Текст книги "Вспышка. Книга вторая"

– Пренебрегаете своими обязанностями? Я вас не понимаю.

– Я ведь обещал навещать вас время от времени и ни разу этого не сделал.

«Может, мне только показалось, что за нами все время следили?» – подумала Тамара, а вслух проговорила:

– Вы слишком занятой человек. Нельзя ожидать, что вы можете быть сразу в нескольких местах. – «Но теперь я буду ожидать именно этого. Совершенно очевидно, что у него везде есть глаза».

Он обратился к Инге:

– А как вам нравится у нас, мисс Мейер?

Инга вежливо улыбнулась.

– Очень нравится. Боюсь, гораздо больше, чем Тамаре.

– Понятно. – Он снова перевел взгляд на Тамару. – Тогда, должно быть, есть какое-то объяснение тому, что вы остаетесь здесь, несмотря на то что явно не в восторге от своего пребывания? Вы это делаете ради мисс Мейер?

Тамаре стоило большого труда не отвести от него взгляд: она понимала, что только так сможет сделать свои слова убедительными.

– И да, и нет, – медленно ответила она. – Понимаете, я так долго и тяжело работала, а тут еще эти недели, которые заняла поездка сюда, и сейчас я совсем без сил. Боюсь, я должна их восстановить. У меня просто нет другого выхода. Но, надеюсь, море и солнце вылечат меня.

– Ах. Теперь понятно, почему вы больше никуда не ездите.

«Значит, его люди все же следят за нами».

– Как приятно, бригадир Диггинс, что, несмотря на то что вы лично не могли быть с нами все это время, мы действительно находились под вашим покровительством, – сухо проговорила она.

– Мне казалось, я уже говорил вам при нашем знакомстве, что вы для нас – особо почетный гость.

«Он что, насмехается надо мной?»

– Я лишний раз убедилась, бригадир, что в самом деле родилась под счастливой звездой. Где бы я ни была, у меня всегда находится ангел-хранитель. В Голливуде в его роли выступал глава киностудии, где я работала, а здесь у меня есть вы. Чего еще может желать человек?

– Осторожности, – предположил Диггинс. – До сих пор вы ее соблюдали, и я рад, что с вами ничего не случилось. Надеюсь, что и дальше ваше пребывание здесь будет спокойным. – Он коснулся рукой блестящего козырька своей фуражки и слегка поклонился. – Ну что ж, мне действительно пора. Надеюсь скоро снова увидеть вас.

Тамара кивнула.

– Я уверена, так и будет.

– Вы не обидитесь, если я посоветую вам посвятить какое-то время осмотру достопримечательностей? Было бы обидно увидеть так мало. Это суровый, но красивый край. – И с этими словами англичанин повернулся и направился к выходу.

Через несколько секунд он повернул за угол отеля и скрылся из виду. Взяв чайную ложку, Тамара принялась вертеть ее в руках. Инга была права. Им действительно надо почаще выходить. Внезапное появление бригадира Диггинса свидетельствовало о том, что роль туристов не слишком хорошо удалась им. Если она хочет сбить его со следа отца, им следует целиком – и при том ревностно – отдаться этой игре. Возможно, это поможет убить время. Все лучше, чем это нескончаемое ожидание. К тому же, начав разъезжать, они сильно затруднят жизнь бригадира Диггинса.

Тамара почувствовала, как Инга дотронулась до ее руки, и подняла на нее глаза.

– С тобой все в порядке?

– Все прекрасно, – успокоила она Ингу, – но мне что-то не хочется больше есть. Если мы собираемся начать путешествовать, нам стоит лечь пораньше.

Звук.

Подобно брошенному в спящую заводь камешку, он проник в ее сознание и, распространяя вокруг себя круги, стал медленно опускаться все ниже и ниже, пока наконец не достиг самых глубин ее сна. Против воли она почувствовала, как всплывает, пробуждаясь от убаюкивающего покоя завладевшего ею сновидения. Она неподвижно лежала на правом боку, подложив под щеку ладонь, и тревожно морщила лоб, ресницы ее трепетали.

Скр-р-рип. Звук повторился.

