Текст книги "В погоне за памятью. История борьбы с болезнью Альцгеймера"

Часть II
Исследования

Мой отец заподозрил, что Аббас болен, после телефонного разговора зимой 2003 года. Тетя Масумех обнаружила, что Аббас забыл, где живет. Она сказала, что он уже месяцами постоянно либо забредает в старое фамильное гнездо на севере Тегерана, откуда его выставляют новые жильцы, либо кружит по ближайшему парку, мучительно вспоминая новый адрес. Более того, когда он все-таки вспоминал дорогу домой, его не раз выгоняла на улицу жена Афсана, потому что он звал ее Пери – именем своей первой жены. Отец уговорил Афсану показать Аббаса врачу. Он понимал, какой у старика трудный характер, но теперь Аббас вел себя как приезжий на собственной улице и чувствовал себя новобрачным после 18 лет семейной жизни.

До этого я убеждал себя, что поведение Аббаса укладывается в норму, и считал, что ничего не изменится. Но в тот день, когда отец положил трубку, я понял, что все не так. Назавтра отец вылетел в Иран.

Восемь лет спустя мы с отцом были на банкете – праздновали персидский Новый год – в гостинице в центре Бристоля. За соседним столиком сидела компания пожилых иранцев – смеялись, не спеша пили чай, болтали о родных и близких.

– Знаешь, папа, а я уже и не помню, когда дедушка был таким, – сказал я, когда официант наполнил наши бокалы.

– Ты был маленьким. До болезни Альцгеймера он был очень общительным.

– Как ты узнал, что это именно болезнь Альцгеймера?

– Мы сделали ему тесты на память и сканирование мозга, и врачи сказали, что это, вероятно, болезнь Альцгеймера.

– Вероятно?! – Размытость диагноза меня удивила. – А что еще сказали?

– Да почти ничего, мол, точно определить очень трудно.

Мне стало интересно, как с этим обстоят дела сейчас. Когда деду ставили диагноз, я едва окончил первый курс магистратуры и думал исключительно о молекулах и как их оттаскивать друг от друга, поэтому, узнав, чем дедушка болеет, не особенно об этом задумывался. Кроме того, это была епархия медиков, а не ученых. А я принадлежал к тем, кто изучает мозг изнутри и смотрит наружу, а не снаружи и заглядывает внутрь. Но теперь мне захотелось выяснить подробности. И я понял, что хочу познакомиться с человеком, только-только ступившим на этот путь вниз, во мглу, и понять, какие меры мы принимаем первым делом и что это значит для таких невежд, каким был я когда-то. А еще я хотел разобраться, какова нынешняя картина болезни Альцгеймера, до чего дошел прогресс в этой области. Как считают мои коллеги и другие ученые, какова ее причина? Как обстоят дела с эффективным лечением?

На этих страницах вы познакомитесь с критическим и беспристрастным отчетом о поисках ответов на эти вопросы и с довольно неожиданными житейскими сюжетами, благодаря которым мы теперь лучше понимаем, что такое болезнь Альцгеймера. Иногда я опасался, что упорство сослужит мне медвежью услугу и что я своими изысканиями напоминаю отцу о тяжелой поре в его жизни. Но отец сказал, что все нормально. Старость должна быть такой, как у этих пожилых иранцев: смеяться, попивать чаек, болтать о родных и близких. Делиться опытом, накопленным за долгую-долгую жизнь.

Глава четвертая
Диагноз

Один верный друг стоит десяти тысяч родственников.

Приписывается Еврипиду

Однажды утром в конце 2014 года Арнольд Леви, бывший кинорежиссер родом из Южной Африки, которому было 82 года, пришел на прием к своему лечащему врачу в лондонскую клинику в сопровождении Дэни, сына своего лучшего друга. Они знали друг друга более 30 лет, а отец Дэни учился с Арнольдом в пансионе неподалеку от Йоханнесбурга. Арнольда отправили в школу в пять лет, и они с отцом Дэни сразу подружились.

– Отец был одним из трех братьев, – рассказал мне Дэни. – Думаю, Арнольд полюбил его, потому что они опекали его в школе. Они для него как родные.

