Текст книги "Сила мифа"

МОЙЕРС: Книга Бытия, 2: 1, 2: «Так совершены небо и земля и все воинство их. И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал».

КЭМПБЕЛЛ: И теперь снова читаем у индейцев пима: «Я создаю мир и вот, мир завершен. Так я создаю мир, и вот! Мир завершен».

МОЙЕРС: Книга Бытия, 1: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма».

КЭМПБЕЛЛ: И снова из Упанишад: «„Поистине, я есмь творение, ибо я сотворил все это“. Так он стал творением. Кто знает это, тот находится в этом его творении»[12]12
  Брихадараньяка Упанишада. / Пер. А. Я. Сыркина. М., 1992. – Примеч. пер.


[Закрыть].

В этом и кроется разгадка. Когда вы знаете это, то принимаете творческий принцип существования, который реализуется через волю Божью в этом мире, то есть и через вас тоже. Это прекрасно.

МОЙЕРС: Далее в Книге Бытия следует: «Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела».

Вы говорите о перекладывании ответственности на других. Это началось очень давно.

КЭМПБЕЛЛ: Да, змеям приходилось нелегко. Легенда бассари продолжается так же. Однажды Змей сказал: «Мы тоже должны есть эти плоды. Почему мы должны голодать?» Антилопа сказала: «Но мы ничего не знаем об этом плоде». Тогда Человек и его жена взяли некоторые плоды и съели его. Унемботте спустился с неба и спросил: «Кто съел плоды?» Они ответили: «Мы съели». Унемботте спросил: «Кто сказал вам, что вы можете съесть эти плоды?» Они ответили: «Змей сказал». Очень похожая история.

МОЙЕРС: Что это означает? Что в этих двух историях основные участники указывают на кого-то другого как на виновника грехопадения?

КЭМПБЕЛЛ: Да, и в обоих случаях им оказывается змей. В обеих этих историях змея является символом жизни, отбрасывающей прошлое и продолжающей жить.

МОЙЕРС: Почему?

КЭМПБЕЛЛ: Сила жизни заставляет змею сбрасывать кожу точно так же, как луна отбрасывает тень. Змей сбрасывает кожу, чтобы родиться вновь, точно так же, как и луна отбрасывает тень, чтобы возродиться снова. Это эквивалентные символы. Иногда змей изображается свернувшимся в кольцо и кусающим собственный хвост. Это символ жизни. В течение жизни одно поколение сменятся другим, и таким образом жизнь продолжается. Одно приходит на смену другому. Змей олицетворяет бессмертную энергию и сознание, жизненную силу, которая отвергает смерть и рождается заново. Есть что-то грандиозное и ужасное в жизни, если посмотреть на нее с этой точки зрения. И поэтому змей несет в себе одновременно чувства восхищения жизнью и ужаса от нее.

Кроме того, змей олицетворяет собой основную функцию жизни, главным образом, поедание. Жизнь питается жизнью других существ. Жизнь существует за счет другой жизни. Вы не очень-то задумываетесь об этом, когда готовите вкусную еду. Но ведь суть ваших действий в том, чтобы съесть то, что недавно было живым. Посмотрите на то, что происходит в природе, например, когда птицы что-то клюют – ведь они что-то едят. Вы видите, как пасутся коровы, они тоже что-то поедают. Змей – это символическое изображение пищеварительного тракта, вот и все. Такое первобытное, примитивное понимание жизни может повергнуть в шок, но таковой она и является.

Жизнь продолжается за счет убивания и поедания других, отвергая смерть и возрождаясь, как луна. Это одна из тех тайн, которую пытаются передать все эти символические парадоксальные формы.

В большинстве культур змея выступает как положительный персонаж. В Индии даже самая ядовитая змея, кобра, является священным животным, а мифологический Царь Змей – полубог и защитник Будды. Змей представляет собой жизненную силу, существующую в пространстве времени и подчиняющуюся циклу смерть – жизнь, умирающую и воскрешающуюся. Мир – это его тень, сброшенная кожа.

