Текст книги "Новые центурионы"

– Перейду-ка я на время в дневную сиену, – сказал Бернбаум. – Хочется поработать с букмекерами. Избавьте меня от всех этих слизняков, которых приходится отлавливать по ночам.

– В таком случае слушай, что я тебе скажу: все букмекеры – задницы, – сказал Бонелли. – К тому же чуть не все жиды, разве не так?

– Как же, как же, мафия тоже состоит сплошь из евреев, – парировал Бернбаум. – Но, судя по последним сведениям, на Восьмой улице объявилось и несколько букмекеров-итальянцев.

Когда Бернбаум это произнес, Гус почувствовал на себе взгляд Бонелли. Он знал, что тот думает сейчас о Лу Скализе, том самом, что был одновременно букмекером и сборщиком податей с ростовщиков. Бонелли ненавидел его, и ненависть эта была так сильна, что Гус, вспомнив о ней, ощутил, как повлажнели его собственные ладони.

– Между прочим, Петри, – сказал Марти Хантер, захлопывая журнал дежурства, – в следующий раз, когда мы будем брать драчуна, нельзя ли сделать так, чтобы ты не меня, а его огрел по загривку? Прошлой ночью мы разбирались с баром Биффа, обычная история – обслуживание пьяного клиента; так вот, только мы принялись вязать алкаша, а он возьми да и полезь в драку, ну а мой напарник пошел резвиться почем зря и лупить меня своей дубинкой.

– Вранье, Марти, я всего лишь слегка задел твой локоть.

– Стоит накинуться на преступника хотя бы двум полицейским разом, как один из них обязательно получит по первое число, – сказал Фаррелл. – Припоминаю ночку, когда мы сцепились с тем педиком-лесорубом. – Все рассмеялись, и Фаррелл тепло посмотрел на Бонелли. – Ну и вот, значит, парень был дровосеком из Орегона. И был он не какой-нибудь жалкий сосунок, а целый сосунище. Приперся в Лос-Анджелес с тенями на глазах. В общем, пошуршал он по Лафайетт-парку и наткнулся на Бонелли, помнишь, Сэл?

– По гроб не забуду этого гада.

– Короче, в тот день мы были в парке впятером, но минут пятнадцать все никак не могли совладать с этим рвотным порошком. Меня он зашвырнул в пруд один раз, а Стива целых два. Мы выколачивали дубинками друг из друга дерьмо до тех пор, пока, благодарение Богу, Сэл не решил подержать его голову несколько минут под водой. Этого орегонского ублюдка так ни разу никому и не удалось угостить дубинкой. Да что дубинкой! Никто не изловчился хотя бы просто попасть ему кулаком в морду, зато каждый из нас ходил потом по докторам и просил, чтоб его подлатали.

– Веселенькая история приключилась потом, – сказал Бернбаум, – когда Сэл едва его не утопил. Тот заметался в паническом страхе и все такое, а потом знаете что он сделал? Завопил: «Помогите, полиция!» Представляете? Будто ему пяти полицейских было мало.

– А он хоть понял, что вы из полиции? – спросил Гус.

– Да конечно, – сказал Фаррелл. – Заявил еще Бонелли: «На свете не сыскать такого легаша, который бы меня взять сумел». Правда, насчет пяти он ничего не говорил.

– То же самое орал однажды один тип, когда я был при полной форме, – сказал Бернбаум. – Чего только люди не говорят, когда ты тащишь их в тюрягу. Забавно!

– Отбросы, – сказал Бонелли. – Отбросы.

– Когда берешься за этих задниц, нужно мыть руки прежде еще, чем они тебя отпоносят, – сказал Хантер.

– А помнишь, Бен, как тебя облобызал такой же вот шуршунчик? – спросил Фаррелл у Бернбаума, и молодой румяный полицейский содрогнулся от отвращения.

– Заходим мы, значит, в бар, откуда жалоба поступила, мол, голубки там танцульки устроили, – сказал Хантер, – ну и садимся у стойки, и вдруг этот маленький блондинистый стиляга подлетает – нет, не подлетает, а подпархивает так вот легенько – прямо к Бену и – чмок! – точнехонько в губы ему сажает звонкий поцелуйчик, а потом как ни в чем не бывало отплывает в танце в темноту. Бен идет в уборную и мылом, самым что ни на есть туалетным, моет рот, и мы понуро оттуда уходим, даже не поработав как следует в этом притоне.

