Текст книги "Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески"

Глава четырнадцатая

Поздним вечером Грант ехал обратно в Уикхем, отдохнув телом и душой. И всю дорогу Эмма Гарроуби не отпускала его. Чутье могло нашептывать Гранту разные соблазнительные штучки, но Эмма находилась в центре картины, там, куда поместила ее Марта, и сидела там слишком основательно, чтобы ее шутя можно было проигнорировать. Эмма – это имело смысл. Эмма была примером и прецедентом. Классические образцы безжалостности – эти домашние хозяйки. Всякие Лиззи Борден[25]25
  Лиззи Борден (1860–1927) – американка, которую обвиняли в убийстве родителей; суд присяжных счел ее вину недоказанной.


[Закрыть]. Эмма, если уж на то пошло, была первобытным человеком. Самка, защищающая своего детеныша. Чтобы найти причину, по которой исчез Лесли Сирл, требовалась колоссальная интуиция. Не требовалось никакой интуиции, чтобы предположить, почему Эмма Гарроуби могла убить его.

Это и правда было своего рода упрямством – все время возвращаться к мысли, что Сирл просто смылся. Грант как будто слышал, что ответил бы ему помощник комиссара, если бы он выложил тому подобную версию: «Доказательства, Грант, неопровержимые доказательства. Здравый смысл, Грант, здравый смысл. Не позволяйте своему чутью управлять вами, не позволяйте». Исчезнуть по собственной воле? Этот молодой счастливчик, который мог оплачивать счета в «Уэстморленде», мог покупать и носить дорогую одежду, мог дарить дорогие конфеты, мог путешествовать по миру, заработав деньги на портретах других людей? Юноша с таким красивым лицом, что все оборачивались ему вслед, буквально и иносказательно? Обаятельный молодой человек, которому так понравилась скромная Лиз, что он хранил ее перчатку? Молодой человек, которому сопутствовал профессиональный успех и который затеял дело, обещавшее принести и деньги, и славу?

Здравый смысл, Грант. Доказательства, Грант. Не позволяйте своему чутью управлять вами.

Подумайте об Эмме Гарроуби, Грант. У нее была возможность. У нее был мотив. И вероятно, было желание. Она знала, где в тот вечер находился лагерь.

Однако она не знала, что они пошли в Сэлкотт выпить пива. Но Сирл утонул не в Сэлкотте.

Она не могла знать, что застанет его одного. Это было чистой случайностью, что в тот вечер они с Уолтером разлучились.

Кто-то застал его, когда он был один. Почему бы не Эмма?

Как могло это произойти?

Может быть, она все подстроила?

Эмма! Но как?

Разве тебя поразило, что Сирл спровоцировал уход Уолтера?

Нет. А что?

Сирл вел себя вызывающе. Он дразнил Уолтера, дразнил, пока тот не мог больше ни минуты терпеть этого и должен был уйти, иначе разразился бы скандал. Сирл в тот вечер явно стремился избавиться от Уолтера.

Зачем ему это понадобилось?

Потому что у него была назначена встреча.

Встреча? С кем?

С Лиз Гарроуби.

Абсурд. Никаких доказательств, что девица Гарроуби всерьез заинтересовалась…

О, записку с предложением встретиться послала не Лиз.

Да? А кто?

Эмма.

Ты хочешь сказать, что Сирл шел на свидание, думая, что там будет Лиз?

Да. Если вдуматься, он вел себя как влюбленный.

То есть?

Помнишь, как он прощался с компанией, когда они вышли из паба в тот вечер? Подтрунивал над всеми, что в такую прекрасную весеннюю ночь они отправляются спать? Веселый, словно пребывал на седьмом небе.

Он выпил всего пару кружек пива.

И его попутчики тоже. Впрочем, некоторые гораздо больше чем пару. Однако они не пели хвалебных гимнов весенней ночи и кратчайшим путем отправились спать, даже самые молодые из них.

Ладно, это все теория.

Нет, это больше. Это теория, согласованная с доказательствами.

Доказательства, Грант, доказательства.

Не позволяйте своему чутью управлять вами, Грант.

Весь путь по темным проселкам между Сэлкотт-Сент-Мэри и Уикхемом Эмма Гарроуби не отпускала его. И когда он пошел спать, она отправилась вслед за ним.

