Текст книги "Роман о Граале. Магия и тайна мифа о короле Артуре"

Получается, наши короткие человеческие дни и ночи в миниатюре воссоздают дни и ночи Брахмы, который, открывая и закрывая глаза, заставляет мир то рождаться, то разрушаться снова и снова. Это происходит со всем сущим во Вселенной. Наши сердца бьются в унисон с великим ритмом сотворения мира. Об этом числе еще многое можно рассказать, но достаточно упомянуть следующее: с астрономической точки зрения число лет в полном цикле последовательности равноденствий составляет 25 920 (один так называемый платонический год), и если поделить это число лет на 60, то получится 432. Число 60 будет основным множителем (так называемым soss) в самой древней математической системе Месопотамии.

Таким образом, дата, которую связывают с миссионерской деятельностью святого Патрика, указывает, что эра язычества подошла к концу – и началась новая, христианская. Однако сама датировка предполагает, что здесь победил какой-то более древний взгляд на мир: идея единого соглашения не только между великой Вселенной, небом и землей, но и вселенной личности. Такое равновесие стало источником вдохновения для разных форм религиозного искусства и ритуалов. Участвуя в них, человек приводит себя в соответствие с законами вселенной и основами бытия. Немало свидетельств говорят о том, что многие раннехристианские ирландские монахи до своего обращения были друидами, или филидами, или бардами и что они привнесли в новую веру свои прежние духовные ценности, достойные признания и молчаливого благоговения, которые касаются природного мира вокруг нас.

Нечто подобное переживал святой Брендан во время своего молчаливого братского подвижничества. Когда пришла пора покидать остров, ангел-покровитель наполнил лодку странников провизией, Брендан со своими двенадцатью спутниками поплыл назад к Острову овец, потом еще дальше – к райскому Острову птиц и снова назад к аббатству – и так по кругу сорок лет подряд. Ежегодно они праздновали Пасху на спине Огромной рыбы, которая неподвижно замирала под ними, до последнего момента, когда их лодка из ивовых прутьев должна была проплыть у самой границы ада, где в отчаянии скорчилась тень Иуды, и мимо благословенного острова, где в благочестивых молитвах проводил дни свои отшельник Павел. А потом они отправились в Землю Обетованную – самую прекрасную страну, что когда-либо открывалась глазам человеческим, где на деревьях росли фрукты и круглый год созревали яблоки².

Упоминание о яблоках наводит на мысль об античных Гесперидах, западных островах Золотых яблок за омывающим землю океаном и о кельтском Авалоне, где так долго предается отдыху король Артур. Эти земли одновременно и везде, и нигде, это рай на земле, вернее – ипостась мира, доступная восприятию. Там трансцендентное сияние того, что не имеет форм и выходит за их рамки, становится зримым изнутри и обретает формы всего сущего. Это не такое откровение, которого приходится ждать до конца жизни.

В Евангелии от Марка (в главе 13, где описаны ужасы последних дней мира: темнеющее солнце, меркнущая луна, звезды, падающие с неба, сын человеческий, грядущий в облаках, и так далее) говорится, что Иисус обратился к людям со следующими словами: «Истинно говорю вам, что не прейдет род сей, как все это будет». Но закончился земной срок того рода, сменялись поколение за поколением, и ничего подобного не произошло. Некоторые теологи в связи с этим рассуждают о «великом несостоявшемся событии». А другие (коих большинство) переосмыслили понятие «род» из пророчества Иисуса как относящееся не к его современникам, а ко всему роду человеческому. То есть все поколения человечества и весь мир исчезнут с началом предсказанных событий. Значит, если буквально воспринимать конец света и пытаться соотнести его с каким-то конкретным историческим периодом, который когда-нибудь наступит, наши комментаторы откладывают его на неопределенное будущее, а пока нам просто напоминают о том, что надо бы ходить в церковь, причащаться святых тайн и ожидать судного дня.