Она широко раскрыла глаза, но первобытный инстинкт, предупредивший ее о возможной опасности, немедленно заставил Тамару снова прикрыть их, оставив только узенькие щелочки, и не дал ей подняться. Страх завладел всем ее существом и вынудил затаить дыхание, как если бы у нее на шее сомкнулась пара рук, стремясь лишить ее жизни. Огромным усилием воли она заставила страх отступить, не позволяя ему овладеть ею.

Скр-р-р-и-и-и-п.

«Он идет откуда-то позади меня», – подумала она. Сердце выпрыгивало из груди. Вне всякого сомнения, это был не сон, а очень даже настоящий скрип, так могла скрипеть лишь половица под ногой передвигающегося с величайшей осторожностью человека. Кто-то пытался незаметно подкрасться к ней.

Она лежала, не шевелясь, охваченная ужасом, и, затаив дыхание, ждала. Звук повторился, на этот раз ближе… гораздо ближе. Внезапно порыв ветра взметнул занавески, и они, как два пухлых привидения, неожиданно рванулись ей навстречу. От ужаса Тамара едва не потеряла сознание.

Она задышала медленнее, стараясь успокоиться и понять, где именно притаился этот неизвестный источник шума. Тогда, выскочив из кровати, она будет знать, в какую сторону ей следует бежать.

А именно это ей и предстояло сделать, если она хотела сохранить свою жизнь. Чем скорее выберется из комнаты, тем в большей безопасности окажется. По крайней мере, далеко бежать ей не придется. Комната Инги была напротив, через холл. Их разделяли каких-то двадцать коротеньких шажков.

Дрожа всем телом, она закусила губу. Довольно выжидать. Ее пальцы украдкой взялись за покрывало. Пора!

Она медленно сделала глубокий вдох и, подброшенная хлынувшей в кровь волной адреналина, откинула покрывало и выпрыгнула из кровати. Едва коснувшись пола левой ногой, она перенесла на нее весь свой вес и, не дожидаясь, пока другая найдет точку опоры, сделала пируэт на 180 градусов. Затем обежала кровать и, не разбирая дороги, понеслась прямо к двери – и очутилась в объятиях стоящего в темноте человека. Он с силой толкнул ее обратно.

Тамара хотела закричать, но чья-то рука грубо зажала ей рот, не давая дышать и не позволяя издать ни звука. Глаза у нее стали бешеными, тело яростно извивалось. С минуту она пыталась бороться, впиваясь ногтями в держащую ее руку, но безуспешно. Наконец плечи ее поникли, признавая поражение.

– Я уберу руку, только если вы пообещаете мне, что не станете кричать, – с сильным акцентом прошептал резкий голос, заставивший ее съежиться. До нее доносился запах пота, при каждом слове его теплое дыхание щекотало ей шею. – Вы поняли? Один звук – и мне придется заткнуть вам рот, да? – По-английски он говорил бегло, но, подобно большинству говорящих на нескольких языках людей, каждое утвердительное предположение заканчивал вопросом.

На секунду в глазах Тамары сверкнул вызов, но тут же угас. Она медленно кивнула.

Он убрал руку, но продолжал держать ее наготове у рта.

Ее глаза давно освоились в темноте, и она смогла разглядеть, что его рост превышал шесть футов. Правда, лица не было видно, только горящие глаза.

Кто он?

Прежде чем Тамара собралась с мужеством, чтобы задать этот вопрос, он сам ответил на него.

– Меня зовут Дэни Бен-Яков. Меня послал ваш отец.

Убедившись, что она не станет кричать, он отступил от нее на шаг, беззвучно подошел к окну, закрыл деревянные ставни и тихо задернул занавески. На минуту комната погрузилась в полный мрак. Затем он включил ослепительно яркий верхний свет.

Тамара вдруг осознала, что, кроме прозрачной ночной рубашки, на ней ничего нет. Сдернув с кровати покрывало, она прижала его к себе, чувствуя, как при каждом вдохе вздымается ее грудь. Глаза округлились от удивления, растрепанные волосы спадали на лицо, кровь все еще кипела в жилах – в таком состоянии она чувствовала себя способной выиграть схватку с любым великаном.

