Текст книги "Времени в обрез. Ускорение жизни при цифровом капитализме"

Нигилизм скорости

Сначала имеет смысл сделать паузу и обратиться к творчеству французского философа Поля Вирильо, для которого вопросы скорости и техники имеют ключевое значение. Его «дромология» (от греческого слова δρόμος – «бег», «путь») – теория о природе скорости, условиях ее возникновения, о том, какие изменения она претерпевает и какие последствия влечет за собой. Как считает Вирильо, «скорость, культ скорости являются пропагандой прогресса», и их последствия сокрушительны. «Сегодня мы вступаем в пространство, представляющее собой пространство-скорость… Это новое иное время – время электронных взаимодействий, высокотехнологичных механизмов, и потому человек присутствует во времени такого рода не посредством своего физического присутствия, а посредством программирования»[31]31
  Paul Virilio, «Speed-Space: Interview with Chris Dercon», in Virilio Live: Selected Interviews, ed. John Armitage (London: Sage, 2001), 70. См. также: Paul Virilio, The Art of the Motor (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1995); Paul Virilio, Open Sky (London: Verso, 1997); Paul Virilio, The Futurism of the Instant: Stop-Eject (Cambridge: Polity, 2010).


[Закрыть]. Если в этом мире существует страх, считает Вирильо, то это страх перед уменьшением Земли и сокращением Вселенной, сжимаемыми мгновенным временем. Нас затягивает за собой головокружительный бег все сильнее ускоряющегося мира, и все, что нам удается сделать, – управлять этим страхом и руководить им, вместо того чтобы решительно расправиться с ним. «Климатический хаос, приступы паники на фондовом рынке, продовольственные страхи, угроза пандемии, экономические катастрофы, врожденная тревога, экзистенциальный ужас» – несмотря на все это, мы по-прежнему убеждены, что ответ заключается в дальнейшем росте скорости и повсеместности[32]32
  Paul Virilio, The Administration of Fear (Los Angeles: Semiotext[e], 2012), 7.


[Закрыть]. Таким образом, согласно этой трактовке, скорость – это нигилизм на практике.

Успокаивает то, что, хотя Вирильо известен как «верховный жрец скорости», ускорение, согласно Вирильо, не является уникальной чертой цифровой эпохи[33]33
  См.: Steve Redhead, Paul Virilio: Theorist for an Accelerated Culture (Toronto: University of Toronto Press, 2004).


[Закрыть]. Напротив, он полагает, что мы можем рассматривать историю современности как серию инноваций в сфере непрерывно возрастающего сжатия времени. В своем анализе скорости он учитывает транспорт XIX в. (поезда, автомобили и самолеты), резко сокративший время поездок, связь XX в. (телеграф, телефон, радио, а также компьютер и спутниковую связь), заменившую последовательность и протяженность одновременностью и мгновенностью, и трансплантацию, сжимающую время посредством ксенотрансплантации и нанотехнологий. Каждая из этих технических инноваций повышала независимость темпоральных социальных взаимоотношений от пространства и человеческого тела.

Хотя основная задача Вирильо – выявить широкие социальные тенденции в отличие от упоминавшихся ранее теоретиков, он выказывает большую чувствительность к противоречиям и взаимно противоположным тенденциям. Например, новые транспортные средства резко сокращают время поездок, но в то же время создают дорожные пробки в крупных городах[34]34
  Кроме того, ускорение на транспорте влечет пагубные последствия в плане энергетических затрат и загрязнения окружающей среды, и Вирильо сетует на наше неумение увидеть принципиальное несоответствие между индустриальным временем и темпоральными аспектами экологических рисков. Яркое описание темпоральных аспектов, или «временных ландшафтов» («timescapes»), см. в: Barbara Adam, Timescapes of Modernity: The Environment and Invisible Hazards (London: Routledge, 1998).