Однако есть совершенно иной способ интерпретации конца света. Некоторые исследователи полагают, что глава 13 Евангелия от Марка появилась в этом тексте значительно позднее и в ней неверно трактовались слова Иисуса под влиянием апокалиптических, исполненных истерического ужаса настроений современников, что отразилось в Свитках Мертвого моря. В пользу подобной точки зрения свидетельствует открытие 1945 года. В глубине египетской пустыни, неподалеку от поселения Наг Хаммади, на первой крутой излучине Нила был найден сосуд с коптским переводом с греческого языка давно утраченного Евангелия от Фомы³. Здесь мы читаем в последнем изречении (Logos ИЗ) Иисуса следующее: «Сказали Ему ученики Его: “В какой день царствие приходит?” [Сказал Иисус] Оно не приходит, когда высматривают снаружи; Они не скажут: Смотрите, здесь! – или: Смотрите, там! Но Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его».

Можно сказать, что роль искусства заключается в выявлении тайного смысла сияния Царствия Божия – здесь и сейчас, среди нас. И чтобы увидеть его, нужно слегка, но с далеко идущими последствиями изменить свою точку зрения, чтобы выйти за пределы пар противоположностей: Я и Ты, праведное и неправедное, это и то.

При желании мы можем интерпретировать легенду о путешествии святого Брендана как реальное историческое событие и как возникшую отчасти в связи с плаваниями кельтов в Америку, имевшими место в действительности. Потому что когда норманны прибыли в Исландию в IX веке, они обнаружили поселение ирландских халдеев, или медитирующих отшельников, живших там уже давным-давно. Потом они покинули эти края, и никто не знает, куда отправились. Вполне вероятно, в Гренландию, а оттуда – на территорию современной Канады. Тогда в северных широтах был относительно теплый климат, как и в те века, когда были основаны норманнские поселения. В любом случае, должно быть, сообщества ирландских халдеев, удалившихся от суетного мира, стали прообразом аббатства молчаливых монахов, куда прибыл Брендан.

Много лет назад, исследуя мифологии североамериканских индейцев, я наткнулся на сказания о неисчерпаемых сосудах. Очень часто они встречались у индейцев-англокинов, особенно у микмаков из Новой Шотландии⁴. Тогда мне пришло в голову, что на их культуру вполне могли повлиять кельты, в особенности ирландцы. Впоследствии, обнаружив на карте Новой Шотландии не только остров под названием Кейп-Бретон недалеко от Ньюфаундленда, но и полуостров под названием Авалон, я, исследователь мифов о короле Артуре, почувствовал себя как дома. Но я здесь упоминаю об этом не для того, чтобы развивать гипотезу о возможном влиянии святого Брендана на культуру микмаков или рассуждать о возможных кельтских корнях англокинов. Хочу подчеркнуть, что, подобно европейцам, населяющим Канаду, индейцы также испокон веков верили в неиссякаемый волшебный сосуд. Это доказывает схожесть их мышления с кельтами, о которых я рассказывал.

Ил. 5. Трубадур развлекает придворных короля Алонсо Мудрого (чернила на пергаменте, Испания, XIII век)

Глава III
Теология, любовь, трубадуры и миннезингеры

Я приступаю к легенде о Граале, в особенности версии, изложенной в эпической поэме Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль» (1210). Я считаю ее одним из величайших мифов современного европейского мира. Европейский менталитет в нашем понимании сформировался в светской литературе и мифологии между 1150 и 1250 годом. Это столетие было очень важным. Именно тогда возводятся грандиозные соборы и расцветают романы о короле Артуре. До той поры нам о них ничего не известно; позднее их тоже нет.

В это время европейский мир пробуждался ото сна, в мрачную бездну которого был погружен на протяжении пятисот лет. Римская империя достигла границ Шотландии вскоре после завоевания Юлием Цезарем Галлии. Итак, Римская империя находилась на высокой ступени развития. В этом легко можно убедиться: достаточно посетить римские руины в городе Бат в Англии, а также памятники истории тех времен в Испании, Франции и вдоль берегов Рейна в Германии. В римский мир того периода активно проникали мистические культы, процветавшие в поздней Александрии на Ближнем Востоке: мистерии орфиков, Митры, дионисийские мистерии и др. Мы находим огромное количество алтарей Митры на всем пути вдоль берегов Дуная, во Франции и в Англии, а также развалины строений, связанных с орфическими культами на территории всей Европы того времени.

