Текст книги "Новые центурионы"

Когда с этим безумием на улицах будет покончено и все образуется, он женится на Пауле, подумал Серж. Он возьмет за ней столько приданого, сколько предложит ее папаша, и будет исполнять роль отца семейства в каком-нибудь аккуратном домишке и вовсю наслаждаться дарованным уютом и комфортом. Короче, будет жить в свое удовольствие. И будет подальше держаться от Марианы. Да и что он в ней нашел? Юность да девственную невинность, что еще мог увидеть в ней в меру испорченный выродок-гедонист? Теперь-то ясно, что томиться и изводить себя из-за нее – чистая глупость, дурная романтика, ведь, по сути, оказалось, что она отняла у него больше даже, чем он имел. Сомнительно, что сейчас, вот в этот самый момент, она чувствует себя такой же несчастной, каким чувствует себя он. Тут Серж вдруг подумал: пусть меня пристрелят, пусть меня пристрелит какой-нибудь черный сукин сын. Я не способен обрести мир и покой. А может, ничего такого и нет в действительности. Может, такое бывает лишь в романах.

Он обнаружил, что не в силах защелкнуть пряжку на своем Сэме Брауне, и вынужден был сменить паз. В последнее время он пил больше обычного, а с тех пор, как принялся ухаживать сразу за двумя, и в гандбол играл куда реже. Чтобы застегнуть обе пуговицы на поясе синих штанов, пришлось втянуть живот. Нет, в плотно пригнанной толстой шерстяной форме он выглядит по-прежнему стройным, подумал Серж, решив сосредоточиться на таких обыденных и мелких проблемах, как растущий живот: сейчас он не может позволить себе погрязнуть в трясине депрессии. Сейчас ему предстоит влезть в такую переделку, в которой еще не бывал ни один полицейский в этом городе; не исключено, что его желание умереть встретит горячий отклик в сердце какого-нибудь фанатика, который дарует ему полное избавление с искренним удовольствием. Серж знал себя достаточно хорошо, чтобы знать и другое: умирать он боится определенно, а потому, вероятно, не очень того и жаждет.

Не доехав пяти миль до Уоттса, Серж увидел дым и тут только осознал истинность слов полицейских, повторяемых ими вот уже двое суток: это пожарище не долго будет скучать на Сто шестнадцатой улице, и даже на Сто третьей его не удержать. Оно кинется пылать по всему южному району. В такой жаре форма сделалась невыносима, солнечные очки и те не помешали солнцу резать как по живому глаза и кипятить его мозги. Он взглянул на лежащий рядом на сиденье шлем и от одной мысли, что придется напялить его на голову, содрогнулся. Он проехал по Портовому шоссе к Флоренс-авеню, потом свернул на юг к Бродвею и выбрался к участку на Семьдесят седьмой, где царил настоящий хаос, впрочем, ничего другого он и не рассчитывал тут застать. Десятки полицейских машин поминутно то прибывали сюда, то отправлялись отсюда в разных направлениях; бесцельно бродили в поисках охраны, способной сопровождать их до передовой, газетчики; вой сирен карет «Скорой помощи», вой сирен пожарных машин и вой сирен дежурных полицейских автомобилей слились воедино. Как можно ближе приблизившись к участку, Серж оставил машину на улице. Говоривший разом по двум телефонам дежурный полицейский, чувствовавший, похоже, себя ничуть не лучше Сержа, яростно замахал ему рукой в сторону кабинета начальника смены. Он был битком набит полицейскими и репортерами. Потный сержант с лицом, смахивавшим на сушеное яблоко, тщетно взывал к ним, прося освободить помещение. Единственным, кто, казалось, хоть что-то понимал в этом бедламе, был плешивый лейтенант с четырьмя полосками за выслугу лет на рукаве. Он сидел за конторкой и невозмутимо попыхивал кривой коричневой трубкой.

– Дуран из Холленбекского дивизиона. Отдел по делам несовершеннолетних, – представился Серж.

– Вот и отлично, парень, скажи-ка мне свои инициалы, – попросил лейтенант.

– С, – ответил Серж.

– Порядковый номер?

– Один ноль пять восемь три.

