Текст книги "Сила мифа"

КЭМПБЕЛЛ: Да.

МОЙЕРС: Что вы подразумеваете под ним?

КЭМПБЕЛЛ: В картезианской картине мира сознание – это нечто такое, что присуще исключительно голове; голова – это орган, рождающий сознание. Но это неверно. Голова – это орган, направляющий сознание в определенную сторону или на некую совокупность целей. Но в теле тоже есть сознание. Весь живой мир основан на сознании. Я подозреваю, что в известном смысле сознание и энергия – это одно и то же. Там, где есть жизненная энергия, есть и сознание. Безусловно, сознание есть и у растительного мира. Когда живешь в лесу (а я в детстве жил в лесу), можно увидеть, как взаимосвязаны разные виды сознания. Сознание есть и у растения, и у животного. Вы что-то едите, и желчь знает, есть ли в том, что вы едите, то, над чем ей надо поработать. Весь процесс сознательный. Попытки интерпретировать его с механистических позиций не срабатывают.

МОЙЕРС: Как мы трансформируем свое сознание?

КЭМПБЕЛЛ: Это зависит от того, о чем вы склонны думать. Именно для этого и предназначена медитация. Вся жизнь – это медитация, по большей части непреднамеренная. Многие люди проводят бо́льшую часть жизни, размышляя о том, как бы заработать и куда уходят деньги. Если у вас есть семья, вы заботитесь о ней. Это очень важные заботы, но они преимущественно связаны с материальными условиями. Но как передать духовное сознание детям, если у вас самого его нет? Что для этого нужно? На помощь приходят мифы: благодаря им мы обретаем духовное сознание. Приведу пример. С угла Пятьдесят первой улицы и Пятой авеню я вхожу в собор Святого Патрика. За его стенами – оживленный мегаполис, один из самых экономически развитых городов планеты. Я вхожу в собор, и все, что окружает меня, говорит о духовных тайнах. Тайна креста. Что все это значит? Оконные витражи собора создают особую атмосферу. Мое сознание оказалось на совершенно другом уровне, а я – на другой платформе. Когда я выхожу из собора, мое сознание вновь оказывается на «уличном уровне». Могу ли я сохранить хоть часть «соборного сознания»? Определенные молитвы и медитации предназначены для того, чтобы «удержать» ваше сознание на более высоком уровне и не позволить ему опуститься вниз. В конце концов, вы понимаете, что это всего лишь более низкий уровень более высокого сознания. Подобная тайна проявляется и действует и в сфере ваших денег. Деньги – это застывшая энергия. Я думаю, что это и есть ключ к трансформации вашего сознания.

МОЙЕРС: Вы никогда не думали, что, говоря о мифах, вы тонете в мечтах других людей?

КЭМПБЕЛЛ: Меня не интересуют мечты других людей.

МОЙЕРС: Но ведь мифы – это и есть мечты разных людей.

КЭМПБЕЛЛ: О, нет. Нет, нет. Мифы – это мечты всего мира. Это архетипические мечты, касающиеся самых важных человеческих проблем. Я знаю, когда подхожу к одному из этих порогов. Миф подсказывает мне, как я должен реагировать на тот ли иной кризис, будь то разочарование или восторг, провал или успех. Он говорит мне, где я нахожусь.

МОЙЕРС: Что происходит, когда человек становится легендой? Например, можно ли сказать, что Джон Уэйн стал мифом?

КЭМПБЕЛЛ: Когда жизнь человека становится примером для других, его образ обрастает мифами.

МОЙЕРС: Такое очень часто случается с киноактерами, которые становятся образцами для подражания.

КЭМПБЕЛЛ: Когда я был ребенком, моим героем был Дуглас Фэрбенкс, а героем моего брата – Адольф Менжу. Разумеется, они исполняли роли мифических персонажей. Они учили нас жизни.

МОЙЕРС: Ни один киногерой не произвел на меня такого впечатления, как Шейн. Вы видели фильм «Шейн»?

КЭМПБЕЛЛ: Нет, не видел.

МОЙЕРС: Это классическая лента о человеке, который появляется ниоткуда, и, сделав доброе дело, исчезает, не потребовав вознаграждения. Почему фильмы так воздействуют на нас?

