Текст книги "Призрак мадам Кроул"

На панели имелся рельеф, вырезанный в виде волчьей головы. Свет странным образом падал на него, и беглая тень здесь словно бы распадалась, странно меняя очертания. Глаз волка сверкнул огоньком отраженного света, затем так же сверкнула его ухмыляющаяся пасть. Дворецкий увидел длинный острый нос Скрупа Марстона и его свирепый взгляд, устремленный на него, как ему показалось, вполне осмысленно.

Купер стоял, не в силах пошевелиться: на фоне шкафа начали проступать лицо и фигура Скрупа. В тот же миг раздались голоса, быстро приближающиеся по боковой галерее. С громким «господи помилуй нас!» Том развернулся и побежал обратно, преследуемый грохотом, который, казалось, сотрясал старый дом, как сильный порыв ветра.

Том ворвался в комнату хозяина, полубезумный от страха. Он захлопнул дверь и так поспешно повернул в замке ключ, словно за ним гнались убийцы.

– Вы слышали это? – прошептал Купер, замерев у двери гардеробной. Все прислушались, но ни один звук снаружи не нарушал тишины ночи. – Да благословит нас господь! Наверное, совсем я сбрендил на старости лет… – воскликнул дворецкий.

Он не сказал сиделкам ничего, кроме того, что сам оказался «старым дураком», потому что поверил их россказням, и сейчас, чтобы напугать его, хватило бы «дребезжания окна или звука упавшей булавки». Поэтому Том решил скоротать ночь за бренди и за беседой с сиделками у камина.

Постепенно сквайр стал медленно оправляться от мозговой лихорадки, но выздороветь полностью ему не удалось. По словам доктора, любой мелочи было достаточно, чтобы расстроить его. Упадок сил все еще не позволял вывозить Чарльза из спальни на свежий воздух для смены обстановки, необходимой для окончательного восстановления.

Купер спал в гардеробной и теперь был его единственным ночным дежурным. Повадки больного стали странными: он любил по ночам, полусидя в постели, курить длинную трубку и заставлял старого Тома дымить с ним за компанию у камина. Курение стало для них молчаливым удовольствием. Однажды, когда они предавались этому занятию, хозяин Гилингдена, докурив третью трубку, попытался завязать разговор. Причем выбранная им тема оказалась совсем не по душе дворецкому.

– Послушай, старина Купер, посмотри мне в глаза и ответь честно, не бойся, – спросил сквайр, глядя на него с хитрой и вызывающей улыбкой. – Все это время ты не хуже меня знал, кто находится в доме. Не отпирайся… А?.. Это ведь были Скруп и мой отец?..

– Не смейте так говорить, Чарли, – после долгого молчания испуганно отозвался старый Купер. Он попытался сурово взглянуть хозяину в лицо, но выражение лица сквайра не изменилось.

– Что толку притворяться, Купер? Скруп дернул тебя за правое ухо – ты знаешь, что он это сделал. Братец очень рассердился. Он чуть не лишил меня жизни, заразив лихорадкой. Но он еще не закончил со мной и ужасно зол. Ты видел его… Ты знаешь, что видел.

Том был серьезно испуган, а странная улыбка на губах сквайра ужаснула его еще больше. Он бросил трубку и встал, молча глядя на хозяина и чувствуя себя, словно во сне.

– Если вы так думаете, вам не следует улыбаться, – мрачно заметил дворецкий.

– Я устал, Купер, а улыбка не хуже, чем любая другая реакция, так что я буду улыбаться, пока могу. Ты знаешь, что они собираются сделать со мной. Это все, что я хотел сказать. А теперь, старина, продолжай курить – а я хочу спать.

С этими словами Чарли развернулся на постели и с безмятежным видом улегся, положив голову на подушку. Старый Купер посмотрел на него, перевел взгляд на дверь, а потом налил себе полстакана бренди и выпил залпом. Почувствовав себя немного лучше, он добрался до своей постели в гардеробной.

Глубокой ночью Купера внезапно разбудил сквайр, который стоял в халате и тапочках у его кровати.

– Я принес тебе небольшой подарок. Вчера я получил арендную плату от Хейзелдена, и часть ее ты оставишь себе – полсотни, – а остальное отдашь завтра Нелли Карвел. Так я буду спать спокойнее. Все изменилось с тех пор, как я увидел Скрупа. В конце концов, он не такой уж плохой парень, старина, и я бы многое сделал для него сейчас. Я просто никогда его не выносил. Доброй ночи, старина Купер!