[Закрыть]. Для воздушных путешествий характерны бесконечные очереди в переполненных аэропортах, неотъемлемой частью поездок по железной дороге стали задержки и отмены поездов. Дромологический закон Вирильо, согласно которому рост скорости повышает вероятность заторов, выглядит все более и более верным. Кроме того, Вирильо указывает и на возможность политических конфликтов, поскольку ускорение по-разному воздействует на различных индивидуумов, группы и классы. Например, дорожные пробки и очереди затрагивают всех в разной мере, поскольку те, у кого мало времени, но много денег, в состоянии покупать требующуюся им скорость[35]35
  При разговоре о таких ситуациях Вирильо перестает видеть в скорости чисто техническую характеристику, принимая во внимание и социально-экономические отношения, играющие роль ее контекста. Однако это менее очевидно, когда речь идет о последствиях связи и трансплантации.


[Закрыть].

Телекоммуникации XX в. сократили продолжительность до нулевых величин. Однако Вирильо снова отмечает свойственную ускорению тенденцию к порождению новых форм замедления, являющуюся сквозной темой моих исследований. Хроноскопическое время, интенсивное (электронное) мгновение, влечет за собой такую мощную информационную перегрузку, что лишь ничтожной доли этого мгновения достаточно, чтобы не только расстроить связи «в реальном времени», но и настолько замедлить работу операторов, что они затеряются в бескрайних просторах электронных информационных сетей – в «черной дыре глобализованной взаимосвязанности». Реальные способности к параллельному усвоению знаний оказываются крайне разочаровывающими. По иронии судьбы обеспечиваемая электроникой возможность быть одновременно здесь и везде во времени, не привязанном к пространству, ввергает нас в ступор. Если, например, Кастельс и Урри подчеркивают мобильность и текучесть людей в сетевом обществе, то Вирильо признает, что на уровне повседневной жизни люди во все большей степени оказываются неподвижными – они сидят перед мониторами. Как ни странно, хроноскопическому времени революции в сфере ИКТ – темпоральности мгновенной и непрерывной подключенности – сопутствуют новые разновидности инертности.

Наконец, в том, что касается XXI в., Вирильо выделяет сжатие времени, достижимое посредством трансплантации – в первую очередь трансплантации протезов, которые нам обеспечивают ксенотрансплантация и нанотехнологии. Техническое время, покинув обширные межпланетные и земные пространства, вторглось в микропространства органов и живых клеток, проникая, по словам Вирильо, «в самое сердце жизни». В созерцательном духе он пишет о том, что искусственные ритмы идут на смену естественным, чтобы ускоряться по желанию людей и подстраиваться под диктат машины-протеза. Здесь он снова дальновидно указывает, что генетическое модифицирование людей и животных влечет за собой непредвиденные моральные и этические проблемы, не предусмотренные никаким законодательством. Более того, некоторые авторы даже говорили, что цель этих технологий – в преодолении биологического чувства времени, иными словами – в остановке времени.

Таким образом, историю человечества можно рассматривать как историю гонки со временем, историю роста скоростей, выходящих за рамки биологических возможностей человека. По словам Вирильо, силы технонауки ускоряют мир до такой степени, что начинают исчезать окружающие нас вещи и даже сама реальность. Техническое время уже не является составной частью хронологического времени, и нам приходится осмысливать его в качестве хроноскопического времени. Это новое время охватывает мертвое время перемещений, интенсивное время электронных контактов и дефицитное время, так как колоссальное ускорение повсеместно приводит к сокращению сроков и времени для размышлений. Это преобразование структуры пространства-времени влечет за собой принципиально пагубные последствия как для индивидуумов, так и для общества. Скоростные технологии привносят «беспорядок в ощущения», когда реальное пространство заменяется деконтекстуализованными процессами «в реальном времени», а на смену экстенсивности идет интенсивность. Поскольку люди не в состоянии справиться с этой перегрузкой параллельными источниками информации, Вирильо призывает к замедлению культурных процессов в порядке защиты от дальнейшего вторжения техники в жизнь людей.