КЭМПБЕЛЛ: Фильмам присуща некая магия. Человек, на которого ты смотришь, в этот самый момент находится совершенно в другом месте. Это свойство бога. Если киноактер приходит в театр, взоры всех присутствующих устремляются на него. Он становится настоящим героем вечера. Он одновременно присутствует в разных местах. То, что вы видите на экране, на самом деле не он, но, тем не менее, «он» приходит, многоликий киноактер.

МОЙЕРС: Похоже, что кинематограф создает действительно великие фигуры, тогда как телевидение – одних только знаменитостей. Они становятся образцами для подражания реже, чем объектами сплетен.

КЭМПБЕЛЛ: Возможно, причина этого заключается в том, что телевизор мы смотрим дома, а фильмы – в специально предназначенном для этого замке, который называется кинотеатром.

МОЙЕРС: Вчера я видел фотографию культового персонажа Голливуда, Рэмбо, ветерана Вьетнамской войны, который вернулся, чтобы спасти военнопленных. Ценой огромных жертв и разрушений ему это удалось. Я понимаю, почему в Бейруте это самый популярный фильм. Есть фотография куклы Рэмбо, которую создала и продает та же самая компания, которая выпускает куклы Cabbage Patch. На переднем плане – очаровательная кукла Cabbage Patch, а за ней – олицетворяющий грубую силу Рэмбо.

КЭМПБЕЛЛ: Это две мифические фигуры. Мне на память приходит гравюра Пикассо, на которой изображены разъяренный бык, философ, в ужасе спасающийся от него на лестнице, лежащая на арене для корриды убитая лошадь, а на ней – труп женщины-матадора. Единственное существо, не боящееся этого чудовища, – маленькая девочка с цветком. Именно об этом вы сейчас и сказали: о бесхитростном, по-детски наивном существе и о наводящей ужас угрозе. Они – олицетворение проблем нашего времени.

МОЙЕРС: Поэт Йейтс считал, что мы живем во время последнего великого цикла христианства. В его поэме «Второе пришествие» есть такие слова:

 
Все шире – круг за кругом – ходит сокол,
Не слыша, как его сокольник кличет;
Все рушится, основа расшаталась,
Мир захлестнули волны беззаконья,
Кровавый ширится прилив и топит
Стыдливости священные обряды.[6]6
  Перевод Г. Кружкова. – Примеч. пер.


[Закрыть]
 

Как вы думаете, «что за чудовище, дождавшись часа, ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме»?

КЭМПБЕЛЛ: Я знаю об этом не больше, чем Йейтс. Но я знаю, что смена эпох сопровождается большими страданиями и беспорядками. Угроза, которую мы ощущаем, которую все ощущают, – это, если хотите, предчувствие Армагеддона.

МОЙЕРС: «Я стал смертью, разрушителем Вселенной», – сказал Оппенгеймер, увидев первый взрыв атомной бомбы. Но вы ведь не думаете, что конец Вселенной будет именно таким?

КЭМПБЕЛЛ: Нет, не думаю. Возможно, это станет концом жизни на нашей планете, но не концом Вселенной. Это всего лишь незначительный взрыв среди всех взрывов, которые происходят на всех солнцах Вселенной. Вселенная – это множество атомных печей вроде нашего солнца. Так что взрыв атомной бомбы всего лишь маленькая имитация великой работы.

МОЙЕРС: Вы можете представить себе, что где-то на другой планете есть существа, придающие своим мифам и легендам такое же значение, какое мы, земляне, придаем своим?

КЭМПБЕЛЛ: Нет. Чтобы возникла жизнь, нужны совершенно определенные температурные условия и достаточное количество воды. Иначе и на этой планете не было бы жизни. Зная это, трудно представить себе, что на какой-то другой планете она возможна, сколько бы спутников ни вращалось вокруг звезд.

МОЙЕРС: Эта хрупкая жизнь всегда существует в горниле террора, на грани уничтожения. И изображение куклы Cabbage Patch рядом со зловещим Рэмбо не противоречит тому, что нам известно о жизни из мифов?