С этими словами сквайр ласково положил дрожащую руку на плечо старика и вернулся в свою комнату.

– Мне совсем не нравится, каким он стал. Доктор приходит недостаточно часто, – проворчал дворецкий. – Не нравится мне эта странная улыбка. А его рука холодна как смерть! Надеюсь, его мозги, дай бог, окончательно не повредились!

Он постарался направить мысли в более приятное русло – к полученному только что подарку – и наконец заснул.

Утром, войдя в комнату сквайра, Том обнаружил, что тот уже встал с постели и куда-то ушел.

«Ничего страшного, вернется, как фальшивый шиллинг», – подумал старый Купер, как обычно приводя в порядок комнату. Но Марстон не вернулся. Люди ощутили беспокойство, быстро сменившееся паникой, когда стало ясно, что сквайра в доме нет. Что с ним произошло? Из одежды, кроме халата и тапочек, ничего не пропало. Неужели, будучи больным и слабым, он покинул дом в этом наряде? И если да, то в здравом ли он уме? Есть ли у него шанс пережить холодную, сырую ночь на открытом воздухе?

Том Эдвардс, сосед, рассказал, что в прошлую ночь, часа в четыре, они отправились вместе с фермером Ноуксом на его телеге на базар. Они проехали милю или около того и в темноте (ночь была безлунной) увидели перед собой троих мужчин, которые двигались по дороге от Гилингден-Лодж к кладбищу. Ворота кладбища открылись перед этими тремя фигурами, и незнакомцы вошли туда, после чего ворота закрылись. Том Эдвардс подумал, что эти люди готовятся к погребению кого-то из членов семьи Марстонов. Но Куперу, знавшему, что похорон в семье не намечается, это событие показалось ужасно зловещим.

Дворецкий предпринял тщательные поиски и наконец вспомнил о пустом верхнем этаже и комнате царя Ирода. Там ничего не изменилось, лишь дверца чулана оказалась заперта, и нечто похожее на большой белый узел, торчащий над дверцей, привлекло внимание Купера.

Сразу дверцу открыть не удалось: похоже, огромный вес сдерживал ее. Однако в конце концов она немного поддалась, и весь дом сотрясся от тяжелого грохота. Со звуком, похожим на удаляющийся смех, по тихим коридорам разлетелось эхо, наполовину оглушив Тома.

Он толкнул дверцу и увидел умершего хозяина. Галстук, туго затянутый на шее, сыграл роль виселицы. Тело давно остыло.

Коронер, как положено, провел дознание и вынес вердикт, «что покойный, Чарльз Марстон, наложил на себя руки в состоянии временного помешательства». Но у старого Тома имелось другое мнение о смерти сквайра, хотя его уста были запечатаны, и он никогда ни с кем им не делился. Купер уехал и прожил остаток дней в Йорке, где люди до сих пор помнят молчаливого и угрюмого старика, который часто посещал церковь, а также слегка выпивал.

Дьявол Дикон

Тридцать лет назад ко мне обратились две богатые старые девы. Я должен был нанести визит в Ланкашир в поместье недалеко от знаменитого леса Пендл, с которым нас так мило познакомили «Ланкаширские ведьмы» мистера Эйнсворта[5]5
  Уильям Харрисон Эйнсворт (1805–1882) – английский исторический романист. «Ланкаширские ведьмы» – единственный из сорока его романов, который постоянно печатался с момента первой публикации. Он был опубликован в 1848 году. Роман основан на реальной истории ведьм Пендла, которых казнили в 1612 году за причинение вреда с помощью колдовства.


[Закрыть]. Мне предстояло произвести раздел небольшого имущества, включавшего дом и владения, которые дамы унаследовали задолго до описанных событий.

Последние сорок миль моего путешествия пролегали по малоизвестным и безлюдным проселочным дорогам. Окружающий пейзаж впечатлял красотой. Осенние краски добавляли живописности природе: я путешествовал в начале сентября.

В этой части страны мне никогда раньше бывать не доводилось. Говорят, что сейчас эта местность уже не такая дикая и, как следствие, не такая впечатляющая.