Как мегера, она бросилась на незнакомца, глаза ее метали молнии.

– Как вы смеете! – яростно прошипела она, угрожающе наступая на него. – Без предупреждения входить в мою комнату, когда я сплю! Вы до смерти напугали меня! Я решила, что кто-то хочет…

– …изнасиловать вас. – Казалось, он находил забавным ее замешательство. – Возможно, я займусь этим в другой раз, когда у меня будет больше времени.

Тамара буквально взорвалась от этих слов.

– Вы… вы… пронырливая змея! – запинаясь, проговорила она, дрожа от ярости. – Вы… хитрая, трусливая, желтопузая, вороватая…

– Бог мой, какие цветистые определения. Язык у вас подвешен отлично. Ваш отец говорил правду: вы действительно прекрасная актриса.

Под его спокойным пристальным взглядом она вспыхнула.

– И это все, что вы можете сказать в свое оправдание? Вы до полусмерти напугали меня и…

– Вы так красивы, когда сердитесь. Да, несомненно, гнев вам к лицу. От него ваши изумрудные глаза начинают гореть еще ярче, а веснушки на носу темнеют.

– В-веснушки… – с большим трудом хрипло выговорила Тамара и, потеряв дар речи, изумленно уставилась на незваного гостя. Он так непринужденно прислонился к стене, спокойно разглядывая ее сквозь лениво полуприкрытые веки с густыми, темными ресницами, что вся ее злость разом угасла. Казалось, боевой задор вдруг покинул Тамару – почти сам по себе, – и негодующе поднятая рука опустилась. Но ее глаза не могли оторваться от его глаз.

«Почему я смотрю на него? Я просто любуюсь им!»

Какова бы ни была истинная причина, в этом человеке чувствовалось что-то обезоруживающее. Может быть, его неровная, ослепительная улыбка, обнажавшая резцы и вызывавшая ямочки на щеках и подбородке? Или этот кошачий блеск его темных глаз, когда он так пристально, так проницательно разглядывал ее, что на мгновение ей показалось, будто его взгляд проникает ей в самую душу? Что бы это ни было, от него исходила какая-то могучая сила, которая околдовывала и полностью подчиняла себе все ее чувства и против которой она была совершенно бессильна.

В нем не было ничего деланного, ничего напускного – именно таким мужчинам, как он, и стремились подражать киноидолы. На вид ему было лет двадцать восемь; загорелое, худое, скуластое лицо с острым раздвоенным подбородком – прекрасный образец для скульптуры; волосы густые и темные, волнистые и непокорные; рот чувственный и жестокий, и, будь его нос другой формы, его красивое лицо можно было бы назвать надменным: орлиный, почти римский, и с такой высокой переносицей, что, казалось, она начинается прямо между темными бровями. Несмотря на то что его большие глаза искрились озорным весельем, казалось, они таят печаль и какую-то неясную уязвимость, противоречащую его врожденной самоуверенности. Тамара почувствовала, что перед ней сложный человек, состоящий из многих пластов, и что придется снять не один слой, прежде чем она сможет добраться до его глубоко запрятанного истинного «я».

Она почувствовала замешательство. В незнакомце было нечто, что способно играть на ее сердечных струнах, соблазнительно и умело, как это делает опытный музыкант, кончиком пальца перебирающий струны идеально настроенной лиры. Волны возбуждения прокатывались у нее по спине, пробуждая давно забытые желания и вызывая чувства, каких она не испытывала даже при знакомстве с Луисом.

Тамара пыталась оторвать от него взгляд и не могла. И в то же время сознавала, что и сама произвела на него сильное впечатление. Несмотря на его небрежное поведение, было ясно, что он очарован ею. Его глаза казались ленивыми, но в зрачках уже отражались произошедшие в его душе перемены.

– У нас нет времени. – Шум в ее голове приглушал звук его голоса. – Чем скорее вы оденетесь, тем быстрее мы сможем тронуться в путь.