КЭМПБЕЛЛ: Нет, не противоречит.

МОЙЕРС: Вы видите в современном мире какие-то новые метафоры традиционных вечных истин?

КЭМПБЕЛЛ: Я вижу такую возможность, но пока не вижу, чтобы эти метафоры стали мифологическими.

МОЙЕРС: Как по-вашему, войдут ли в мифологию современные машины?

КЭМПБЕЛЛ: Автомобили уже вошли в мифологию. О них мечтают. Самолеты очень полезны для воображения. Так, воображение воспринимает полет самолета как освобождение от земного притяжения.

В известной степени он символизирует то же самое, что и птицы. Птица символизирует освобождение духа от зависимости от земли. Сейчас эту роль исполняют самолеты.

МОЙЕРС: Что еще?

КЭМПБЕЛЛ: Конечно, оружие. В каждом фильме, который я смотрю в самолете, летая между Калифорнией и Гавайями, есть люди с пистолетами. Инструменты, которые больше не нужны, вытеснены новыми инструментами. Но ничего другого я не вижу.

МОЙЕРС: Значит, новые мифы будут служить старым целям. Когда я смотрел «Звездные войны», мне вспомнились слова из послания апостола Павла: «Я веду бой не с людьми из плоти и крови, а с силами зла». Это было сказано две тысячи лет тому назад. И в пещере охотника, жившего в каменном веке, есть рисунки, изображающие сцены борьбы с силами зла.

КЭМПБЕЛЛ: Человек не должен подчиняться внешним силам зла. Он должен управлять ими. Проблема в том, как это реализовать.

МОЙЕРС: После того как мой младший сын в двенадцатый или в тринадцатый раз посмотрел «Звездные войны», я спросил: «Почему ты столько раз смотрел этот фильм?» И он ответил: «Потому же, почему ты всю жизнь читаешь Ветхий Завет». Для него это новый мифический мир.

КЭМПБЕЛЛ: Воистину у «Звездных войн» есть все основания стать мифом. Изображая государство как машину, авторы фильма спрашивают: «Что сделает эта машина? Уничтожит гуманизм или будет служить ему?» Источник гуманизма не машина, а сердце. Я вижу в «Звездных войнах» ту же самую проблему, что и в «Фаусте»: Мефистофель, человек-машина, может дать нам все и поэтому готов определить и цель нашей жизни. Но, разумеется, у Фауста совсем другие цели, чем у машины, что делает его достойным спасения. Когда Люк Скайуокер снимает маску со своего отца, он снимает маску с машины, роль которой тот исполнял. Его отец был «униформой», а это власть – Темная сторона.

МОЙЕРС: Мы хотим, чтобы мир был создан по нашему образу и подобию и чтобы он был таким, каким он, как нам кажется, должен быть. Машины помогают нам реализовать эту идею.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Но потом приходит время, когда машина начинает командовать вами. Например, я купил компьютер. Замечательная машина. И теперь эта машина кажется мне не ведающем пощады ветхозаветным богом с массой правил.

МОЙЕРС: Есть замечательная история о президенте Эйзенхауэре и первых компьютерах…

КЭМПБЕЛЛ: …Эйзенхауэр вошел в комнату, уставленную компьютерами, и спросил: «Здесь есть Бог?» Все компьютеры тут же включились, замигали лампочки, завертелись колесики, и спустя какое-то время он услышал: «Сейчас есть».

МОЙЕРС: Но разве нельзя относиться к компьютеру исходя из того, что Бог присутствует во всем? Если речь не идет о каком-то особом, избранном откровении, Бог присутствует всюду, включая и компьютер.

КЭМПБЕЛЛ: Воистину так. На экране происходят чудеса. Вы когда-нибудь заглядывали внутрь компьютера?

МОЙЕРС: Нет. И не собираюсь.

