и нос больше подошли бы человеку в два раза старше. Три монокля свисали на драгоценных цепочках из карманов его жилета, и он часто их менял в зависимости от того, как далеко находился предмет интересов.

Администратор быстро отпустил их сопровождающих, нашел чистый лист бумаги и сказал:

– Судя по вашему виду, я могу провести весь день, извиняясь, и все равно этого будет мало. Но вместо того, чтобы ползать перед вами на коленях – пусть вы оба это и заслужили, – давайте я ускорю всю процедуру, чтобы вы смогли заняться своими делами.

Сенлин бросил взгляд на Эдит и с облегчением заметил, что ее лицо смягчилось после такого вступления.

Администратор сменил монокль, нашел ручку и спросил:

– Вы женаты?

Сенлин сказал: «Да», и одновременно Эдит ответила: «Нет». Это позабавило администратора, хотя он скрыл смех, кашлянув в ладонь.

– Я женат, но не на этой достойной даме, – объяснил Сенлин.

– Конечно. – Администратор дернул себя за кончик внушительного носа. – Разумеется, я ничего не знаю ни о вас, ни о том, через что вам пришлось пройти. Поэтому, если позволите, я задам несколько вопросов – боюсь, они довольно утомительны, но это все ради того, чтобы вы получили соответствующую компенсацию за все, что случилось сегодня. – Взглянув на них через тусклый монокль, он улыбнулся. – Пожалуйста, потерпите меня.

Эдит, со своей стороны, была откровенна в ответах, хотя вопросы показались Сенлину неприятно далекими от темы разговора. Ей тридцать четыре, она из фермерских районов южного Ура, родилась вблизи от города Нис. Провела два года в институте благородных девиц, который бросила, чтобы вернуться и работать на ферме отца, где надзирала за двумястами из трехсот акров семьи. Умела ездить верхом, могла отремонтировать забор и знала, как даже в самой засушливой долине найти воду, исследуя рельеф. А еще она недавно развелась, пробыв в браке девять месяцев.

– Вы уже бывали в Салоне? – спросил администратор, все еще записывая ее ответы в блокнот.

Она впервые немного смутилась:

– Я провела здесь последние два месяца, переходя от одного спектакля к другому. Думаю, всего их было шесть.

– Надеюсь, предыдущие опыты были удачнее последнего, – любезно сказал администратор, и она скромно пожала плечами.

А потом настала очередь Сенлина. Ему очень не хотелось рассказывать детали личной жизни, стоя посреди многолюдного зала. Он пытался быть стоиком, но вскоре начал невнятно бормотать и заикаться. Он чувствовал, как кровь приливает к лицу. Он был единственным ребенком; его родители умерли; он хорошо образован, есть работа и доход; женат; детей нет. Лаконичные сведения о самом себе смутили его, хотя он вряд ли смог бы объяснить почему. В кратком пересказе он казался таким непримечательным, таким заурядным. Наверное, он и был непримечательным. Но не чувствовал себя таковым.

Закончив опрос, администратор поблагодарил их за терпение.

– Теперь что касается сегодняшних событий… ваше дело передано помощнику старшего регистратора, мистеру Анену Сефу. Мистер Сеф – опытный и скрупулезный следователь. Другими словами, он выдающийся человек. Вас временно, ненадолго, буквально на минуту, поместят в отдельную комнату, пока мистер Сеф соберет все доказательства по делу. – Он моргнул, отпуская монокль, и тот качнулся на цепочке, упав на грудь. Администратор махнул высокому лысому клерку, который как будто был вшит в собственный темно-синий пиджак. Казалось, можно сосчитать его позвонки. – Этот служащий проводит вас в вашу комнату. И я благодарен вам обоим за терпение. Вы просто великолепны. Надеюсь, вы подумаете обо мне с такой же теплотой, когда будете вспоминать свое время здесь, в Салоне.