Грант устал, хорошо пообедал, перед ним замаячил наконец хоть какой-то просвет, так что спал он крепко. А когда, проснувшись, открыл глаза и увидел перед собой вышитое крестиком красной шерстью висевшее на стене изречение «День грядет», он воспринял его скорее как обещание, чем как предостережение. Он предвкушал поездку в Лондон как некую очистительную ванну для психики после погружения в жизнь Сэлкотт-Сент-Мэри. Потом он вернется и увидит все по-новому, соразмерно фактам.

Невозможно как следует почувствовать букет вина, если время от времени не очищать свое обоняние. Грант часто удивлялся, как женатые мужчины умудряются сочетать семейную жизнь с работой в полиции, требующей полной отдачи. Теперь впервые ему открылось, что семейная жизнь может служить превосходным очистителем вкуса. Ничто так магически не позволит по-новому взглянуть на расследуемое в данный момент преступление, как если поможешь маленькому Бобби сделать задание по алгебре.

По крайней мере, можно будет взять чистые рубашки, подумал Грант. Он сунул вещи в сумку и собрался было спуститься вниз позавтракать. Было еще раннее утро, воскресенье, но, наверное, что-нибудь для него найдется. Открывая дверь своей комнаты, он услышал, что зазвонил телефон.

Единственной данью прогрессу в «Белом олене» были установленные в каждом номере телефоны у кровати. Грант пересек комнату и снял трубку.

– Инспектор Грант? – услышал он голос хозяина гостиницы. – Подождите минутку, пожалуйста. Вас вызывают. – Последовало недолгое молчание, а потом снова: – Говорите, пожалуйста, вас соединили.

– Хелло.

– Алан? – услышал он голос Марты. – Это вы, Алан?

– Да, это я. Что-то вы рано проснулись, а?

– Послушайте, Алан. Случилось кое-что. Вы должны приехать.

– Приехать? Вы имеете в виду – в Сэлкотт?

– В Милл-хаус. Кое-что произошло. Это очень важно, иначе я бы не стала звонить в такую рань.

– Но что случилось? Не можете ли вы…

– Вы ведь у гостиничного телефона, правда?

– Да.

– Я не могу вам сейчас объяснить. Кое-что обнаружено. Кое-что, меняющее абсолютно все. Точнее, все, что вы… что вы предполагали, так сказать.

– Да. Хорошо. Я сейчас приеду.

– Вы завтракали?

– Нет еще.

– Я приготовлю вам завтрак.

Что за женщина, восхитился Грант, кладя трубку на рычаг. Он всегда считал, что первое необходимое качество для жены – это ум. Он и сейчас был в этом уверен. В его жизни не было места для Марты, как и в ее – для него, и все же жаль, что это так. Женщина, которая могла сообщить о каком-то удивительном факте в деле об убийстве, не наболтав по телефону лишнего, сама по себе была подарком, но женщина, которая могла, не переводя дыхания, спросить, завтракал ли он, и, услышав отрицательный ответ, позаботиться о том, чтобы сделать ему поесть, была просто неоценима.

Грант пошел за машиной, теряясь в догадках. Что могла раскопать Марта? Что-нибудь оставленное Сирлом, когда он был у нее в тот вечер? Или это какой-нибудь слух, который принесла молочница?

Одно было несомненно: тела не нашли. Если бы обнаружили труп, Марта, будучи Мартой, дала бы ему понять, дабы он мог привезти с собой всякие принадлежности и людей, умеющих обращаться с подобной находкой.

Дул сильный ветер, и в небе висела радуга. Кончилась спокойная, безветренная, солнечная погода, каждый год знаменующая приход английской весны, когда на дороги ложится первая пыль. Весна неожиданно стала необузданной и шумной. На землю то и дело обрушивались потоки сверкающего ливня. Огромные тучи скапливались на горизонте и неслись по небу, гонимые порывами дикого ветра. Деревья съеживались, встряхивались и снова съеживались.

