Текст книги "Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески"

– Она там течет медленно. Словно устала. Все опускает на дно. Потом, после излучины, на полпути к Уикхему она опять срывается с места, легко и весело. Ага. Такой уж у нее нрав. Тащит все на дно, в ил, потом чуть-чуть успокаивается, оглядывается – заметили ли люди, чтó она сделала, потом – оп! – и она уже в Уикхеме. – Старик подмигнул Гранту ясным голубым глазом. – Хитрюга, – провозгласил он. – Вот она кто. Хитрюга!

Когда Грант впервые говорил с Роджерсом, тот тоже сказал, что тралить ниже Сэлкотт-Сент-Мэри бесполезно, и Грант понял это как вердикт местного жителя, не требуя объяснений. Теперь Память Поколений все ему объяснил.

– И вообще нечего тралить, – добавил Память Поколений, вытирая повисшую на носу каплю несколько высокомерным жестом.

– Почему? Вы думаете, трупа там нет?

– Угу! Ага! Труп-то там есть. Но эта грязь, этот ил – он не отдаст его, разве только в свое время.

– А когда это может случиться, не скажете?

– Ох! В любое время, – может, через тыщу лет, может, завтра. Очень хваткий этот ил. Как зыбучие пески. Когда мой прадед был мальчишкой, у него с берега в воду скатилось полено. Там было совсем мелко. Он видел полено, но боялся, понимаете, ступить в реку и достать его. Он побежал к дому. Всего несколько ярдов. И привел отца, чтобы тот достал ему полено. Но ил проглотил его. Ага. Сожрал, не успел он отвернуться. Не осталось от полена ни следа. Понимаете, ил заглотнул его. Кровожадный ил – вот что он такое, говорю вам, кровожадный ил.

– Но вы же говорите, что он иногда отдает свои жертвы.

– Угу. Ага. Бывает.

– Когда? В половодье?

– Не-е! В половодье она просто разливается. Молчаливо разливается и собирает еще больше ила. Не-е. Но иногда она начинает течь вспять. Тогда от удивления она и отдает.

– Вспять?

– Ну да. Вот как неделю назад. Тучи набежали и собрались в горах выше Отли, а ливень разразился здесь, и вода вылилась в реку, как будто из ванны после купания. У нее не было времени распределить ее тихо, как полагается. Вода в русле неслась, словно ее гнали щеткой, и вся переболталась. Вот так иногда и случается, что она что-то из ила отдает.

Печальная перспектива, подумал Грант, ждать следующего наплыва туч, чтобы взбаламученная река вынесла наверх тело Сирла. День становился все более серым и угнетающим. Через пару часов придется бросать поиски. Более того, к этому времени они дойдут до Сэлкотта, и если так ничего и не найдут – что тогда? Гранта весь день не отпускало ужасное чувство, что они лишь по поверхности скребут этот «вечный ил». Если и вторичное траление окажется бесполезным – что тогда? Ни следствия, ни дела – ничего вообще.

К тому времени как водянистый закат залил всю сцену бледным светом, они были уже в семидесяти ярдах от конца своего маршрута. В этот момент опять появился Роджерс и вытащил из кармана плаща конверт:

– Это вам. Пришло, когда я был в участке. Отчет из Штатов.

Необходимость в этом отчете уже отпала, однако Грант вскрыл конверт и прочел письмо.

У полиции Сан-Франциско не было никаких претензий к Лесли Сирлу, и им не было известно, чтобы у кого-нибудь имелись таковые. Сирл обычно проводил на Побережье зимние месяцы, а остальное время года путешествовал и фотографировал. Он был богат, но жил тихо, не было никаких сведений о расточительных вечеринках или ином экстравагантном поведении. Сирл жил один, без жены, и ни о каких историях, связанных с женщинами, известно не было. В полиции Сан-Франциско отсутствовали данные о происхождении Сирла, но они обратились в отдел рекламы «Гранд континентал» – студии, для которой Сирл фотографировал Лотту Марлоу и Дэнни Мински, звезд, в тот момент царивших в мире кино. По имеющимся в «Гранд континентал» сведениям, Сирл родился в Джоблинге, штат Коннектикут. Единственный ребенок Дэрфи Сирла и Кристины Маттсон. Полиция Джоблинга, Коннектикут, когда ее запросили о Сирлах, ответила, что те уехали из города более двадцати лет назад и отправились куда-то на юг. Сирл-отец был по профессии химиком и страстным фотолюбителем, но больше о нем никто ничего не помнил.