Она по-прежнему держала перед собой покрывало, понимая, что ее застенчивость и скромность смешны. В конце концов, на ней все же была ночная рубашка.

Не выпуская покрывала из рук, Тамара нашла в себе силы проговорить:

– Вам придется подождать в каком-то другом месте, если хотите, чтобы я оделась.

Он покачал головой.

– Я и без того слишком рискую, находясь здесь. Не думаю, что будет правильно, если я стану ждать вас снаружи. Это может привлечь ко мне внимание, да?

Он и в самом деле ловкач, у него на все готов ответ.

– Ванная! – Черт бы побрал ее голос! Он был громким, пронзительным и резким. – Она… она внизу по коридору, всего через две комнаты отсюда, слева. Заприте дверь, и вас никто не увидит.

Улыбка на его лице стала еще шире, но он не двинулся с места.

– Я буду готова через пять минут, – быстро проговорила Тамара. – А сейчас идите. Идите!

Он просунул большие пальцы за брючный ремень.

– Мне кажется, вы пытаетесь избавиться от меня. Вы меня боитесь, да? Или просто стесняетесь?

– Стесняюсь. Я очень застенчива. – Она сделала глубокий вдох. – Как только я буду готова, я пройду через холл и сообщу своей подруге Инге, что уезжаю. Затем постучу к вам в ванную комнату. – Тамара пыталась разорвать цепь, сковавшую их взгляды, но из этого ничего не вышло. Мысленно она начала считать и на счет «три» с огромным усилием оторвала от него глаза. Затем повернулась и подошла к шкафу. – Между прочим, куда мы направляемся?

– Недалеко отсюда, в кибуц под названием Эйн Шмона. Только, пожалуйста, не говорите этого своей подруге. Чем меньше людей будут знать…

– Тем в большей безопасности будет мой отец. Сколько времени я буду отсутствовать?

– День или два. Максимум три.

– Что вы посоветуете мне взять с собой?

– Возьмите небольшой чемодан с самым необходимым. Не берите ничего лишнего и оденьтесь попроще. Это суровая земля.

Тамара кивнула, старательно глядя поверх его головы.

– А сейчас уходите… – Она торопливо подошла к двери и отворила ее. С минуту он стоял неподвижно, как бы бросая ей вызов и предлагая попробовать вышвырнуть его силой. Она ждала, чувствуя, как краска заливает ей лицо, но тоже не двигалась. Затем он изобразил губами безмолвный поцелуй и бесшумно выскользнул в коридор.

Закрыв дверь, она прислонилась к ней, чувствуя себя совершенно растерявшейся. Какое-то странное беспокойство, в котором смешались возбуждение, мука и опустошенность, завладело ею.

Тамара закрыла глаза и потрясла головой, как бы желая избавиться от образа незнакомца, но что-то подсказывало ей, что он все время будет возникать в ее сознании, как бы сильно ни пыталась стереть его и как бы далеко она ни пыталась убежать.

– Мы приближаемся к Эйн Шмона, – наконец проговорил Дэни, когда после утомительной, продолжавшейся всю ночь поездки, они преодолели особо крутой подъем. Тамара выпрямилась, стремясь разглядеть созданную, в пустыне с помощью ее отца общину. Мысленно она уже представляла ее себе. Пыльную, скудную и пустынную, вроде тех пограничных поселков, что так часто показывают в вестернах.

Но тут узкая дорога в последний раз изогнулась, огибая расщелину в неолитовых скалах, и они выехали на ровное пространство. Дальше бесплодные горы обрывались вниз в почти плоскую каменистую пустыню.

– Вот он! – проговорил Дэни, и Тамара устремила взор в направлении, куда указывал его палец. У нее захватило дух. Все сомнения, которые она когда-либо испытывала, сразу отошли в прошлое. Место даже отдаленно не напоминало пограничный поселок, созданный ее воображением. Отсюда, сверху. Эйн Шмона представлял собой ровный круг, в центре которого теснились яркие домики и откуда, как лучи, исходили полосы покрытых пышной растительностью полей самых разных оттенков зеленого цвета.