Пейзаж был пустынным. Не из-за погоды, а потому что было воскресенье. У некоторых домов, заметил Грант, были еще закрыты ставни. Люди всю неделю вставали с рассветом, и те, у кого не было скота, требующего ухода и по воскресеньям, должно быть, рады были поспать подольше. Грант часто ворчал, когда обязанности полицейского врывались в его частную жизнь (ворчание доставляло ему удовольствие: ведь он мог уйти в отставку еще несколько лет назад, когда умершая тетка оставила ему наследство), но проводить жизнь, став рабом потребностей скота, – унылая трата времени для свободного человека.

Когда Грант подъехал к Милл-хаус со стороны дома, противоположной реке, где находилась входная дверь, Марта вышла ему навстречу. В деревне Марта никогда не «играла роль», как это делали многие ее коллеги. Наоборот, она смотрела на деревню так же, как и сами деревенские жители, то есть как на место, в котором просто живешь. Не как на повод одеться особенно пестро или небрежно. Если у Марты мерзли руки, она надевала перчатки. Она не считала, что должна выглядеть как цыганка только потому, что живет в Милл-хаус в Сэлкотт-Сент-Мэри. Вот и в это утро она была одета так же элегантно и изысканно, как если бы встречала Гранта на ступенях Стенуорта. Однако Грант подумал, что она выглядит очень встревоженной. Действительно, казалось, будто она только что перенесла тяжелую болезнь.

– Алан! Вы представить себе не можете, как я обрадовалась, услышав ваш голос по телефону. Я боялась, вдруг вы уже уехали в город, хоть еще и очень рано.

– Что же столь неожиданное случилось? – спросил Грант, направляясь к двери. Но Марта повела его вокруг дома – к боковой двери вниз, в кухню.

– Это ваш адепт, Томми Трапп, нашел его. Томми безумно любит рыбачить. И очень часто уходит на реку до завтрака, потому что это, кажется, хорошее время. – («Кажется» – в этом вся Марта, подумал Грант. Марта годы прожила у реки и все еще должна прислушиваться к чужому мнению там, где дело касалось времени, подходящего для рыбалки.) – По воскресеньям Томми обычно сует что-нибудь в карман – что-нибудь поесть, я имею в виду – и не возвращается к завтраку. А сегодня утром не прошло и часа, как он вернулся, потому что… потому что он поймал нечто ужасное.

Марта открыла выкрашенную светло-зеленой краской дверь и провела Гранта в кухню. В кухне находились Томми Трапп и его мать. Миссис Трапп прижалась к плите, как будто чувствовала себя не очень хорошо, но Томми, шагнувший им навстречу, был в прекрасной форме. Ничего болезненного в Томми не замечалось. Томми преобразился. Томми вознесся на небо. Томми стал шести футов ростом, и на голове у него сверкала корона из молний.

– Смотрите, сэр! Смотрите, сэр, что я выудил! – крикнул он, не дав Марте раскрыть рот, и потащил Гранта к кухонному столу. На деревянном столе, аккуратно помещенный на несколько слоев газет, чтобы хоть как-то предохранить чисто выскобленную поверхность, стоял мужской ботинок.

– Я никогда теперь не смогу раскатывать тесто на этом столе, – простонала миссис Трапп, не решаясь поднять глаза.

Грант взглянул на ботинок и вспомнил полицейское описание одежды исчезнувшего Сирла.

– Я так понимаю, это его, – проговорил он.

– Да, – подтвердила Марта.

Это был коричневый ботинок, и вместо шнурков у него на подъеме были ремешок и пряжка. Ботинок был насквозь мокрый и очень грязный.

– Где ты выудил его, Томми?

– Около ста ярдов ниже большой излучины.

– Ты, наверное, не догадался отметить место?

– Как же, конечно отметил.

– Молодец! Потом покажешь его мне. А пока подожди здесь, ладно? Не выходи отсюда и не болтай о своей находке.

– Хорошо, сэр. Никто и знать не будет, только я и полиция.

Слегка улыбнувшись такой формулировке, Грант пошел наверх, в гостиную, и позвонил инспектору Роджерсу. Немного подождав, так как участок должен был соединить его с домом Роджерса, Грант услышал голос Роджерса, выложил ему новость – реку придется протралить заново – и объяснил почему.

– О боже! – охнул Роджерс. – А мальчишка Траппов сказал, где он его выудил?

– Примерно в ста ярдах вниз от большой излучины, если это вам о чем-нибудь говорит.