Как известно, на заре христианства оно ассоциировалось в античном мире с мистическими культами; его мифология, его чудо было, по сути, равносильно мистериям. В начале IV века император Константин признал христианство как одну из религий римского мира. Но вскоре после этого Феодосий I объявил христианство единственной дозволенной религией. Величественные античные храмы были стерты с лица земли. Все языческие храмы на Ближнем Востоке и в Европе превратились в руины не сами собой. Сожжение библиотеки в Александрии, закрытие школ античной философии в Афинах – вот что последовало за этим.

Между тем христианская доктрина столкнулась с серьезными теологическими проблемами, которые разрешались на множестве соборов. Они собирались в IV – начале VI века в Халцедоне, Эфесе, Константинополе и так далее. Я имею в виду отношение Сына к Отцу, а также Святого Духа к Отцу и Сыну, проблему Рождения Христа – была ли Мария Матерью Божией или просто матерью смертного Христа? Принял ли Христос Святой Дух в момент своего крещения или нес его в себе с самого рождения? И тому подобное. Все эти сложные и запутанные проблемы разрешались на соборах епископов Леванта. Маловероятно, чтобы там присутствовали представители Европы.

Центром Римской империи стал Константинополь. Это азиатский, а не европейский город. В то время европейский мир считался второстепенным. Конечно, Римская империя на территории Европы пала уже полтора века спустя после своего обращения в христианство, и Блаженному Августину пришлось искать аргументы для объяснения причины этого бедствия, которые он изложил в своем труде «О Граде Божьем». Августин был родом из Северной Африки, так что он тоже не европеец.

Тем временем процветали многочисленные ереси, две из которых остались актуальными до наших дней. Первая из них – пелагианство. Пелагий был ирландским монахом (и вот мы в Европе). Суть пелагианства такова: никто не может унаследовать чужой грех. Следовательно, человечество не унаследовало грех Адама, поэтому доктрина первородного греха не имеет смысла, то есть человечество не нуждается в спасении от первородного греха. Человек может спастись сам, и церковные таинства ему не нужны.

Пелагий верил, что иметь Христа в качестве образца для подражания очень полезно для всего христианского мира, потому что через эту модель человек сможет спастись из бездны невежества. Но спасется он не благодаря чуждой ему Благодати, которая исходит от распятого Христа, спасение приходит благодаря собственной воле человека.

На эту великую ересь обрушилась критика Блаженного Августина. Без первородного греха, без тяжкого его наследия вся доктрина, оправдывающая необходимость воплощения Бога в теле человеческом, становится весьма сомнительной. Однако с индивидуалистической точки зрения (а именно таков, по моему мнению, европейский менталитет) невозможно размышлять об унаследованном народом грехе. Таким образом, мы оказываемся в трудной ситуации. Это первое.

Вторая великая ересь – донатизм. Хотя его последователи и признавали необходимость церковных таинств, они считали, что если их исполняет недостойный священнослужитель, значит, силы они иметь не будут. Возникает невероятно сложная проблема, поскольку получается, что исполнение святых таинств постоянно может вызывать сомнения: кто же знает, насколько чисты моральные качества служителя церкви? И снова Августин опровергает донатизм с его доктриной о беспорочности святых таинств: он утверждал, что независимо от характера священника причастие действует.

Итак, перед нами официальная доктрина, утверждающая абсолютную необходимость церковных таинств ради спасения души, поскольку человек, обремененный первородным грехом, сам себя спасти не сможет. Разрушить этот грех может только Христос силой своей святости, доступной лишь приобщенному к таинствам церкви человеку. В соответствии с этой доктриной человеку необходимо принять церковные таинства, лишь Церковь имеет право осуществлять их, и она же наделяет духовенство абсолютной свободой действий. Возможно, в V–VI веках это было приемлемо, но в XII столетии духовенство было известно своим растленным поведением. Даже папа римский Иннокентий III называл священников стадом свиней. Они недостойно вели себя, но все же именно в их руках находились ключи от рая – и все должны были им подчиняться.