Вот уже год с Арнольдом происходили небъяснимые вещи. В декабре 2013 Дэни обнаружил неприятные перемены в его поведении. Арнольд был человеком блестящего ума, уверенным в себе и находчивым, так что с перемещениями в лондонской подземке у него никогда не возникало ни малейших затруднений; раз в несколько месяцев он садился в метро у своего дома в Вест-Энде и ехал в Сити, чтобы пообедать с Дэни.

Но теперь все изменилось. Дэни заметил, что Арнольд переносит дорогу все тяжелее. И вот однажды, когда они встретились у выхода из метро, Дэни увидел, что Арнольд «нервничает», «волнуется», «сердится». Это было совсем на него не похоже, сказал Дэни.

Арнольд перебрался в Лондон в 20 лет, поскольку мечтал стать актером. Он сыграл несколько небольших ролей, но вскоре решил пойти другим путем: один коллега попросил его поучить певцов актерскому мастерству. Арнольд согласился – и после этого сделал карьеру режиссера. Он никогда не был женат, детей у него не было, но связь с другом детства из Йоханнесбурга не прерывалась. Прошло двадцать лет, и Дэни переехал в Лондон и стал брокером на бирже.

– Когда я только приехал, то поселился неподалеку от Арнольда, и он присматривал за мной. «Если тебе негде остановиться, поживи у меня», – говорил он. Я знал, что он мне всегда поможет.

А когда Арнольд состарился, Дэни точно так же опекал друга детства своего отца.

После того случая у метро Дэни начал замечать, что Арнольда подводит память. Поначалу это были мелочи – забыл паспорт, когда улетал в Нью-Йорк, забыл, что Дэни уехал в отпуск. Очень типично. Нетипичной была частота и природа этих провалов в памяти. Теперь-то понятно, что в истории Арнольда нет ничего удивительного. Когда симптомы болезни Альцгеймера только начинают проявляться, практически невозможно понять, что эти эпизоды – признаки болезни.

– У меня самого с памятью просто беда, – говорил Дэни. – Иногда я буквально не могу вспомнить, чем занимался в выходные. Оперативка перегружена, так сказать. Поэтому если кто-то чего-то не помнит, меня это не настораживает. Но эти мелкие эпизоды – они какие-то… страшноватые. Ненормальные. Как-то не вписываются в картину.

Перед следующим совместным обедом Дэни нанял Арнольду машину с водителем. Но когда машина подъехала, оказалось, что Арнольда нет дома. Водитель позвонил Дэни, а тот – Арнольду. Нет ответа. Дэни припомнил, что несколько дней назад, когда они договаривались о встрече, Арнольд никак не мог понять, какой у них план, и считал, что Дэни будет ждать его на прежнем месте работы, в студии на севере Лондона.

– Я сказал – нет-нет, за вами приедут, так что никуда не ходите, хорошо? А он все про студию. Я подумал – да что же это такое творится? Сидите дома, и все! Ничего не нужно делать! Вас привезут куда надо! Да что с вами такое?

Час спустя Дэни снова позвонил Арнольду домой. Опять никто не подошел. Тогда он забеспокоился. Набрал номер студии – и Арнольд нашелся там.

Как выяснилось, Арнольд начисто забыл о разговоре про водителя. Дэни попросил его не волноваться и предложил Арнольду поймать такси, чтобы добраться до места. Арнольд согласился – и Дэни не без облегчения списал это недоразумение на очередной безобидный «стариковский случай».

Однако радовался он недолго: Арнольд не приехал. Через два часа он позвонил Дэни из дома.

– Позвонил и говорит: «Послушай, прости меня, я сам не знаю, как так вышло… помню, как свернул за угол… не понимал, где нахожусь… а тут увидел метро и добрался домой».

Впоследствии Дэни узнал, что Арнольд вышел из студии, но забыл, что делать дальше, и некоторое время в растерянности бродил по городу. Тогда младший друг Арнольда понял, что надо показать его врачу.