КЕМБЕЛЛ: Это невероятно! Целая иерархия ангелов, и все – на платах! И эти маленькие трубочки – это чудеса! С компьютером у меня связано одно открытие относительно мифологии. Вы покупаете определенную компьютерную программу с целым набором знаков, с помощью которых вы достигаете своей цели. Если вы начинаете забавляться со знаками, которые принадлежат другой программе, у вас ничего не получается. То же самое и в мифологии: если вы имеете дело с мифологией, в которой метафорой тайны является отец, у вас должен быть другой набор знаков, чем тот, который вам нужен, если метафорой мудрости и тайны мира является мать. Они оба прекрасные метафоры. Ни то, ни другое не является фактом. Это метафоры. Словно Вселенная была моим отцом. Словно Вселенная была моей матерью. Иисус сказал: «Я есмь путь и истина, и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Отец, о котором он сказал, – это библейский Отец. Возможно, прийти к Отцу можно, только идя путем Иисуса. Но, с другой стороны, представьте, что вы идете путем матери. Вы также можете предпочитать пакет программ Kali, гимны в честь богини и тому подобное. Это всего лишь другой способ раскрыть тайну вашей жизни. Нужно понять, что каждая религия – это своего рода пакет программ, имеющий свой собственный набор знаков. Если человек действительно вовлечен в религию и строит на этом свою жизнь, ему лучше оставаться с той программой, которая у него есть. Что же касается такого парня, как я, который любит играть с программами… Что ж, я могу бегать туда-сюда, но, возможно, у меня никогда не будет опыта, сравнимого с опытом святого.

МОЙЕРС: Но разве некоторые великие святые не заимствовали что-то, откуда только могли? Они брали отсюда и оттуда и создавали новые программы.

КЭМПБЕЛЛ: Это называется развитием религии. Вы можете увидеть это в Библии. Поначалу Бог был просто самым могущественным из многих, всего лишь местным богом какого-то племени. А потом, в VI веке, когда евреи оказались в Вавилоне, возникла идея спасителя мира, и библейское божество обрело новое звучание. Сохранять старую традицию можно лишь при одном условии: если обновлять ее в соответствии с возникшими обстоятельствами. Во времена Ветхого Завета мир, простиравшийся на несколько сот миль вокруг центров Ближнего Востока, был похож на маленький трехслойный торт. Никто никогда не слышал не только об ацтеках, но даже о китайцах. Когда изменился мир, должна была трансформироваться и религия.

МОЙЕРС: Но мне кажется, что именно этим мы сейчас и занимаемся.

КЭМПБЕЛЛ: Это на самом деле то, что мы должны были сделать. В моем представлении то, что сегодня происходит в Бейруте, это настоящий ужас. Там представлены три великие восточные религии: иудаизм, христианство и ислам. А поскольку у них существуют три разных имени для одного и того же библейского бога, они никак не могут ужиться. Они погрязли в своей метафоре и не могут понять ее смысла. Они не могут вырваться из заколдованного круга и не позволяют ему открыться. Каждая группа твердит: «Мы избранные, и у нас есть Бог». Посмотрите на Ирландию. Протестанты появилась в Ирландии в XVII веке после того, как страна была завоевана Кромвелем, и католическое большинство не приняло их. Католики и протестанты в Ирландии – это две разные социальные системы, две разные системы ценностей.

МОЙЕРС: И каждой нужен новый миф.

КЭМПБЕЛЛ: Каждой нужен свой собственный миф. По полной программе. Возлюби своего врага. Не судите, да не судимы будете. В буддизме все это есть. В мифе. Все это уже есть.

МОЙЕРС: Вы рассказывали историю об одном аборигене джунглей, который однажды сказал миссионеру: «Ваш бог сидит взаперти в своем доме, будто он стар и немощен. А наш бог в лесу, в полях и на горе. Там, откуда приходит дождь». По-моему, он прав.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Эту проблему можно найти и в Книге Царей, и у пророка Самуила. Разные иудейские цари приносили жертвы на вершинах гор. С точки зрения Яхве они поступали неправильно. Особым движением в еврейской общине был культ Яхве, который в результате одержал победу, и ему удалось стать единственным богом древних иудеев. Подобная империалистическая атака внутригрупповой культуры продолжается на Западе. Но она должна открыться навстречу природе. Если это получится, в ее распоряжении окажутся все возможности.

МОЙЕРС: Конечно. Наши современники лишают мир его естественных проявлений, лишают его самой природы. Мне на память приходит легенда о маленьком мальчике, который нашел в лесу птицу, певшую прекрасную песню, и принес ее домой.