Проблема недостойного поведения церковнослужителей и то, что они навязывали другим людям свои убеждения, привела к ужасному духовному кризису, который символически выражается в мифологическом образе Бесплодной земли (основной мотив романов о Святом Граале).

Главный герой романов о Граале – Король-Рыбак. Христос сказал: «Я сделаю вас ловцами человеков». Кольцо папы римского называется кольцом рыбака, и на нем изображен ловец рыб. Король-Рыбак был тяжко ранен, из-за чего его страна погрузилась в запустение. Основная задача в романах о Граале состоит в исцелении Короля-Рыбака. Цель героя, который ищет Грааль, именно в этом и заключается, но ему предстоит выполнить свою задачу, не представляя, как это делается. Его душа должна быть абсолютно невинна, ему не известны правила поиска решения. И он должен постоянно вопрошать: «Что происходит?»

В Средневековье были приняты браки по расчету, освященные церковными таинствами, которые исполняли священники. Любовь ставила это под угрозу. Женщину называли вратами ада из-за ее обольстительных прелестей, а любовь к ней была опасна. Реакцией аристократов на ставший нормой в обществе брак без любви, освященный церковью, явилась поэзия трубадуров, провозглашающая идеалы любви.

Мне хотелось бы рассказать немного об идеалах любви, принятых в то время. В христианской традиции существовало два противоречивых представления о любви: любовь как eros, то есть страсть, и любовь как agapē — любовь духовная, о которой говорят: «Возлюби ближнего как самого себя». Суть agapē состоит в том, что вам не дано выбирать, кого любить, ведь любовь Христа изливается на всех без исключения.

Eros, антипод agapē, по сути своей тоже безличен; это всего лишь физическое влечение. Это чисто биология, ничего личного в ней нет. А во время великих празднеств оргии были типичным проявлением этого, когда совсем неважно, кто вам встретился, лишь бы противоположного пола, и существовал ряд культовых ситуаций, где подобное поведение являлось весьма распространенным. Так что любовь была в сущности обезличенной.

Трубадуры были приверженцами совершенно иной любви, не имевшей ничего общего с этими двумя. Это была любовь третьего вида, так сказать, не любовь под покровом мрака. Провансальский трубадур Гираут де Борнейль, расцвет творчества которого пришелся на середину и конец XII века, был главным выразителем идеала поэзии трубадуров. В его стихах шел долгий спор со множеством аргументов, где выяснялось, что же является главным источником любви – глаза или сердце?

Борнейль синтезировал две традиции следующим образом. Любовь, заявлял он, рождается и в глазах, и в сердце. Глаза – это разведчики, которых посылает сердце. Они ищут подходящий объект для любви, выбирают. При этом они избирательны, зависят от личного выбора, для них существует элита. Найдя подходящий образ, глаза рекомендуют его сердцу. Но не любому сердцу, а лишь сердцу возвышенному, нежному, «куртуазному» сердцу, способному на истинную любовь; здесь и речи не может быть о похоти. И если эти трое – два глаза и сердце – в согласии друг с другом, только тогда рождается любовь. Любовь индивидуальна. Глаза ищут в окружающем мире объект, достойный вдохновения, а сердце принимает в себя его образ, который становится объектом поклонения конкретного человека¹.

В это время в Испании, у самой границы с Провансом, а также на Сицилии и на Ближнем Востоке процветало суфийское учение, мистическое направление ислама, на которое огромное влияние оказали учения из Индии. Индия на тот момент переживает расцвет эротических мистических культов, что находит выражение в великой поэме «Гита Говинда» («Песнь о стаде коров») Джаядевы, где повествуется о любви Кришны к Радхе. Эта поэма была создана около 1172 года, примерно в то же время, что и легенды о Тристане. Тогда же при дворе Фудзивара в Киото, в Японии, придворная дама по имени Мурасаки написала «Повесть о принце Гэндзи»; тема любви (aware) у японских аристократов ассоциировалась с любовью космической.