– Говорит. Это около двухсот ярдов ниже того места, где был их бивак. Мы скребли дно гребнем с короткими зубцами. Вы не думаете, что, может быть… А похоже, что ботинок был в воде с вечера среды?

– Очень похоже.

– Ну ладно. Я договорюсь. И надо же, чтобы это случилось в воскресенье!

– Сделайте все как можно тише, хорошо? Нам не нужны зрители, если этого можно избежать.

Когда Грант вешал трубку, в комнату вошла Марта с подносом и начала ставить на стол тарелки.

– Миссис Трапп все еще в том состоянии, когда «подкатывает». Поэтому я решила, что лучше уж я приготовлю вам завтрак сама. Вы какую любите яичницу? Глазунью?

– Если вы в самом деле хотите знать, я люблю, чтобы яйца наполовину зажарились, а потом бы их проткнули вилкой.

– Panaché![26]26
  Двухцветная (фр.).


[Закрыть] – воскликнула Марта в восторге. – Такого я еще не встречала. Мы становимся интимными друзьями, не правда ли? Наверное, я единственная женщина, не считая вашей экономки, которая знает, что на завтрак вы любите двухслойную яичницу. Или я ошибаюсь?

– Ну, в деревне вблизи Амьена живет женщина, которой я однажды признался. Только, боюсь, она давно забыла об этом.

– Вероятно, она сделала на этой идее состояние. Теперь во Франции, наверное, название яичницы а l’Anglaise[27]27
  По-английски (фр.).


[Закрыть] получило совершенно новый смысл. Черный хлеб или белый?

– Черный, пожалуйста. Я буду должен вам еще за один междугородный разговор.

Грант снова снял трубку и назвал номер домашнего телефона Уильямса в Лондоне. Ожидая соединения, он позвонил в Триммингс и попросил позвать к телефону экономку. Когда в трубке послышался голос слегка запыхавшейся миссис Бретт, Грант спросил, кто в Триммингсе обычно чистит обувь, и услышал в ответ, что это делает девушка-судомойка Полли.

– Не можете ли вы узнать у Полли, имел ли мистер Сирл обыкновение снимать свои коричневые ботинки, не расстегивая пряжку, или сначала расстегивал ее?

Хорошо, миссис Бретт сделает это, но, может быть, инспектор хотел бы сам поговорить с Полли?

– Нет, благодарю вас. Потом, конечно, я попрошу ее подтвердить все, что она скажет. Однако мне кажется, она будет меньше волноваться, если этот вопрос ей зададите вы, чем если ее будет по телефону расспрашивать посторонний. Я не хочу, чтобы она колебалась, раздумывала. Мне нужна ее первая, естественная реакция на вопрос. Бывали ли расстегнуты пряжки на ботинках, когда она их чистила, или нет?

Миссис Бретт поняла и… будет ли инспектор ждать у телефона?

– Нет. Я жду важного звонка. Через несколько минут я снова позвоню вам.

Потом на проводе оказался Лондон, и послышался не очень довольный голос Уильямса, говоривший телефонистке: «Хорошо, хорошо, я вот уже пять минут как здесь».

– Это вы, Уильямс? Говорит Грант. Слушайте. Я собирался сегодня приехать в город, чтобы встретиться с кузиной Лесли Сирла. Да, я выяснил, где она живет: Холли-пэйвмент, девять, в Хэмпстеде. Там что-то вроде колонии художников. Я беседовал с ней вчера вечером по телефону и договорился, что приду сегодня во второй половине дня, часа в три. Но я не смогу поехать. Мальчик только что выудил из реки ботинок Лесли Сирла. Да, проворонили. Придется все начинать сначала, и я должен быть здесь. Может быть, если вы свободны, вы пойдете к мисс Сирл вместо меня или послать кого-нибудь другого из Ярда?

– Не надо, я пойду. О чем вы хотите, чтобы я спросил ее?

– Выясните все, что она знает о Сирле. Когда она видела его последний раз. Кто его друзья в Англии. Все, что она сможет рассказать о нем.

– Очень хорошо. А в котором часу мне позвонить вам?

– Ну, пусть вы будете там без четверти три, даю вам час на все, – может быть, в четыре?

– В участок Уикхема?