Так что это был довольно скучный отчет. Невдохновляющее собрание бесполезных фактов. Никакого ключа к тому, о чем больше всего хотел узнать Грант: о близких друзьях Сирла в Штатах. Ничего, что просветило бы его в отношении Сирла. Однако что-то в отчете заставило Гранта насторожиться, как будто у него в мозгу звякнул колокольчик.

Он перечел отчет еще раз, ожидая предупреждающего «щелчка», похожего на тот звук, который издают часы перед тем, как начать бить. Однако на сей раз – никакой реакции.

Удивляясь сам себе, Грант снова прочитал отчет, медленно и не торопясь. Что заставило его насторожиться? Он ничего не мог отыскать. Все еще в недоумении, Грант сложил письмо и сунул его в карман.

– Заканчиваем, наверное, а? – проговорил Роджерс. – Теперь мы уже ничего не найдем. Река у Сэлкотта еще никогда ничего не отдавала. Здесь в округе существует поговорка. Когда хотят сказать: «Оставь это» или «Выбрось из головы», говорят: «Швырни с моста у Сэлкотта».

– Почему бы жителям не пройтись по руслу реки землечерпалкой, вместо того чтобы еще больше засорять его, – проворчал Грант, разозлившись. – Тогда и река раз в два года не заливала бы дома зимой.

Длинное лицо Роджерса расплылось в доброй улыбке.

– Если бы вы когда-нибудь вдохнули запах рашмерского ила, вы бы много раз подумали, прежде чем добровольно начать выгребать его, грузить в кузова машин и везти по улицам. Сказать, чтобы закруглялись?

– Нет, – ответил Грант упрямо. – Пусть тралят, пока светло. Кто знает, может, мы войдем в историю как первые люди, которым река у Сэлкотта что-то отдала. И вообще, я не склонен верить местным предрассудкам.

Глава шестнадцатая

– Подвезти вас в Уикхем? – спросил Роджерс Гранта, но Грант сказал «нет», объяснив, что у Милл-хаус стоит его собственная машина и что он пойдет туда за ней.

Марта вышла навстречу Гранту в ветреные сумерки и взяла его под руку.

– Ничего? – спросила она.

– Ничего.

– Пойдемте, согреетесь.

Молча, идя рядом, они вошли в дом, и Марта налила Гранту очень большую порцию виски. Толстые стены не впускали внутрь шум ветра, и в комнате было тихо и тепло, так же как вчера вечером. Легкий запах карри просачивался из кухни.

– Чувствуете, чтó я готовлю для вас?

– Карри. Но не можете же вы кормить отдел уголовного розыска!

– Карри – это то, что вам необходимо после того, как вы целый день наслаждались нашей английской весной. Конечно, вы можете вернуться в «Белый олень» и получить обычный воскресный ужин: холодное мясо из консервной банки, два ломтика томатов, три кубика свеклы и увядший лист салата.

Гранта от отвращения передернуло. Мысль о «Белом олене» была подобна смерти.

– Кроме того, завтра меня здесь не будет и я не смогу накормить вас обедом. Я возвращаюсь в город – в данный момент я больше не могу выносить Милл-хаус. Я останусь в городе, пока будут идти репетиции «Слабого сердца».

– То, что вы были здесь, спасло мне жизнь, – сказал Грант. Он вытащил из кармана американский отчет и добавил: – Прочтите это, пожалуйста, и скажите, не звякнет ли у вас в голове какой-нибудь колокольчик.

– Нет, – покачала головой Марта. – Ничего. А должно бы?

– Не знаю. Мне показалось, когда я читал его первый раз, будто у меня в мозгу что-то предупреждающе зазвенело. – Он снова какое-то время озадаченно смотрел на письмо, потом убрал его.

– Когда мы оба вернемся в город, я хочу, чтобы вы представили меня вашему сержанту Уильямсу, – заявила Марта. – Может быть, вы придете вместе с ним как-нибудь вечером на обед?

– Конечно придем, – с довольной улыбкой согласился Грант. – А что за неожиданная страсть к незнакомому Уильямсу?

– Ну, у меня есть для этого две причины, причем совершенно несхожие. Первая – то, что с человеком, у которого хватило природной смекалки понять, что Уолтер Уитмор – мямля, стоит познакомиться. А вторая – то, что сегодня я видела вас веселым один-единственный раз – после разговора по телефону с сержантом Уильямсом.