На Востоке считается, что в любви женщина становится сосудом, содержащим сверхъестественную силу, а в Европе преклоняются перед самой женщиной, а не символом чего бы то ни было. Более того, на Востоке женщина часто находится в униженном положении – не в Японии, а в Индии и в суфийском мире. Эту утрату связи с установленным общественным порядком объясняют погружением человека в мир божественных сил, в область священного, где не действуют никакие социальные нормы. В Европе, где поклонялись именно женщине, все не так: она занимала в обществе положение, как минимум равное поэту или тому, кто почитал ее.

Все эти разновидности любви касаются супружеской измены. Это главное правило куртуазной любви, то же самое относится и к любви в Индии, Японии, а также в суфизме; она и должна быть такой. При маленьких дворах, которые становились более обширными и назывались дворами любви, дамы-аристократки должны были принимать решения, когда им предстоял выбор поклонника. Например, есть история об одном молодом человеке, который заявил, что некая леди должна проявить к нему благосклонность, потому что раньше она отвергла его ухаживания, завив, что у нее уже есть любовник. Но когда любовник стал ее мужем, то перестал быть возлюбленным, и теперь это место свободно – и он будет следующим претендентом на ее внимание. «Она же вышла замуж за своего бывшего возлюбленного, ну что же, вот и я стану теперь ее возлюбленным», – заявил он! И суд постановил, что поскольку любовь и брак несовместимы, то эта дама не может говорить, что любит своего мужа, поэтому этот молодой человек может предложить ей свою любовь. Вот так сталкивается личная любовь с безличным таинством брака. Брак рассматривался как нечто враждебное и противное любви. В провансальском и латинском языках любовь звучит как amor, если прочесть это слово задом наперед, то получится Roma. Roma – Рим – представляет собой совершенно противоположный принцип любви, которой отводилось более высокое место.

Вот на такой почве выросли германский рыцарь и поэт Вольфрам фон Эшенбах. Решение проблемы, предложенное трубадурами, ему казалось неприемлемым. Противоречие между общественными нормами и фактическим переживанием любви он считал невыносимым. И вот в его версии романа о Граале, поэме «Парцифаль», герой и героиня опровергают, так сказать, и церковное понимание любви, и представление о ней трубадуров.

Миннезингеры Германии переняли традиции воспевания любви от трубадуров. Но их творчество возникло немного позднее, и, как это всегда бывает в культуре Германии, ее представителям удается проникнуть в те глубины, которые французам оказались недоступны. Они признавали, что сила любви amor была поистине божественной. Она зарождалась не в области обыденного, а по велению богини Венеры. Слово минне в немецком языке обозначало именно такую любовь, а миннезингер — «певец любви». Величайшим из таких поэтов был Вальтер фон Фогельвейде, чья поэзия просто восхитительна. Вальтер воспевает силу богини Минне, ее величие – и вы приобщаетесь к религии любви.

Наиболее проникновенно, как мне кажется, рассказал о такой любви Готфрид Страсбургский в стихотворном романе «Тристан». Он умер в 1210 году, и его поэма осталась незавершенной. В этой истории (подробнее о ней см. в главе V) любовный напиток, выпитый Тристаном и Изольдой, символизирует вторжение в их жизнь страстной любви, которой невозможно противостоять. История о Тристане, о том, как его ранил дядя Изольды, чей меч был отравлен ядом, приготовленным матерью Изольды, о том, что излечить его могла лишь женщина, приготовившая яд, – одна из величайших легенд артуровского цикла. Тристан оказывается в Ирландии при дворе матери Изольды, которую тоже зовут Изольда, и она исцеляет его. Там он учит младшую Изольду игре на арфе, и девушка так очаровывает его, что по возвращении домой он только и делает, что восхваляет ее достоинства. Он предлагает ее в жены своему неженатому дяде – королю Марку, считая, что она станет достойной королевой. Здесь перед нами влюбленный человек, который не осознает, что он влюблен. В этом-то и заключается главный промах Тристана. Изольда тоже влюблена и тоже этого не понимает. Тристана отправляют за Изольдой, а на обратном пути они по ошибке выпивают любовный напиток, думая, что это вино, и сила несокрушимой любви настигает их. И вот они разрываются между двумя добродетелями: чувством любви и чувством долга.