КЭМПБЕЛЛ: Он попросил отца покормить птицу, но отец не желал никого кормить, даже крошечную птичку, и убил ее. В легенде говорится, что отец, убив птицу, убил и песню, а потом и самого себя. Он упал замертво.

МОЙЕРС: Разве не то же самое происходит с людьми, уничтожающими естественную среду своего обитания? Свой мир? Разве они не уничтожают природу и все, что с нею связано?

КЭМПБЕЛЛ: Они уничтожают и самих себя. Они убивают песню.

МОЙЕРС: Разве эта легенда о песне – не мифология?

КЭМПБЕЛЛ: Сама мифология есть песня. Песня воображения, которую «заряжает» энергия тела. Однажды магистр дзен-буддизма собрался произнести проповедь перед студентами. Он уже хотел начать ее, когда услышал пение птицы. И сказал: «Проповедь прочитана».

МОЙЕРС: Я уже собирался сказать, что мы создаем новые мифы, но вы сказали, что это не так, что каждый миф, который мы пересказываем сегодня, уходит корнями в наш прошлый опыт.

КЭМПБЕЛЛ: Основные мотивы мифов те же самые, и они всегда были одними и теми же. Если вы хотите найти свою собственную мифологию, то прежде всего должны определить, к какому обществу вы принадлежите. Любая мифология возникает в определенном обществе, в ограниченном пространстве. Потом мифологии сталкиваются, между ними завязываются отношения, они сливаются, и в результате образуется более сложная мифология. Но сегодня нет границ. Сегодня имеет значение единственная мифология – планетарная, которой у нас нет. Ближе всего к ней оказывается буддизм, для которого все живые существа – дети Будды. Единственная проблема заключается в осознании этого. Нечего делать. Задача лишь в том, чтобы понять, что такое братство всех живых существ, и действовать в интересах этого братства.

МОЙЕРС: Братства?

КЭМПБЕЛЛ: Да. В большинстве известных мне мифах понятие «братство» распространяется на обособленную общину. В таких общинах агрессия направлена наружу. Например, одна из десяти заповедей – «не убий». А в следующей главе сказано: «Ступайте в Ханаан и убейте там всех до единого». Это ограниченное поле. Мифы об участии и о любви связаны исключительно с ограниченной группой, а к тем, кто не входит в нее, это не относится. Таков смысл слова «иноверец».

МОЙЕРС: Раз ты одет не так, как я, значит, мы чужие.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Что такое миф? Словари определяют миф как «историю про богов». И возникает второй вопрос: что такое бог? Бог – это персонификация мотивирующей силы или системы ценностей, функционирующей в жизни человека и во Вселенной, силы вашего собственного тела и природы. Мифы – это метафоры духовной потенции человека; та же самая сила, которая является и источником нашей жизни, и источником жизни мира. Наряду с этим существуют также мифы и боги, имеющие отношение к определенным обществам. Это так называемые божества-покровители таких обществ. Таким образом, существуют две совершенно разные мифологии. Есть мифология, связывающая тебя с природой и естественным миром, частью которого ты являешься. И есть сугубо социологическая мифология, связывающая тебя с определенным обществом. Ты не просто живой человек, но и член определенной группы. В истории европейской мифологии можно увидеть взаимодействие этих двух систем. Обычно социально ориентированная система присуща кочевникам, перемещающимся с места на место, назначение которой в том, чтобы определить место каждого человека в этой группе. Мифология, ориентированная на природу, – прерогатива земледельцев. В библейской традиции – социально ориентированная мифология. Природа осуждается. В XIX веке ученые рассматривали мифологию и ритуал как попытку контролировать природу. Но это магия, а не мифология и не религия. Религии, ориентированные на природу, не пытаются контролировать ее, а помогают нам жить в согласии с ней. Но если считать природу порождением дьявола, вам не захочется быть в согласии с ней, вы предпочтете контролировать ее (или, во всяком случае, попытаетесь). Отсюда напряжение, страх, вырубленные леса, уничтожение аборигенов.