Я остановился на постоялом дворе «Три монахини», чтобы сменить лошадей и перекусить – было уже больше пяти часов. Хозяин – крепкий старик шестидесяти пяти лет – оказался человеком разговорчивым, доброжелательным, всегда готовым оказать любезность гостям. Он мог вести беседу сколько угодно и на любую тему – достаточно малейшего намека на то, что именно вы хотели бы обсудить.

Мне было любопытно узнать что-нибудь о Барвайке – так назывались поместье и дом, куда я направлялся. Поскольку в радиусе нескольких миль от Барвайка не было ни одной гостиницы, я заранее написал управляющему с просьбой о ночевке в поместье.

Но хозяин постоялого двора почти ничего не смог рассказать о Барвайке. Прошло более двадцати лет со дня смерти старого сквайра Боуза, и с тех пор в доме никто не жил, кроме управляющего с женой.

– Тому Уиндзору, управляющему, столько же лет, сколько и мне, но он немного выше и не такой плотный, – поведал мне толстый трактирщик.

– Но ведь об этом доме ходили нехорошие слухи, – настаивал я. – Говорят, из-за них новые жильцы не желали селиться там?

– Бабушкины сказки. Это было много лет назад, сэр. Я ничего такого не помню – совсем ничего. Долго пустующий дом всегда обрастает слухами. Глупые люди вечно болтают разные небылицы, но о Барвайк-холле я за эти двадцать лет ничего не слышал.

Все попытки добиться от старика большего оказались тщетными. По неизвестной причине хозяин «Трех монахинь» не захотел рассказывать истории о Барвайк-холле, хотя, подозреваю, на самом деле помнил их. Немного разочарованный, я заплатил по счету и пустился в путь, хотя в целом остался доволен теплым приемом в этой старомодной гостинице.

Через час повозка пересекла дикую пустошь. Я знал, что через четверть часа после того, как экипаж минует ее, я доберусь до дверей Барвайк-холла.

Торф и сухая трава скоро остались позади. Дорога снова проходила через лес – он так нравился мне своей естественной красотой, почти не нарушаемой ни малейшим движением. Я выглядывал из окна экипажа и вскоре заметил объект, который уже некоторое время искали мои глаза. Барвайк-холл оказался большим причудливым черно-белым домом с крутой крышей. Вертикальные балки и углы дубового каркаса, черные, как эбеновое дерево, выделялись на фоне белой штукатурки, покрывающей каменную кладку. Это строение елизаветинских времен окружали ряды деревьев, напоминавшие парк. Старые стволы внушительной высоты отбрасывали на лужайку длинные предзакатные тени.

Стена вокруг парка посерела от времени и заросла плющом. В глубокой тени, контрастирующей с тусклыми огнями вечера, отражающимися в листве, в пологой ложбине раскинулось озеро. Выглядело оно холодным и черным и, казалось, с виноватым видом скрывалось от посторонних глаз.

Я и забыл, что в Барвайке есть озеро. Но в тот момент, когда оно привлекло мое внимание, как привлекает холодный блеск змеи в тени, я инстинктивно почуял опасность. Я знал, что озеро связано с таинственной историей, услышанной мною в детстве, но не мог вспомнить подробностей.

Я проехал по заросшей травой аллее под ветвями благородных деревьев, чья листва, окрашенная в осенние красно-желтые цвета, удивительно гармонировала с лучами заходящего солнца.

Я остановил экипаж у дверей, вышел и внимательно осмотрел фасад дома. Передо мной стоял внушительный и унылый особняк со следами долгого запустения. Его большие деревянные ставни по старинке закрывались снаружи. Высокая густая трава и назойливая крапива густо росли во внутреннем дворе. Тонкий мох покрывал деревянные балки, а на штукатурке, обесцвеченной временем и погодой, проступали красновато-коричневые и желтые пятна. Несколько величественных старых деревьев, тесно окружавших дом, нагнетали мрак.

Я поднялся по ступенькам и огляделся. Темное озеро находилось совсем рядом и оказалось небольшим – его площадь составляла, возможно, около десяти или двенадцати акров. Озеро добавляло меланхолии в печальную красоту этих мест. В центре водоема виднелся небольшой остров с двумя старыми ясенями, склоненными друг к другу, – их задумчивые абрисы отражались в неподвижной воде. Единственной радостной нотой в этой сцене старины, одиночества и заброшенности были красные закатные лучи, согревавшие дом и пейзаж. Я постучал. Мой стук прозвучал глухо и невесело, отозвавшись издалека глубоким и угрюмым звоном колокола, словно возмущенного, что его пробудили ото сна, длившегося десятки лет.