Эту ситуацию Вольфрам переносит в свой роман о Граале. Как мы уже убедились, все романы о короле Артуре связаны с древними кельтскими мифами. Рыцари и дамы, волшебники и ведьмы, все они – боги, герои, богини и героини кельтских мифов. Они легко узнаваемы, в том нет сомнения. На самом деле персонажи романов о короле Артуре – это боги, как и все мы, с определенной точки зрения. И взаимоотношения между ними – это мифологические взаимоотношения. Нам остается только разобраться, кто есть кто. Все мы, сами того не зная, совершаем мифологическое путешествие, подобно Тристану и Изольде, которые не подозревали, что богиня Минне посетила их храм.

Готфрид так далеко заходит в восхвалении Минне, что по его воле герои легенды должны покинуть придворную жизнь и оказаться в лесу, где он приводит их в языческую пещеру далеких времен. Пещера напоминает часовню; это часовня любви, а на месте алтаря стоит хрустальное ложе любви. Автор использует те же слова, что и в мессе, и слова Бернарда Клервоского (великого мистика и певца любви) к Непорочной Деве, чтобы обожествить своих героев и освятить их любовь. Постель – это алтарь; алтарь – это постель. Сам Блаженный Августин использовал этот образ. Именно на алтаре символически появляется Христос в виде просфоры и красного вина, и звучат слова священника: «Приимите, ядите – сие есть тело мое» (Hoc est enim corpus meum). Христос возрождается на этом жертвеннике, так что алтарь – это ложе рождения Христа; и на алтаре он приносится в жертву, поэтому алтарь – это голгофский крест: рождение и смерть сливаются воедино.

Ил. 6. Галахад, Боре и Парцифаль узрели Грааль (эстамп, Англия, 1911 год)

На великолепных изображениях Благовещения XIV века архангел Гавриил держит кадуцей – жезл Гермеса, проводника душ умерших к возрождению, и возвещает благословенной Непорочной Деве, что она станет матерью Бога. А по лучу света с небес к матери спускается Младенец Христос, на своем плече несущий крест. Основная идея этого изображения заключается в том, что Христос с самого рождения был готов смиренно принять страдания, ужас и радость земной жизни, как и распятие. Вот какие темы звучат в этой мифологии.

Интересно, зачем кому-то в XII веке понадобилось отправляться на поиски Грааля, если на каждом шагу вы могли встретить маленькую церквушку, где каждое утро служили мессу, на алтарь восходил сам Христос и где вы могли причаститься. Дело в том, что священник делал все в соответствии с правилами церковных обрядов, а все, кто там находился, просто должны были выполнять ритуалы и принимать Святой Дух в свое сердце, причащаться, каяться в грехах.

Но разве все это способствует воспитанию характера? Разве это приносит гармонию в собственную жизнь? Разве это помогает раскрыть свой потенциал и добиться славы? Нет.

Герой, отправившийся на поиски Грааля, должен добиться желаемого, воспитывая свой характер, становясь цельной личностью, и священники здесь были ни при чем. Грааль находится не в церкви; он спрятан в замке. Хранитель Грааля – король, а не священник. Несет его женщина, хранительница Грааля, ее сопровождают подруги, и они должны быть абсолютно чисты и невинны. Иными словами, в этом заключался прямой и недвусмысленный вызов церкви в XII веке; так это и воспринимали, поэтому, когда в XIII веке окрепла и пришла к власти инквизиция, про романы о короле Артуре больше не вспоминали.

Ил. 7. Вольфрам фон Эшенбах (иллюстрация, чернила на пергаменте, Германия, XIII век)