Чрезвычайно оригинальные взгляды Вирильо на мир служат здоровым противоядием против избыточного экономизма работ, анализирующих современный капитализм. Этот автор входит в число немногих социальных теоретиков, отдающих должное войне и военным технологиям и подчеркивающих ключевую роль стремительных перемен в распределении военной силы, а также значение военной сферы для технического развития[36]36
  С точки зрения Вирильо, технический эволюционизм всегда является военно-техническим эволюционизмом (Stefan Breuer, «The Nihilism of Speed: On the Work of Paul Virilio», in High-Speed Society: Social Acceleration, Power, and Modernity, ed. Hartmut Rosa and William Scheuerman, 215–41 [University Park, PA: Penn State University Press, 2009]).


[Закрыть]. Однако в конечном счете предлагаемая им военная парадигма затмевает все прочие модальности скорости и типы ее восприятия. Нам предлагаются довольно однобокое описание мира, вышедшего из-под контроля, и редукционистская точка зрения на современные научные знания[37]37
  Ibid., 227.


[Закрыть]. Возможно, этим отчасти объясняется мрачный прогноз Вирильо, согласно которому неустанное ускорение неизбежно ведет к «ликвидации мира».

Подобный культурный пессимизм отягощает многие работы о влиянии цифровых технологий на современные контуры времени. В аналогичном ключе высказывается и Барбара Адам, ведущий британский специалист по социальным теориям времени:

Чрезвычайный рост скоростей, мгновенность и сетевые связи влекут за собой утрату контроля. Под мгновенностью имеются в виду идущие по всему земному шару процессы «в реальном времени», сочетающиеся с устранением линейных причинно-следственных связей (в контексте непрерывной линейности). Вместе с этим не остается времени на то, чтобы думать и действовать в промежуток, отделяющий причину от последствия. Хозяева превращаются в рабов, разработчики и операторы становятся самым слабым звеном[38]38
  Adam, «Reflexive Modernization Temporalized», 71.


[Закрыть].

Ей вторит и Роберт Хассан, указывающий, что сжатое цифровыми средствами сетевое время, ориентирующееся на чистую скорость, захватывает все прочие сферы жизни, не оставляя времени на чтение, размышления и сопротивление. Как пишет Джонатан Крэри в «24/7», оно даже отбирает у нас сон: если еще поколение назад средний взрослый житель Северной Америки спал по восемь часов в сутки, то сейчас – только примерно по шесть с половиной[39]39
  Jonathan Crary, 24/7: Late Capitalism and the Ends of Sleep (London: Verso, 2013), 11. О технике и времени в текучей современности см. также: Thesis Eleven 118, no. 1 (2013).


[Закрыть]. Постоянная подключенность влечет за собой новую подключенность, так как устройства, используемые для координации непрерывного потока сетевых стимулов, в реальности еще сильнее растягивают индивидуума во времени и пространстве. «Чем больше мы контактируем друг с другом и чем сильнее впадаем в зависимость от взаимосвязанности в работе и в других аспектах своей жизни, тем больше мы живем в ускоренном режиме»[40]40
  Robert Hassan, Chronoscopic Society: Globalization, Time and Knowledge in the Network Economy (New York: Peter Lang, 2003), 236.


[Закрыть]. Соответственно, эта постоянно ускоряющаяся погоня за скоростью становится патологией, непреодолимым пристрастием, заставляя нас (подобно Алисе в Стране чудес) бежать все быстрее, чтобы оставаться на месте.

Эти авторы верно выделяют серьезные опасности, связанные с достижениями технонауки – такими как орудия контроля и надзора, а также проникновение информатики и бионауки во все уголки нашей жизни, включая и проникновение в наши тела в буквальном смысле слова. Однако они видят только темную сторону. Например, от изображения ускоренной «технологики» сетевого общества Хассан приходит к образу «технологически замкнутой системы, не оставляющей нам ни реального выбора, ни реальной свободы технического выражения»[41]41
  Robert Hassan, «Social Acceleration and the Network Effect: A Defence of Social „Science Fiction“ and Network Determinism», British Journal of Sociology 61, no. 2 (2010): 368.


[Закрыть]. Такой подход непреднамеренно оправдывает пассивное, оборонительное отношение к техническим изменениям. Хотя никто не будет спорить с тем, что мы живем в окружении, насыщенном техникой в степени, немыслимой еще тридцать лет назад, эти социальные теории весьма неконкретны в отношении того, действительно ли ИКТ неизбежно ведут к ускорению всего, а если да, то каким образом и почему.