– Холленбек, отдел по делам несовершеннолетних, говоришь?

– Так точно.

– Вот и отлично, теперь ты будешь зваться «Двенадцать-Адам-Сорок-пять». Впрягайся в упряжку к Дженкинсу из Портового и Питерсу из Центрального. Найдешь их на автостоянке.

– Машина на троих?

– Еще пожалеешь, что не на шестерых, – сказал лейтенант, делая запись в вахтенном журнале. – Захватишь два ящика патронов у сержанта, он ждет вас на улице у тюрьмы. Удостоверься, что в машине имеется один карабин да лишний ящик патронов к нему. А ты, паренек, из какого будешь дивизиона? – обратился лейтенант к пристроившемуся за Сержем невысокому полицейскому в огромном, явно не по размеру, шлеме. И тут Серж узнал в нем Гуса Плибсли, учившегося вместе с ним в академии. Он не видал его около года, но останавливаться не стал. Глаза у Плибсли были голубые и круглые, как всегда. Интересно, подумал Серж, неужто я выгляжу таким же напуганным?

– Ты садись за руль, – сказал Серж. – Я не знаю этого округа.

– Я тоже, – ответил Дженкинс. У него все время прыгал кадык, а глаза часто мигали. Серж имел возможность убедиться, что он не единственный здесь, кто предпочел бы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

– Питерса знаешь? – спросил он.

– Только что познакомились, – сказал Дженкинс. – Побежал в сортир оправиться.

– Пусть он и ведет, – сказал Серж.

– Меня устраивает. Хочешь карабин?

– Можешь оставить его себе.

– По мне, так лучше залезть, не откладывая, под одеяло и прижаться щекой к плюшевому мишке, – сказал Дженкинс.

– Это он? – спросил Серж, ткнув пальцем в сторону направлявшегося к ним широченными шагами долговязого мужчины. Как на шарнирах, подумал он, оценив походку и глядя на короткие брючины, едва доходившие до щиколоток, и на манжеты рубашки, терзавшие предплечья. Сложен тот был совсем неплохо, Сержа это вдохновило. Дженкинс оказался менее впечатлительным. В самом деле, прежде чем они снимутся с этого наряда, наверняка и лишний центнер мускулов им в тягость не покажется.

Когда они пожали друг другу руки, Серж сказал:

– Мы тут выбирали шофера, так вот – тебе повезло. Ты не против?

– Ладно, – ответил Питере. На рукаве у него белели две полоски, что делало его старшим в их машине. – А кто-нибудь из вас, ребята, знает этот округ?

– Никто, – сказал Дженкинс.

– В таком случае мы с вами в равном положении, – сказал Питере. – Давайте-ка двинемся, пока я не договорился до нового поноса. Одиннадцать лет на этой работе, но никогда прежде не видал того, что тут вчера творилось. Кто-нибудь из вас был тут прошлой ночью?

– Я – нет.

– А я торчал на укреплениях в Портовом участке, – сказал Дженкинс, качая головой.

– Тогда подтяните складки на своих задницах и хорошенько схватитесь за сиденья, потому что, говорю вам, вы не поверите, что это Америка. Я видел такое в Корее, там – да, но только это – Америка.

– Лучше кончай, а то договоришься до моего поноса, – сказал Дженкинс с нервным смешком.

– А насчет поноса – не успеешь и пару раз моргнуть, как научишься срать, не задевая проволоки, даже через москитную сетку, – сказал Питере.