В традиции американских индейцев змея почитают. Змей считался очень важной силой, с которой нужно было дружить. Одной из таких народных традиций является танец хопи, во время которого танцоры берут змей в рот, чтобы подружиться с ними, после чего их выпускают обратно на холмы. Змеи отправляются назад, чтобы передать холмам послание от человека, точно так же, как до этого они передали послание холмов человеку. Взаимодействие человека и природы проиллюстрировано в этих отношениях со змеем. Змей струится, как вода, и принадлежит водной стихии, но его язык постоянно вспыхивает огнем. Итак, в змее соединяются две противоположности.

МОЙЕРС: В христианской традиции змей является искусителем.

КЭМПБЕЛЛ: Это означает отказ от принятия жизни такой, какая она есть. В библейской традиции, которую мы унаследовали, жизнь ассоциируется с развратом, и каждый естественный импульс считается греховным, если только он не был освящен церковью. Змей принес грех в этот мир. А женщина была той, кто передал яблоко мужчине. Такое отождествление женщины с грехом, змеи с грехом и, таким образом, жизни в целом с грехом оказывается поворотным моментом всей библейской истории и основой учения о грехопадении.

МОЙЕРС: Присутствует ли идея о греховности женщин в других мифах?

КЭМПБЕЛЛ: Нет, мне такие сюжеты больше нигде не встречались. Отчасти об этом рассказывается в истории про ящик Пандоры, но там все же не про грех, а про определенные неприятности. Идея библейской традиции грехопадения заключается в том, что природа, как мы ее знаем, греховна, секс сам по себе греховен, а женщина как воплощение сексуальности является развратной. Почему знание о добре и зле было запрещено Адаму и Еве? Без этих знаний мы все оставались бы кучкой младенцев, все еще находящихся в Эдеме, без какого-либо самостоятельного участия в жизни. Женщина приносит в мир жизнь. Ева – мать всего мирского. Раньше было только вневременное существование в Эдемском саду – ни времени, ни рождения, ни смерти, ни жизни. Змей, который умирает и воскресает, сбрасывая и обновляя кожу, становится властелином центрального дерева, где сходятся время и вечность. На самом деле, он – главный бог в Эдемском саду. Яхве просто гуляет там, наслаждаясь вечерней прохладой, навещая его. Сад – место, принадлежащее Змею. Это старая, старая история. Существуют шумерские печати, относящиеся еще к 3500 году до нашей эры, с изображением змея, дерева и богини, на которых богиня дает плод жизни пришедшему мужчине. Это древнее повествование о богине.

Много лет назад в одном фильме я увидел фантастическую историю о бурманской жрице-змее, которая должна была принести дождь своим людям, и для этого ей надо было подняться по горной тропе, вызвать королевскую кобру из своего логова и поцеловать ее три раза в нос. Кобра в данном случае является дарителем жизни, дарителем дождя, божественной позитивной фигурой, а не отрицательной.

МОЙЕРС: Но как вы объясните разницу между этим образом и образом змеи в Книге Бытия?

КЭМПБЕЛЛ: На самом деле существует историческое объяснение, основанное на пришествии евреев в Ханаан и их подчинении народам Ханаана. Главным божеством народа Ханаана была богиня, символически изображавшаяся в образе змеи. Это символ тайны жизни. Ориентированная на богов-мужчин община отвергла ее. Другими словами, в истории Эдемского сада имеет место отвержение Богини-Матери.

МОЙЕРС: Кажется, эта история, приписывающая Еве ответственность за грехопадение, сослужила женщинам очень плохую службу. Почему женщины несут ответственность за падение?

КЭМПБЕЛЛ: Они символизируют жизнь. Мужчина не может прийти в этот мир без женщины, которая дает ему жизнь. Это женщина приводит нас в этот мир, полный противоположностей и страданий.

МОЙЕРС: Что именно миф об Адаме и Еве рассказывает нам о противоположностях? В чем его значение?

КЭМПБЕЛЛ: Понимаете, все началось с греха, то есть с выхода из мифологического вневременного пространства Эдемского сада, где мужчины и женщины даже не знают, что они отличаются друг от друга. Эти двое – просто существа. Бог и человек практически одинаковы. Бог прогуливается в вечерней прохладе сада, где находятся и они. И тогда они едят яблоко и познают противоположности.