«Этого не может быть, – говорила она себе. – Это противоречит всем законам природы. Посреди пустыни просто не может существовать цветущая сельскохозяйственная община. Это мираж, или игра моего воображения, или какой-то фокус».

Но, по мере того как они подъезжали все ближе. Тамара начинала понимать, что Дэни говорил правду: в пустыню в самом деле вдохнули жизнь. Она буйно цвела.

Он высадил ее у дома, где жил отец, на самом дальнем от центра поле, засаженном салатом-латуком и зелеными бобами. Тамара обратила внимание на то, что дома здесь располагались на гораздо большем расстоянии друг от друга, чем в центре. По всей видимости, этот дом вместе с другими, стоящими по периметру общины, составлял первую линию обороны. По мере приближения к центру кибуца, защита от вражеских арабских налетов становилась все надежнее. В центре располагались школа, детский сад, клуб, лазарет и сараи для домашнего скота.

Принадлежащий отцу дом оказался непритязательным коттеджем с плоской крышей, выстроенным из розовато-белых грубо отесанных каменных блоков. Дэни распахнул перед Тамарой толстую, тяжелую дверь, которая оказалась незапертой. Сам он заходить отказался.

– Пожалуйста, подождите внутри, – сказал он, передавая ей ее небольшую сумку. – Ваш отец скоро придет.

Несмотря на царящую снаружи обжигающую жару, в доме было восхитительно прохладно, как в пещере. Толстые каменные стены служили надежной изоляцией от палящего зноя. Сквозь деревянные ставни, закрывавшие небольшие окошки, косо падали солнечные лучи, отбрасывая на пол и противоположную стену тонкие полоски света.

Здесь жил ее отец.

Какую-то долю секунды она колебалась. Затем, стараясь не обращать внимания на угрызения совести, принялась осматриваться вокруг.

С того самого момента, когда она в Калифорнии впервые увидела отца, ее не оставляло желание узнать, как он живет – с удобствами или по-спартански; каким цветам отдаст предпочтение; какие любит книги; откуда черпает силы и чему радуется. Он по-прежнему оставался для нее загадкой, и она была намерена узнать о нем все. А разве есть лучший способ узнать человека, чем исследовать его жилище?

В доме было две комнаты, и сейчас Тамара находилась в большей из них. По одну сторону от входной двери располагалась вешалка, на которой висели шляпы, по другую – небольшое, испещренное точками зеркало. Прямо над порогом висела маленькая, оправленная в серебро mezzuzah.[1]1
  Миниатюрный свиток из пергамента со строками из Священного Писания.


[Закрыть]

Медленно кружа по комнате, она скользила глазами по сторонам, стараясь ничего не пропустить. Шершавые каменные стены гладко оштукатурены и затем покрыты побелкой с едва заметным оттенком бледно-розового цвета, деревянные потолочные балки также побелены, что придавало легкость низкому потолку. С центральной поперечной балки свисала высушенная виноградная лоза.

Небольшие молитвенные коврики с восточным орнаментом, разложенные в нескольких местах на вымощенном каменными плитками полу, вносили в обстановку комнаты элемент роскоши. В дальнем конце у наружной стены расположился массивный викторианский комод «под черное дерево», на котором стояло зеркало в витиеватой резной раме. По обе стороны от него возвышались шкафы, битком набитые книгами; везде, где можно, поверх аккуратных вертикальных рядов лежали книги. Тамара присела перед одним из шкафов, пробежав указательным пальцем по корешкам и читая про себя названия: «Самоэмансипация» Иуды Пинскера; «Der Judenstaat» Теодора Герцла, «Старая новая земля» тоже Герцла. Помимо них, она обнаружила потрепанный экземпляр старинного издания Ветхого Завета, несколько словарей и книги по политике на иврите, немецком, русском и английском языках.

В центре комнаты стоял круглый стол, окруженный шестью викторианскими стульями, спинки и сиденья которых были, по всей видимости, недавно обиты хлопчатобумажной тканью в сине-белую клетку. Тамара медленно обошла вокруг стола и, протянув руку, дотронулась до стоящего в центре грубо отлитого из бронзы menorah,[2]2
  Ритуальный подсвечник.