Долговязый клерк вывел их из большого зала, и, пройдя через новый лабиринт коридоров, они вошли в оживленную больничную палату. Она выглядела знакомой во всех отношениях, не считая, конечно, отсутствия окон, которые Сенлин всегда ассоциировал с современными больницами. В конце концов, солнце и свежий воздух необходимы для выздоровления. Они прошли мимо двух тележек: одна была заполнена мисками с кашей, над которыми поднимался пар, а во второй стояло шесть медных цилиндров размером примерно с ведро для молока. Они чем-то напоминали шлемы, только вместо забрала был всего лишь маховик клапана, такой же большой, как прибор целиком. Сенлин понятия не имел, для каких медицинских целей предназначено это устройство.

Мимо проходили медсестры в мягких белых кожаных тапочках, а пациенты с забинтованными руками, ногами и головами лежали на койках, отгороженных ширмами. Мысль о чистой постели и медсестре, которая обработает их раны, обнадежила Сенлина. Он был потрясен, измучен и избит; окажись он дома, отправился бы в постель на неделю и ничего бы не делал, только читал книги, пил чай и слушал, как волны поют бесконечную ритмичную песню.

Но его ждало скорое разочарование: клерк вел их все дальше и дальше, в другой конец палаты, в узкую, теплую, выкрашенную известью комнату. Напротив них был железный люк высотой в четыре фута. С петель отслаивались хлопья ржавчины.

– Помощник Сеф скоро прибудет, – сказал клерк, открывая люк тяжелым мастер-ключом.

Сенлин и Эдит переглянулись. Она выглядела испуганной. Он обнадеживающе ей улыбнулся. Искренне и великодушно, что случалось с Сенлином довольно редко. Администратор был так очарователен, что от нервозности не осталось и следа. Ужасное происшествие уже смягчалось и стиралось из памяти. Казалось, кто-то другой видел убийства, убегал, прятался и боялся лишний раз вздохнуть.

И все-таки эта теплая комната и внезапно бдительный клерк позади них пробудили в нем легчайшее беспокойство. Сенлин его отбросил, как и обычные остатки паники и страха.

Перед ними открылся люк. Пришлось наклониться, чтобы пройти, и по ту сторону сиял такой ослепительный свет, что они оба ничего не могли разглядеть. Воздух был горячий, как чье-то дыхание в лицо. Клерк толкнул Сенлина вперед, ткнув основанием ладони. Сенлин собрался повернуться и отчитать его, когда пол под ногами вдруг заскрипел и накренился, как ржавая кроватная пружина, лишая равновесия и сбивая с толку. Люк захлопнулся. Засов ударился о запорную планку.

Все еще слепой, Сенлин стукнулся головой при попытке выпрямиться. Он ощупал проволочную сеть над собой, быстро нашел угол и там обнаружил те же самые ячейки сети, образующие стену. Прищурившись, он рассмотрел, что они оказались чем-то вроде клетки для кур или кроликов, подвешенной в голубой комнате.

А потом Сенлин сообразил, что смотрит на небо. Не нарисованное небо, а настоящие голубые небеса.

Сенлин и Эдит сидели в клетке, прикрепленной к башне с наружной стороны.

Глава тринадцатая

Спросите любого встречного, не скучает ли он по солнцу? Не тоскует ли по луне? И вам ответят: а вы скучаете по тепловому удару? Тоскуете по волчьему вою?

Популярный путеводитель по Вавилонской башне, III.XII

В сотне футов под ними раскинулся Рынок, красочный и замысловатый, как лоскутное одеяло.

Сенлин неистово колотился в черную железную дверь. В ответ клетка сильно дребезжала. Каждое сочленение скрипело, и ржавчина сыпалась на них как дождь. Ячейка проволочной сети под ними лопнула. Эдит наконец призвала его остановиться, схватив за шею. Он почти ее не слышал от звука собственных ударов. Он предпочитал ее не слышать.

Администратор обещал им быстрый результат и отдельную комнату. После всего, что Сенлин перенес, он мог поверить лишь в одно: это оплошность. Кто-то ошибся! Почему люди вообще приходят в Салон? Неужели все они садисты? Да это какой-то дурдом!

Он ударился о дверь еще раз, хватая воздух пересохшим ртом. Потом позволил Эдит оттащить себя в сторону. Он рухнул на нее и вяло привалился к проволочной стене, чтобы унять головокружение.