Быстрота, с которой мне открыли дверь, свидетельствовала о том, что меня ждали. Я увидел жизнерадостного пожилого человека в куртке и гетрах. Его острый красный нос, казалось, подчеркивал приветливую улыбку и хорошее настроение.

В зал проникало очень мало света, и его углы почти терялись в темноте на заднем плане. Он был очень большим, с высоким потолком и опоясывающей его галереей. Даже при открытой двери галерея просматривалась лишь местами. Почти в темноте мой новый знакомый провел меня через широкий холл в комнату. Она оказалась просторной, обшитой деревянными панелями до потолка и обставленной старомодной и неуклюжей мебелью. На окнах висели старые, давно вышедшие из моды занавески, а пол покрывал турецкий ковер. Два окна выходили на озеро, видневшееся сквозь просветы между стволами деревьев. Понадобилось зажечь все свечи, на которые так походил красный нос моего сопровождающего, чтобы разогнать унылый полумрак. Дверь в дальнем конце вела в другое помещение, тоже обшитое деревянными панелями. Там мне приготовили спальню. Обстановку разнообразила кровать с балдахином и тяжелыми гобеленовыми занавесками. В остальном же комната была обставлена в том же старомодном и тяжеловесном стиле, что и первая. Окно в ней также выходило на озеро.

Какими бы мрачными и печальными ни казались эти комнаты, они все же сияли безупречной чистотой. Мне не на что было жаловаться, хотя впечатление они производили довольно удручающее. Отдав кое-какие распоряжения насчет ужина – приятное событие, ожидаемое мною с нетерпением, – я быстро привел себя в порядок. А затем позвал своего красноносого друга в гетрах, Тома Уиндзора – он занимал должность управляющего имением, – сопровождать меня на прогулке по территории. У нас оставался еще час или около того до захода солнца и наступления сумерек.

Стоял чудесный осенний вечер. Мой проводник – удивительно выносливый старик – шагал в таком быстром темпе, что я с трудом поспевал за ним.

Среди группы деревьев на северной границе поместья показалась старинная приходская церковь. Очень маленькая. Разглядеть ее целиком мешала стена парка, но немного ниже в ней сделали проход к дороге. Мы приблизились к железным воротам церковного двора. Дверь церкви открылась, и появился могильщик, чтобы убрать кирку и лопату, которыми он только что копал могилу на церковном дворе, в маленькое хранилище под каменной лестницей башни. Вежливый маленький горбун с проницательным взглядом с удовольствием показал мне церковь. Среди памятников один заинтересовал меня: его установили в память о том самом сквайре Боузе, от которого две мои старые девы унаследовали дом и поместье Барвайк. На надгробии была вырезана высокопарная хвалебная речь о покойном и сообщалось, что он умер в лоне англиканской церкви в возрасте семидесяти одного года.

Я прочитал эту надпись в прощальных лучах заходящего солнца, которое исчезло за горизонтом как раз в тот момент, когда мы покинули кладбище.

– Двадцать лет прошло с тех пор, как умер сквайр, – констатировал я, размышляя и все еще слоняясь по церковному двору.

– Да, сэр, девятого числа прошлого месяца исполнилось двадцать лет, – согласился Том Уиндзор.

– Он, наверное, был хорошим человеком?

– Он был достаточно добродушным и приветливым джентльменом, сэр. Думаю, при жизни он и мухи не обидел. Однако не всегда можно сказать, что у человека на уме и кем он может стать потом. Некоторые, наверное, просто сходят с ума.

– Вы считаете, он был не в своем уме? – уточнил я.

– Он? Нет, сэр, он не был сумасшедшим. Может, немного ленивым, как и все старики, но он чертовски хорошо знал, что делал.

Рассказ Тома Уиндзора выглядел немного загадочным. Но, как и старый сквайр Боуз, я оказался «немного ленив» в тот вечер и больше не задавал вопросов.