[Закрыть] поверхность которого на ощупь оказалась прохладной и гладкой.

Тамара с особым удовольствием отмстила, что комната не лишена предметов искусства. Две расположенные друг над другом акварели с цветами украшали одну из стен, а две большие гравюры в рамах, изображавшие виды Иерусалима, висели над книжными шкафами. На столе, полках и за гранеными стеклами буфета, подобранного в стиль к стоящему рядом викторианскому комоду, были аккуратно выставлены фрагменты предметов древнего гончарного искусства и маленькие, явно античные, статуэтки, которые, по всей видимости, являлись местными археологическими находками.

Вторая дверь вела в очень маленькую спальню, в которой с трудом помещались латунная кровать и огромный крашеный шкаф. Первое, что бросилось Тамаре в глаза, была ее собственная фотография, стоящая на маленькой прикроватной тумбочке.

Чувствуя, как внутри нее разливается тепло, она подошла и взяла в руки вырезанную из журнала фотографию. На ней она была изображена со слегка надутыми губами, одной рукой прижимающей к лицу отвороты норковой шубки. Тамара сразу узнала один из рекламных снимков, которые студия обычно предоставляла представителям прессы.

И вдруг она поняла, что ей надо сделать. Она вынула фотографию из рамки и выдвинула верхний ящик тумбочки. Взяв ручку, она внизу наискосок написала: «Моему отцу с любовью от дочери Тамары».

Затем подула на чернила, чтобы они поскорее высохли. Ну вот. Так-то лучше.

Вставив фотографию в рамку и вернув ее на место, Тамара двинулась дальше. Подойдя к кровати, она наступила на молитвенный коврик. Поправляя его, почувствовала, как пол под ее ногой немного прогнулся. Нахмурясь, она присела на корточки и откинула коврик в сторону. В пол был вделан тяжелый деревянный люк с углубленной ручкой. Она протянула было руку, но внутренний голос предостерег: Какое право ты имеешь заглядывать туда? Ты и без того часто копалась в жизни других людей.

Тамара колебалась всего несколько мгновений.

Люк со скрипом поддался и с громким стуком опустился на каменный иол. Тамара наклонилась над открывшейся дырой. Люк оказался обманчиво маленьким для такой большой… Тамара задохнулась и в ужасе отпрянула. Инга была права: шпионаж никогда еще не приводил ни к чему хорошему. Там был настоящий склад оружия: темные, зловеще блестевшие пистолеты, смазанные маслом винтовки, несколько пулеметов, ящик со штыками, два ящика с динамитом.

Она захлопнула крышку люка и набросила на нее коврик. Направляясь нетвердой походкой к выходу, Тамара нервно кусала ногти. Спрятанной здесь взрывчатки с лихвой хватило бы на то, чтобы отправить ее в лучший мир, в этом она нисколько не сомневалась.

Дрожа всем телом, она вернулась в горницу, открыла входную дверь и окинула взглядом пышно зеленеющие поля. Над посевами склонились люди, совсем как сборщики урожая на картине Милле, а вдали на некотором возвышении можно было увидеть стоящего на страже часового с винтовкой.

Присев на ступеньки, Тамара принялась ждать. Несмотря на изнуряющую жару, ее знобило, и она стала быстрыми движениями растирать руки. Стараясь отвлечься от неприятных мыслей, она принялась размышлять о том, что ей удалось узнать об отце.

Он любил порядок. В доме было очень чисто. Читал он скорее для того, чтобы почерпнуть новые знания, а не ради удовольствия; она не заметила ни романов, пи других развлекательных книг Он вообще мало времени проводил дома. Однако, несмотря на это, дом, очевидно, много значил для него. Это был «дом» в полном смысле этого слова. Наличие свитка, подсвечника и еврейской литературы говорило о том, что религия и церковь были основным содержанием его жизни.

И все же, несмотря на уют, дом, несомненно, представлял собой своеобразную крепость: маленькие окошки, тяжелая входная дверь. Даже в царящей внутри чистоте явно ощущался военный дух. Не говоря уж о складе оружия…

Неужели это оружие действительно будет пущено в дело?