– Ну хватит, я уже вдоволь всего наслушался. Сейчас схожу оправлюсь, и примемся за работу, – сказал Бонелли, вставая, почесывая брюшко и неуклюже шагая через всю комнату к туалету.

– Что-что? Говоришь, спешишь туда, чтобы произвести на свет сержанта? – спросил Фаррелл и подмигнул Петри, который затряс головой и зашептал:

– Андерсон не оценит твой юмор.

Вернувшись, Бонелли вместе с Гусом собрал бинокли, фонарики и дубинки, которые потом на всякий пожарный случай они положат под сиденья казенной машины. Заверив Андерсона, что не забудут о встрече с ним, они подошли к автомобилю, так и не решив еще, чем заняться.

– Хочешь отправиться по жалобам или предпочитаешь поохотиться на шлюх? – спросил Бонелли.

– Есть у нас несколько дерьмовых жалоб по статье «три-восемнадцать», – сказал Гус. – Та, что касается картежников в отеле, похоже, чего-то стоит, да только играют там по субботам.

– Ясно, тогда пошли цеплять шлюх, – сказал Бонелли.

– Будем брать или только посидим на хвосте?

– А по душе тебе их сегодня вязать?

– Не имею ничего против. Возьму-ка я свою машину, – сказал Гус.

– Бензину хватит? До следующей недели эта дешевка Андерсон ни за что не раскошелится. Можно подумать, то не городские, а его личные денежки.

– Бензин есть, – сказал Гус. – Я сделаю крюк по Вашингтон-авеню и Ла-Бреа и через четверть часа буду ждать тебя позади ресторана для автомобилистов. А подцеплю какую-нибудь проститутку, так даже раньше.

– Подцепи. Аресты нам нужны. В этом месяце улов что-то скудноват.

Гус проехал по Западному бульвару к Вашингтон-авеню и направился дальше, к Ла-Бреа. Не успел он проехать и двух кварталов, как засек парочку проституток. Он уже собирался свернуть к обочине, но вдруг узнал в одной из них Маргарет Перл, которую сам же и арестовывал три месяца назад, когда только-только пришел в полицию нравов. Она наверняка его не забыла. Пришлось проехать мимо. Но пульс уже забился многообещающе.

Гус вспомнил, как впервые пришел сюда на службу, но как-то смутно, неотчетливо. Заново восстановить в воображении подробности тех первых вечеров и первых произведенных им арестов было непросто. Память о них была окутана пеленой страха, вот этого-то он никак и не мог понять. Почему всякий раз, стоило лишь поддаться воспоминаниям о минутах, когда его терзал сильнейший испуг, он видел их, те минуты, сквозь какой-то красный туман, он будто чувствовал этот туман физически? Откуда они – красный оттенок и красный привкус – в его воспоминаниях? Что это: кровь, огонь, нечто другое? Бывало, он пугался так крепко, так основательно, так насквозь, что проститутки шли к его машине не раздумывая и делали недвусмысленные предложения, не спросив даже, кто он и откуда. Они и вообразить себе не могли, что перед ними обыкновенный легавый. Вот он, весь секрет его крайней удачливости в качестве сотрудника, полиции нравов. Теперь же, когда он обрел немного уверенности и больше уж так не боялся – кроме тех случаев, когда не бояться было нельзя, – приходилось вкалывать в поте лица, чтобы от кого-то услышать откровенное предложение порезвиться. Время от времени ему даже отказывали – девицы, подозревавшие в нем полицейского. Однако ему по-прежнему удавалось подцепить раза в два больше красоток, чем кому-либо еще в отделе: все же на полицейского он смахивал меньше остальных. Бонелли сказал, что дело тут не только в его «калибре», фактически он был не ниже и не мельче того же Хантера. Дело – в его застенчивости. Стыд и срам, заявил Бонелли, позор этому миру, если в нем почти не находится места для кротости. Надо бы заселить кротостью всю несчастную землю, ну а ты, Гус, говорил Бонелли, слишком хорош для нее, чтобы легко с ней столковаться, с той самой землей.