– С вами такое уже случалось? – спросил он.

– Неужели вы думаете, что я бы вернулась, будь оно так? – Она чуть лучше владела собой, чем Сенлин, хотя голос все равно дрожал. Она посмотрела вниз сквозь сетчатый пол. – Сколько лет этой клетке? Такое ощущение, что она может рассыпаться в любое мгновенье.

Сенлин вспомнил в ярких деталях тошнотворные звуки, с которыми команда воздушного корабля ударялась о землю.

– Давайте поговорим о чем-то еще, – ответил он сквозь зубы.

Не хотелось думать о том, кто будет рыться в его карманах, если он упадет на землю.

Их клетка, со всех сторон проволочная, была размером с детскую кровать. Места хватало, чтобы сидеть спиной к сетке, но не стоять. У них не было выбора, кроме как прижаться друг к другу, что лишь усугубило страдания Сенлина. Он сухо сглотнул и сказал:

– Я не понимаю. Они ведь прекрасно знают, что мы не сделали ничего плохого.

– Все свидетели мертвы. Откуда им знать? – спросила Эдит.

Сенлин объяснил теорию о латунных глазках в стенах особняка и клерках-шпионах, которых он видел в закулисных коридорах. Она подтянула декольте платья, у которого было неловкое свойство скользить вниз, и сказала:

– Мне даже не приходило в голову, что кто-то наблюдает… Ох. – Она, похоже, прокручивала в памяти сцены из прошлого. – Эти глазки́ были в каждой комнате.

– Если вам от этого легче, я не думаю, что кто-то шпионит за нами сейчас, – сказал Сенлин, вытирая струящийся по лицу пот.

Солнце беспощадно издевалось над ними. Он соорудил небольшой навес из фрака, пропустив рукава через ячейки потолочной сетки и прицепив к открытым концам проволоки. Эдит расстелила пышные юбки, чтобы он на них сел, что немного смягчало колючесть проволочного пола. Он поблагодарил ее, как мог поблагодарить человека, который освободил место на скамейке в парке. Они слушали какофонию рынка, верблюжьи крики и лай торговцев. Сухой ветер уносил прочь песни далеких сигнальных свистков.

Когда глаз солнца спрятался за башней, настала искусственная ночь. Сенлин смог лучше разглядеть фасад над ними и обнаружил, что его изучение предоставило разуму возможность отвлечься, в которой он так сильно нуждался. Стены были из неотшлифованного известняка. Тут и там из трещин между плитами торчали старые птичьи гнезда. В них, похоже, никто не жил. Другие клетки вроде их собственной, необитаемые, виднелись на некотором расстоянии слева и справа. При взгляде вверх, на башню, через просвет в навесе из фрака у Сенлина так сильно кружилась голова, что он мог лишь коситься в ту сторону и тут же отводить взгляд. Это не имело значения. Там не на что было смотреть. Вдалеке из башни торчали платформы, как шипы из стебля. Он предположил, что это воздушные причалы, но наверняка утверждать не мог. В остальном фасад выглядел обширным и необитаемым, как пустыня.

Не считая заводного паука. Машина, которая проползла наверху по стене башни, была размером с большую собаку и выглядела одновременно пугающей и поразительной. Из сочленений восьми стальных лап выходили струйки пара. Сквозь медный скелет виднелись механизмы внутри. Это было самое замысловатое и элегантное механическое существо, которое встречалось Сенлину. Когда машина приблизилась, стало видно, что в сердце у нее горит ровный рубиновый огонек.

Сенлин был слишком поражен, чтобы испугаться, но ему хватило осторожности, чтобы соблюдать тишину, указывая Эдит на машину. Она быстро втянула воздух и схватила его за руку, но вскоре стало очевидно: заводной паук к ним безразличен. Он проследовал мимо, ступая обутыми в резиновые подушечки лапами, с уверенностью мухи, ползущей по стене. Стоило Сенлину спросить себя, не является ли эта штуковина лишь огромной игрушкой, как ее роль сделалась ясна. Она ремонтировала башню. Она выискивала на фасаде дефекты, которые исправляла, распыляя гель. Гель быстро затвердевал и блестел, словно кварц. Сенлин следил, как машина переползает от трещины к трещине, выдирая птичьи гнезда и латая щели, пока она не исчезла из вида.