Неявная неприязнь к науке и технике не дает оценить, в каких масштабах цифровые технологии предоставляют средства для контроля над временем, позволяя людям не только иметь больше времени, но и распоряжаться им по своему желанию. Эта позиция расходится со всеобщим убеждением, что технонаука представляет собой политическую сферу, охваченную яростной конкуренцией. Более того, призывы к замедлению заставляют вспомнить экофеминистов, которых Донна Харауэй более четверти века назад отчитывала за желание вернуться к природе вместо того, чтобы становиться грязными киборгами-гибридами. Харауэй, ведущий критик технонауки, указывала на освободительный потенциал науки и техники: «Вопрос уже не в том, принимать или отвергать технонауку, а в том, как стратегически использовать технонауку, в то же время оставаясь ее главным критиком»[42]42
  Judy Wajcman, TechnoFeminism (Cambridge: Polity, 2004), 107; см. также: Donna Haraway, «A Cyborg Manifesto: Science, Technology, and Socialist-Feminism in the Late Twentieth Century», in Simians, Cyborgs and Women: The Reinvention of Nature, ed. Donna Haraway (New York: Routledge, 1991); Донна Харауэй, Манифест киборгов: наука, технология и социалистический феминизм 1980-х (Москва: Ад Маргинем Пресс, 2017).


[Закрыть].

В этом же духе я хочу указать, что более сбалансированное понимание взаимоотношений между темпоральностью и техникой не может не оказывать вдохновляющего влияния на освободительную темпоральную политику. Сюда входит демократизация технонауки – возможность решать, какие виды техники нам нужны и как мы их будем использовать. Сопротивление техническим инновациям и призывы к замедлению или цифровой детоксикации – ответ, неадекватный в интеллектуальном и политическом плане. Более того, ностальгия по идеализированному неспешному времени и сожаления о том, что оно осталось в прошлом, издавна были вотчиной консервативной политической теории. Как отмечает Уильям Коннолли, по иронии судьбы в наши дни самые активные попытки замедлить ход вещей принимают форму национального и религиозного фундаментализма. Вместо того чтобы отвергать современные скорости и пытаться обратить ход времени вспять, мы должны воспользоваться положительными возможностями, которые дает скорость в плане мысли, оценок, связей между людьми и космополитизма[43]43
  William Connolly, «Speed, Concentric Cultures, and Cosmopolitanism», in Rosa and Scheuerman, High-Speed Society, 263.


[Закрыть]. А для того, чтобы сделать это, нам следует направить свой аналитический взор за пределы диалектики скорости и обратиться к собственно политике техники.

Техника как социоматериальная практика

Какую же роль играет техника при формировании того, каким образом люди воспринимают время? Обязательно ли техническое ускорение повышает темп нашей повседневной жизни? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно дать более общую картину представлений о взаимоотношениях между техникой и обществом.

Самой влиятельной и очевидной гипотезой о взаимосвязях между техникой и обществом является «технологический детерминизм». Лишь немногие готовы открыто подписаться под этой теорией, но, как уже указывалось, она получила большое распространение. Технологический детерминизм существует в нескольких вариантах, но в самом радикальном из них он сводится к утверждению о том, что технические инновации – важнейшая причина изменений в обществе. Ключевую роль здесь играет идея о том, что техника воздействует на общество извне, что технические изменения независимы и сами вызывают социальные изменения. Иными словами, техника выступает не как часть общества, а как отдельная, внешняя по отношению к нему сфера.

Напротив, основополагающий принцип STS заключается в том, что всякая техника по своей природе социальна, поскольку она создается, изготовляется, используется и управляется людьми. Возможно, стоит с самого начала отметить, что наши возражения на технологический детерминизм носили и носят как интеллектуальный, так и политический характер. Многие из нас, участвовавшие в развитии этой сферы в 1980‐е гг., ставили перед собой исключительно полемическую цель – сбросить оковы наивного детерминизма, определявшего представления о взаимосвязях общества и техники. Нас беспокоило то, что подобный взгляд на технику как на внешнюю силу, оказывающую влияние на общество, сокращает возможности для демократического участия. Он предлагает ограниченный набор возможностей: некритическую поддержку технических изменений, опасливую адаптацию к ним или просто их отрицание. С другой стороны, STS в своих истоках восходит к убеждению, что сущность и направление технических инноваций не закрыты для социологического анализа и объяснения, а также политического вмешательства.