Гус надеялся, что сегодня ему подвернется белая шлюшка. До сих пор он сумел задержать лишь нескольких белых чертовок, да и тех – в барах на Вермонт-стрит. Но подцепить белую проститутку на улице пока не удавалось; хотя здесь, в негритянской части Уилшира, и можно было встретить кое-кого из белых пройдох, их тут было совсем немного. Вообще-то в Уилширском округе работать лучше – больше разнообразия, подумал он. Из черных кварталов можно отправиться на машине к северо-западным границам округа, и вот ты уже где-нибудь на Чудесной Миле или в Ресторанном Ряду. Столько контрастных различий на небольшом пятачке в несколько квадратных километров! Он был доволен своим переводом. Лейтенант Госкин, начальник смены, почти сразу распознал в нем будущего сотрудника полиции нравов, и, как только открылась вакансия, он же его в конце концов сюда и рекомендовал. Любопытно, сколько из его однокашников по академии успели уже поработать «шпиками»? Работенка что надо. И станет еще приятнее, когда наконец исчезнет этот тошнотворный страх, страх оказаться в одиночку на улице без формы и значка, страх лишиться их охраны, а значит, и уверенности. Особо бояться чего-то еще вряд ли стоило: если ты осторожен, тебе никогда не придется выяснять с кем-либо отношения один на один. Если ты осторожен, ты всегда позаботишься о том, чтобы рядом с тобой был Бонелли, такой же могучий, как Кильвинский, и так же, как Кильвинский, умеющий разбудить в тебе утраченную было уверенность. Только вот Бонелли, конечно, не обладал интеллектом Кильвинского, но тут уж ничего не попишешь.

Гус напомнил себе, что не ответил на последнее письмо Кильвинского, и дал себе обещание, что непременно сделает это завтра. Оно его обеспокоило. В нем не было ни слова о рыбалке, ни слова об озере и ни слова о «мирных горах». Кильвинский писал о своих детях и бывшей жене, но ведь прежде, находясь еще здесь, он никогда не заводил подобных разговоров. Теперь же он рассказывал о том, как его младший сынишка написал ему письмо, и как ответное вернулось в нераспечатанном конверте, и как много лет назад с бывшей женой они договорились меж собой, что будет лучше, если мальчик о нем позабудет. Правда, почему – лучше и почему – договорились, Кильвинский не объяснил. Гус знал (хоть и не знал опять-таки – почему), что тот никогда не навещал детей в доме своей жены. Он подумал, что стоит немалого труда выведать секреты Кильвинского. Судя по последним письмам, тот хотел ими поделиться, и поделиться с Гусом, так что он, Гус, решил пригласить его до конца лета «посетить Лос-Анджелес с визитом». Господи, как это здорово – повидать своего друга, думал Гус.

Затем вспомнил, что нужно отослать чек матери и Джону. Было это менее тягостно, чем ездить проведывать их и выслушивать про то, что больше им не под силу жить на пособие да ежемесячно высылаемые Гусом семьдесят пять долларов, про то, что все нынче так подорожало и что бедный Джон не может работать из-за смешенного хряща в позвоночнике, который – Гус в том не сомневался – и сместился только для того, чтобы можно было получать компенсацию за увечье и нахлебничать за счет Гуса. Ему стало стыдно, что он думает об этих слабовольных существах чуть ли не с отвращением. Но мысли о Вики тоже радости не принесли. Ну кто ему скажет, почему все – мать, брат, жена – такие размазни? Почему каждый считает своим святым долгом повиснуть у него на шее? От гнева, дававшего выход скопившемуся раздражению, ему, как всегда, немного полегчало.

По Вашингтонскому бульвару по направлению к Кловердэйлу шла, покачивая задом, круглолицая негритянка. Он подкатил к обочине и состроил нервную улыбку, которая обычно выходила у него так естественно.

– Привет, малышок, – сказала проститутка, заглядывая в окно автомобиля. Гус принялся исполнять свой коронный номер с поглядыванием по сторонам, словно опасался появления полиции.

– Привет, – ответил Гус. – Прокатиться не хочешь?

– Не для того я тут, чтобы кататься, малышок, – сказала та, глядя на него в упор. – По крайней мере не для того, чтобы кататься на машинах.