Они не проехали и трех кварталов на юг по Бродвею, стиснутому с обеих сторон блуждающими толпами, как в заднее стекло машины, с треском расколов его, влетел кусок бетона весом фунта в два и с глухим стуком врезался в спинку переднего сиденья. Раздался дружный хохот. Десятка четыре человек – никак не меньше – разбежались врассыпную с угла Восемьдесят первой и Бродвея. Динамик кричал надсадным голосом оператора из Центральной: «Полицейский нуждается в подмоге, угол Манчестер и Бродвея! Полицейский нуждается в помощи, Сто третья и Грейп! Полицейский нуждается в помощи, угол Авалона и Империал!» Каждые несколько секунд радио взрывалось все новыми криками о срочной помощи, так что очень скоро стало почти невозможно ориентироваться в этом потоке молящей о спасении безысходности: не успевал ты заспешить по одному вызову, как тут же тебя призывали срочно мчаться на подмогу в противоположном направлении. Сержу казалось, они шныряют по всему Уоттсу и обратно к Манчестер по какой-то безумной траектории, выписанной сплошными зигзагами. Шныряют лишь для того, чтобы в дикой этой погоне за собственным страхом подставить свой автомобиль под камни мятежников, которым трижды удалось уже обстрелять их булыжниками, а однажды – прицельно метнуть в машину бутылкой. В это и впрямь нельзя было поверить, и, когда Серж увидал изумленный взгляд Дженкинса, он подумал, что, должно быть, сам похож сейчас на него как две капли воды, будто ужас сделал их всех близнецами. За сорок пять минут хаотического движения по захламленным и грязным улицам, переполненным скандирующими лозунги, накатывающими волнами и окружающими кренящиеся пожарные машины толпами, – за сорок пять минут никто из них ничем не нарушил молчания. Широко раскрытыми глазами глядели они на то, как совершались безнаказанно сотни, тысячи преступлений. Лишь один или два раза Питере чуть сбавил скорость, давая время Дженкинсу выставить из окна карабин и спугнуть негров, вдребезги бьющих витрины. Но едва группки любителей поживиться за чужой счет расступались перед бешено вращающимся стволом, как Питере давал газу и устремлялся дальше.

Когда истек первый час, в течение которого они вряд ли обмолвились и десятком слов, Серж наконец не выдержал:

– Какого хрена мы делаем?

Каждый, похоже, был занят лишь тем, что укрощал да прятал свой страх и безверие, навеянные полной неразберихой на улицах и мизерным количеством полицейских автомобилей, иногда все же встречавшихся на их пути.

– Пересиживаем беду в этой стальной коробке и дожидаемся Национальной гвардии, вот что мы делаем, – сказал Питере. – Считай, что ничего еще не произошло. Потерпи до ночи. А что сейчас – так то еще цветочки. Считай, ты не видал еще ничего. Ни-че-го.

– Может, нам лучше бы все-таки что-то предпринять, – робко предположил Дженкинс. – Мы только и делаем, что колесим вокруг да около.

– Что ж, давайте остановимся где-нибудь на Сто третьей, – сердито сказал Питере. – Я вас там высажу, а уж вы, ребята, попытайтесь помешать полутыще негритосов вынести оттуда на плечах да под мышками все магазины и забегаловки вместе с их подсобками, паркетом, унитазами, паутиной и крысами. Как вам такая идейка? А может, заглянем на Центральную авеню? Может, предпочитаете там выйти из машины? Ах да, там вы уже побывали. А как насчет Бродвея? Можно очистить от швали тот перекресток, что на Манчестер. И грабежа там немного. Всего лишь град камней, метящих в каждую проезжающую нашу машину. Обещаю вам предоставить такую возможность, коли охота, чего уж, поскоблите своим дробовиком по тамошней мостовой. Только остерегайтесь, как бы кто не воткнул его вам в задницу и не выпустил в нее всю обойму.

– Если хочешь передохнуть, я могу сесть за руль, – тихо предложил Серж.

– Само собой, можешь сесть, коли есть желание. Погодите, пока стемнеет. Тогда уж не поскучаете.

Когда Серж взялся за баранку, его часы показывали без десяти шесть. Солнце стояло по-прежнему высоко и раскаляло докрасна висевшее над городом марево от пожарищ, словно намеревавшихся окружить с юго-востока ту часть Лос-Анджелеса, которой так старательно избегал Питере. Праздношатающиеся толпы негров – мужчин, женщин, детей – орали, веселились или таскали на себе награбленную добычу, нисколько не смущаясь присутствием полицейской машины. Нет, это совершенно бесполезно, думал Серж, совершенно бесполезно пытаться отвечать на радиовызовы, на этот девичий лепет из диспетчерской, нередко прерываемый к тому же всхлипами и слезами, отчего разобрать что-либо в нем вообще становилось почти невозможно.