Когда они шли по коридорам клиники Ричфорд-Гейт – просторного четырехэтажного кирпичного здания, стоявшего на тихой вест-эндской улице среди жилых домов, с ними поздоровался Йенс Фелль, врач из Германии. Арнольд неожиданно представил Дэни как Мэтью, своего соседа. Они посмеялись над его оплошностью, после чего прошли в кабинет Фелля и сели. Доктор Фелль уже понимал, зачем к нему пришли, но вежливо спросил, чем может помочь.

Тогда Арнольд сказал:

– Понимаете, это все Мэтью…

– Нет, Арнольд! – перебил его Дэни. – Это же я, Дэни!

– У него появились жалобы, – продолжил Арнольд.

Повисла пауза, и доктор Фелль, не вполне понимая, кто из них больной, посмотрел на Дэни.

– Арнольд, – сказал Дэни. – Доктор нужен вам, а не мне.

– Правда? – удивился Арнольд. – А я и не знал.

В августе 2015 года я приехал на метро домой к Арнольду в Ноттинг-Хилл, привез пакет свежего винограда и коробку швейцарских шоколадных конфет. День был теплый, но пасмурный, многие выходили перекусить на улицу в надежде застать солнышко. Об Арнольде я услышал за несколько месяцев до этого от коллеги-врача. Я спросил, нет ли у него больных, которым недавно поставили диагноз и которые были бы не против поделиться своей историей. И добавил, что мне нужен классический случай – я еще не знал, как зыбко определение «классический», когда речь идет о болезни Альцгеймера, – а он в ответ дал мне телефон Дэни. Я позвонил, и Дэни охотно согласился побеседовать со мной. Сказал, что ему одиноко.

Дэни встретил меня у крыльца дома Арнольда и кратко ввел в курс дела. Он объяснил Арнольду, кто я и зачем приехал, хотя, признаться, вероятность, что Арнольд это запомнит, была невелика.

Мы позвонили. Сначала в доме было тихо, и Дэни испугался, что Арнольд ушел куда-то без присмотра – сам Дэни на выходные уезжал отдохнуть. Однако вскоре дверь открылась, и меня представили Арнольду. У него была кудрявая седая шевелюра, льдисто-голубые глаза и широкая сердечная улыбка, от которой сразу теплело на душе. Худой, элегантный, он был одет просто, но со вкусом – темно-лиловая рубашка, клетчатые брюки, остроносые кожаные туфли. Он предложил мне выпить – я вежливо отказался – и мы сели в гостиной, рядом с кухней.

В огромные окна лился дневной свет, на полу лежали восточные ковры, на старинных деревянных комодах с зеркалами стояли живописные антикварные статуэтки, стены были увешаны полотнами XVIII века. На полках стояли монографии о Моцарте, Микеланджело и Вагнере, собрания сочинений Диккенса и Дж. А. Генти. Здесь жил человек образованный, настоящий библиофил, подумал я. Какая жестокость – отнять у него и это: когда человек любит книги и знания, терять память еще больнее. А рядом со мной на письменном столе – фотографии в рамках: родители Арнольда и отец Дэни в Йоханнесбурге. Как будто я очутился в капсуле времени, хранитель которой оставил там небольшое подобие себя самого.

Началась беседа. Арнольд говорил медленно, голос у него был низкий, звучный; с приобретенным за долгие годы британским акцентом – какой контраст с отрывистым южноафриканским говором Дэни! Я расспрашивал Арнольда о его жизни, о дружбе с Дэни и его отцом. О работе, об истории некоторых прелестных безделушек, окружавших нас. Отвечал Арнольд красноречиво и многогранно – да, он явно был человеком блестящего ума. Более того, если бы мы и дальше придерживались подобных тем, я и не заметил бы, что с ним что-то неладно. Тогда я стал задавать другие вопросы – о настоящем. Кто его соседи? Есть ли у него друзья поблизости? Тут картина прояснилась.

– Странно, что вы об этом спрашиваете, – заметил Арнольд. – Это же было во время войны… Мне бы не хотелось об этом распространяться.

Я сменил тему и спросил, как Арнольд предпочитает проводить время теперь, когда он ушел на покой.