Критика технологического детерминизма вовсе не означает огульное отрицание того глубокого влияния, которое технические системы оказывали на историю XX в., как и на наш образ жизни и нашу сущность. Ни один специалист по STS не станет спорить, что технические инновации имеют социальные и культурные последствия. Более того, в сборнике «Социальное воздействие на технику» мы выражали определенную симпатию «мягкому» детерминизму: «утверждая, что социальные последствия технических инноваций носят сложный и случайный характер, мы вовсе не утверждаем, что такие социальные последствия отсутствуют»[44]44
  Donald MacKenzie and Judy Wajcman, eds., The Social Shaping of Technology, 2nd ed: (Milton Keynes, UK: Open University Press, 1999), 4.


[Закрыть]. Скорее наша цель состояла в том, чтобы переосмыслить взаимоотношения между техникой и обществом. При этом мы отнюдь не собираемся недооценивать возможности техники. Как раз наоборот. Каким бы вариантом STS мы ни занимались, мы делаем это вследствие нашего страстного убеждения в созидательных возможностях техники, в том, что наши общества и сама наша идентичность формируются техникой.

В глазах большинства социологов то, что технические изменения испытывают глубокое влияние со стороны социальных, экономических, культурных, политических и организационных обстоятельств, – факт, слишком хорошо установленный, для того чтобы его нужно было вдалбливать. Революционный вклад специалистов по STS состоял в демонстрации социального воздействия на технические артефакты не только в плане их использования, но и в плане их конструкции и технической сущности[45]45
  При этом мы ни в коем случае не отмахиваемся от богатой теоретической традиции медийных исследований и возрастающего перекрестного интереса к материальному аспекту в этих областях. См.: Wajcman and Jones, «Border Communication»; Tarleton Gillespie, Pablo Boczkowski, and Kirsten Foot, eds., Media Technologies: Essays on Communication, Materiality, and Society (Cambridge, MA: MIT Press, 2014). Кроме того, здесь имеется сходство и с подходом к изучению материальной культуры, ассоциирующимся с культурной антропологией; см.: Daniel Miller, Material Culture and Mass Consumption (Oxford: Blackwell, 1991).


[Закрыть]. Что самое существенное, подобный анализ отвергает идею о том, что техника является порождением рациональных технических императивов, что та или иная технология одерживает победу потому, что она по своей природе является наилучшей. Технические соображения принципиально важны. Но мы должны задаться вопросом, почему те или иные технические соображения, которые можно было оспорить, воспринимались как убедительные и что считается техническим превосходством в конкретных обстоятельствах. Исследования показывают, что создание и внедрение новой техники сопряжено с выбором из множества технических возможностей. На то, каким техническим возможностям отдается предпочтение, оказывает влияние целый диапазон социальных факторов, и именно этот выбор диктует облик технологий, а соответственно, и их социальные последствия. В этом смысле технику можно считать социотехническим продуктом, задаваемым условиями его создания и использования.

Иными словами, технологии представляют собой итог ряда конкретных решений, принимаемых конкретными группами людей в конкретных местах и в конкретное время в своих целях. В этом смысле технологии несут на себе отпечаток людей и социального контекста, в котором они были разработаны. Отсюда следует, что в самой конструкции технических устройств и их выборе отражаются политические предпочтения.

В настоящее время STS приобрели широкий размах, связанный с большим разнообразием подходов к социальным исследованиям техники[46]46
  STS – очень широкая сфера, охватывающая ряд четких теоретических позиций, которые нередко вступают в весьма острые конфликты друг с другом. Дискуссии о природе STS см., например, в журнале Social Studies of Science. Здесь нет возможности вдаваться в подробности этих дискуссий, и в любом случае я хочу подчеркнуть именно общность соответствующих подходов. Множество образцов исследований в этой сфере можно найти в таких журналах, как Science, Technology & Human Values и Science as Culture, в книжной серии Inside Technology (MIT Press) и в работе Edward Hackett, Olga Amsterdamska, Michael Lynch, and Judy Wajcman, eds., The Handbook of Science and Technology Studies, 3rd ed. (Cambridge, MA: MIT Press, 2008).