– Нет-нет, пожалуй, нет. Учитывая, что траление – процесс медленный, лучше позвоните мне в Милл-хаус в Сэлкотте. Сэлкотт, пять.

Только повесив трубку, Грант сообразил, что не спросил Уильямса, как прошла его миссия по поимке Бенни Сколла.

Вошла Марта с завтраком. Пока она наливала ему кофе, Грант снова позвонил в Триммингс.

Миссис Бретт поговорила с Полли, и у Полли не было никаких сомнений на этот счет. Ремешки на коричневых ботинках мистера Сирла были всегда расстегнуты, когда он выставлял их для чистки. Полли была уверена в этом, так как обычно застегивала пряжку, чтобы ремешок не болтался, пока она чистит ботинок. Закончив, она снова расстегивала ее.

Вот так-то.

Грант принялся за еду. Марта налила себе чашку кофе и теперь пила его маленькими глотками, словно замерзла. Грант не удержался и спросил:

– Вы не заметили ничего странного в этом ботинке?

– Заметила. Он застегнут.

Изумительная женщина. Должно быть, предположил Грант, у нее есть недостатки, которые уравновешивают ее многочисленные достоинства, но вообразить, что представляют собой эти недостатки, он не мог.

Глава пятнадцатая

На реке было очень холодно. Ивы трепетали, вода отливала свинцовым блеском, ее поверхность то морщилась от ветра, то вскипала под налетающими порывами дождя. Время тянулось медленно, и обычно озабоченное лицо Роджерса становилось все более успокоенно-меланхоличным, а кончик носа, торчавший из поднятого воротника его непромокаемого плаща, – все более красным и грустным. Пока что никто непрошеный не явился разделить их вынужденное бдение. В Милл-хаус они заставили всех поклясться не разглашать тайну, и это было вовсе не трудно. Миссис Трапп отправилась в постель, потому что у нее все еще «подкатывало», а Томми, верный сподвижник полиции, стал членом экспедиции по тралению реки. Ее широкая дуга, лежавшая в пойменной долине, находилась далеко и от шоссе, и от пешеходной тропинки, никакого жилья вблизи, так что не было и зевак, которые бы остановились, постояли молча, а потом пошли бы дальше, разнося новости по всей округе.

Они были одни в мире, предоставленные сами себе, – они и река. Мир, в котором не нашлось места двум вещам – комфорту и времени.

Грант и Роджерс давно исчерпали занимавшую обоих профессиональную тему разговора, но ни к чему не пришли. Теперь они сидели рядом на стволе поваленной ивы – просто двое продрогших мужчин на лугу в холодный весенний день. Грант наблюдал за тем, как медленно ползет драга, а Роджерс смотрел вдаль – на широкую пойму реки.

– Зимой здесь все залито, – проговорил он. – Выглядит это красиво, если забыть о причиненных убытках.

 
– Нежная трава,
Что шелестела, шевелясь едва,
Уж не обрадуется ветру никогда, —
 

произнес Грант.

– Что-что?

– Так написал о половодье один мой друг в армии.

 
Нахлынула стремительно вода.
Луг утонул в ней. Нежная трава,
Что шелестела, шевелясь едва,
Уж не обрадуется ветру никогда.
 

– Славно, – одобрил Роджерс.

– Ужасно старомодно, – отозвался Грант. – Звучит совсем как поэзия. Роковой недостаток, насколько я понимаю.

– Длинные стихи?

– Только две строфы и мораль.

– А как звучит мораль?

 
– О, красота стихий, нам лик твой мил,
Хоть он порою и бывает страшен
И хоть мы искренне любили наши
Былинки хрупкие, которые поток сгубил.
 

Роджерс задумался.

– Здорово, правда-правда, – проговорил он. – Ваш друг в армии знал, о чем говорил. Я никогда не увлекался чтением стихов в книгах – я хочу сказать, в отдельных томах. Но журналы иногда печатают стихи, чтобы заполнить место, когда рассказ кончается выше нижнего края страницы. Понимаете?

– Понимаю.

– Я прочитал кучу таких стихов, и вдруг одно запало мне в душу. Я помню его по сей день. Собственно говоря, это не поэзия. Я хочу сказать, там нет рифмы, но оно вернуло меня туда, где я жил раньше.