Это был гениальный маленький автомат, практичный и действенный. Увидев его, Сенлин снова обнадежился. Башня не вся состояла из ужаса и смятения. Здесь были и чудеса.

Хотя все эти чудеса казались маленькими и далекими.

Никто не рассуждал вслух о том, как долго их тут продержат, принесут ли еду или воду, или птичья клетка станет их могилой. Озвучивая такие мысли, они бы лишь сделали ожидание еще невыносимее. Но через полчаса молчания Эдит сердито застонала и сказала:

– Воображение сводит меня с ума! Я вспомнила каждый конфуз, свидетелем которого могли оказаться шпионы, и придумала кучу способов умереть в этом курятнике.

Сенлин прочистил горло:

– Я тоже. Я лишь подумал о том, сколько стервятников должны усесться на эту клетку, чтобы их веса в сочетании с нашим хватило для…

– Надо поговорить о чем-то другом, – перебила она, хлопая себя по бедрам. – Итак, ваше имя – Томас Сенлин, вы директор школы, и вы женаты. – Это все прозвучало во время допроса, устроенного администратором, разумеется. – Много лет?

– Нет.

Обычно его ответ на этом заканчивался, но теперь что-то вынудило Сенлина продолжить. Возможно, всего лишь товарищеское чувство, которое естественным образом возникает от общей травмы. Или, быть может – хотя в этом он едва ли мог признаться даже себе, – Сенлин смутно осознал, что момент не лишен… интимности, а с нею пришло искушение. Чтобы прервать грешный ход мыслей, он выпалил:

– У меня месячный мед… Ой, у нас медовый месяц.

Он бы не винил Эдит, если бы она засмеялась. Но этого не произошло, и она ответила не сразу. Она погладила себя по щеке, счищая засохшую кровь. Казалось, она размышляет, прежде чем задать очевидный вопрос: «Где ваша жена?»

Он слегка удивился и одновременно вздохнул с облегчением, когда вместо этого она начала рассказывать о собственном прошлом. Поскольку больше заняться было нечем, ее байки быстро переросли в историю. Он понял, что она хочет не просто подвести некий итог, но и приукрасить хронику своей жизни всевозможными мелкими деталями. Его всегда тревожили такие длительные исповеди. Он не знал, как себя вести. Но все-таки, пока Эдит говорила, он понемногу расслабился. Она была совсем не такой, какой представилась ему в первый миг – одетая в персиковое платье и помыкающая им, как лакеем. Она не была мелодраматичной или тщеславной. На самом деле она была довольно симпатичной. Она ему понравилась.

Она рассказала ему больше о сельскохозяйственных угодьях семьи и полях, которые засевали под ее руководством. Когда она описывала свой талант к сельскому хозяйству, в голосе звучала гордость. Она знала, когда следует принести в жертву заболевшие посадки; знала, как разбираться с буферными зонами и что делать во время засухи, как выявлять нечестных бригадиров, пьяниц и где искать замену. У нее было два брата, оба старшие, но ни один не отличался талантом или интересом к семейному бизнесу. Оба управляли небольшими участками и делали это плохо. Ее урожайность всегда была выше. Отец, который хотел провести годы заката, охотясь и превращая плоды своих садов в сидр, гордился ею. Он называл ее Садовой Генеральшей.

А затем, чуть больше года назад, отец уговорил ее выйти замуж за друга семьи, человека по имени Франклин Уинтерс, владельца виноградника со скромными доходами. Она, Генеральша, не нуждавшаяся в мужьях, согласилась только потому, что отец стал развивать тему, какой они старались избегать много лет: ее братья были безответственными, ленивыми и, что хуже, вероломными. Если бы земля досталась им, они бы ее продали и промотали заработанное. Но он не мог завещать состояние незамужней женщине; она оказалась бы уязвима перед лицом судебных разбирательств, не в последнюю очередь затеянных братьями. Замужество защитило бы ее от таких атак; она бы продолжала руководить фермой в свое удовольствие.