И когда они обнаруживают, что они разные, то познают свой стыд и укрываются. Понимаете, они не думали о себе как о противоположностях. Мужчины и женщины – это одна противоположность. Другая противоположность – это человек и Бог. Добро и зло – это третья противоположность. Самые базовые противоположности – это половые различия между людьми и противопоставление человека и Бога.

Затем приходит идея добра и зла. И поэтому можно сказать, что Адам и Ева были изгнаны из Сада вечного единства именно вследствие понимания этой двойственной природы мира. Чтобы жить в мире, приходится жить по принципам дуальности.

В индуизме есть изображение треугольника, символизирующего Богиню-мать, а точка в центре треугольника воплощает энергию трансцендентного, входящего в поле времени. От этого треугольника в разные стороны расходятся пары других треугольников. Из одного происходят два. В рамках пространства-времени все представляет собой пары противоположностей. Итак, происходит определенный сдвиг в сознании – от сознания идентичности к сознанию участия в дуальности. И тогда вы попадаете в поле времени.

МОЙЕРС: Неужели эта история рассказывает нам о единстве жизни, которая существовала до того, что произошло в Эдемском саду, и о том, что уничтожило ее?

КЭМПБЕЛЛ: Это вопрос уровней сознания. Необязательно привязываться к чему-то, что произошло. Существует область сознания, где вы можете идентифицировать себя с тем, что находится вне противоположностей.

МОЙЕРС: И что это?

КЭМПБЕЛЛ: У этого нет имени. Это невозможно назвать. Оно превосходит все имена.

МОЙЕРС: Бог?

КЭМПБЕЛЛ: Слово «Бог» вносит некоторую неясность, потому что оно обозначает то, что известно. Но трансцендентность непознаваема и неизвестна. Наконец, Бог превосходит то, что заключено в слове «Бог». Бог находится за пределами имен и форм. Майстер Экхарт[13]13
  Майстер Экхарт (нем. Meister Eckhart), то есть учитель Экхарт, известный также как Иоганн Экхарт (Johannes Eckhart) и Экхарт из Хоххайма, или Хоххаймский (ок. 1260; Хохгайм (Тюрингия) – ок. 1328; Авиньон) – средневековый немецкий теолог и философ, один из крупнейших христианских мистиков, учивший о присутствии Бога во всем существующем. – Примеч. пер.


[Закрыть] сказал, что самый важный этап – оставить Бога Богу, отказаться от своего представления о Боге, чтобы почувствовать Бога, который находится вне всякого понимания.

Таинство жизни превосходит человеческое воображение. Наши знания о мире определяются в категориях противоположностей: бытие и небытие, множество и единичность, правда и ложь. Мы всегда мыслим противоположностями. Но Бог как Абсолют находится за пределами противоположностей, он представляет единство всего.

МОЙЕРС: Почему мы мыслим противоположностями?

КЭМПБЕЛЛ: Потому что мы не можем мыслить по-другому.

МОЙЕРС: Такова природа реальности в нашем мире.

КЭМПБЕЛЛ: Такова природа нашего восприятия реальности.

МОЙЕРС: Мужчина-женщина, жизнь-смерть, добро-зло…

КЭМПБЕЛЛ: …я и ты, это и то, правда и ложь – у всего есть своя противоположность. Но мифология предполагает, что за этой двойственностью существует сингулярность, и все это напоминает игру теней. «Вечность влюблена в творения времени», – говорит поэт Блейк.

МОЙЕРС: Что это значит: «Вечность влюблена в творения времени»?

КЭМПБЕЛЛ: Источником бренной жизни является вечность. Вечность проливается в мир. Основная мифологическая идея заключается как раз в присутствии божественного в нас. В Индии бог, который находится во мне, называется «жителем» тела. Чтобы отождествить себя с этим божественным, бессмертным аспектом себя, нужно идентифицироваться с божественным началом.