– Я готов и на кое-что другое, – сказал Гус, тщательно следя за тем, чтобы не произнести ни одного запретного слова, которое на юридическом языке можно было бы истолковать как «провоцирование на уголовно наказуемое деяние»; Сэл часто спорил с ним, что никак невозможно «спровоцировать» шлюху, нет в природе ничего такого, что могло бы ее «спровоцировать», и нужно лишь беспокоиться о том, как бы не спровоцировать неприятностей позже, когда сочиняешь рапорт, а следовать всем правилам игры – значит расписываться в том, что у тебя не все дома. Гус же отвечал, что именно следование правилам придает всему этому цивилизованный характер.

– Послушай, начальник, – сказала вдруг девица, – а почему бы тебе не вернуться в академию и не поиграть там с самим собой в замечательную игру собственными шариками? Гандбол, кажись, называется.

– Что-что? – вежливо переспросил Гус, она не спускала с него глаз.

– Шутка, малышок, – наконец сказала она. – Приходится осторожничать из-за этих типов из полиции нравов.

– Полиция нравов? Где? – сказал Гус, врубая мотор на полную мощность. – Может, лучше забудем…

– Да ты не нервничай, дорогуша, – сказала та, усаживаясь в машину и придвигаясь к нему вплотную. – Я устрою тебе такую французскую ночку, что ты будешь рад, что заехал сегодня в наши края, и не трави ты себе мозги из-за чертовых «нравов». Я расплатилась с ними сполна, так что меня они не тревожат.

– Куда едем? – спросил Гус.

– Туда вон, в Ла-Бреа. В «Отель Мотель». Там у них кровати электрические, с вибрацией, а по всем стенам и потолкам – зеркала. У меня там своя комнатка забронирована, но за это тебе раскошеливаться не придется. Какие-нибудь пятнадцать долларов – и все в твоем распоряжении.

– Вроде справедливо, – сказал Гус, развернулся и на всех парах ворвался на стоянку за рестораном для автомобилистов, где их уже поджидал Бонелли. Увидев проститутку, Сэл усмехнулся сквозь густую щетину.

– Привет, крошка, как твои плутни? – сказал он, распахивая перед ней дверцу.

– Пока не клюнула вот на этого, с плутнями, мистер Бонелли, все было просто прекрасно, – сказала девица, глядя на Гуса в неверии. – Присягнуть была готова, что и он из плутов. Он что же, и в самом деле легавый?

Гус показал ей свой значок и снова сел в машину.

– Больно он смирный для легаша, – произнесла проститутка с отвращением. Гус выехал со стоянки, чтобы еще раз попытать счастья, прежде чем они пустятся в долгий путь до линкольн-хайтской тюрьмы.

Он дважды обогнул квартал, затем сделал крюк пошире. Наконец решил проехать по Ла-Бреа на север в сторону Венис, в прошлые дежурства он несколько раз встречал там проституток. У мотеля он увидел сразу три припаркованных один подле другого «кадиллака». Рядом с тем, что был окрашен в фиолетовый цвет, стояла какая-то проститутка и болтала с Эдди Парсонсом, Большим Псом Хэнли и с незнакомым Гусу негром-сводником. Гус вспомнил, как в прошлом году, едва он прибыл в Уилширский округ, все еще служа в патруле и, следовательно, находясь в форме, – вспомнил, как арестовывали Большого Пса. Сперва они остановили его за неправильную смену полосы движения, и, пока Гус оформлял талон, Дрю Уотсон, его напарник, энергичный и пытливый полицейский, заприметил торчавшую из-под сиденья перламутровую рукоять револьвера калибра 0,22. Тогда он сунул его в карман, арестовал Большого Пса и отвез его к сыщикам, а те, зная, что тот сводник, за которым тянется хвост грехов в пять мелко исписанных страниц, решили оформить его по краже, конфисковать машину и в качестве вещественного доказательства зарегистрировать найденную при нем пачку фальшивых денег. Когда они их пересчитали – почти восемьсот долларов – и сообщили Большому Псу, что намерены занести их в протокол, он потерял всяческое самообладание и разрыдался, умоляя сыщиков не вписывать никуда его деньги, их для него сделали раньше, давно еще, и, чтобы возместить убытки, ему потребуется несколько месяцев, и ведь это его кровные денежки, пожалуйста, не нужно их регистрировать. Гуса поразило тогда, что Большой Пес, одновременно самый дерзкий и самый надменный из всех сводников, вдруг – вот он: умоляет, как нищий, вернуть ему пачку фальшивых банкнотов и обливается слезами. Но потом до Гуса дошло, что без этой пачки и «кадиллака» он попросту был ничем и что сам Большой Пес прекрасно знал это и понимал, что знают это все сводники и проститутки, а значит, он теряет все. И это все растащат сутенеры побогаче, те, кто умеет внушить к себе уважение.