Мы миновали ограду и выбрались на узкую дорогу, огибающую церковный двор. Над ним нависали столетние вязы, и в сгустившихся сумерках стало уже совсем темно. Бок о бок шли мы по этой дороге, окруженной двумя шаткими стенами, похожими на скалы. В это время мимо нас с дикой скоростью зигзагами пробежало какое-то существо, издавая дребезжащий звук, похожий на испуганный смех. Мне удалось лишь разглядеть, что это была человеческая фигура. Признаться, увиденное меня несколько поразило. Одеждой незнакомцу служило нечто вроде грязно-белого платья. Помню, что сначала принял его за белую лошадь, галопом несущуюся по дороге. Том Уиндзор обернулся и посмотрел вслед удаляющейся фигуре.

– Снова отправился на поиски ночлега, – тихо сказал он. – Этому парню легко найти постель: шесть футов сухого торфа, вереска или укромный уголок в сухой канаве. Он ни разу не ночевал в доме за эти двадцать лет и никогда не будет, пока растет трава.

– Он сумасшедший? – спросил я.

– Что-то в этом роде, сэр. Он идиот, слабоумный. Мы зовем его «Дьявол Дикон», потому что «дьявол» – это почти единственное слово, которое он произносит.

Мне пришло в голову, что этот слабоумный связан с историей старого сквайра Боуза.

– Наверняка о нем рассказывают странные вещи, я прав? – задал я новый вопрос.

– Более или менее, сэр, более или менее. Некоторые истории действительно странные.

– Он двадцать лет не спал в доме? Примерно в это время умер сквайр, – продолжил я.

– Так и есть, сэр. Он перестал ночевать в доме вскоре после этого.

– Вы должны рассказать мне все, что знаете, Том. Сегодня вечером. После ужина я смогу спокойно послушать вас.

Уиндзору, однако, не понравилась моя просьба, и, глядя прямо перед собой, пока мы тащились дальше, он произнес:

– Видите ли, сэр, уже много лет в нашем доме было тихо. Никто не беспокоил людей ни внутри дома, ни за его стенами, во всем лесу вокруг Барвайк-холла. И моя старуха явно будет против разговоров о таких вещах. Мы оба думаем, что лучше бы не будить призраков прошлого.

К концу последней фразы он понизил голос и многозначительно кивнул.

Вскоре мы дошли до калитки в стене парка, и Том отпер ее, после чего мы снова оказались на территории Барвайка.

Сумерки, сгустившиеся над окружающим пейзажем, огромные и торжественные деревья и далекие очертания дома с привидениями вызвали у меня мрачное настроение. Сказывалась усталость от долгого путешествия, а затем от быстрой прогулки, которую мы совершили. И я уже утратил желание прерывать молчание, в котором теперь пребывал мой спутник.

Атмосфера относительного комфорта в доме в значительной степени рассеяла мрак, охвативший меня. Хотя ночь была отнюдь не холодной, меня обрадовал вид горящих в камине дров. Пара свечей, дополняющих свет огня из камина, создавали в комнате уютную обстановку. Маленький столик с белоснежной скатертью и сервированным ужином также выглядел очень приятно.

При таких обстоятельствах я был бы не прочь послушать рассказ Тома Уиндзора. Однако после ужина мне слишком захотелось спать, и я опять поленился расспрашивать управляющего. Позевав некоторое время, я понял, что бороться с сонливостью бесполезно. Поэтому отправился в спальню – и к десяти часам уже крепко спал.

О том, что мне в ту ночь помешало, расскажу позже. Казалось бы, мелочь, но очень странная.

К следующей ночи мои дела в Барвайке были завершены. Напряженная работа с раннего утра и допоздна не оставляла времени подумать о странном происшествии, о котором только что упомянул. Но вот наконец я снова уютно устроился за маленьким столиком, завершая трапезу. Ночь была знойная, и я до конца поднял одну из оконных рам. Расположившись у окна со стаканом бренди, я смотрел во тьму. Луну затянуло тучами, а деревья, тесно обступившие дом, придавали темноте сверхъестественную глубину.

– Том, – начал я, как только кувшин с горячим пуншем, которым я его угостил, начал оказывать свое воздействие, располагая к добродушию и общению, – вы должны сказать, кто, кроме вашей жены, вас и меня, побывал в доме прошлой ночью.

Уиндзор, сидевший у двери, отставил стакан, искоса бросил взгляд на меня и несколько секунд помолчал.