МОЙЕРС: Не потому ли мы с такой легкостью доминируем над природой и подчиняем ее себе, потому что не уважаем ее и считаем, что она должна служить нам?

КЭМПБЕЛЛ: Потому. Я никогда не забуду опыта, полученного в Японии, где никогда не слышали ни о грехопадении, ни об Эдемском саде. В одном из синтоистских текстов сказано, что в природных процессах не может быть ничего порочного. Каждый естественный импульс нужно не корректировать, а облагораживать, украшать. У японцев огромный интерес к красоте природы и к сотрудничеству с ней, так что в некоторых их садах не сразу понимаешь, где начинается природа и заканчивается искусство. Это был потрясающий опыт.

МОЙЕРС: Но, Джо, сегодняшний Токио опровергает этот идеал, но делает это чрезвычайно изящно. Токио – это мегаполис, в котором природа практически исчезла, если не считать крошечных садиков, тщательно оберегаемых разными людьми.

КЭМПБЕЛЛ: У японцев есть выражение, которое в дословном переводе звучит так: «Камень с волнами», эквивалент нашему «держи удар» в боксе. Прошло менее 125 лет с того времени, как Перри открыл Японию западному миру. За это время японцы совершили гигантский рывок вперед. Но, находясь здесь, я понял, что они ничего бездумно не копируют, а стараются сохранить свою самобытность. Токийские фасады очень похожи на нью-йоркские, но, войдя внутрь, ты снова оказываешься в Японии.

МОЙЕРС: «Жить своим умом». Это интересная идея, потому что места, где можно подумать о духовном, как вы говорите, находятся в согласии с природой, несмотря на то, что вокруг них растут города.

КЭМПБЕЛЛ: Однако в Библии природа погибла. То есть мы живем в изгнании, как говорит Библия.

МОЙЕРС: Вот мы сидим здесь и беседуем, а из Бейрута одно за другим приходят сообщения о взорванных автомобилях. Мусульмане взрывают христиан, христиане – мусульман и христиан. Похоже, Маршалл Маклюэн был прав, когда сказал, что телевидение превратило мир в огромную деревню, но он не знал, что этой деревней станет Бейрут. Что вы об этом думаете?

КЭМПБЕЛЛ: Я думаю, что они не знают, как применить свои религиозные идеи в современной жизни, к людям вообще, а не только к своей собственной общине. Это ужасный пример неспособности религии ответить на вызовы современности. Эти три мифологии добились своего: ни у одной из них нет будущего.

МОЙЕРС: Какой новый миф нам нужен?

КЭМПБЕЛЛ: Нам нужны мифы, которые идентифицируют индивида не с его местной группой, а со всей планетой. Моделью такого мифа являются Соединенные Штаты. Здесь были тринадцать маленьких национальных колоний, которые договорились действовать, учитывая взаимные интересы колоний и личные интересы каждого.

МОЙЕРС: Что-то об этом есть на большой государственной печати США. Great Seal.

КЭМПБЕЛЛ: В этом вся суть Большой печати. Я ношу в кармане копию большой печати в виде однодолларовой банкноты. Это выражение идей, которые привели к образованию Соединенных Штатов. Посмотрите на эту долларовую банкноту. Вот Большая печать Соединенных Штатов. Посмотрите на пирамиду слева. У нее четыре грани. Они олицетворяют четыре точки компаса. Кто-то есть в этой точке, кто-то есть в этой, а кто-то – в этой. Находясь в самом низу пирамиды, вы окажетесь на одной из этих сторон. Но когда вы подниметесь на вершину, все точки сольются в одну, и глаза Бога откроются.

МОЙЕРС: И для них этим богом был здравый смысл.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Это было первое государство в мире, образовавшееся из соображений здравого смысла, а не в результате каких-либо военных действий. Эти джентльмены были деистами[7]7
  Деизм (от лат. deus – Бог) – религиозно-философское направление, признающее существование Бога и сотворение им мира, но отрицающее большинство сверхъестественных и мистических явлений, Божественное откровение и религиозный догматизм. Большинство деистов полагают, что Бог после сотворения мира не вмешивается в полагание событий; другие деисты считают, что Бог все же влияет на события, но не управляет ими полностью. – Примеч. ред.