Было очевидно, что основные события происходят в самом Уоттсе, а потому Серж, обуреваемый неодолимым желанием навести хоть какой-то порядок, направился к Сто третьей улице. Он никогда не ощущал в себе задатков лидера, но, черт возьми, если б ему удалось собрать горстку парней посговорчивее, вроде того же Дженкинса, который словно только и ждет приказа действовать, да Питерса, наверняка способного подчиниться храбрости, что не станет таиться, как его собственная, – если б только Сержу это удалось, он чувствовал, что сумел бы что-то предпринять. Каждые минут пять они обгоняли какую-нибудь полицейскую машину, та же «команда» из трех человек – те же мундиры, те же шлемы, – так же озадаченных и так же сбитых с толку, как и они сами. Если не собраться с духом немедленно, ситуация станет совсем неуправляемой, подумал Серж. Он мчался на юг по Центральной авеню, потом свернул на восток к Уоттскому опорному пункту, где наконец обнаружил то, чего желал так неистово и страстно, как никогда не желал ни одной женщины, – он обнаружил там какое-то подобие порядка.

– Присоединимся? – спросил он, кивнув на отделение из десяти человек, неподалеку от участка круживших у входа в гостиницу. Среди них Серж заметил сержанта, и у него немного отпустило желудок. Теперь можно отказаться от своего дикого плана ценой напускной храбрости собрать воедино команду полицейских, утешая себя при этом мыслью о том, что кто-то же должен, черт их всех дери, кто-то же должен начать действовать!.. Но теперь этим «кто-то» будет сержант, а сам Серж может следовать чужим распоряжениям. Он был рад такому повороту событий.

– Помощь не нужна? – спросил Дженкинс, когда они к ним подошли.

Сержант обернулся, и на его левой скуле Серж увидел глубокую рану – на запекшейся крови осела пыль, однако страха в глазах не было. Закатанные по локоть рукава обнажили мощные, сильные руки. Внимательно вглядевшись в зеленые глаза, в глаза, где не было страха, Серж прочитал в них ярость. Пожалуй, этот человек может что-то предпринять.

– Видали, что сталось с теми магазинами на южной стороне? – произнес сержант надтреснутым голосом.

Немало же он накричался, отдавая приказы, подумал Серж. Отдавая приказы и борясь с черным ураганом, который все равно ведь нужно кому-то остановить.

– Видали те долбаные магазины, что еще не горят? – повторил сержант. – Так вот, там полно мародеров. Не успел я проехать мимо и добраться до Комптон-авеню, как потерял все стекла на своей долбаной машине. В трех долбаных магазинах их никак не меньше шестидесяти, да еще сотня сзади стоит. Въехали с тылу на своем грузовике прямо сквозь долбаные стены, а теперь вот разносят там все в пух и прах.

– И какого хрена мы можем с этим поделать? – спросил Питере, а Серж наблюдал, как в трех кварталах от них сгорало дотла здание на северной стороне улицы. Пожарники, явно не способные войти внутрь из-за ведущейся по ним снайперской стрельбы, томились в ожидании рядом с участком.

– Я ничего никому не приказываю, – сказал сержант. Серж понял, что тот гораздо старше, чем показался поначалу, только какая в том беда, если он не трусит и к тому же сержант! – Хотите идти со мной – так пошли, очистим от них магазины. Сегодня никто им тут даже не воспрепятствовал, никто не бросил им вызов, этим долбаным долбарям своих долбаных матерей. Говорю вам, никто к ним даже не подступился. Их предоставили самим себе.

– Похоже, расклад там десять на одного, – сказал Питере, и Серж почувствовал, как у него снова заныл желудок и стало медленно сводить живот.

– Я пошел, – сказал сержант. – А вы, ребята, поступайте как знаете.

Они молча и тупо поплелись за ним – все, даже Питере. Сперва сержант шел шагом, но вскоре они вдруг поняли, что вслед за ним перешли на рысь. Они слепо перешли бы и на бег, захоти того сержант, но у него хватило ума не частить и не сбиваться с разумного ритма, дабы не тратить энергии попусту. Пока они наступали, дюжина грабителей пыталась протащить тяжелую бытовую технику сквозь разбитые окна, так что на появление полицейских никто не обратил внимания.