Внезапно на углу Венис и Ла-Бреа Гус увидал белую девицу. Он прибавил газу, но она уже подошла к красному «кадиллаку» с жестким верхом. Гус сбавил скорость и подъехал к нему сбоку. Она была одна и как раз садилась на водительское место. Он улыбнулся ей той тщательно отрепетированной улыбкой, что пока почти не знала осечки.

– Не меня ли ты ищешь, солнышко? – спросила девица. Вблизи она совсем не была так хороша, хотя узкие серебристые брючки и черная вязаная кофточка сидели на ней замечательно. Даже при таком освещении Гус заметил, что вьющиеся светлые волосы – парик, а косметика – лишь яркая штукатурка.

– Пожалуй, тебя, – улыбнулся Гус.

– Подруливай вперед и притормози, – сказала девица. – Потом возвращайся, поболтаем.

Гус подал машину к тротуару, отключил фары, незаметно сунул под сиденье зачехленный «смит-вессон», вышел из машины и подошел к «кадиллаку» со стороны водителя.

– Желаешь поразвлечься, солнышко? – спросила та и одарила его такой же отрепетированной улыбкой, как и его собственная.

– Еще как, – засиял он в ответ.

– И сколько же ты хочешь прокутить? – спросила девица застенчиво. Вытянув из окошка когтистый палец, она соблазнительно пробежалась им по его торсу в поисках оружия, так что теперь Гус улыбнулся самому себе.

Не нащупав ничего подозрительного, она тем и удовлетворилась и, казалось, явно не видела теперь никакой пользы в дальнейшей пустой трате времени.

– Как насчет отличного траха в десять долларов? – спросила она.

– Что ж, лицемерить ты не привыкла, – сказал Гус, доставая из заднего кармана свой значок. – Ты арестована.

– Ну и дерьмо! – застонала девица. – Приятель, я только что из тюряги. Не-е-ет! – завыла она.

– Пошли, – сказал Гус, распахивая дверцу «кадиллака».

– Ладно, чего уж там, дай только сумку прихвачу, – фыркнула она, но тут же повернула ключ и судорожно кинула руль до отказа влево, креня на сторону рванувший вперед «кадиллак», а Гус, сам не зная почему, запрыгнул на борт машины и через считанные мгновенья уже прилип к спинке сиденья, зависнув в воздухе, а могучий «кадиллак» мчался во весь опор по Венис. Он потянулся в отчаянии к ключам, но тут же маленький кулачок съездил его по физиономии, он скользнул назад и почувствовал вкус бегущей из носу крови. Краем глаза он ловил движение стрелки на спидометре, скакнувшей от «шестидесяти» к отметке «семьдесят». Его слабеющее тело смело назад порывом ветра, он вцепился в сиденье, а сыплющая бранью проститутка, пытаясь скинуть нежеланного пассажира навстречу неминуемой гибели, швырнула «кадиллак» через три полосы движения разом, и, только тут осознав впервые, что же он в действительности делает, Гус взмолился, чтобы Тот не позволил его телу изменить ему, подвести его, пусть оно просто держится – больше ничего ему от него не нужно! – пусть просто держится…