– Кто еще побывал в доме? – повторил он с очень задумчивым видом. – Ни одна живая душа, сэр.

И вопросительно посмотрел на меня.

– Это очень странно, – продолжил я, отвечая на его испытующий взгляд и чувствуя себя несколько неуютно. – Вы уверены, что не были в моей комнате прошлой ночью?

– Нет, пока не пришел будить вас, сэр, сегодня утром. Могу в этом поклясться.

– И все же, – заметил я, – здесь кто-то был, в этом я могу поклясться. Вчера я так устал, что не мог найти в себе силы встать. Но меня разбудил звук: мне показалось, кто-то с силой швырнул на пол две жестяные коробки с моими бумагами. Потом послышались медленные шаги по полу, и в комнате стало светло, хотя я помнил, что погасил свечу. Мне подумалось, что это, наверно, вы пришли за моей одеждой и случайно смахнули на пол коробки. Кто бы это ни был, он ушел, и свет после этого погас. Я уже собирался снова заснуть, когда занавеска в ногах кровати слегка приоткрылась, и на противоположной стене появился отблеск – такой, какой отбрасывала бы свеча снаружи, если бы очень осторожно открывалась дверь. Я подскочил на постели, отдернул занавеску и увидел, что дверь открывается и впускает свет. Дверь, как вы знаете, находится близко к изголовью кровати. Чья-то рука держалась за край двери и открывала ее – совсем не похожая на вашу, очень необычная рука. Позвольте взглянуть.

Он протянул мне обе ладони.

– О, нет, с вашими руками все в порядке. Та имела другую форму, толще. Средний палец на ней короче остальных и выглядел так, словно когда-то был сломан, и ноготь кривой, как коготь. Я крикнул: «Кто там?», после чего свет и рука исчезли, и я больше не видел и не слышал этого посетителя.

– Это был он! Я так же уверен в этом, как и в том, что вы живой человек! – воскликнул Том Уиндзор, и у него побледнел даже нос, а глаза чуть не вылезли из орбит.

– Кто? – спросил я.

– Старый сквайр Боуз. Вы видели его руку, пусть Господь смилостивится над нами! – ответил Том. – Сломанный палец и ноготь, согнутый дугой. Что ж, сэр, хорошо, что он в этот раз не вернулся, когда вы его окликнули. Вы ведь приехали сюда по поводу дела двух мисс Даймок, а он очень не хотел, чтобы им досталась хоть пядь земли в Барвайке. Сквайр как раз составлял завещание, чтобы распорядиться наследством совсем по-другому, но смерть помешала ему. Старик никогда никому слова худого не сказал, но этих дам терпеть не мог. Я сразу почуял неладное, когда услышал, что вы приедете по поводу их дела. Теперь видите, как это бывает: он снова принялся за прежние штучки!

С некоторым трудом я заставил Тома Уиндзора объяснить эти таинственные намеки и рассказать о событиях, последовавших за смертью старого сквайра.