Первый удар сержантской дубинки пришелся на одного из мародеров, и какое-то мгновение все остальные наблюдали за тем, как сержант ныряет в окно и начинает пинать и дубасить взмокшего от пота полуголого подростка, пыхтевшего у спинки громадной кровати, которую вместе с другим парнишкой он хотел было вынести отсюда по частям. Затем полицейские дружно ворвались в самую гущу толпы, крича и размахивая дубинками. Какой-то гигант мулат в окровавленной майке столкнул Сержа на усыпанный битым стеклом пол, и он увидел, как с десяток человек бегут к задней двери, швыряясь на ходу бутылками. Лежа на стеклянной колючей подстилке, резавшей в кровь руки, Серж прикидывал в уме количество бутылок из-под спиртного, пополнивших и без того могучий арсенал метательных снарядов, что всегда под рукой у любого негра в Уоттсе. В этот миг всеобщего безумия он размышлял почему-то о том, что мексиканцы, между прочим, пьют куда меньше и что вокруг Холленбека никогда бы не валялось столько бутылок. Прогремел выстрел, и мулат, успевший уже подняться, принялся бежать, а Дженкинс вскинул к плечу карабин и выпустил пять зарядов в глубь помещения. Когда Серж, оглохший от грохота над ухом, поднял глаза, он увидел, что черные вояки, все десять, лежат на полу, потом один из них поднимается, затем второй, третий, а спустя несколько секунд девять из них уже несутся по разоренной автостоянке, а те, что на улице, орут благим матом, роняют награбленное и рассыпаются во все стороны.

– Высоковато взял, – сказал Дженкинс, и Серж увидел на дальней стене футах в семи от пола выписанный дробью узор. Раздался пронзительный вопль, и они перевели взгляд на седого беззубого негра, зажавшего рукой обильно кровоточащую лодыжку. Он попытался подняться, упал и пополз к покалеченной широкой кровати, отделанной позолотой. Он заполз под нее и подтянул под себя ступни.

– Они ушли, – удивленно произнес сержант. – Только что копошились тут, будто муравьи, а теперь их и след простыл.

– Я стрелять не собирался, – сказал Дженкинс. – Первым пальнул кто-то из них. Я видел пламя и слышал выстрел. Я лишь отстреливался.

– О том не беспокойся, – сказал сержант. – Черт побери! Они ушли. Какого хрена мы не начали стрелять еще позавчера? Черт! Ну и ну… Смотри-ка, и впрямь помогает!

Спустя десять минут они направились в Общегородскую больницу. Стоны старого негра стали действовать Сержу на нервы. Он посмотрел на прислонившегося к дверце Питерса, на его шлем, брошенный рядом на сиденье, на слипшиеся от пота редеющие волосы. Питере не спускал глаз с радио, которое работало теперь с удвоенной энергией. Машина мчалась по Портовому шоссе к северу. Небо почернело уже с трех сторон, но пожары неумолимо продвигались все дальше. Продвигались туда же – к северу.

– Через минуту будем на месте, – сказал Серж. – Неужто не можешь чуток обойтись без этого оханья?

– Боже-Боженька, болит ведь, – ответил старик, стискивая и баюкая свое колено, шестью дюймами ниже которого зияла влажная рана.

Дженкинс, похоже, не особо желал глядеть на нее.

– Мы будем там через минуту, – сказал Серж. Он был рад, что того подстрелил именно Дженкинс, его напарник: теперь они вместе – и Дженкинс, и он – будут оформлять этого типа в тюремную палату Общегородской больницы, а значит, смогут целый час, а то и два не выходить на улицы. Ему было необходимо сбежать оттуда и привести в порядок свои беспокойные мысли: слепая ярость – совсем не то, что нужно. Поддавшись ей, он рискует быть убитым, и довольно быстро.

– Должно быть, дробинка в него угодила, – уныло сказал Дженкинс. – Пять зарядов. Шестьдесят шариков крупной дроби. И только один малюсенький шарик попадает в лодыжку одному-единственному грабителю. Готов спорить, что еще до рассвета кто-то из наших парней получит свою порцию из какой-нибудь дурацкой пушки, и палить в него будет задница, никогда до того не стрелявшая даже в воздух, а тут вдруг разом попавшая в яблочко с расстояния в двести ярдов. Кто-то из наших ребят сегодня свое получит. Может, и не один.