 
Мне выпал жребий жить внутри страны
Вдали от шумного прибоя
И от кричащих чаек. И я,
Который с младенчества внимал голосу моря,
Должен слушать журчание реки
В зеленых полях
И голоса птичек, сплетничающих
В ветвях деревьев.
 

Понимаете, я вырос возле Мер-Харбор, у моря, и никак не привыкну жить вдали от него. Чувствуешь себя запертым со всех сторон, задыхаешься. Только я никогда не мог найти слова, чтобы выразить это, пока не прочел те стихи. Я отлично понимаю, что чувствовал этот парень. «Сплетничающие птички!»

Презрительная насмешка и раздражение в голосе Роджерса позабавили Гранта, но потом одна мысль позабавила его еще больше, и он расхохотался.

– Что смешного? – спросил Роджерс, как бы становясь в позу обороняющегося.

– Просто я подумал, как потрясены были бы авторы детективных романов при виде двух инспекторов полиции, сидящих на стволе ивы и читающих друг другу стихи.

– А, эти! – произнес Роджерс тоном, за которым в простонародных кругах обычно следует плевок. – А вы читаете когда-нибудь такие вещи?

– Да. Время от времени.

– У моего сержанта это хобби. Коллекционирует завывания. Его рекорд – девяносто два в одной книге. Она называется «Боги приходят на помощь». Написала ее какая-то женщина. – Роджерс замолчал, внимательно уставился вдаль и добавил: – Вон там идет женщина. Ведет велосипед.

Грант поднял глаза и произнес:

– Это не женщина. Это богиня, спешащая на помощь.

То была неукротимая Марта, с термосом кофе и сэндвичами на всех.

– Не могла придумать другого способа отвезти все, только велосипед, – объяснила она, – но это трудно, потому что большинство ворот не открывается.

– И как же вы прошли?

– Я разгружала велосипед, перекидывала его через ограду и на другой стороне снова нагружала.

– Дух, который создал Империю.

– Может, и так, но на обратном пути пусть Томми пойдет со мной и поможет.

– Конечно пойду, мисс Халлард, – сказал Томми с набитым сэндвичем ртом.

С реки пришли рабочие и были представлены Марте. Гранту забавно было видеть camaraderie[28]28
  Товарищеское отношение (фр.).


[Закрыть] со стороны тех, кто никогда не слышал о Марте, и почтительное обращение тех, кто слышал.

– Кажется, новость просочилась, – объявила Марта. – Мне позвонил Тоби и спросил, правда ли, что реку снова тралят.

– Вы не сказали ему – почему?

– Нет, не сказала, – ответила она, и ее лицо слегка побледнело при воспоминании о ботинке.

К двум часам вокруг них собралось уже много зрителей, к трем берег стал похож на ярмарку, а местный констебль делал доблестные попытки сохранять хоть какой-то порядок.

К половине четвертого реку протралили почти до самого Сэлкотта, но так ничего и не нашли. Грант отправился обратно в Милл-хаус и обнаружил там Уолтера Уитмора.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы сообщили нам, инспектор, – сказал Уолтер. – Мне бы следовало пойти на реку, но я никак не мог.

– В этом не было ни малейшей необходимости.

– Марта объяснила, что к вечернему чаю вы придете сюда, вот я и решил подождать. Есть… результаты?

– Пока нет.

– Почему вы спрашивали о ботинках сегодня утром?

– Потому что тот, что найден, застегнут. Мне хотелось знать, снимал ли обычно Сирл ботинки, не расстегивая. Похоже, он всегда расстегивал пряжку.

– Тогда почему… как мог ботинок оказаться застегнутым?

– Либо пряжку присосало течением, либо он сбросил ботинок, чтобы легче было плыть.

– Понимаю, – мрачно протянул Уолтер.

Он отказался от чая и ушел. При этом вид у него был более растерянный, чем когда-либо.

– Мне бы так хотелось посочувствовать ему, но не могу, – проговорила Марта. – Китайский или индийский?

Грант выпил три большие чашки обжигающе горячего чая («Страшно вредно для вашего желудка!» – заметила Марта) и начал снова ощущать себя человеком, когда позвонил Уильямс.