– Сквайр Боуз из Барвайка умер, не оставив завещания, как вы знаете, – поведал мне Том. – И весь народ вокруг жалел его. То есть, сэр, настолько, насколько люди могут жалеть старика, который прожил долгую жизнь и не имеет права роптать, что смерть постучалась в его дверь часом раньше, чем нужно. Сквайра все любили, он никогда не злился и не сказал грубого слова. Он и мухи не обидел, и тем более удивительно то, что произошло после его смерти. Первое, что сделали эти дамы, когда получили наследство – купили скот, а из парка сделали пастбище. Решили, что неразумно содержать столько земли и не получать с нее прибыли. Но они не знали, с чем придется столкнуться. Вскоре что-то пошло не так со скотом: сначала одно, затем другое животное заболевало и умирало, и так далее, пока потери не стали слишком обременительными. Затем мало-помалу люди начали рассказывать странные истории. Сначала один, потом другой говорил, что видел вечером сквайра Боуза, который ходил среди старых деревьев, как обычно при жизни, опираясь на палку. Иногда он приближался к скоту, останавливался и ласково клал руку на спину коровы или овцы, и на следующий день это животное обязательно заболевало и вскоре умирало. Никто никогда не встречал сквайра в парке или в лесу, и никто не видел его на близком расстоянии. Но все хорошо знали его походку и фигуру, а также одежду, которую он обычно носил. Корову, на которую он клал руку, легко было определить по масти – белая, рыжая или черная. И все знали наверняка, что теперь именно эта корова заболеет и умрет. Соседи стали бояться ходить по тропинке через парк, не решались гулять по лесу или заходить в пределы Барвайка. А скот, как и раньше, продолжал болеть и умирать. В то время здесь жил некто Томас Пайк. Он служил конюхом у старого сквайра, следил за имением и был единственным, кто спал в доме. Тома раздосадовали все эти истории, которым он и наполовину не верил. Особенно его это злило потому, что он не мог заставить никого, ни взрослого, ни мальчишку, пасти скот – все боялись. Поэтому он написал в Дербишир своему брату Дикону Пайку, смышленому парню, который ничего не знал об этой истории с появлениями умершего сквайра. Дикон приехал, и скот стал болеть меньше. Люди говорили, что по-прежнему встречали старого сквайра, прогуливающегося между деревьями с палкой в руке. Но с тех пор, как приехал Дикон Пайк, Боуз по неизвестным причинам стеснялся приближаться к скоту. Сквайр, рассказывали, частенько подолгу стоял в стороне, глядя на пастуха и животных, застыв, словно еще одно дерево. Он стоял так по часу кряду, а потом его очертания таяли, как дым от догорающего костра. Том Пайк и его брат Дикон, будучи единственными живыми душами в доме, спали на большой кровати в комнате для прислуги. Однажды ноябрьской ночью в запертом доме Том лежал у стены и, как рассказывал потом, был бодр, словно в полдень. А его брат Дикон на своем месте с краю крепко спал. И пока Том лежал и думал о своем, повернувшись к двери, она стала медленно открываться. Вошел не кто иной, как старый сквайр Боуз, лицо которого выглядело таким же мертвым, каким было в гробу. У Тома перехватило дыхание. Он не мог отвести от него глаз и чувствовал, как волосы на голове встают дыбом. Сквайр же подошел к краю кровати, просунул руки под Дикона, поднял парня – который все это время спал мертвым сном, – и понес к двери. Том Пайк был готов поклясться чем угодно, что именно так все и происходило. После этого свет, откуда бы он ни исходил, внезапно потух, и Том не мог разглядеть даже собственную руку. Ни жив ни мертв он пролежал до рассвета. И конечно же, его брат Дикон исчез. Том с большим трудом уговорил пару соседей помочь ему обыскать лес и остальную территорию. Нигде не было ни следа Дикона. Наконец кто-то вспомнил об острове на озере. Там есть маленькая лодка, пришвартованная к старому столбу у кромки воды. Они поплыли на остров в последней надежде найти Дикона там. И они обнаружили его – сидящим под большим ясенем, совершенно не в своем уме. На все расспросы он отвечал лишь возгласами: «Боуз – дьявол! Посмотрите на него, посмотрите на него, Боуз – дьявол!» Парня нашли сошедшим с ума – и таким он и остается до сих пор. Никто и никогда больше не мог заставить его спать под крышей дома. Дикон бродит от жилища к жилищу, пока на улице светло. Ни у кого нет желания запирать это безобидное существо в работном доме. Люди предпочитают не встречаться с ним после наступления темноты, считают, что рядом с ним могут случаться вещи и похуже.

После рассказа Тома последовало молчание. Мы были одни с ним в этой большой комнате. Я сидел у открытого окна, глядя в ночную тьму. Мне показалось, будто нечто белое движется по улице. Я услышал звук, похожий на тихое бормотание, которое затем переросло в нестройный визг:

– Ху-у-у-у! Боуз – дьявол! За твоей спиной… Ого-о-о-о! Ха! Ха! Ха!

Я вздрогнул и при свете свечи, с которой Том подошел к окну, увидел дикие глаза и искаженное лицо безумца. В тот момент настроение ночного гостя внезапно изменилось, и он отошел, что-то шепча и хихикая под нос, подняв длинные пальцы и глядя на их кончики.

Том опустил окно. Такова моя история и ее эпилог. Признаюсь, я был рад, когда несколько минут спустя услышал стук лошадиных копыт во дворе. И вздохнул с еще большим облегчением, когда, любезно попрощавшись с Томом, оставил заброшенный дом Барвайка в миле позади себя.