– Мне нужно было ухаживать за матерью и сестрой… во время войны, разумеется… но это не слишком подходящий предмет для разговора.

Тут вмешался Дэни:

– Арнольд, мне кажется, Джозефу интересно, чем вы занимаетесь именно сейчас.

– Ах да, конечно, приношу свои извинения. Ну, мне всегда нравилось жить одному. Не терпелось уехать [из Южной Африки]… и не забывайте, был конец войны… Я бы предложил вам выпить, но, наверное, не стану.

– Почему? – спросил Дэни.

– Ну… честно говоря, не знаю.

Меня поразила разница между тем, как Арнольд вспоминал прошлое, все то, от чего его отделяла бездна пространства и времени, и его полной неспособностью осознать настоящее. Дэни несколько раз уговаривал его точнее отвечать на мои вопросы, ненавязчиво подсказывал то там, то сям. Но сомнений не оставалось: Арнольд угасает. Первой жертвой болезни пал участок мозга рядом с гиппокампом – так называемая парагиппокампальная извилина. Там хранятся и оттуда извлекаются новые воспоминания. Вот почему первый симптом болезни Альцгеймера – утрата памяти о недавних событиях. Здесь воспоминания обрабатываются, чтобы затем переместиться в лобную кору на долговременное хранение. Почему эта область поражается первой, мы не знаем. В конце концов бляшки и клубки заполонят и другие отделы мозга Арнольда, в том числе и лобную кору, но пока болезнь их пощадила.

– Давайте я покажу вам дом, – предложил Арнольд. Мы просидели у него в гостиной уже с полчаса, и за это время я отметил и его искрометное лукавое чувство юмора. Зачастую он шутливо упрекал Дэни в забывчивости или в каком-то плутовстве у него за спиной.

– Вы со мной, пожалуйста, без фокусов, молодой человек! – предостерегал он.

Затем Арнольд провел нас в мансарду. По словам Дэни, там он проводил почти все время. Обстановка в мансарде напоминала гостиную, только картины были масштабнее и книг больше. Дэни и самому хотелось там побывать именно сегодня, чтобы понять, сильно ли протекает крыша: по сводчатому потолку медленно растекались пятна сырости, прямо над комодами и столиками, уставленными фотографиями, штукатурка грозно набухла. В ванной, по соседству, потолок кое-где и вовсе обвалился.

– Арнольд! – крикнул Дэни из ванной. – Я опять буду звонить подрядчику! Тут срочно нужен ремонт!

Еженедельно к Арнольду приходили социальные работники из Национальной службы здравоохранения. Я спросил, что он о них думает.

– Социальные работники? – удивился он. – Ах, нет… я об этом ничего не знаю.

– Ну как же! А Том? – напомнил ему Дэни, деловито осматривая карнизы у нас над головами. – Тот парнишка, который к вам приходит, вы же его знаете.

– Том? А, Том… Да-да… приятный человек… правда, он, вероятно, моложе меня лет на двадцать, не меньше.

Пока Дэни осматривал потолок, мы с Арнольдом вышли на балкон, откуда открывался вид на скромные квадратные садики вдоль улицы. Небо было по-прежнему затянуто облаками. Арнольд показал мне на высокий ясень.

– Это мое любимое дерево на нашей улице, – сказал он. – Такое красивое. Видите, там на самом деле два дерева? – Рядом с ясенем и в самом деле росло другое дерево, потемнее. И тут, не сводя глаз с деревьев, Арнольд вдруг проговорил: – У меня много воспоминаний, которые дороги мне… Меня это беспокоит… Но что поделаешь? – Он посмотрел на меня, обреченно пожал плечами и добавил: – Ничего.

Я не знал, как относиться к этим словам Арнольда. До этого у меня была возможность беседовать о состоянии больных только с их друзьями и родными, с теми, кто за ними ухаживает; дедушка к следующему своему визиту из Ирана уже не осознавал, что у него провалы в памяти. Самая, пожалуй, жестокая каверза, которую проделывает болезнь Альцгеймера – причем даже не с самими больными, а с их родственниками, – в том и состоит, что чем сильнее она прогрессирует, тем меньше больной осознает свое бедственное положение. Тем важнее для меня был момент просветления у Арнольда, и у меня возникло сильнейшее искушение надавить и копнуть поглубже.