Как только меня угораздило затесаться в такую компанию, подумал Серж. Сегодня все, что мне нужно, – это два сильных напарника, а вместо этого гляди-ка, кого подкинула судьба.

Дженкинс взял старика за костлявый локоть, и тот захромал к больничным дверям. Они поднялись на лифте в тюремный блок. Зарегистрировав задержанного, застряли в пункте «неотложки», где Сержу приводили в порядок его изрезанные руки. Когда их обработали и промыли, он увидел, что раны оказались совсем неглубокими, хватило простой перевязки. В девять часов они уже медленно ехали на юг по Портовому шоссе, слушая, как небрежно перечисляют вызовы операторы из Центральной – вызовы, любой из которых до наступления этого сумасшествия заставил бы устремиться со всех сторон по указанному адресу добрую дюжину машин, но сейчас они звучали так же примерно, как сообщения об обычной супружеской ссоре.

– Полицейский нуждается в помощи! Угол Сорок девятой и Центральной! – раздавалось из динамика. – Полицейскому – помощь, Верной и Центральная! Полицейский нуждается в подмоге, Верной и Авалон! Нужна подмога полицейскому, Сто пятнадцать и Авалон! Ограбление, Вернон и Бродвей! Ограбление, Пятьдесят восьмая и Хуверовская! Грабители на Сорок третьей и Главной!

Потом вклинивался другой голос, принимавшийся зачитывать свой список срочных вызовов, которые теперь никто и не пытался закрепить за отдельными машинами: всем уже стало очевидно, что не хватает автомобилей даже на то, чтобы защитить себя и друг друга, не говоря о том, чтобы бороться с ограблениями, поджогами да разбираться, кто это там стреляет из укрытий.

На полусожженной Центральной авеню Сержа встретил снайперский огонь. Пришлось тормозить напротив полыхающего пожаром двухэтажного кирпичного здания и прятаться за кузовом своей «зебры», дальше двигаться они не могли: две пожарные машины, ехавшие за ними вслед и при звуке первых же выстрелов брошенные экипажем, блокировали улицу. Для всех, кроме разве что ветеранов Кореи и второй мировой, начавшаяся стрельба была чем-то новым, ужасным и ошеломляющим. Лежа в течение сорока минут за стальным корпусом своего автомобиля и в исступлении стреляя – один за другим несколько раз – по окнам зловещего желтого дома, в котором, по чьему-то предположению, прятались снайперы, Серж все думал о том, что это вот и есть самое страшное. И задавал себе вопрос, может ли полиция совладать со снайперами и при этом остаться всего лишь полицией. Он начинал уже считать, что здесь, в горниле мятежа, затевается и происходит нечто такое, что скажется на судьбе всей нации, всего народа, возможно, затевается то, что в конце концов лишит Америку будущности. Но мне сейчас лучше сохранять самообладание и быть начеку. И не сводить глаз с желтого здания, думал Серж. Так будет лучше. Приползший к ним на брюхе испачканный сажей молоденький полицейский в изорванном мундире принес известие: прибыла Национальная гвардия.

В пять минут пополуночи они приняли сигнал о помощи и отправились в мебельный магазин на южном Бродвее, где трое полицейских охраняли снаружи набившихся внутрь мародеров. Один из полицейских клялся, что, завидев дежурную машину, оставленный на «стреме» грабитель нырнул в магазин и что сам он, полицейский, заметил у него в руках ружье. Другой полицейский, работавший как раз в этом районе, утверждал, что в мебельном имеется целый склад оружия, и что владельца – психованного белого американца – обчищали несколько раз, и что вот, мол, хозяин и решил принять собственные меры предосторожности.