Она очень надеялась па то, что ей не придется стать этому свидетелем.

Тамара сначала услышала и только потом увидела грузовик. Она подняла голову и обежала взглядом поля. И наконец заметила машину, наполовину скрытую буйной растительностью. Казалось, она плывет прямо по зелени.

Вскочив на ноги, она наблюдала за тем, как грузовик свернул на ведущую к дому грунтовую дорогу. Тамара метнулась в дом и спряталась за дверью. Глядя в щелку, она не сводила глаз с машины, которая все увеличивалась в размерах и наконец предстала перед ней в натуральную величину. Заскрипели тормоза, и грузовик остановился.

Затаив дыхание и с трудом сдерживая возбуждение, Тамара смотрела, как дверца со стороны водителя распахнулась и оттуда показался отец. Она поспешила ему навстречу. Увидев ее, он замер, небрежно поставив здоровую ногу на подножку и держась одной рукой за дверцу, чтобы не упасть. Радостная улыбка осветила его лицо.

– Я всегда знал, что это особенное место, – проговорил Шмария. – Но и представить себе не мог, что оно станет таким же притягательным для туристов, как Иерусалим или Вифлеем!

– Отец! – с нежностью воскликнула Тамара – Ах, отец!

Он спрыгнул вниз, и она бросилась в его объятия. Слезы радости смешались с солоноватым запахом пота, исходившим от рубашки, плотно облепившей его мускулистое тело.

Это было время самооткрытий, время становления и укрепления веры, которая, как чувствовала Тамара, подспудно всегда дремала в ней. С того самого момента, когда она впервые попала в Эйн Шмона, она полностью окунулась в быт и переживания евреев. Впервые в жизни она начала понимать, что значит быть евреем, и это понимание вызвало в ней глубокий эмоциональный отклик. Куда бы Тамара ни обращала взгляд, повсюду встречала все новые и новые доказательства веры, которая досталась ей в наследство и которая была так же чужда ей, как буддизм, или археология, или физика, но которая, она не могла не признать, была намного увлекательнее любого из этих предметов. Она обнаружила, что первопроходцы Эйн Шмона не только возделали землю, но также взрастили некий утопический идеал, в котором политика, повседневный быт и религия смешались в одно неразрывное бытие, удобное с физической точки зрения и вознаграждающее – с духовной. Ее удивлению и восхищению не было конца.

Шмария сидел за столом напротив Тамары в помещении столовой общины. Он уговаривал ее поесть, но она была слишком возбуждена, чтобы чувствовать голод. Чтобы не огорчать его, она проглотила несколько кусочков курицы, не переставая разглядывать людей, сидящих в столовой, вслушиваясь в такие непривычные дня нее музыкальные звуки самых разных языков и стараясь ничего не упустить. Иврит, идиш, русский, немецкий и польский языки, а в дополнение ко всему еще и музыка, льющаяся из радиоприемника. Все это было похоже на большой, просто обставленный ресторан, специализирующийся на вкуснейших, обильных блюдах домашнего приготовления, с клиентурой, состоящей из представителей разных национальностей. Но, в отличие от всех тех ресторанов, где ей доводилось бывать, здесь царила непринужденная, добросердечная атмосфера и очевидный дух товарищества, равных которым она никогда прежде не встречала. Пожалуй, это скорее напоминало атмосферу съемочной площадки.

– Мне здесь нравится, – проговорила Тамара, оглядываясь по сторонам. – Здесь всегда такая дружелюбная обстановка?

Вслед за ней и Шмария окинул взглядом столовую.

– Чаще всего да, хотя время от времени не обходится без споров и стычек. – Он укоризненно показал вилкой на ее тарелку. – Ты ничего не ешь.

Она послушно отправила в рот еще кусочек курицы.

– И здесь всегда так вкусно?

– Всегда. – Он улыбнулся. – А месяцев через шесть будет еще лучше.

– Да? – Она отпила глоток вина. – Это почему?

– Несколько месяцев тому назад сюда приехала одна немецкая семья, бежавшая от преследования нацистов, и присоединилась к нашей общине.