– А, это! – отозвался Грант и рассказал Марте про Бенни Сколла, про «Уотчмен» и про то, как добродетельный Уильямс отделал их репортера. И они развеселились, и смеялись все время, пока ужинали, и Марта рассказывала забавные истории о театральных критических статьях, печатавшихся в «Уотчмене». Только когда Грант собрался уходить, она спросила, что он намерен предпринять теперь, когда поиски Сирла оказались тщетными.

– Завтра утром я закончу кое-какие дела в Сэлкотте и вернусь в Лондон доложить обо всем своему шефу, – сказал Грант.

– А потом?

– Состоится совещание, на котором будет принято решение, что следует делать, если вообще следует делать что-либо.

– Понимаю. Ладно, когда вы с этим покончите, позвоните мне, пожалуйста. Тогда мы и соберемся как-нибудь вечером, когда сержант Уильямс будет свободен.

Как замечательно, думал Грант, ведя машину в Уикхем, воистину замечательно. Ни вопросов, ни намеков, ни мелких женских уловок. В том, как она приняла ситуацию, Марта повела себя удивительно по-мужски. Возможно, именно такая независимость и пугала мужчин.

Грант вернулся в «Белый олень», позвонил в полицейский участок узнать, не было ли еще писем, взял с буфета в столовой меню, чтобы проверить правильность прогноза Марты по поводу ужина (надо будет сказать ей, что она забыла тушеный ревень и горчицу), и последний раз отправился спать в маленькую комнату под крышей. Сегодня вечером вышитое изречение на стене обещанием не звучало. Воистину «День грядет». Сколько свободного времени, похоже, было у женщин когда-то. Теперь у них есть все продукты в консервированном виде, а свободного времени нет вовсе.

Но нет, дело не в этом. Дело в том, что женщины больше не проводят свое свободное время, вышивая изречения цветной шерстью. За шиллинг и два пенса они идут смотреть Дэнни Мински и хохочут до упаду, и, если хотите знать, он, Грант, считает, что этот способ отдохнуть после дневных трудов лучше, чем вышивать красным крестиком бессмысленные узоры. Грант посмотрел на изречение, наклонил лампу так, чтобы оно скрылось в тени, и взял с собой в постель блокнот.

Утром он заплатил по счету, делая вид, что не замечает удивления хозяина. Все знали, что траление реки оказалось безуспешным, и все знали, что причиной повторного траления был обнаруженный предмет одежды (существовали различные версии – какой именно предмет), так что хозяин вряд ли мог ожидать, что Скотленд-Ярд в такой момент покинет поле боя. А может, нашли улику, о которой никому не было известно?

– Уезжаете, сэр?

– Не сию минуту, – ответил Грант, читая мысли хозяина как открытую книгу и отнюдь не испытывая радости оттого, что в этот самый момент к его имени пришлепнули печать неудачника.

Он отправился в Триммингс.

В утреннем воздухе как бы витало успокаивающее раскаяние – за вчерашнее. Природа ласково улыбалась, ветер стих. Листья блестели, от дороги поднимался пар. «Просто я забавлялась, дорогие», – казалось, говорила английская весна промокшим, дрожащим смертным, поверившим ей.

Машина, рыча, поднималась по склону в сторону Триммингса. Грант посмотрел вниз, на лежащую в долине деревню Сэлкотт-Сент-Мэри, и подумал: как странно, что всего три дня назад это было просто название, которое время от времени упоминала в разговоре Марта. Сейчас этот населенный пункт занимал основную часть мыслей Гранта.

И еще слава богу, что ему не надо тут оставаться на веки вечные!

В Триммингсе Гранту открыла дверь утонченная Эдит, которая была так потрясена всем случившимся, что почти совсем по-человечески испугалась, увидев инспектора. Грант попросил позвать Уолтера, и Эдит провела его в библиотеку, где было очень холодно – огонь еще не развели. Спас Гранта Уолтер.

– Пойдемте в гостиную, – предложил он. – Мы пользуемся ею как общей комнатой, и там зажжен камин.

Грант поймал себя на том, что вместо благодарности он размышляет: о собственных удобствах или об удобствах гостя заботился Уолтер? Но ничего не поделаешь, так уж Уолтер действовал на людей.

– Сегодня утром я возвращаюсь в город, – сказал Грант, – и, прежде чем я представлю отчет своему начальству, мне хотелось бы уточнить один-два пункта.

– Да? – Уолтер нервничал и выглядел так, будто он не спал всю ночь.