Вечность выходит за рамки каких-либо умозрительных категорий. Это важный момент во всех великих восточных религиях. Мы хотим думать о Боге. Бог – это мысль. Бог – это имя. Бог есть идея. Но идея Бога отсылает нас к тому, что лежит за гранью любого познания. К великой тайне бытия неприложимы категории мышления. Как сказал Кант, «вещь в себе» непознаваема. Вещь в себе не является собственно вещью, она находится за пределами познаваемого мира. Истинные вещи невозможно вербализировать, потому что они непознаваемы и недоступны опыту.

Вещи второго порядка обычно неправильно истолковываются, потому что они имеют отношение к тому, о чем невозможно помыслить, следовательно, все мысли о них будут неверными. Вещи третьего порядка – это то, о чем мы говорим. А миф как раз представляет собой отсылку к тому, что абсолютно трансцендентно.

МОЙЕРС: Тому, что не может быть познано или названо, мы можем лишь попытаться придать словесную форму.

КЭМПБЕЛЛ: Основным словом для обозначения трансцендентного в нашем языке служит слово «Бог». Получается, что мы тем самым создаем некое понятие. Мы думаем о Боге как об Отце. В религиях, где основным божеством и творцом является Мать, все ее тело – это вселенная. Она везде и нигде. В то же время Бог-мужчина всегда где-то присутствует. Мужчины и женщины – это всего лишь две стороны одного и того же начала. Половой диморфизм возникает на поздних стадиях развития. Биологически амеба – это ни мужчина, ни женщина. Первичные клетки – это только клетки и ничего больше. Они делятся и размножаются без какого-либо сексуального подтекста. Я не могу точно сказать, когда именно возникают половые различия, но это происходит намного позже. Поэтому абсурдно говорить о том, что Бог принадлежит к тому или другому полу. Божественная сила не имеет половых признаков.

МОЙЕРС: Разве не приходится облекать в привычные слова то, что совершенно непостижимо, чтобы попытаться понять это. Бог как мужчина, Бог как женщина…

КЭМПБЕЛЛ: Да, но идея останется непонятной, если продолжать мыслить категориями «он» и «она». Такие понятия и категории могут стать разве что трамплином в трансцендентное, а трансцендентное само по себе предполагает необходимость выйти за пределы, преодолеть двойственность. Все, что находится в пространстве-времени, имеет двойственную природу. Каждое воплощение проявляется либо как мужчина, либо как женщина, и каждый из нас является воплощением Бога. Можно сказать, что человек рождается, воплощая лишь один из аспектов метафизической двойственности. И это отображается в мистических культах, где человек проходит через серию посвящений, которые раскрывают ему его глубинную сущность, а потом в определенный момент он понимает, что он и смертный, и бессмертный, мужчина и женщина.

МОЙЕРС: Как вы думаете, было такое место, как Эдемский сад?

КЭМПБЕЛЛ: Конечно, нет. Эдемский сад – метафора невинности, там нет времени, нет противоположностей, и это первичный центр, из которого начинает развиваться сознание.

МОЙЕРС: Но если в идее Эдема присутствует такая невинность, что с ней происходит? Не оказывается ли она во власти страха?

КЭМПБЕЛЛ: Именно. Есть замечательная история о божестве, о «Я», которое говорит: «Я есть». Как только оно произносит «Я есть», оно боится.

МОЙЕРС: Почему?

КЭМПБЕЛЛ: Это божество было единой сущностью. Затем оно подумало: «Чего я должен бояться, ведь я единственное, что есть». И как только оно сказало это, оно почувствовало себя одиноким и захотело, чтобы появился другой, и так оно почувствовало желание. Оно разделилось на две части, став мужчиной и женщиной, и так произошел мир[14]14
  «Он боялся. Поэтому [и поныне] тот, кто одинок, боится. И он подумал: „Ведь нет ничего кроме меня, – чего же я боюсь?“ И тогда боязнь его прошла, ибо чего ему было бояться? Поистине, [лишь] от второго приходит боязнь. Поистине, он не знал радости. Поэтому тот, кто одинок, не знает радости. Он захотел второго. Он стал таким, как женщина и мужчина, соединенные в объятиях. Он разделил сам себя на две части. Тогда произошли супруг и супруга». (Брихадараньяка Упанишада / Пер. А. Я. Сыркина. М., 1992).