Тамара опустила бокал.

– А жена – отличная повариха, – смеясь, догадалась она.

– Не жена, а муж. Так случилось, что герр Циммерманн – шеф-повар с мировой известностью. Раньше он был шеф-поваром в отеле «Кемпински» в Берлине. Для Германии – потеря, а для нас – ценное приобретение.

– Но я не понимаю. – Она отпила еще глоток. – Ты сказал, что они уже приехали. Почему же тогда он не приступил к делу? Почему надо ждать шесть месяцев? Он что, болен?

– Нет, нет, – рассмеялся Шмария. – Просто в нашей общине так заведено. Все новенькие сначала обязаны поработать в поле. Понимаешь, они должны заработать право выбирать работу по своему усмотрению.

Тамара в изумлении посмотрела на отца.

– Ты хочешь сказать… что ему не разрешают работать по специальности?

– Никому не разрешают, пока они не отработают в поле определенный срок. Через это проходят все, кто приезжает сюда.

– Но что, если их умения уникальны? В некоторых случаях, конечно, делаете исключения?

Шмария покачал головой.

– Боюсь, что нет. – Заметив ее недоверчивый взгляд, он мягко добавил: – А разве есть более важное умение, чем умение выращивать хлеб насущный?

– Другими словами, – проговорила Тамара, – если бы даже я захотела стать членом вашей общины, ты бы первым делом дал мне мотыгу и отправил прямиком в поле?

– Да, несмотря на то что рискую испортить твой прекрасный маникюр. – Он улыбнулся. – Хотя мотыга тебе сразу не понадобится. Сначала мы поручаем новеньким расчищать от камней новые поля.

– А тебе не кажется, что это несколько сурово по отношению к людям?

Он пожал плечами.

– Это вообще суровая земля. Чтобы выжить на ней, нам приходится быть суровыми, и каждый из нас готов честно тянуть свою лямку и работать на общее благо. Понимаешь, община – это не демократия. Такая форма правления никогда бы здесь не сработала. Поэтому мы практикуем социализм, хотя наш социализм отличается справедливостью, равенством и свободой. Как бы сильно мы ни любили свободу, свобода индивидуума вторична по отношению к потребностям общины в целом. И, поскольку поля – это наше средство существования, они, в силу необходимости, выходят на первый план.

– Знаешь, что я тебе скажу, – заявила Тамара. – Если бы я была на месте герра Циммерманна, то с радостью отправилась бы пахать и жать, вместо того чтобы, как раб, стоять у раскаленной печки! Да, кстати, я обратила внимание на то, что в твоем доме пет кухни.

– Это потому, что она мне не нужна. Мы все обедаем здесь, в нашей общей столовой. Это намного выгоднее, чем иметь отдельную кухню в каждом доме.

– Понятно. Но вернемся к теме нашего разговора. У меня есть вопрос. Что, если Циммерманнам здесь не понравится?

– Тогда они вовсе не обязаны тут оставаться. Их никто не удерживает, они всегда могут уйти, когда им только захочется.

– И многие из приехавших в конце концов уезжают?

– Только некоторые. Бывали такие, кто находил, что жизнь у нас слишком строго регламентирована, но большинству из тех, кто сюда приезжает, у нас нравится. Конечно, им приходится тяжело работать, но зато они видят результат своих трудов. Я говорю не о личной выгоде, а об интересах общины в целом. Как если бы каждый из нас работал не ради собственной выгоды, а ради более значительной, более благородной цели.

Тамара сощурила глаза.

– Разве при коммунизме это не так?

– В некоторой степени, да. Но в коммунистической стране у людей нет пи свободы, ни справедливости. А у нас они есть. Наш социализм служит общему благу, и до тех пор, пока интересы отдельного человека совпадают с интересами общины, все его потребности полностью удовлетворяются. Образование детей, судебные издержки, медицинское обслуживание… все оплачивается общиной. Даже пища. Никому не приходится обходиться без нее. Можно сказать, что мы все несем ответственность друг перед другом от самой колыбели и до могилы. И не забывай, что каждый имеет право в любой момент уйти.