– Когда я спрашивал вас о путешествии по Рашмеру, вы сказали, что получали почту в определенных почтовых отделениях.

– Да.

– В понедельник там, наверное, еще ничего не было, но во вторник и в среду вы, очевидно, забрали все, что пришло. Не можете ли вы вспомнить, получил ли Сирл какие-нибудь письма в один из этих дней?

– Вспомнить нетрудно, инспектор. Сирл никогда не получал никакой корреспонденции.

– Никогда? Вы хотите сказать, что он вообще не получил ни одного письма, пока жил в Триммингсе?

– Насколько мне известно, ни одного. Однако лучше спросите Лиз. Она разбирает почту, когда та приходит.

Удивительно, как это он упустил такой мелкий факт из виду.

– И его отель или банк ничего не пересылали ему?

– Насколько я могу судить, ничего. Может, он предпочитал, чтобы письма скапливались. Некоторые люди по своей природе безразличны к письмам.

Совершенная правда. Грант оставил эту тему.

– А теперь о ежедневных телефонных звонках, – проговорил он. – Вечером в воскресенье вы звонили из Танстелла, в понедельник – из Кейпла, во вторник – из Фрайди-Стрит, а в среду откуда?

– В Пэтт-Хатч есть телефонная будка. Мы собирались разбить лагерь в самом Пэтт-Хатч, но эта разрушенная мельница выглядела слишком уж мрачно, и я вспомнил, что чуть ниже по реке есть хорошее место для бивака – там, где река поворачивает на юг. Так что мы туда и отправились.

– И сообщили в Триммингс о предполагаемом месте для лагеря?

– Да, я уже говорил вам, что так мы и сделали.

– Знаю. Я не собирался подлавливать вас. Просто я хотел бы знать, кто с кем беседовал во время этого разговора из Пэтт-Хатч.

Уолтер минуту подумал.

– Ну, сначала я говорил с мисс Фитч, потому что она всегда ждала звонка, потом Сирл говорил с ней. Потом подошла тетя Эм – миссис Гарроуби – и немного поговорила с Сирлом, а напоследок я сам поговорил с миссис Гарроуби. У Лиз были дела в деревне, она еще не вернулась, так что ни один из нас не говорил с ней в среду.

– Понимаю. Благодарю вас. – Грант подождал немного, а потом сказал: – Наверное, вы не настроены рассказать мне, что было причиной вашей… ваших разногласий вечером в среду? – И поскольку Уолтер медлил с ответом, добавил: – Вы не хотите это обсуждать, так как предметом раздора была мисс Гарроуби?

– Мне бы не хотелось впутывать ее во все это, – произнес Уолтер, и Грант не мог побороть в себе чувство, что это клише выражало не ощущения Уолтера, а убеждение, что именно так должен вести себя англичанин в подобных обстоятельствах.

– Как я уже говорил, я спрашиваю больше для того, чтобы прояснить личность Лесли Сирла, чем для того, чтобы уличить вас в чем-то. Говорили ли вы о чем-нибудь, исключая того, что касалось мисс Гарроуби, о чем бы вы не хотели, чтобы я узнал?

– Нет, конечно же нет. Просто это касалось Лиз – мисс Гарроуби. Это был чрезвычайно глупый разговор.

Грант безжалостно улыбнулся:

– Мистер Уитмор, к концу третьего года службы полисмен на опыте познает, что такое абсолютная глупость. Если вы просто боитесь, что некоторая, с вашей точки зрения, нелепица будет зафиксирована – смелее вперед. Возможно, для меня это прозвучит подобием чего-то разумного.

– Ничего разумного в этом не было. Сирл находился в тот вечер в очень странном настроении.

– Странном? Подавленном? – Не хватало только, подумал Грант, на такой поздней стадии начать обсуждать версию самоубийства.

– Нет. На него, казалось, нахлынуло неуместное легкомыслие. А по дороге от реки он начал дразнить меня – ну, дескать, я недостаточно хорош для Лиз. Для моей невесты. Я попытался переменить тему, но он не поддавался. Пока я не разозлился. Он начал перечислять черточки в характере Лиз, известные ему и неизвестные мне. Он вытаскивал что-нибудь и заявлял: «Спорю, что этого вы о ней не знаете».

– Славные черточки?

– О да, – не задумываясь, ответил Уолтер. – Да, конечно. Очаровательные. Но это выглядело все так не нужно и вызывающе.

– Он говорил, что, будь он на вашем месте, он ценил бы ее больше?