[Закрыть].

Первый опыт, с которым сталкивается плод в утробе матери, – это страх. Есть такой чешский психиатр, проживающий сейчас в Калифорнии, Станислав Гроф, который годами лечил людей ЛСД. И он обнаружил, что некоторые из них заново переживают опыт рождения, а первым этапом при этом повторном опыте рождения оказывается переживание состояния плода в утробе матери без какого-либо чувства «я» или бытия. Затем незадолго до рождения начинается сокращение матки и появляется ощущение страха! Страх – это первое чувство, которое возникает после того, как говоришь «Я есть». Затем наступает ужасная стадия родов с прохождением сложного пути по родовым каналам, а затем, наконец, – свет. Можете себе представить! Разве неудивительно, что этот процесс в точности отображен в мифе, когда божество говорит: «Я есть», – и тут же испытывает страх. И затем, когда оно понимает, что оно одиноко, в нем просыпается желание другого, и оно становится вторым. Это обозначает приход в этот мир, где царствуют противоположности.

МОЙЕРС: Получается, что у всех нас есть много общего, раз многие из этих мифов содержат сходные элементы – запретный плод, женщину? Например, мифы о сотворении мира, в них всегда есть ряд запретов. Но мужчина и женщина восстают против запретов и идут своим путем. Несмотря на то что я уже много лет читаю все эти истории, я не перестаю восхищаться ими и теми схожими чертами, которые присутствуют в таких отделенных друг от друга культурах.

КЭМПБЕЛЛ: Есть такой стандартный фольклорный мотив под названием «Одна запретная вещь». Помните Синюю Бороду, который говорит своей жене: «Не открывай этот шкаф»? И всегда найдется кто-то, кто нарушит запрет. В ветхозаветной истории Бог указывает на одну запрещенную вещь. Бог, должно быть, прекрасно знал, что человек собирается съесть запретный плод. Но именно благодаря этому человек становится творцом своей собственной жизни. Настоящая жизнь начинается с этого акта непослушания.

МОЙЕРС: Как вы объясните эти сходства?

КЭМПБЕЛЛ: Этому есть два объяснения. Одно объяснение состоит в том, что человеческая психика, по существу, одинакова для всех. Психика – это внутреннее восприятие человеком своего тела, которое на самом деле ничем не отличается от тел других людей; у всех людей одни и те же органы, инстинкты, импульсы, внутренние конфликты и страхи. Эти типологические для всех образы Юнг назвал архетипами, и именно на них построено содержание мифов.

МОЙЕРС: Что такое архетипы?

КЭМПБЕЛЛ: Это элементарные идеи, которые можно назвать «базовыми» идеями или прототипами. Такие идеи Юнг определял как архетипы, живущие в бессознательном. «Архетип» в данном случае – это более подходящий термин, поскольку понятие «элементарная идея» предполагает работу мысли. Бессознательная природа архетипа означает то, что он приходит к нам из глубин. Различие между юнги-анскими архетипами бессознательного и фрейдистскими комплексами заключается в том, что архетипы становятся проявлениями органов тела и их энергий. Архетипы биологически обусловлены, тогда как фрейдистское бессознательное представляет собой совокупность вытесненных травматических переживаний, имевших место в жизни человека.

Фрейдистское бессознательное – это личное бессознательное, оно автобиографично. Юнгианские архетипы имеют биологическое начало. Биографический материал является в данном случае второстепенным.

Во всем мире и в разное историческое время эти архетипы или элементарные идеи появлялись в разных обличиях. Эти внешние различия возникали под влиянием окружающей среды и исторических условий. Именно эти различия больше всего интересует антропологов, в чьи задачи входит идентифицировать и сравнить их.