Докладывать, несмотря на приложенные Уильямсом старания, было почти не о чем. Мисс Сирл не любила своего кузена и не стеснялась в этом признаться. Она тоже была американкой, но они родились в разных концах Соединенных Штатов и познакомились только взрослыми. Похоже, они тут же поссорились. Когда Сирл приезжал в Англию, он иногда звонил ей, но в этот раз не звонил. Она и не знала, что он в Англии.

Уильямс спросил, не уезжала ли она из дома и не думает ли, что Сирл, может быть, приходил или звонил, но не заставал ее. Она сказала, что ездила в горы, в Шотландию, рисовать и что Сирл, возможно, приходил несколько раз, а она об этом не знала. Когда ее нет, студия пуста и никто не подходит к телефону.

– А картины вы видели? – спросил Грант.

– О да. Там все увешано ими.

– Какие они?

– Очень похоже на Шотландию.

– Традиционные?

– Не знаю. Главным образом Западный Сатерленд и Скай.

– А что о его друзьях в Англии?

– Она удивилась, услышав, что у него вообще где-то есть друзья.

– Она не высказала предположения, что он темная личность?

– Нет, сэр. Ничего похожего.

– И она не может придумать причину, почему бы он мог неожиданно исчезнуть и куда?

– Нет, не может. Родных у него нет, это она мне сказала. Родители, очевидно, умерли, а он был единственным ребенком. О его друзьях она, похоже, ничего не знает. Во всяком случае, то, что он говорил, будто у него в Англии есть только кузина, – правда.

– Ладно, большое спасибо, Уильямс. Я совсем забыл спросить вас сегодня утром – вы нашли Бенни?

– Бенни? О да. С легкостью.

– И он орал?

Грант услышал, как Уильямс рассмеялся.

– Нет. На этот раз он придумал кое-что другое. Он притворился, будто упал в обморок.

– А что это ему дало?

– Это дало ему три бренди и завоевало симпатии большинства присутствующих. Наверное, не нужно говорить, что мы были в пабе. После второго бренди он начал приходить в себя и так стонать, что его преследуют, – что ему дали третью рюмку. Я был очень непопулярен.

Грант счел последнюю фразу прекрасным примером преуменьшения.

– К счастью, это был вест-эндский паб, – сказал Уильямс. В переводе это должно было означать, что не было серьезных попыток помешать ему выполнить свои обязанности.

– Он согласился поехать с вами на допрос?

– Он заявил, что поедет, если я сначала разрешу ему позвонить по телефону. Я сказал, он знает, что свободен звонить кому угодно в любое время дня и ночи – это обеспечивает почтовое министерство, – но раз это невинный звонок, то надеюсь, он не станет возражать, если я буду изображать муху на стенке телефонной будки.

– И он согласился?

– Он практически затащил меня в будку. И кому, вы думаете, звонил этот маленький ублюдок?

– Своему члену парламента?

– Нет. Наверное, теперь ни один член парламента не захочет иметь с ним дело. Нет, он звонил какому-то типу, своему знакомому, который пишет для «Уотчмена», и рассказал ему сказку: не успел он, Бенни, «завязать», как то один, то другой полисмен оказываются у него на хвосте и требуют, чтобы он ехал в Скотленд-Ярд на допрос. И как же человеку исправиться, если, когда он невинно выпивает с друзьями, которым о нем ничего не известно, является переодетый в штатское шпик и желает говорить с ним – и так далее, и так далее.

– Была от него какая-нибудь польза Ярду?

– Нет, а от его девушки была.

– Она проболталась?

– Нет, на ней были сережки Поппи. Поппи Пламтр.

– Не может быть!

– Если бы не мы изъяли на время Бенни из обращения, думаю, это сделала бы его девица так или иначе. Она просто обалдела. Он у нее очень давно не появлялся, и, похоже, она подумывала бросить его, – так вот, Бенни «купил» ей пару бриллиантовых сережек. Не станет Бенни тратить свой ум на всяких птичек.

– А остальное имущество Поппи вы нашли?

– Нашли. Бенни раскололся. У него не было времени смыться со всем барахлом за границу.

– Хорошая работа. А что с «Уотчменом»?

– Ну, мне хотелось, чтобы этот дурачок из «Уотчмена» поварился в собственном соку, но шеф не разрешил. Сказал, что не дело наживать неприятности, когда их можно избежать, даже если мы будем иметь удовольствие наблюдать, как «Уотчмен» сядет в лужу. Так что мне пришлось позвонить ему и рассказать все.