Но когда мы спускались по лестнице, Арнольд уже забыл, что говорил, и попросил меня напомнить, кто я. Я ответил, что я друг Дэни и пишу книгу о памяти.

– О, как чудесно! – воскликнул Арнольд. – Но… должен сказать, по-моему, Дэни мне в этом не помощник.

Пока что у Арнольда первая стадия болезни, самая легкая, сказал мне доктор Фелль, когда мы беседовали у него в кабинете. Фелль – типичный чудаковатый доктор с прямой и простой манерой говорить. Он эмигрировал в Англию вскоре после падения Берлинской стены и последние лет тринадцать работает врачом общей практики. Ростом он под метр восемьдесят и на удивление спортивный, даже в кабинете сидит на надувном гимнастическом мяче, а проблемы своих больных решает с ходу, по-деловому, – бросается на них, будто гепард. Мне он сразу понравился.

Со дня моего визита к Арнольду прошло месяца полтора, и мне хотелось больше узнать о том, как человеку ставят диагноз «болезнь Альцгеймера».

– Хороший вопрос, – признался Фелль. – Я обычно говорю, что лучший способ поставить точный диагноз – убить больного, а потом препарировать мозг и узнать, много ли там клубков и бляшек. Но ведь это не поможет!

На самом деле, пояснил Фелль, диагностика – не разовая акция, а процесс.

Сначала у Арнольда исключили целый ряд других болезней, вызывающих нарушения памяти, в том числе депрессию, инфекции, инсульт и рак. Для этого собрали анамнез, провели осмотр и назначили анализы крови. Далее Феллю было необходимо убедиться, что Арнольд в безопасности. Он должен был точно знать, что до их следующей встречи с Арнольдом не случится ничего плохого. Поэтому он задает таким больным вопросы вроде «Где вы были?», «Что вы делали?», «Как вы ухаживаете за собой?», «Можете ли рассказать, как у вас обычно проходит день?», «Не случалось ли вам выйти и захлопнуть дверь, оставив ключи дома?», «Не забываете ли вы выключать кухонную плиту?»

– Меня очень беспокоит, что Арнольд живет один, – серьезно заметил Фелль. – Если бы у него не было Дэни, сына его друга, организовать безопасный быт было бы невозможно.

Диагноз «болезнь Альцгеймера» впервые ставят кому-то на планете каждые четыре секунды, и это лишь по самым скромным оценкам¹. В Англии, к примеру, этот диагноз, как считается, получают 48 % больных деменцией². Не исключено, что оставшиеся 52 % – это больные, чьи симптомы ошибочно списывают на что-то другое – стресс, побочные эффекты лекарств, нормальное старение, – либо старики, которые живут одни. Одинокие больные иногда годами живут без диагноза, поскольку некому поднять тревогу. Остается лишь гадать, сколько больных так и не диагностированы, по последним оценкам, их может быть до 28 миллионов³. Масштабы проблемы огромны, это очевидно, однако, как мы узнаем из восьмой главы, ее все же удается постепенно решать.

Удостоверившись, что условия жизни Арнольда не представляют опасности, доктор Фелль направил его в так называемую клинику памяти – выдающееся достижение современности.

– Лимон, ключ, мяч.

«Лимон, ключ, мяч. Лимон, ключ, мяч». Эти слова я твержу про себя снова и снова, будто придавливаю воспоминания тяжелым пресс-папье. Я прохожу тест по Адденбрукской когнитивной шкале в кабинете Карен Магорриан, старшей медсестры в Клинике памяти при Чаринг-Кросской больнице на западе Лондона. Именно там, именно у Карен, по-настоящему началось путешествие Арнольда по пути болезни Альцгеймера, и я хотел по возможности пройти по его следам.

– Можете из ста вычесть семь? – спрашивает Карен своим особым, успокаивающим голосом, выработанным за двадцать лет работы с больными, страдающими деменцией.

– Да, – отвечаю я.