Существует и другая теория, которая пытается объяснить сходство разных мифов, – диффузионистская теория, рассматривающая процессы распространения культурного наследия. Например, технологии обработки почвы распространились далеко за пределы той области, где они впервые были применены, а вместе с ними разошлась и мифология, связанная с удобрением земли, посевом и выращиванием растений, в том числе и те из мифов, которые я уже упоминал. В них совершается убийство божества, последующее расчленение и захоронение частей, из которых потом произрастают пищевые растения. Такой миф будет сопровождать традиции сельского хозяйства. Но вы не найдете его в охотничьей культуре. Таким образом, существуют исторические, а также психологические предпосылки того сходства, которое мы обнаруживаем в мифах.

МОЙЕРС: Люди выбирают для себя ту или иную версию сотворения мира. Как вы думаете, что мы пытаемся найти в подобных мифах?

КЭМПБЕЛЛ: Я думаю, что мы ищем способ переживания этого мира и соединения с трансцендентными аспектами бытия, которые наполняют и нас. Вот чего хотят люди. Это то, чего просит душа.

МОЙЕРС: Вы имеете в виду, что мы хотим найти гармонию с некой тайной, которая наполняет весь мир и все живое в нем, – то, что вы называете огромной территорией молчания, на которой мы все живем?

КЭМПБЕЛЛ: Да, и речь о том, чтобы не просто найти это таинство, но найти его именно в нашей среде, в нашем мире, признать его как таковое, обрести некую отправную точку, чтобы иметь возможность переживать божественное присутствие.

МОЙЕРС: В этом мире и в нас самих.

КЭМПБЕЛЛ: В Индии в знак приветствия складывают руки вместе и кланяются другому человеку. Вы знаете, что это значит?

МОЙЕРС: Нет.

КЭМПБЕЛЛ: Мы складываем руки вместе, когда молимся, не так ли? Этот жест говорит о том, что божественное во мне приветствует и соединяется с божественным в другом человеке. Эти люди знают о божественном присутствии во всем. Когда вы входите в индийский дом в качестве гостя, вас приветствуют как бога.

МОЙЕРС: Но разве люди, которые рассказывали эти истории, верили в них и действовали согласно им, не задавались более простыми вопросами? Разве они не спрашивали, например, кто создал мир? Как устроен мир? Почему мир был создан? Разве мифы не отвечают на все эти вопросы?

КЭМПБЕЛЛ: Нет. Именно через этот ответ они видят присутствие создателя во всем. Вы понимаете, что я имею в виду? Эта история из Упанишад, которую я цитировал в свое время: «Я вижу, что я – творение», – говорит Бог. Когда вы понимаете, что Бог есть творение и что вы тоже созданы, тогда вы понимаете, что Бог находится в вас, и в мужчине, и женщине, которые находятся рядом с вами. Таким образом, существуют два аспекта одного божественного. Основной мифологический мотив говорит о том, что изначально все было всем, затем происходит разделение на небо и землю, мужчину и женщину, и так далее. Как мы потеряли связь с этим единством? С одной стороны, можно сказать, что это разделение произошло по чьей-то вине: кто-то съел плоды, которые им не нужно было есть, сказали Богу слова, которые не должны были говорить, так что он рассердился и ушел. И так мы потеряли связь с вечностью, поэтому нам нужно найти способ восстановить эту связь.

Существует еще одна версия, согласно которой человек пришел не сверху, а из утробы Матери-Земли. Очень часто в этих мифах рассказывается о большой лестнице или веревке, по которой люди взбирались. Последние люди, которые хотят выйти, – это два толстяка. Они хватают веревку и… щелк – все рвется. Поэтому мы отделены от нашего источника. В некотором смысле из-за нашего разума мы фактически отделены друг от друга, и проблема состоит в том, чтобы связать эту порванную веревку.

МОЙЕРС: Порой я думаю, что, возможно, первобытные мужчины и женщины рассказывали эти истории, чтобы просто развлечь себя.

КЭМПБЕЛЛ: Нет, это не развлекательные истории. Мы знаем это наверняка, потому что их рассказывали только в определенное время года и при определенных условиях.

Существуют два типа мифов. Великие мифы, такие как, например, в Библии, – это мифы о храме, о великих священных ритуалах. Они объясняют обряды, благодаря которым люди живут в гармонии с собой, друг с другом и со Вселенной. Это нормально, когда подобные истории воспринимаются как аллегорические.