– Более того. Он откровенно сказал, что если бы захотел, он оттеснил бы меня. Оттеснил бы меня за две недели, утверждал он.

– Он не предложил вам пари, надеюсь? – не удержался от вопроса Грант.

– Нет, – ответил Уолтер и посмотрел на него с удивлением.

Грант подумал, что надо будет сказать Марте, что тут она ошиблась.

– Когда Сирл заявил, что способен оттеснить меня, – проговорил Уолтер, – я почувствовал, что больше не могу выносить его. Надеюсь, вы понимаете, инспектор, что меня обидело не то, что он считал меня хуже себя, меня обидел его намек на отношение ко мне Лиз. Мисс Гарроуби. Намек, что она уступит любому, кто испытает на ней действие своих чар.

– Понимаю, – серьезно произнес Грант. – Спасибо, что вы рассказали мне все это. А вам не кажется, что Сирл сознательно провоцировал ссору?

– Мне это не пришло в голову. Я просто подумал, что у него такое настроение – вызывающе провокационное. Что он немного не в себе.

– Понимаю. Благодарю вас. Мог бы я поговорить минутку с мисс Фитч? Я не задержу ее.

Уолтер провел Гранта в «утреннюю» комнату, по которой, как разыгравшийся котенок, бегала мисс Фитч, а в ее рыжие, всклокоченные, как воронье гнездо, волосы были засунуты два карандаша, желтый и красный. Третий торчал у нее изо рта. Увидев Гранта, она с облегчением вздохнула. Вид у нее был усталый и грустный.

– У вас есть новости, инспектор? – спросила мисс Фитч. Из-за ее спины выглядывала Лиз, и Грант заметил в ее глазах страх.

– Нет, я пришел задать вам один вопрос, мисс Фитч, и больше тревожить вас не стану. Прошу извинения за беспокойство. Вечером в среду вы ждали звонка вашего племянника с отчетом о том, как проходит путешествие.

– Да.

– Так что вы говорили с ним первая. Я имею в виду – первая из обитателей Триммингса. А потом?

– Рассказать вам, о чем мы говорили?

– Нет. Кто с кем говорил.

– О! Ну, они звонили из Пэтт-Хатч – вы, очевидно, знаете, – и я поговорила с Уолтером, а потом с Лесли. Они оба были очень веселы. – Ее голос дрогнул. – Потом я позвала Эмму – мою сестру, и она поговорила с ними обоими.

– Вы были при том, как она говорила с ними?

– Нет, я поднялась к себе в комнату послушать по радио, как имитирует Сьюзи Скландерс. Она выступает по средам в течение десяти минут один раз в месяц, и делает это замечательно, а послушать ее как следует, когда тут же говорит Эмма, мне бы, конечно, не удалось.

– Понимаю. А мисс Гарроуби?

– Лиз вернулась из деревни слишком поздно и поговорить с ними не успела.

– В котором часу это было, вы не помните?

– Точно не помню, но, должно быть, что-то примерно минут за двадцать до обеда. В тот день мы обедали рано, потому что моей сестре нужно было идти на собрание МОПВ. Обед в Триммингсе всегда то начинается раньше, то отодвигается, потому что кому-то куда-то нужно идти или кто-то должен откуда-то прийти.

– Благодарю вас, мисс Фитч. А теперь, если вы разрешите мне еще раз взглянуть на комнату Сирла, больше я вас беспокоить не стану.

– Да, конечно.

– Я отведу инспектора наверх, – вмешалась Лиз, игнорируя тот факт, что было бы естественнее, если бы Гранта проводил Уолтер, который все время толокся где-то поблизости.

Прежде чем мисс Фитч успела запротестовать, Лиз поднялась из-за пишущей машинки и вместе с инспектором вышла из комнаты.

– Вы уезжаете, инспектор, потому что пришли к какому-то выводу или потому, что не смогли этого сделать? Впрочем, наверное, я не должна задавать такие вопросы, – проговорила Лиз, поднимаясь по лестнице.

– Мой отъезд – рутинная процедура. Я должен выполнить то, что обязан сделать каждый офицер полиции – представить отчет начальству, и пусть оно решает, что означают обнаруженные мною факты.

– Но сначала, без сомнения, вы суммируете их сами.

– И многие вычитаю, – суховато произнес Грант.

Сухость его тона не ускользнула от Лиз.

– В этом деле трудно усмотреть здравый смысл, – сказала она. – Уолтер говорит, что Лесли не мог случайно упасть в реку. И все же он упал. Как-то упал.