Мистер Франклин Уинтерс оказался достаточно безобидным супругом. Он был немного сухопарым, с ровным характером, не влезал в долги и с наемными работниками обращался справедливо, что она отнесла к добрым предзнаменованиям. Важнее всего, он согласился с условиями брака: ее роль в управлении фермой не должна была измениться. Она останется Генеральшей. Он согласился, но с оговоркой. Она могла заниматься делами фермы до тех пор, пока это не представляло угрозы ее здоровью.

Эдит была не дура. Она знала: Уинтерс ожидает, что она забеременеет, и под этим предлогом можно будет убрать ее с поля. Ее отец тоже надеялся, что у нее будут дети, которые продолжат род. Она находила все это нелепым. По ее лицу легко читалось, что материнство никоим образом ее не привлекало. Она согласилась с просьбой Уинтерса лишь потому, что знала – это никогда не станет проблемой. Она была крепкой и флегматичной, но также бесплодной после случившегося много лет назад падения с лошади. Об этом знал лишь сельский доктор.

Условия были сформулированы, соглашение подписано, и они поженились.

Но вскоре после того, как она стала миссис Франклин Уинтерс, – на церемонии, которую сама Эдит описала как «несентиментальную», – муж нашел предлог, чтобы воспользоваться их контрактом в собственных интересах. У нее развилась легкая аллергия на сорняк, который весной рос повсюду вдоль дорожек в начале и в конце каждого высаженного ряда. Это был тот самый сорняк с длинным стеблем, который она раньше жевала, объезжая свежевспаханные поля и проверяя плодородие почвы. Теперь от цветения этой травы она чихала. Уинтерсу этого хватило, чтобы ссадить ее с лошади. Он и слушать не захотел о том, что половина бригадиров страдает тем или иным недугом: подагрой, сифилисом, катарактой. Ей пришлось повесить вожжи на гвоздик, спрятать ботинки-грязеходы, повязать ленту на соломенную шляпку и смириться с тем, что она слишком слаба здоровьем для руководства фермой. Эдит подозревала, что тем самым ее наказывают за неспособность родить сына. Справедливости ради и от самого Уинтерса в этом деле было маловато толку.

Сенлин бы покраснел, не будь он и так красным от жары.

– Значит, вы с ним развелись?

– Да, – сказала она. – Только вот он не оказал ответной любезности.

– Не понимаю.

– Я тоже! – Она рассмеялась, и теплый порыв ветра бросил спутанные волосы ей на лицо. – Он отказался со мной развестись, и потому я отказалась остаться.

– И вы приехали сюда…

– Чтобы промотать его деньги, мои деньги.

– Играя светскую львицу, – весело сказал Сенлин, но ее лицо помрачнело.

Он скривился, выражая сожаление.

– Это была дурацкая пьеса. – Она вновь опустила юбки, которые вздувались, как воздушный шар. – Мне пришлось играть разряженную куклу, в то время как два пустозвона говорили о делах. Никто из них в делах не смыслил. Фондовая биржа сердца! Я умоляю! Товар, не поддающийся количественному измерению, не продают на фондовой бирже. В этом суть акций. И, насколько я знаю, никто понятия не имеет, сколько весит любовь, какой у нее объем, можно ли ее разделить или с чем-то смешать… Сколько единиц любви требуется для начала романтических отношений? Пять? Двадцать? Фондовая биржа сердца! Если бы один пустозвон не обезумел, это бы случилось со мной. – Она говорила словно в бреду, но в сказанном звучали приятные насмешливые нотки.

Не успел Сенлин ответить, как в железной двери открылся люк.

Они ринулись к нему и увидели лицо молодого человека с тщательно напомаженными усиками, который им широко улыбался.

– Боже мой, как жарко, – сказал молодой человек, и его лицо на миг скрылось из вида, пока он промокал лоб носовым платком с рюшами.

– Выпустите нас! Что за нелепость; здесь опасно! – Сенлину не удалось скрыть отчаяние в голосе. – Мы не сделали ничего плохого.

– Да нет, я понимаю, но сперва я должен расследовать ваше дело, иначе вас снова притащат сюда.

– Тогда расследуйте быстрее, – потребовала Эдит.