Машинально, не раздумывая, Серж приказал Питерсу на пару с одним из незнакомцев зайти к магазину с тыла и присоединиться к уже припавшей там к земле и плотно укрытой тенью синей фигуре в белом шлеме, нацелившей карабин на черный вход. Они послушно зашагали, не задав ему ни единого вопроса, и тут только до Сержа дошло, что это сам он раздает команды, и тогда он кисло подумал: вот наконец ты и сделался, на свою беду, вожаком, так что тебе теперь наверняка повесят свинцовую медальку на твой жирный зад. Од огляделся и несколькими кварталами ниже по Бродвею увидел перевернутую машину. Она догорала. Непрерывное эхо доносило сквозь ночь пистолетную трескотню, однако в поле зрения пятисот ярдов было на удивление спокойно. Он понял, что, если в обглоданном пожаром остове мебельного магазина ему удастся навести хоть какой-то порядок, здравый смысл не покинет его окончательно, и подумал, что сама по себе такая мысль – свидетельство того, что, может, никакого здравого смысла в нем нет уже и в помине.

– Что еще прикажете, капитан? – спросил, ухмыляясь, морщинистый полицейский, под прикрытием дежурки Сержа припавший с ним рядом на колено. Дженкинсовский дробовик покоился на автомобильной крыше, уставившись в кривое, с острыми зазубринами, отверстие на фасаде магазина, зияющее в том самом месте, где красовалось раньше зеркальное стекло.

– Похоже, я и вправду командир, – улыбнулся Серж. – Конечно, можешь поступать, как тебе заблагорассудится, но только кто-то ведь должен взять на себя бремя командования. А лучшей мишени, чем я, здесь все равно не найти.

– Причина достаточно весомая, – сказал тот. – Что ты намерен предпринять?

– Сколько, по-твоему, их там внутри?

– Человек двенадцать.

– Может, следует дождаться новой подмоги?

– Мы сторожим их уже двадцать минут и за это время раз пять запрашивали помощь. Но кроме вас, ребята, никого тут что-то не видали. Может, я говорю это невпопад, но поблизости пока что помощью и не пахнет.

– Надо бы их всех арестовать. Всех, кто там сидит, – сказал Серж. – Мы всю ночь носимся тут вокруг да около, подставляя под пули лбы и молотя народ дубинками, а по сути, лишь перегоняем их из одного магазина в другой, с одной улицы на другую. Надо бы арестовать их всех до последнего ублюдка, и арестовать немедленно.

– Хорошая мысль, – сказал Морщинистый. – За весь вечер я никого еще толком не задержал, только ползал, бегал да палил из укрытий, как какой-нибудь убогий пехотинец. В конце концов, это Лос-Анджелес, а не Айво-Джима.

– Давай оприходуем этих гадов, – сердито сказал Дженкинс.

Серж поднялся и побежал, пригнувшись, к телефонному столбу, стоявшему в нескольких футах сбоку от витрины.

– Эй, вы там! – крикнул он. – Выходи по одному, да пусть никто из вас не забывает сложить на макушке руки!

Переждав секунд тридцать, он покосился на Дженкинса. Тот покачал головой и кивнул на ствол своего дробовика.

– Эй! Или вы выхОдите, или мы вас всех перестреляем к чертовой матери! – закричал Серж. – Ну-ка, выходи! Живо!

Он выждал еще с полминуты, чувствуя, как вместе с тишиной возвращается его ярость. Приступы гнева сегодня хоть и случались с ним, но были скоротечны. Большей частью он ощущал страх, но иногда гневу удавалось-таки над ним возобладать.

– Дженкинс, пальни-ка по ним, – скомандовал Серж. – Только на сей раз бери пониже, чтобы влепить кому-то по первое число.

Сам он вскинул револьвер и, прицелившись в фасад, трижды выстрелил в темноту. Залпы дробовика пламенем взорвали тишину. Несколько секунд, пока звенело эхо, ничего другого не было слышно. Потом раздался вопль, пронзительный и призрачный одновременно. Казалось, где-то визжит ребенок. Затем кто-то выругался и закричал мужским голосом:

– Мы выходим. Не стреляйте. Выходим мы, выходим…

Первому из появившихся грабителей было лет восемь. Он рыдал в три ручья, высоко задрав к небу руки. Грязные красные шорты упали до самых колен. Болтающаяся подметка на левом ботинке смачно шлепала по асфальту, пока он пересекал тротуар, чтобы замереть под лучом дженкинсовского фонаря, а там уж завыть снова.