Лиз остановилась на площадке перед комнатой в башне. Свет, падавший сквозь окно в крыше, высвечивал каждую черточку ее лица. Повернувшись к Гранту, она проговорила:

– Единственное, что не вызывает сомнений во всей этой неразберихе, – это то, что Уолтер не имеет никакого отношения к смерти Лесли Сирла. Пожалуйста, верьте этому, инспектор. Я защищаю Уолтера не потому, что он – это он и я собираюсь за него замуж. Я знаю его всю жизнь и знаю, на что он способен, а на что – нет. Он не способен учинить физическое насилие над кем-либо. Пожалуйста, поверьте мне. У него… у него просто не хватит на это характера.

Даже будущая жена считает его рохлей, заметил Грант.

– И не обманывайтесь насчет этой перчатки, инспектор. Поверьте, право, самое вероятное объяснение то, что Лесли подобрал ее и сунул в карман, собираясь потом отдать мне. Я искала вторую из пары в отделении для перчаток, но ее там нет. Так что, скорее всего, они вывалились из машины, Лесли нашел одну и подобрал.

– А почему он не положил ее обратно в машину?

– Не знаю. Почему человек делает то, а не другое? Сунуть что-нибудь в карман – это почти рефлекс. Главное – он не стал бы хранить ее как сувенир. Лесли вовсе не испытывал ко мне подобного чувства.

Главное, подумал Грант, не то, был ли Лесли влюблен в Лиз, а то – считал ли Уолтер, что Лиз влюблена в Лесли.

Гранту очень хотелось спросить Лиз, что происходит с девушкой, если она помолвлена с «мямлей» и вдруг приходит падший ангел, беглец из Атлантиды, переодетый демон. Однако вопрос, который, казалось, был очень к месту, остался незаданным. Вместо этого Грант спросил Лиз, получал ли когда-нибудь Сирл письма, пока жил в Триммингсе, и она ответила, что, насколько ей известно, не получал ни одного. Потом она ушла вниз, а Грант вошел в комнату в башне. Аккуратно прибранную комнату, где Сирл оставил все, кроме примет своей личности.

Грант еще не видел эту комнату при дневном свете и несколько минут постоял у трех огромных окон, глядя на сад и на долину реки. Есть некоторое преимущество в безразличном отношении к внешнему виду вашего дома: можно прорезать окна там, где, как кажется хозяину, они нужнее всего. Полюбовавшись видом из башни, Грант вернулся к тому, за чем пришел сюда, – просмотрел еще раз вещи Сирла. Терпеливо, предмет за предметом, перебирал он одежду и другие вещи, тщетно пытаясь найти хоть какое-то указание, наткнуться хоть на какую-нибудь подсказку. Он сидел на низенькой скамеечке, коробка с фотопринадлежностями стояла перед ним на полу. В ней было все, что могло понадобиться фотографу. Гранту не приходило на ум ничего: ни реактива, ни какой-нибудь технической новинки, которых могло бы недоставать в коробке. Ее не трогали с места с тех пор, как Грант последний раз видел ее, и пустое пространство все еще хранило очертания вынутого предмета.

Это было пространство, лишенное каких-либо особых примет. Каждый день вещи вынимают из ящиков, и пустые места хранят их очертания, следы их былого присутствия. Нет никаких оснований предполагать, что вынутый предмет имел особое значение. Однако почему, господи, почему никто не может догадаться, что там лежало?

Грант еще раз попытался положить туда маленькую камеру, зная заранее, что она туда не войдет. Он даже сложил домашние туфли Сирла – одну к другой – и попробовал засунуть их боком в пустое пространство. Тапки оказались на дюйм длиннее, чем нужно, их подошвы торчали, так что лоток не вставал на место и мешал закрыть крышку. И вообще, зачем класть обувь в фотоящик, если есть место в чемодане. Эту вещь положили в фотокоробку не случайно и не в спешке. Все было аккуратно, методично упаковано.

Это могло означать только одно: вещь была положена туда потому, что только сам Сирл рассчитывал вынуть ее из ящика. Отсюда, фигурально выражаясь, и следует плясать.

Грант аккуратно вернул все вещи на их места, еще раз бросил взгляд на долину Рашмер, решил, что сыт этим по горло, и закрыл за собой дверь комнаты, в которой Лесли Сирл оставил все свое имущество и не оставил ничего, что говорило бы о его индивидуальности.