– И сколько будет?

– Девяносто три.

– А если и дальше вычитать по семь?

– Восемьдесят шесть. Семьдесят девять. Семьдесят два. Шестьдесят пять…

– Прекрасно. Спасибо. А какие три слова я просила вас запомнить?

– Лимон, ключ, мяч.

– Отлично. Теперь я попрошу вас запомнить имя, фамилию и адрес: Гарри Барнс, Девон, Кингсбридж, Орчард-Клоуз, 73.

Ох, и влип же я!.. Ну ладно.

– Повторите, пожалуйста.

– Гарри Барнс, Девон, Кингс… Орчард-Клоуз…

– Попробуйте еще разок.

– Гарри Барнс, Девон, Кингс…бридж? Орчард-Клоуз, семьдесят три.

– Прекрасно! Молодец! А кто сейчас премьер-министр, помните?

– Дэвид Кэмерон.

– А нашу единственную женщину-премьера можете назвать?

– Маргарет Тэтчер.

Наверняка ей в последние годы жизни тоже пришлось проходить похожие тесты, подумал я. Ведь у нее была деменция.

Карен продолжала в том же духе; в тесте были разделы и на внимание, и на зрительно-пространственное восприятие. Она попросила меня нарисовать циферблат, называть животных на картинках, угадывать частично закрытые буквы. Я получил 93 балла из 100.

Стыдно признаться, но я провалил ту часть теста, где проверялся словарный запас. Карен попросила меня назвать как можно больше существительных – нарицательные, имена и географические названия нельзя – на букву П. Я начал с «птицы», «парохода», «плота» и «поезда», а потом перешел к ученым словам: «перспектива», «пальпация», «полимер». Выдавил еще несколько – и впал в полный ступор. Я так разнервничался из-за завышенных ожиданий (ведь я как-никак пишу книгу!), что мозг попросту оцепенел. Хуже того, в голову лезли имена и названия – Питер, Перу, Патагония – как будто стоит мне их прогнать, и это как-то поможет мне выполнить задание. Но этот раздел составлял ничтожную долю теста. Я поневоле задумался, каково это, когда мозг цепенеет на каждом разделе, как у многих больных. Однако я не мог представить себе, как перестать думать то, что я думаю, как разорвать логические цепочки, как превратить все это в туманную, недостижимую абстракцию. Человек в ясном уме по определению не может понять, что чувствует больной.

Цель подобных тестов – не поставить диагноз, а получить некоторое представление о памяти и умственных способностях человека. Например, запоминание трех слов или адреса – хороший критерий оценки рабочей памяти, разновидности кратковременной памяти, которая помогает выполнять повседневные дела. Способность вспоминать исторические факты или названия животных – критерий оценки декларативной памяти: это разновидность долговременной памяти, где хранятся знания и понятия, накопленные в течение жизни (мы упоминали об этом в третьей главе). Разделы теста, требующие наибольшей активности больного – нарисовать ключи, вспомнить арифметику и оживить лексикон – определяют так называемые исполнительные функции, когнитивные процессы, которые мы задействуем, чтобы достичь определенной цели.

Затем Карен рассказала мне, что бывает, если испытуемый получает совсем мало баллов. Соберется группа неврологов, психиатров и медсестер и устроит мозговой штурм в стиле «Доктора Хауса», чтобы поставить диагноз. Задания в тесте дают представление о том, какая область мозга поражена, а если у больного наблюдаются признаки депрессии, стресса или тревожности, рассматривают и психиатрические расстройства. Но если, как в случае Арнольда, больной уже в преклонных летах и у него глобально отказывают память и когнитивные способности, главным подозреваемым становится болезнь Альцгеймера. А когда это подозрение подтверждают данные сканирования мозга – на них видно, что клетки отмирают быстрее возрастной нормы, особенно в гиппокампе, – а это, в свою очередь, подтверждается дальнейшими проверками памяти, «ставят диагноз “подозрение на болезнь Альцгеймера”, организуют соответствующий уход и прописывают ингибиторы ацетилхолинэстеразы. Вот и все. С точки зрения терапии мы застряли в восьмидесятых. Мы широко применяем арисепт (донепезил) и, должна сказать, примерно у 60 % больных удается стабилизировать состояние на два-три года. Их родственники приходят и рассказывают, что больные меньше беспокоятся и лучше спят. Но на некоторых больных он просто не действует, и все».