Мчались по Венис и другие машины. Гус понял это по реву клаксонов и визгу покрышек, понял, не раскрывая глаз и не отпуская сиденья, хоть она, девица, молотила его по рукам сперва сумочкой, а потом и острым каблуком, а «кадиллак», несущийся по бульвару Венис, мотало и кидало в разные стороны. Зная, что аварии не избежать – они разобьются в лепешку, а потом эту лепешку сожрет пламя, – Гус все пытался вспомнить какую-нибудь простенькую молитву из поры своего детства, но она никак не вспоминалась, и, когда он внезапно ощутил, как машина вошла, влетела, вонзилась в головокружительный вираж, он понял, что это и есть конец, и сейчас его выбросит со свистом в пустоту, и он станет пулей, несущейся к собственной смерти. Но машина как-то сама собой выбралась из крена и вот опять катилась с бешеной скоростью по Венис, но теперь – в обратную сторону. Если б только удалось дотянуться до револьвера, подумал Гус, если б я только осмелился ослабить хватку и высвободить одну-единственную руку, я бы отправил ее вместе с собой в преисподнюю; тут до него дошло, что он оставил оружие в своем автомобиле, и тогда он подумал: если б только я сумел сейчас вывернуть баранку, когда на спидометре восемьдесят миль в час, я бы превратил ее «кадиллак» в гармошку; это ничуть не хуже револьвера. Он так и хотел поступить, но тело отказывалось повиноваться, упрямо вцепившись – будто бы вросши – руками в спинку сиденья. Вертя рулем то влево, то вправо, проститутка принялась толкать дверцу наружу, и его ступни немедленно запрокинуло назад, и тут Гус наконец обрел свой голос, да только то был всего лишь шепот, встреченный диким визгом, сплошь состоящим из брани; каким-то образом магнитофон в салоне тряхнуло на полную громкость, так что теперь от всего вместе – стереомузыки из автомобиля, шума ветра и воплей проститутки – лопались перепонки, и Гус закричал ей в ухо:

– Пожалуйста, ну пожалуйста, выпусти меня! Дай мне уйти, и я не стану тебя арестовывать. Не так быстро, дай мне хоть спрыгнуть!

В отчаянии и полном безрассудстве заломив руль вправо, она ответила:

– Подыхай! Сморчок вонючий, мать твою!..

Гус увидел, как на них надвигается Ла-Бреа. Поток движения здесь был умеренным, но тут на скорости в девяносто миль она рванула на красный свет, и Гус услыхал характерный скрип и треск и понял, что еще кто-то разбился на перекрестке, только это были не они: их «кадиллак» по-прежнему продолжал свой бешеный полет; но уже на следующем перекрестке все полосы движения оказались перекрыты с обеих сторон, в том числе и к западу от Ла-Бреа: тяжело громыхая, на север шла вереница пожарных машин. Проститутка ударила по тормозам и свернула влево на темную улицу, но только сделала это слишком резко, и «кадиллак» словно бы поскользнулся, потом опять выпрямился, потом накренился вправо и заскочил на газон, выдернув из земли футов двадцать штакетника. Тот с треском обрушился на капот, разнеся в мелкие осколки ветровое стекло, и, пока проститутка, сжигая тормозные колодки, мчалась в своем «кадиллаке» дальше, обломки сеялись острым дождем по газонам, лужайкам и живым изгородям. Но гонка – гонка по лужайкам – все больше и больше замедляла свой бег, и, когда Гус прикинул про себя, что скорость упала до тридцати, он выпустил спинку из рук. Удар о траву оказался сокрушительным, и тело его сгруппировалось и покатилось без всякой команды, само по себе, и кувыркалось до тех пор, пока не врезалось в стоявшую на обочине чью-то машину. Он сел, выжидая долгую томительную минуту, когда земля перед глазами перестанет раскачиваться – вверх-вниз, вверх-вниз. Потом поднялся на ноги. Во всем квартале зажигались огни, местные собаки, казалось, просто сбесились, «кадиллак» таял вдали и был уже почти неразличим.

На улицу начали высыпать люди, и тогда Гус побежал. Уже где-то в районе Ла-Бреа он ощутил боль в бедре и предплечье, болели еще несколько ушибов, и он подивился тому, что бежит: зачем? Но сейчас лишь в беге он находил хоть какой-то смысл. И он бежал, быстрее и быстрее, а потом, сидя в своей машине, пытался вести ее, однако ноги, вполне готовые бежать, все еще слишком дрожали, чтобы он мог спокойно управлять автомобилем, и потому, прежде чем добраться до участка, ему пришлось дважды останавливаться и растирать их.