– По крайней мере, вы хоть развлеклись.

– Ну конечно, конечно. Не буду отрицать, я получил удовольствие. Я сказал: «Мистер Риттер, говорит сержант уголовной полиции Уильямс. Я присутствовал при том, как Бенни Сколл звонил вам пару часов назад». – «Присутствовали? – завопил он. – Но он же подал жалобу на вас!» – «О да, – ответил я. – У нас свободная страна, понимаете ли». – «Не нахожу, что она свободная кое для кого, – заявил он. – Вы поволокли его на допрос в Скотленд-Ярд!» – «Я пригласил его составить мне компанию, он мог не соглашаться, если бы не хотел».

Тут он выдал старую песню, что мы травим преступников, что Бенни Сколл заплатил уже свой долг обществу и что мы не имеем права травить его теперь, когда он снова стал свободным человеком, и так далее. «Вы опозорили его перед друзьями! – кричал мистер Риттер. – И толкнули назад, в безнадежность. Что выиграл Скотленд-Ярд, заклеймив сегодня днем несчастного маленького Бенни Сколла?» – «Две тысячи фунтов», – ответил я. «Что? – завизжал он. – О чем вы говорите?» – «Столько стоят драгоценности, которые он украл из квартиры Поппи Пламтр вечером в пятницу». – «Откуда вы знаете, что это был Бенни?» – вопросил он.

Я сказал, что Бенни лично вручил нам все, за исключением сережек с одним большим бриллиантом в каждой, которые украшали уши его теперешней подружки. Потом я проговорил: «Спокойной ночи» – таким же сладким и тихим голосом, каким говорят по радио в «Детском часе», и повесил трубку. Знаете, я думаю, у него уже была написана статья про бедного невинного Бенни. Он был в ужасном горе. Писатели, должно быть, чувствуют себя очень подавленно, если то, что они написали, не может быть напечатано.

– Подождите, пока ограбят квартиру мистера Риттера, – сказал Грант. – Он прибежит к нам и будет требовать крови преступника.

– Да, сэр. Забавно, не правда ли? Такие вот всегда самые кровожадные, когда дело коснется их самих. Есть что-нибудь из Сан-Франциско?

– Еще нет, но может прийти с минуты на минуту. Хотя теперь, похоже, это не так уж важно.

– Угу. Как подумаю, что заполнил целый блокнот, беседуя с кондукторами автобусов в Уикхеме! Годится только для мусорной корзинки.

– Никогда не выбрасывайте свои записи, Уильямс.

– Хранить их несколько лет, на всякий случай?

– Храните их для автобиографии, если хотите, только храните. Мне бы хотелось, чтобы вы вернулись сюда, но в данный момент по работе этого не требуется. Просто торчим тут на холоде.

– Ну, надеюсь, к закату что-нибудь найдется.

– И я надеюсь. Буквально!

Грант повесил трубку и пошел обратно на берег реки. Толпа немного рассосалась. Люди стали расходиться по домам к воскресному вечернему чаю, однако основное ядро тех, кто с радостью умрет от голода, только бы увидеть, как из реки достают труп, было еще здесь. Грант посмотрел на их посиневшие дурацкие физиономии и в тысячный раз с тех пор, как стал полицейским, подивился: что движет ими? Одно несомненно: если завтра возобновятся публичные казни, народу соберется не меньше, чем при игре на кубок.

Роджерс уехал к себе в Уикхем, зато появились представители прессы. И местный репортер, и корреспондент лондонской утренней газеты – оба хотели знать, почему реку снова тралят. Присутствовал и Самый Старый Житель. Его нос и подбородок сходились так близко, что Грант удивлялся, как тому удается бриться. Это был глупый, самодовольный старик, но при подобном сборище он представлял собой нечто весьма значительное – он представлял собой Память Поколений и в этом качестве требовал уважения.

– Тралить дальше, до деревни, – впустую, – заявил он Гранту с таким видом, будто отдавал распоряжения помощнику садовника.

– Правда?

– Угу. Впустую. Она там все засасывает. На дно, в ил.

«Она» явно означало реку.

– Почему?