[Закрыть] XVIII века. Кроме того, здесь мы читаем: «На Бога мы уповаем». Но речь не о библейском Боге. Эти джентльмены не верили в грехопадение. Они не считали, что сознание человека оторвано от Бога. Сознание человека, свободное от незначительных и временных забот, воспринимает отражение здравого смысла Бога так же безупречно, как идеальное зеркало. Здравый смысл приводит вас к Богу. В результате этим людям были не нужны никакие откровения, потому что свободное от заблуждений сознание человека вполне может познать Бога. Познание Бога, как и здравый смысл, доступны всем. Здравый смысл доступен всем – это фундаментальный принцип демократии. Истинное знание доступно всем, и поэтому вы не нуждаетесь в том, чтобы кто-то указывал вам, что и как делать.

МОЙЕРС: Тем не менее эти символы пришли из мифологии.

КЭМПБЕЛЛ: Да, но они пришли из мифологии «определенного качества». Это не мифология особого откровения. Например, индусы не верят в особое откровение. Они говорят о состоянии, в котором уши открыты для песни Вселенной. А фундаментальная идея деистов – глаза, открытые сиянию разума Бога. Отвергая идею грехопадения в саду Эдема, человек не отрицает своей связи с Богом. Однако вернемся к Большой печати. Посчитав уровни пирамиды, вы увидите, что их тринадцать. На первом уровне есть дата – 1776, написанная римскими цифрами – MDCCLXXVI. Сложив эти цифры, мы получаем двадцать один, что соответствует возрасту совершеннолетия, не так ли? Именно в 1776 году тринадцать штатов провозгласили независимость. Число 13 – это число трансформации и реинкарнации. На Тайной вечере присутствовали 12 апостолов и Иисус, которому вскоре предстояло умереть и воскреснуть. У нас 12 знаков зодиака и солнце. Отцы-основатели с большим вниманием относились к числу 13, ибо оно имеет отношение к воскрешению и реинкарнации, и как могли, обыграли его на банкноте.

МОЙЕРС: Да, но ведь было тринадцать штатов.

КЭМПБЕЛЛ: Верно, но разве это не символично? Это не простое совпадение. Сами по себе тринадцать штатов – уже символ.

МОЙЕРС: Это объясняет и другую надпись, а именно «Novus Ordo Seclorum».

КЭМПБЕЛЛ: «Новый порядок веков». Это новый порядок мира. А надпись наверху «Annuit Coeptis» означает «Он благословляет наши начинания».

МОЙЕРС: Он…

КЭМПБЕЛЛ: Он, глаз, то, что представляет глаз. Аргумент. На латыни это может быть и «оно», и «он», и «она». Но божественная сила благословляет наши деяния. Этот новый мир был создан по образу и подобию деяний Бога, что и привело к осуществлению самого замысла. Заглянув за пирамиду, вы увидите пустыню. А перед пирамидой – цветущие растения. Пустыня – это бесконечные войны, которые происходят в Европе. Мы не участвуем в этой неразберихе и создали государство во имя здравого смысла, а не во имя силы, и впереди нас ждет расцвет новой жизни. Таков смысл этой части пирамиды. А теперь посмотрите на реверс однодолларовой купюры. Вы видите орла – птицу Зевса. Орел – это посланец Бога, инкарнация божественного. Это белоголовый орлан, национальный символ США, американский двойник орла Зевса. В одной лапе он держит 13 стрел, символизирующих войну. В другой лапе зажата оливковая ветвь с 13 листочками, символизирующая стремление к миру. Голова орла повернута в сторону оливковой ветви. Таким образом, идеалисты, основавшие наше государство, заявили о своем предпочтении мира, о стремлении к дипломатическим отношениям и тому подобному. Но слава Богу, что в другой его лапе зажаты стрелы. Это на тот случай, если дипломатия не сработает. Что же символизирует этот орел? Он символизирует то, что написано над его головой: Pluribus Unum, что значит «Из многих – единое». Однажды я читал лекцию об индусской мифологии, социологии и политике в Вашингтонском институте международных отношений. В одной из индусских книг о политике сказано, что правитель должен держать в одной руке орудие войны, большую палку, а в другой – песню, призывающую к миру и совместным действиям. Когда я встал в такую позу, все присутствовавшие в аудитории рассмеялись. Я ничего не понял. Тогда они стали показывать пальцами. Оглянувшись, я увидел над своей головой изображение орла точно в такой же позе. Но я увидел не только самого́ орла, но и девять перьев в его хвосте. Цифра 9 обладает божественной силой: когда трубит ангел Господень, он трубит девять раз. Над головой орла расположены тринадцать звезд, образующих шестиконечную звезду Давида.