Одним из таких неподдающихся оказался Арнольд. К началу 2016 года, всего через два года после того, как Дэни заметил у него первые симптомы, состояние Арнольда продолжало неуклонно ухудшаться. Рассеянность уже балансировала на грани катастрофы. Арнольд заметно ослабел, нетвердо держался на ногах, прямо-таки «ссохся», по выражению Дэни. К тому же он забывал поесть и все чаще перекладывал заботы по хозяйству и приготовлению еды на приходящих социальных работников.

С точки зрения невролога в такой хронологии нет ничего удивительного: средняя ожидаемая продолжительность жизни больного после постановки диагноза – восемь лет, большую часть из которых занимает умеренная стадия болезни. Именно это и происходило с Арнольдом. С точки зрения нейрофизиолога все свидетельствовало о том, что клубки и бляшки все-таки заполонили и другие отделы мозга Арнольда, в том числе лобные доли, что лишило его возможности строить логические цепочки, а также височные и теменные доли, что усилило страх и тревогу. Поскольку лобные и височные доли перерабатывают информацию от органов чувств, их повреждения зачастую приводят и к параноидальному бреду. Старый знакомый покажется чужаком, от которого ничего хорошего не ждешь, и родственники больных часто вспоминают, как их близкие и любимые встречали их подозрительными враждебными взглядами исподлобья.

Поскольку у Арнольда не было традиционной семьи и помогать ему было некому, он стал опасным сам для себя. Однажды социальные работники обнаружили, что он забыл выключить газ и едва не отравился насмерть. В другой раз они увидели у него на руке цепочку синяков, и оказалось, что он среди ночи упал с лестницы. Дэни очень хотел, чтобы Арнольду жилось как можно удобнее, поэтому нанял круглосуточных сиделок и постоянно отвлекался от собственной жизни и работы, чтобы получить от них отчеты.

Прилетел отец Дэни из Южной Африки и все время, пока гостил у старого друга, вспоминал истории из их йоханнесбургского детства. Арнольд слушал его со смесью радости и недоумения. Но с точки зрения отца Дэни, его старый друг был еще здесь, несмотря ни на что.

Но вскоре случилось то, чего приемные родственники Арнольда опасались больше всего. Когда Дэни приехал за Арнольдом в клинику памяти после очередного приема, Арнольд встретил его как совершенно чужого человека.

– Я мог быть кем угодно, любым случайным прохожим, – горько пожаловался мне Дэни, когда мы с ним встретились за чашкой кофе. Мы сидели в крошечной кофейне в районе Мейфэр, где работает Дэни, ясным весенним утром. – Я назвался, чтобы подхлестнуть его память, и он вроде бы узнал меня. То есть он знает, что мы знакомы, но не помнит, кто мы друг другу.

Я спросил Дэни, как дела дома.

– Господи боже мой, да он как ребенок, – признался он. – С чайником у нас вышла целая эпопея: я же отобрал у Арнольда обычный чайник и купил электрический. У него чуть ум за разум не зашел! Не желал им пользоваться, и все тут. И чайник подевался куда-то, и я купил другой – уже несколько чайников ушло. Я купил Арнольду новую настольную лампу – а через месяц и она исчезла. Будто это какие-то захватчики, которые вторгаются в его жизнь. На выходных я купил ему тостер, поставил в кухне и сам начал им пользоваться, потому что, если завести с Арнольдом разговор об этом, я в конце концов и его задушу, и сам повешусь. Мне же и самому хорошо бы не спятить.

Дэни совсем не улыбалась мысль отправить Арнольда в дом престарелых, но все разваливалось на глазах. Чтобы разведать обстановку, он свозил Арнольда посмотреть один дом престарелых, который посоветовали друзья. Это было частное заведение, к тому же недалеко от дома Арнольда. Там было два отделения для больных деменцией, оборудованных для средней и последней стадии болезни Альцгеймера.