МОЙЕРС: Вы думаете, что первые люди, рассказавшие историю творения мира, интуитивно понимали аллегорический характер этих историй?

КЭМПБЕЛЛ: Да. Они рассказывали эти истории так, как если бы это было так. Они думали, что кто-то действительно буквально создал мир. Такая вера в то, что предметы и явления возникли искусственным путем, называется артифициализм. Это образ мышления ребенка: стол есть, значит, кто-то его сделал. Мир есть, поэтому кто-то должен был его создать. Существует другая точка зрения, связанная с понятием эманации, то есть с происхождением из источника, не имеющего начала и неисчерпаемого, и рождением из чего-то, не имеющего конкретного воплощения. Звук создает воздух, затем огонь, затем воду, затем землю – и так рождается мир. Вся Вселенная разворачивается из этого первого звука, из этой вибрации, которая впоследствии распадается на элементы, давая начало всем другим сущностям в пространстве и времени. Согласно этой точке зрения, никто со стороны не произносит однажды «Да будет так!»

В большинстве культур есть не одна, а две или три истории сотворения мира. В Библии, например, рассказываются две истории, хотя люди воспринимают их как одну. Вы помните: во второй главе говорится о том, что Бог придумывает, как развлечь в Эдемском саду Адама, которого он создал, чтобы тот возделывал и хранил этот сад. Это старая, старая история, заимствованная у древних шумеров. Боги хотели, чтобы кто-то заботился об их саде и выращивал продукты питания, в которых они нуждались, поэтому они и создали человека. Это основа мифа, описанного во 2 и 3 главах Книги Бытия.

Но садовнику, созданному Яхве, скучно. Поэтому Бог изобретает для него разные игрушки. Он создает животных, но все, что может человек, – это только придумать им имена. Тогда Богу приходит блестящая идея: создать из тела Адама женщину, и это уже совершенно другая история, отличающаяся от той, которая рассказана в главе 1 Книги Бытия, где Бог создал Адама и Еву вместе по образу и подобию своему как мужчину и женщину. В этом случае Бог являет собой андрогинный прообраз. Глава 2, безусловно, относится к более раннему времени, около VIII века до н. э., тогда как глава 1 написана на основе так называемого священного текста, датируемого примерно IV веком до н. э. или даже более поздним временем. Во 2-й главе Книги Бытия содержится аналог индуистской истории о Я, которое почувствовало страх, потом желание, а затем разделилось на две части. Однако в Книге Бытия надвое делится не бог, а человек.

Греческая легенда, рассказанная Аристофаном в «Пире» Платона, является еще одним примером такого рода. Аристофан говорит, что в начале были существа, состоящие из двух половинок. И они были трех типов: мужчины/женщины, мужчины/мужчины и женщины/ женщины. Боги разделили их на две части. Но как только они были отделены друг от друга, единственное, о чем они могли думать, – это о том, как снова соединиться со своей половинкой, чтобы восстановить свою первоначальную целостность. И именно поэтому мы ищем вторую половинку всю свою жизнь.

МОЙЕРС: Вы говорите, что мифология – это исследование великой истории человечества. Что это за великая история?

КЭМПБЕЛЛ: Это история о том, что все мы произошли из некой единой основы бытия и стали проявлениями этой основы в пространстве и времени. И это пространство времени похоже на игру теней, разворачивающуюся над абсолютным безвременьем. И человек играет в эту игру теней, воспроизводя со всей мощью роль той противоположности, которая досталась ему.

Но вы знаете, что ваш противник, например, – это не что иное, как ваше зеркальное отражение, которое вы могли бы увидеть, заняв центральную позицию.

МОЙЕРС: Следовательно, это великая история о том, как нам найти место в этой драме?

КЭМПБЕЛЛ: Скорее о том, как быть в гармонии с великой симфонией, которой является этот мир, и как гармонизировать с ней свое собственное существование.