МОЙЕРС: Звезда Давида еще называется печатью Соломона.

КЭМПБЕЛЛ: Да. А вы знаете, почему она так называется?

МОЙЕРС: Нет.

КЭМПБЕЛЛ: Звезда Давида была на легендарном перстне-печатке царя Соломона, который давал ему власть над джиннами и возможность разговаривать с животными. Помните «Сказки тысячи и одной ночи»? Герои открыли кувшин, и из него появился джинн. Я увидел и здесь печать Соломона, образованную тринадцатью звездами. И еще я увидел, что каждый треугольник – это тетрактис Пифагора.

МОЙЕРС: Тетрактис Пифагора?

КЭМПБЕЛЛ: Эти треугольники образованы десятью точками. Одна точка в середине и по четыре точки с каждой стороны: одна, две, три, четыре/пять, шесть, семь/восемь, девять. Это основной символ пифагорейской философии, которой свойственно пристрастие к ряду взаимосвязанных мифологических, космологических, психологических и социологических толкований, одним из которых является высшая точка, символизирующая креативный центр, откуда «пришли» Вселенная и все остальное.

МОЙЕРС: То есть это энергетический центр?

КЭМПБЕЛЛ: Да. Начальный звук (христианин назовет это словом Создателя), из которого родился весь мир, Большой взрыв, извержение божественной энергии и ее распространение во времени. Как только эта божественная энергия начинает распространяться во времени, из одного образуются две противоположности: одна становится другой. Эти две противоположности могут взаимодействовать тремя разными способами: первая доминирует над второй, вторая доминирует над первой и, наконец, они приходят к сбалансированному согласию. В результате следствием этих способов взаимодействия становится все, что находится внутри четырех четвертей пространства. В выдающемся философском трактате «Дао де цзин» говорится, что из Дао, из божественного, образуется Одно, из Одного образуется Два, из Двух образуется Три, а из Трех образуется все. Когда я осознал, что на Большой печати Соединенных Штатов есть два этих символических треугольника, наложенных друг на друга, то внезапно понял, что тринадцать точек на банкноте символизируют тринадцать штатов. Более того, на банкноте есть также шесть вершин: одна наверху, одна внизу и четыре (так сказать) – по четырем сторонам. На мой взгляд, смысл этого заключается в следующем: божественный голос слышен в любой точке пространства, что является величайшим постулатом демократии. Демократия исходит из того, что говорить и говорить правду может любой, где бы он ни находился, потому что его сознание не оторвано от Истины. Единственное, что от него требуется, – быть беспристрастным. Орел на однодолларовой купюре – это прекрасный образ того, как божественное проявляет себя в мире. Именно на этом и основаны Соединенные Штаты. Если ты намерен руководить должным образом, правильно, ты должен руководить с вершины, которую венчает глаз в треугольнике. Когда я учился в школе, нам дали прощальное обращение Джорджа Вашингтона к нации и велели выделить его основные положения. Я помню это обращение наизусть. Вашингтон сказал: «В результате нашей революции мы избавились от участия в хаосе, в котором погрязла Европа». Его последние слова были о том, что мы не участвуем ни в каких международных альянсах. Мы придерживались этого правила вплоть до Первой мировой войны. Потом мы аннулировали Декларацию независимости и примкнули к британскому завоеванию планеты. В результате сейчас мы находимся на одной стороне пирамиды. Сегодня мы политически, исторически поддерживаем одну из воюющих сторон. Мы не представляем принцип, олицетворением которого является глаз над пирамидой. И все наши заботы связаны с экономикой и политикой, а не с голосом разума.