– Потрясающе, – сказал Арнольд, когда им провели экскурсию. В отделении для средней стадии Арнольд был, как всегда, бодр и весел. Пожимал руки тамошним обитателям, обменивался с ними любезностями, восторженно осматривался, будто турист в зоопарке, – так рассказывал Дэни, которого, наоборот, увиденное привело в ужас.

– Мне там было тошно, – признался он. – Персонал и правда очень милый, но обитатели – в основном старушки – были с виду как под кайфом. Я подумал: «Нет, ты-то явно не на этой стадии. Я не могу отправить тебя сюда».

А потом Дэни и Арнольд перешли в крыло для больных на последней стадии. Палаты были просторные, красиво отделанные, а атмосфера мирная и успокоительная. Но настроение пациентов тоже приходилось учитывать. Когда я слушал рассказ Дэни об этом этапе экскурсии, то невольно вспомнил деда. Ближе к концу он почти все время сидел, обмякнув, в кресле и молчал – лишь иногда испускал горестный вопль, оплакивая давно покойную жену. От него осталась одна оболочка. Последнюю стадию болезни Альцгеймера называют «смертью прежде смерти». К этому времени болезнь систематически уничтожает огромные участки мозговой ткани, стирая, в сущности, способность говорить, есть, глотать, даже улыбаться. Больной на последней стадии нуждается в круглосуточном уходе, он не может ни одеться, ни сходить в туалет. Больные во всем зависят от окружающих; если оставить их одних, они будут целыми днями глядеть в пустоту, пока не погибнут от голода или инфекции.

Арнольд прочувствовал эту трагедию в полной мере. Когда они очутились в отделении для таких больных, жизнерадостность покинула его.

– О боже! – простонал он в ужасе от увиденного. – Нет, я не хочу, чтобы такое случилось со мной!

Дэни поблагодарил персонал за то, что им уделили время, и поспешил отвезти старого друга домой.

Раньше он иногда подумывал, что поместить Арнольда в какой-нибудь дом престарелых было бы верным решением, но после этого визита дал себе зарок посвятить себя уходу за Арнольдом. Он сделает все, чтобы Арнольд оставался дома, пока болезнь это позволяет.

– Это трудно. Очень трудно. Надо заранее подготовить ответы на все вопросы, а я их не знаю. Иногда я вынужден засиживаться на работе до восьми, а потом несусь проверить, как там Арнольд. В результате домой я попадаю к десяти и только тогда могу поужинать. Но это лишь моменты слабости, вообще-то я только рад ему помогать.

Мне уже давно было непонятно, как быть больному, у которого нет родственников. Ведь родные не просто поддерживают больного эмоционально, но и следят за всеми мелочами повседневной жизни. В некоторой степени это могут и наемные сиделки, но они, конечно, не смогли бы заменить трех дочерей моего дедушки, которые остались в Иране, когда мой отец и дядя уехали изучать английский и получать хорошее образование. В последние годы жизни деда тетушки кормили и мыли его, покупали ему продукты, управляли его имуществом и часы напролет – пусть и без особых результатов – показывали ему фотоальбомы, рассказывали про каждый снимок, напоминали, какая у него семья и какой раньше была его жизнь. Такова сила семейных уз. Они все связывают, помогают держаться на плаву.

Подобной опеки у Арнольда не было, но все равно Дэни был ему поразительно верным другом. Я сделал себе заметку навестить Арнольда еще раз через несколько месяцев. Современные методы лечения не помогали ему, зато этот обаятельный старик на девятом десятке показал врачам, специалистам по памяти и ученым, что такое деменция в реальной жизни. В романах и популярных документальных фильмах много говорится о ранней болезни Альцгеймера, но ведь на самом деле большинство больных – старики вроде Арнольда. Его история – одна из миллионов, финал которых мы обязаны переписать. А для этого, убеждены ученые, нужно досконально изучить природу болезни, иначе невозможно подобрать действенное лечение. И это нам даст лишь новая, бурно развивающаяся отрасль медицинской науки – медицинская генетика.