[Закрыть]. Я хочу очертить здесь свойственную им перспективу, так как полагаю, что она даст основу для понимания сложного взаимодействия между техникой и временем.

Начать можно с рассмотрения не техники вообще, а окружающего нас мира материальных вещей. Соответствующие рассуждения об использовании вещей приводят нас непосредственно к известному нам миру, а не к абстрактным идеям о технике нашей эпохи. Они приглашают нас задуматься над тем, что мы имеем в виду, когда говорим о технике, и четко представлять себе, какие именно технологии наиболее важны с точки зрения ускорения.

Например, почему при мыслях о скорости нам на ум сразу же приходят новейшие цифровые девайсы? Почему при обсуждении технического прогресса таким банальным материальным объектам из повседневной жизни, как, например, кухонное оборудование, уделяется намного меньше внимания? Наша жизнь проходит в окружении вещей, но нам свойственно лишь за некоторыми из них признавать принадлежность к технике. Очень часто под техникой понимаются лишь самые новые вещи, созданные в результате научных разработок – например, такие, в состав которых входят электроника или цифровые устройства. А в качестве движущих сил истории признаются паровая машина, электричество и компьютеры, но вовсе не стиральная машина, детская коляска и презерватив. Нам свойственно переоценивать влияние новой техники, в частности, потому, что старая техника настолько глубоко входит в наше окружение, что мы практически перестаем ее замечать.

Взять хотя бы детскую бутылочку. Это простое приспособление, «преобразовавшее фундаментальный опыт существования для колоссального количества младенцев и матерей и представляющее собой один из самых неоднозначных примеров экспорта западных технологий в слаборазвитые страны, но при этом не нашедшее места в истории техники»[47]47
  Ruth Schwartz Cowan, «From Virginia Dare to Virginia Slims: Women and Invention in America», Technology and Culture 20, no. 1 (1979): 52.


[Закрыть]. Детскую бутылочку можно считать классическим приспособлением для манипуляций со временем, так как она позволяет матерям осуществлять больший контроль над временем кормления. Кроме того, ее можно использовать для экономии времени, так как кормление из бутылочки может быть осуществлено без участия матери. Поэтому это приспособление потенциально влечет за собой громадные последствия с точки зрения управления временем в повседневной жизни, но тем не менее оно никогда не фигурирует в дискуссиях о сверхскоростном обществе. Этот пример показывает, что представления о влиянии техники на время по большому счету зависят от того, кто использует эту технику и в каком контексте – к этому моменту мы вернемся ниже.

Предметом социальных теорий, возвещающих зарю новой эры, служат крупные высокотехнологичные системы, а не конкретные приспособления и устройства. Классический пример – слияние всевозможных электронных систем, теле– и радиовещания, телекоммуникаций и компьютерных средств связи во всеобъемлющую экологическую систему, известную как ИКТ. Но даже в этом случае мы должны рассматривать конкретные применения для того, чтобы изучить их влияние на время.

Возьмем, например, интернет, пожалуй, самый главный претендент на роль технологии ускорения. На элементарном уровне интернет реально представляет собой набор технических стандартов и возможностей, из которых складывается «сеть сетей», объединяющая между собой ИКТ, включая всевозможные компьютеры и разнообразные мобильные потребительские устройства и электронные мультимедиа. Наиболее зримые аспекты интернета тоже относятся к технологиям, например инструменты, позволяющие в течение нескольких минут находить нужную информацию на миллиардах страниц во Всемирной паутине или рассылать друзьям и коллегам многочисленные электронные письма.