МОЙЕРС: Когда я читаю эти истории, независимо от их содержания или происхождения, я чувствую некоторое благоговение, представляя себе человеческое воображение, которое пытается осмыслить свое существование и сделать эти необъятные трансцендентные явления частью своей маленькой жизни. Вы испытывали нечто подобное?

КЭМПБЕЛЛ: Я думаю о мифологии как о родине муз – вдохновительниц искусств, вдохновительниц поэзии. Показать жизнь как что-то поэтическое, человека как персонажа этого – вот в чем смысл мифа.

МОЙЕРС: Поэтическое, вы говорите?

КЭМПБЕЛЛ: Я имею в виду поэтическое не как форму художественной речи, а как повествование о поступках и приключениях, как способ передачи трансцендентного, который помогает почувствовать связь с бытием Вселенной.

МОЙЕРС: Когда я читаю мифы, то восхищаюсь тайной, заключенной в них, о которой мы можем только догадываться, но которую не сможем постигнуть.

КЭМПБЕЛЛ: В этом-то и дело. Тот, кто считает, что постиг Абсолютную истину, ошибается. Разные источники часто цитируют один санскритский стих, который также упоминается и в китайском Дао де цзине[15]15
  «Книга пути и достоинства» – основополагающий источник учения и один из выдающихся памятников китайской мысли, оказавший большое влияние на культуру Китая и всего мира. – Примеч. пер.


[Закрыть]: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает. Кто знает, что он не знает ничего, обладает знанием. В этом смысле думать, что знаешь, означает незнание. А знать, что не знаешь, есть знание»[16]16
  Также отсылает к изречению, предписываемому Сократу: «Я знаю, что ничего не знаю». – Примеч. пер.


[Закрыть].

МОЙЕРС: Нисколько не умаляя моей веры, ваши работы в области мифологии, скорее, освободили ее от оков культуральных норм и традиций, которыми она была ранее связана.

КЭМПБЕЛЛ: Это произошло и с моей верой. И я уверен, что так же будет освобождена и вера тех, кто сможет услышать это послание.

МОЙЕРС: Существуют ли мифы, события в которых более реальны, чем в других?

КЭМПБЕЛЛ: Они более реальны в другом смысле. Каждый миф передает определенную жизненную мудрость, которая имеет отношение к определенной культурной традиции в конкретный период времени. Миф помогает людям интегрироваться в общество, а обществу – интегрироваться в сферу природного. Он создает пространство для соединения природы и человека. Это гармонизирующая сила. Например, наша собственная мифология опирается на принцип двойственности: добро и зло, рай и ад. Поэтому для нашей религии характерен этот акцент на нравственности. Грех и искупление. Правильно и неправильно.

МОЙЕРС: Напряжение, создаваемое борьбой противоположностей, – любовь и ненависть, смерть и жизнь.

КЭМПБЕЛЛ: Рамакришна[17]17
  Имеется в виду индийский гуру, реформатор индуизма, мистик, проповедник, живший в XIX веке. – Примеч. пер.


[Закрыть] однажды сказал, что если постоянно думать только о своих грехах, то точно станешь грешником. И когда я это прочитал, то вспомнил свое детство, когда каждую субботу я приходил на исповедь и размышлял обо всех своих мелких проступках, которые совершил в течение недели. Теперь я думаю, что нужно приходить на исповедь и говорить: «Благословите меня, Отец, потому что я был хорошим, и вот какие добрые дела я сделал на этой неделе». Важно идентифицироваться с чем-то позитивным, а не с отрицательным.

Она призвана сопровождать этот сложно организованный организм, которым является человек, к зрелости, то есть до того момента, когда человек разовьет в себе способность мотивировать самого себя и действовать независимо. Но идея греха ставит человека в унизительное и рабское положение на протяжении всей его жизни.

МОЙЕРС: Но ведь это не христианская идея творения и грехопадения.

КЭМПБЕЛЛ: Однажды я присутствовал на лекции замечательного старого дзен-философа, доктора Д. Т. Суцзуки. Он стоял, медленно потирая бока, и сказал: «Бог против человека. Человек против Бога. Человек против природы. Природа против человека. Природа против Бога. Бог против природы – какая-то странная религия!»