Машину он подал с тылу, вошел в заднюю дверь и заспешил в умывальню. Там он внимательно изучил свое бледное серое лицо. Оно все было в царапинах и синяках. Смыв кровь, он убедился, что вид у него не такой уж страшный, но вот левое колено походило на горячую жидковатую кашицу. Студеный пот холодил грудь и спину. Он почувствовал ужасный запах, и, когда понял, что это, его затошнило, и он бросился к шкафу, благодарный судьбе за то, что держит там спортивную куртку и широкие брюки на случай, если порвет свои вещи на «охоте» или если задание потребует от него заняться маскарадом. Неуклюже семеня, он вернулся в уборную и начисто вытер ноги и ягодицы, рыдая от стыда, страха и облегчения.

Помывшись, он надел чистые штаны. Старые же вместе с испачканным нижним бельем скатал шаром и кинул вонючий сверток в мусорный ящик в дальнем конце участкового двора. Потом сел в машину и поехал к ресторану для автомобилистов, где, как он знал наверняка, безумствует Бонелли из-за того, что Гуса нет уже битый час. Подрулив туда, Гус все еще не был уверен, что сумеет до конца выдержать собственную ложь. Неподалеку от Бонелли стояли две дежурные полицейские машины, начавшие поиски его напарника. Гус рассказал историю, которую сочинил по дороге, задыхаясь от слез. Врать он был вынужден: стоит им узнать, что плечом к плечу с ними служит полицейский, настолько тупой и безмозглый, что может себе позволить запрыгнуть на борт машины, – ничто им не помешает вытолкать его из отдела пинками под зад, и поделом ему! Такого полицейского еще учить и учить, а может, еще и лечить – в психиатрии. Так что он их попичкал тщательно продуманной чепухой насчет какой-то проститутки, угодившей ему каблуком по физиономии и выскочившей из машины, и насчет того, как он с полчаса преследовал ее на своих двоих, пока не потерял из виду. Бонелли на это проворчал, что он поступил опрометчиво, покинув автомобиль и подвергая себя опасности, но сам был настолько рад увидеть перед собой Гуса, живого, здорового, что не стал больше распространяться на данную тему, даже не заметив, что напарник переоделся. Ну а затем они отправились в Центральную тюрьму. Несколько раз Гусу казалось, что он вот-вот сломается и разрыдается, ему и впрямь пришлось дважды давить в глотке всхлип. Но он сдержался, а еще через час прекратили дрожать ноги и руки. Есть, однако, он не мог, и когда чуть позже они остановились, чтобы проглотить по гамбургеру, от одного взгляда на пищу ему сделалось дурно.

– Выглядишь ты отвратительно, – сказал Бонелли, плотно закусив и теперь ведя машину по Уилширскому бульвару. Гус наблюдал в окно за улицей, автомобилями, прохожими. Он не ощущал никакой душевной приподнятости оттого, что остался жив. Наоборот, чувствовал жуткую подавленность. На мгновенье он пожалел, что тогда, в тот момент, когда на скорости девяносто миль в час «кадиллак» пошел юзом и от жути свело кишки, машина не перевернулась.

– По-моему, та стычка со шлюхой немного выбила меня из колеи, – сказал Гус.

– Так сколько, говоришь, ты за ней гнался? – спросил Бонелли, взглянув на него с недоверием.

– Думаю, несколько кварталов. А что?

– По счастью, мне известно, что бегаешь ты не хуже пумы. Как же тебе удалось ее не поймать?

– Ну… По правде, Сэл, она пнула меня прямо по яйцам. Стеснялся тебе сказать. Я провалялся на аллее двадцать минут.

– Так какого хрена, скажи мне Бога ради, ты не сознался, что тебе там кололи орехи? Неудивительно, что ты весь вечер как отравленный. Отвезу-ка я тебя домой.

– Нет, не хочу домой, – сказал Гус и подумал, что позже когда-нибудь пораскинет мозгами над тем, почему предпочитает даже сейчас, когда ему весь свет не мил, остаться на работе.

– Тогда возьми себя в руки. Завтра же ты пролистаешь от корки до корки всю книжку со шлюхиными рожами и будешь любоваться ими до тех пор, пока не найдешь среди них эту сучку. Постараемся добиться ордера на ее арест за оскорбление действием полицейского, находящегося при исполнении…

– Я же говорил тебе, Сэл, это новенькая. Никогда ее раньше не видел.