Однако социальные исследования показывают, что использование интернета и его составляющих и взаимосвязанных технологий складывается в запутанную коэволюционирующую сеть людей, социальных структур и технологий. Пути, которые открывает интернет, диктуются не одними лишь техническими возможностями, а еще и хитросплетением бесчисленных социальных процессов, в рамках которых широкий спектр игроков, ставящих перед собой различные цели, участвует в стремительно развивающейся «экологии игр»[48]48
  William Dutton, Society on the Line: Information Politics in the Digital Age (Oxford: Oxford University Press, 1999); William Dutton, ed., The Oxford Handbook of Internet Studies (Oxford: Oxford University Press, 2013).


[Закрыть]. Например, выбор, встроенный в код таких поисковых систем, как Google, предопределяет обращение пользователей к известным и легкодоступным веб-сайтам, выводя из игры малоизвестные и труднодоступные сайты.

Это свидетельствует о том, что интернет – не просто устройство и что контроль над интернетом и смежными технологиями связан с более общими вопросами относительно того, у кого имеется доступ к навыкам, оборудованию и знаниям, необходимым для создания соответствующих технологий, их использования, потребления и контроля над ними. Благодаря этой сети людей и технологий интернет способен перераспределять относительные «коммуникативные возможности» различных игроков в рамках домохозяйств, сообществ, рабочих мест и общества в целом, изменяя условия доступа не только к информации, но и к людям, услугам и технологиям.

Имеет ли в таком случае смысл полагать, что интернет в любом случае экономит время? Несомненно, он позволяет поразительно быстро принимать и отправлять сообщения.

Если технологии существуют независимо от общества и вне его рамок, то более быстрые технологии, конечно же, дадут экономию времени, так как люди будут делать то же самое, но только быстрее. На известном уровне это как будто бы верно – более быстродействующие, более мощные компьютеры позволяют нам быстрее обрабатывать больший объем информации. Но, как ни странно, в итоге у нас остается едва ли не меньше времени, чем прежде.

В реальности влияние технических инноваций отнюдь не отличается единообразием или однозначностью[49]49
  См. такие работы в сфере STS, как Wiebe Bijker and John Law, Shaping Technology/Building Society: Studies in Sociotechnical Change (Cambridge, MA: MIT Press, 1992); MacKenzie and Wajcman, The Social Shaping of Technology; Judy Wajcman, TechnoFeminism.


[Закрыть]. И дело не только в предполагаемых возможностях, присущих данной технике. Степень, в которой будет реализован ее технический потенциал, принципиально зависит от того, какое социальное значение она имеет и как это значение выражается в ее конкретном и практическом применении. Интернету свойственно особенное разнообразие в плане различных вариантов его использования. Например, в некоторых случаях электронная почта действительно может способствовать быстрому принятию решений, в то время как в других случаях явление, известное в обиходе как информационная перегрузка, влечет за собой ступор. Так или иначе очевидно, что техническая скорость не обязательно означает большую эффективность и удобство. Как будет подробно показано в главе 4, значение электронной почты заключается не только в том, что она изменяет социальные ожидания и стандартные объемы времени, необходимого для различных видов деятельности, но и в действительной скорости связи.

Я хочу сказать, что такие свойства, как скорость и эффективность, не проистекают из технологий как таковых; они связаны с социальными нормами, изменяющимися по мере того, как данные устройства становятся частью повседневной жизни. Информационные технологии не просто сжимают время – они изменяют саму природу и смысл работы и связанных с ней задач. Более того, интернет, подобно сотовому телефону, порождает новые материальные и культурные практики, перестраивая временную и пространственную основу социального взаимодействия. Соответственно, имеет смысл прочитывать взаимоотношения между техникой и временем как ситуацию непрерывного взаимного влияния.

Чтобы разобраться в природе этого двустороннего процесса, я рассматриваю всевозможные образцы техники как социотехнические или социоматериальные «сборки». В рамках этого представления о технологиях как о комбинациях людей, материалов, устройств, компонентов и институтов, иногда также говорят об ансамбле или сети. Но какой бы термин ни использовался, идея состоит в том, что техническая сторона не сводится к социальной, так же как социальная не сводится к технической. Если социологии свойственно ставить на первое место социальные взаимоотношения и считать, что они существовали еще до технологического вмешательства, то, согласно данной точке зрения, общество и техника – взаимно определяющие друг друга явления. Иными словами, общество возникает благодаря материальному миру.