Следующей вышла мать мальчишки. Одна рука ее была поднята кверху, другая тащила за собой бившуюся в истерике девочку лет десяти, лепечущую что-то и, спасаясь от белого луча света, прикрывшую ладошкой глаза. Потом появились двое мужчин, тот, что постарше, все еще повторял ту же фразу: «Мы выходим, не стреляйте», а второй, сложив на голове руки, угрюмо глядел в самый зрачок фонаря. Через каждые пару секунд с уст его срывались глухие ругательства.

– Сколько там еще осталось? – строго спросил Серж.

– Одна-одинешенька, – сказал старик. – Господи, одна-одинешенька, Мэйбл Симмс там внутрях, да сдается мне, вы насмерть ее ухайдакали.

– А где тот, что с ружьем? – спросил Серж.

– Нету там никакого ружья, – ответил тот. – Мы вот старались разжиться хоть какими вещичками, пока не поздно. Никто из нас в эти три дня ничего и не крал, а вокруг-то все тащат напропалую новые вещички, ну и мы решили разжиться маленько. Мы здешние, живем через дорогу, начальник.

– Когда мы подъехали сюда, какой-то тип с ружьем нырнул в этот долбаный вход, – сказал Морщинистый. – Где он?

– То был я, господин начальник, – сказал старик. – И никакое то было не ружье. Лопата. То лопата была. Я тока что прибирался со всем этим стеклом, что из окна торчало, чтобы, значит, мои внучкИ не изрезались, когда входить будут. В жизни ни разу не крал, ей-Богу!

– Пойду проверю, – сказал Морщинистый. Он осторожно ступил в черное нутро магазина, Дженкинс последовал за ним. Несколько минут лучи от их фонариков полосовали темноту и чертили по ней кресты. Из магазина они вышли, поддерживая с обеих сторон непрестанно бормочущую «Господи Иисусе, Господи Иисусе!» необъятных размеров негритянку с нависшими над глазами локонами. Они доволокли ее до улицы, где ждали остальные, и тут она извергла из глотки устрашающий крик.

– Куда ранена? – спросил Серж.

– По-моему, не ранена вовсе, – сказал Морщинистый, выпуская ее и не препятствуя массивной туше плавно скользнуть на тротуар. Очутившись на нем, женщина принялась колотить руками по бетону и застонала.

– Дозвольте мне глянуть? – попросил старик. – Я ее вот уж десяток годков как знаю. Живет от меня через стенку.

– Ну давай, – сказал Серж, наблюдая за тем, как старый негр силится усадить толстуху и придать ей полувертикальное положение. Он поддерживал ее, не разрешая упасть и надрываясь от натуги, похлопывал по плечу и что-то говорил – слишком тихо, чтобы мог услышать Серж.

– Не ранена она, – сказал старик. – Просто перепужалась до смерти, как все мы.

Как и все мы, подумал Серж, и ему пришло на ум, что это вот и есть подходящий конец для военной кампании Сержа Дурана, Сержа-вожака. Ничего другого ему, в общем-то, ожидать и не следовало. В реальности все всегда происходило иначе, чем он обычно предвкушал. Все случалось совсем не так, потому ему ничего иного ожидать и не следовало.

– Оформишь? – спросил Морщинистый.

– Можешь записать их на свой счет, – ответил Серж.

– Бороться с нами бесполезно, лучше и не пробуйте, белорожие вонючки, мать вашу… – сказал мускулистый грубиян. Руки его теперь свободно висели по бокам.

– Ну-ка прилепи свои лапы себе на макушку, или я отворю тебе брюхо, – сказал Морщинистый, сделав шаг вперед и надавив ему на живот дулом своего дробовика. Серж заметил, как напрягся палец на спусковом крючке, когда негр инстинктивно коснулся ствола, однако стоило ему заглянуть Морщинистому в глаза, как он отдернул пальцы, словно ошпаренный. Потом сложил руки на макушке. – Почему бы тебе не отвалить вместе с ними? – зашептал Морщинистый. – Я собирался уступить.