Молодой человек прочистил горло:

– Я помощник регистратора. Меня зовут Анен Сеф, и я сегодня буду помогать вам. – Он говорил с запинками, то и дело сглатывая, и Сенлин по манере речи опознал в нем полнейшего неумеху.

– Быстрее, – повторила Эдит.

– Я завершил следствие и доложил о найденном регистратору, который принял решение…

– Что за регистратор? Какие у него полномочия? – перебил Сенлин.

Сеф улыбнулся, в уголках его рта появились морщинки.

– Какой вы забавный! – Потом столь же быстро его лицо разгладилось, как поверхность болота, на которую недавно наступили. – Вас, мистер Сенлин, препроводят на третий этаж, где весьма мило. Вам нравятся павлины?

– Не составил о них мнения.

– В Купальнях множество павлинов, а также курортов и термальных источников.

– Звучит замечательно. Отведите нас туда, – сказала Эдит.

– А-а-а. Видите ли… – Сеф сморщил нос, отчего стал выглядеть еще моложе, и опять прочистил горло. – Миссис Эдит Уинтерс не отправится на третий этаж. Ее высылают на первый.

– Высылают? Почему? – изумилась Эдит. – Вы заперли меня с убийцей, и я стала жертвой нападения.

– Не я. Я вас нигде не запирал – вы, как я понимаю, получили ключ и отправились на ту конкретную сцену Салона добровольно. – Сенлин опознал в ответе Сефа скользкую чиновничью трусость. Парнишка был подающим надежды бюрократом. – Существуют две проблемы. Первая заключается в том, как вы вышли, а вышли вы незаконно. Вас предупредили, что персонажи должны выходить только в свои изначальные коридоры.

– За нами гнался безумец с ружьем! – воскликнула Эдит, ткнув пальцем в юношу и чуть не угодив ему в нос.

Он снова помахал носовым платком перед лицом:

– Да. Но остается второй вопрос – камины, миссис Уинтерс, – продолжил он. – Войдя в Салон, вы согласились с тем, что будете разжигать огонь во всех комнатах, куда попадете. У нас множество свидетельств того, что мистер Сенлин справился с этим простым заданием, в то время как вы, миссис Уинтерс, отнеслись к нему безответственно. В результате несколько каминов погасли.

– Какая разница? Дайте спички, и я разожгу их заново, – сказала она.

– Боюсь, ущерб уже нанесен. Вас изгонят, и вам запретят возвращаться в Салон. Это решение администратора, и…

– Простите, – прервал его Сенлин учительским тоном. – Молодой человек, мы ранены. Нас подвесили на опасной высоте. Мы хотим есть и пить, нам страшно. Я заклинаю вас вернуться к вашему начальнику, вашему регистратору, с недвусмысленным сообщением: нас освободят, и мы оба продолжим путь в Купальни. Мы настаиваем на том, чтобы нам предоставили возможность объясниться в ваших судах, какими бы они ни были, и мы настаиваем на том, чтобы нас выпустили из этой бесчеловечной птичьей клетки, в которую вы нас несправедливо заточили.

Он говорил с силой и уверенностью, которых сам не чувствовал.

Это заставило Сефа ненадолго сбросить маску любезности, но он быстро взял себя в руки и снова улыбнулся:

– Я поговорю с ним и вернусь. А пока что у меня есть ужин. – Сеф передал через люк жестяную флягу и мешочек сухариков.

– Вы не могли бы позволить нам подождать внутри? – спросила Эдит, сдерживая гнев. Но Сеф уже закрыл люк. Она ударила по дверце основанием ладони. – Олух!

Они снова рухнули без сил на сетчатый пол, онемев от разочарования.

Менее чем в полумиле под ними над Рынком парил воздушный корабль, судя по всему, недавно взлетевший. Сенлин рассмотрел гондолу, что напоминала баржу с квадратным носом, и сложный такелаж, которым корпус крепился к аэростату. Огромный резервуар с газом был круглым и красным, как детский мяч. Сенлин ощутил приступ зависти. Ах, как бы он хотел взлететь! Стать воздушным шаром, воздушным змеем!