Более того, с развитием в STS подхода, известного как акторно-сетевая теория, ключевое значение приобрела агентность объектов[50]50
  См.: Michel Callon, «Some Elements of a Sociology of Translation: Domestication of the Scallops and the Fishermen of Saint Brieuc Bay», in Power, Action and Belief: A New Sociology of Knowledge?, ed. John Law (London: Routledge, 1986); Мишель Каллон, «Некоторые элементы социологии перевода: приручение морских гребешков и рыболовов бухты Сен-Бриё», Логос, 2017, 27(2): 49–94; Madeleine Akrich and Bruno Latour, «A Summary of a Convenient Vocabulary for the Semiotics of Human and Nonhuman Assemblies», in Bijker and Law, Shaping Technology/Building Society, 259–264; Bruno Latour, Aramis, or The Love of Technology (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1996); Bruno Latour, Reassembling the Social: An Introduction to Actor – Network Theory (Oxford: Oxford University Press, 2005); Бруно Латур, Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию (Москва: Издательский дом ВШЭ, 2014); John Law and John Hassard, eds., Actor Network Theory and After (Oxford: Blackwell, 1999).


[Закрыть]. Что здесь имеется в виду? Хотя я подчеркивала важную роль пользователей при наделении предметов смыслом, некоторые формулировки этой позиции склоняются к социальному детерминизму, то есть к представлению о технике как о чем-то бесконечно гибком и податливом. Акторно-сетевая концепция корректируется отношением к нечеловеческим объектам как к акторам («актантам») или агентам, способным оказывать влияние. Такая концепция помогает нам понять, каким образом материальность и неподатливость артефактов задает пределы возможностей для их интерпретации и использования.

Представим себе этап разработки технической системы. Чтобы создать функциональные орудия или устройства, инженеры и конструкторы прогнозируют интересы, навыки, мотивы и поведение будущих пользователей. Соответственно, эти репрезентации или конфигурации пользователей оказываются встроены в новый продукт или получают в нем материальное воплощение. В этом смысле объекты содержат в себе «код», диктующий, каким образом они могут способствовать или препятствовать тем или иным видам деятельности, а также взаимоотношениям между людьми и вещами. Этот код делегирует конкретные компетенции, действия и полномочия как пользователям, так и артефактам. Иллюстрацией того, как технические объекты могут навязывать пользователям программы действий, а также определять игроков, пространство, в котором они функционируют, и способы их поведения и взаимодействия, служат широко известные примеры автоматических дверей и искусственных дорожных препятствий, приведенные Бруно Латуром. Искусственным дорожным препятствиям, получившим удачное прозвище «лежачие полицейские», поручена задача снижать скорость автомобилей в тех местах, где одних лишь правил движения недостаточно. В этом смысле можно сказать, что сам материальный мир обладает своеобразной агентностью. По иронии судьбы в данном случае мы видим, что техническое устройство призвано в буквальном смысле обеспечивать замедление.

Из этого отнюдь не вытекает предопределенность или необратимость эволюции артефактов и их использования. Линейная модель технических инноваций и распространения техники, согласно которой инновациями занимаются исключительно специалисты – инженеры и ученые, давно подверглась пересмотру. Процесс разработки продолжается и после того, как артефакт выходит из стен исследовательской лаборатории и конструкторского бюро. Пользователей уже не считают пассивными потребителями техники. Так, хорошо известно, что для создателей сотовых телефонов неожиданным сюрпризом стало их активное использование подростками для обмена SMS-сообщениями, а также аудиосообщениями. Можно вспомнить и о том, как Web 2.0, программное обеспечение с открытым исходным кодом, и Twitter размывают традиционные границы между производством и потреблением. Пользователи-новаторы способны радикально изменять смысл, заложенный в технику, и пути ее внедрения. При всей важности технических характеристик механизмов их жизнеспособность в конечном счете зависит от тех локальных и по своей природе случайных смыслов, которые люди вкладывают в них на практике.