– Все равно мы найдем эту лоханку, – сказал Бонелли, удовлетворенный, казалось, Гусовым объяснением. Гусу немного полегчало. Живот (уже почти не беспокоил. Откинувшись назад, он гадал, откуда взять ему деньги для матери, если после этой получки нужно непременно внести плату за купленную в рассрочку мебель. И решил не ломать сейчас над этим голову, мысли о матери и Джоне всегда отзывались судорогой в желудке, на сегодня подобных ощущений он и без того испытал предостаточно.

Ровно в одиннадцать Сэл произнес:

– По-моему, самое время повидать нашего юного вожака, а?

– О'кей, – пробормотал Гус. Он и не подозревал, что дремал.

– Уверен, что не хочешь домой?

– Я в полном порядке.

Андерсон, которого они встретили в ресторане, вид имел угрюмый и выказывал все признаки нетерпения, отхлебывая из чашки кофе со сливками и барабаня по столу чайной ложечкой.

– Опаздываете, – буркнул он, когда они уселись.

– Да вот… – сказал Бонелли.

– Чтобы нас никто не подслушал, я снял кабинет, – сказал тот, теребя черенком ложки тонкие усики.

– Понятно, когда идешь на дело, лишняя осторожность не повредит, – сказал Бонелли, и Андерсон внимательно посмотрел в его холодные, словно галька, глаза, пытаясь обнаружить в них следы иронии.

– Больше никто не придет. Хантер со своим напарником подцепил пару шлюх, остальные повязали игроков.

– В кости?

– В карты, – ответил Андерсон.

Гус начинал раздражаться. С ним всегда так бывало, когда Андерсон упоминал Хантера с его напарником или остальных. Пора бы уже запомнить имена этих остальных да напарников, их всего-то восемь человек.

– В баре работаем втроем? – спросил Бонелли.

– Без тебя. Тебя там знают, так что останешься снаружи. Я подобрал отличное местечко для наблюдения – через дорогу на автостоянке у жилого дома. Будь там, когда мы выведем арестованного. Ну а если после положенного часа нас пригласят в квартирку отведать по рюмочке – а я на это, признаться, очень рассчитываю, – может, мы только промочим горло, а потом уйдем и вызовем подкрепление.

– Не забывайте разливать выпивку по резинкам, – сказал Сэл.

– Ну разумеется, – сказал Андерсон.

– Только не лейте слишком много. Эти резинки не выдержат, если вы вольете в них слишком много градусов.

– Я справлюсь, – сказал Андерсон.

– Особливо та самая резинка. Не лей в нее слишком много.

– Это почему же?

– Мы с моей подружкой Бертой немного попользовались ею прошлой ночкой. Нельзя сказать, чтобы теперь она была новенькой.

Секунду Андерсон глядел на Бонелли, затем застенчиво хихикнул.

– Думает, я шучу, – повернулся Бонелли к Гусу.

– Великие насмешники, – сказал Андерсон. – Давайте-ка двигаться. Мне не терпится заняться полицейскими обязанностями.

Бонелли пожал плечами и подмигнул Гусу. Они проводили Андерсона до его машины и отправились следом за ней. Не доезжая примерно квартала до «Погребка», они остановились и решили, что Гус и шеф войдут туда поодиночке с интервалом в пять минут. При желании, конечно, можно было найти предлог и войти туда разом, но по плану они должны были действовать как незнакомцы.

Едва очутившись внутри, Гус потерял всякий интерес к арестам, полицейской работе и чему бы то ни было еще. Более его не интересовало ничего, кроме стоявшей перед ним на обитой кожей стойке выпивки. Проглотив два виски с содовой, он заказал третью порцию, но благодатное тепло начало бродить в нем прежде, чем он разделался со второй. Неужто я отношусь к категории людей, предрасположенных к алкоголизму? – подумал он. Пожалуй, так оно и есть, и это одна из причин, почему он пьет столь редко. Но главная причина в том, что он терпеть не может вкуса спиртного, за исключением разве что виски с содовой, эта смесь – еще куда ни шло. А сегодня – так вообще приятна. Он начал постукивать рукой в такт орущему музыкальному автомату и впервые оглядел бар. Для буднего вечера здесь было всего полно – и народу, и шума. Почти все кабины и столики были заняты, тесно было и у стойки. Отхлебнув из третьего бокала, он заметил одиноко сидящего за маленьким круглым столиком сержанта Андерсона. Тот потягивал коктейль и сурово сверлил Гуса глазами. Потом поднялся и подошел к автомату.