Текст книги "Вспышка. Книга вторая"

Дэни почувствовал чью-то руку на своем плече. Он поднял голову. Это был доктор Саперштейн.

– Ваши пять минут истекли.

Дэни осторожно опустил Тамарину руку и прикрыл ее простыней.

– С ней все будет в порядке, – с нежностью произнес он. – Правда? – Вглядываясь в лицо доктора, он искал подтверждения своим словам.

Доктор Саперштейн кивнул.

– Да, с ней все будет в порядке. – Он похлопал Дэни по спине. – А теперь давайте пройдем в другую комнату. Вам пора уделить немного внимания и своей дочери.

Неожиданно в голове у Дэни мелькнула страшная мысль.

– Доктор, это же не сон, правда? Доктор Саперштейн рассмеялся.

– Надеюсь, что нет, потому что если это сон, то, значит, он снится нам обоим.

– Знаете, что я вам скажу, доктор? Доктор покачал головой.

– Вы прекрасны! – Обхватив двумя руками голову доктора, Дэни притянул его к себе и звучно поцеловал в губы. – Я вас люблю! – И танцующей походкой вышел из комнаты.

В жизни бывают дни, когда ничто плохое просто не может произойти.

ИНТЕРЛЮДИЯ:
1956

Год 1946-й ознаменовал собой новую эру для Ближнего Востока. И евреи, и арабы восстали против гнета Британии, и с обеих сторон последовали вспышки насилия и терроризма. Не сумев остановить кровопролития, Великобритания в конце концов обратилась за помощью к Организации Объединенных Наций.

В 1948 году, когда британские силы были выведены из Палестины, Давид Бен-Гурион объявил о рождении независимого государства Израиль. Это объявление вызвало самую крупную вспышку насилия на Ближнем Востоке. На следующий день после провозглашения Израиля арабские силы, которые с самого начала выступали против решения ООН, вторглись в Израиль и вскоре захватили Иерусалим, угрожая сбросить евреев в море.

Непродолжительная, но кровопролитная война, последовавшая за вторжением, стала чудом современной истории. Вопреки здравому смыслу, евреи выбили арабов сначала из Иерусалима, затем Тель-Авива, Хайфы, Яффы и Галилеи. И наконец очистили от них пустыню Негев. К1949 году Государство Израиль раскрыло свои объятия для евреев всего мира.

Контруччи и Саллинз «Ближний Восток сегодня: стратегия борьбы с прошлым».

Было начало третьего, когда по салону самолета, принадлежащего авиакомпании «Мидист Эйруэйз», прошла миниатюрная стюардесса, оставляя за собой едва различимый аромат духов «Шанель № 5».

У четырнадцатого ряда она остановилась и перегнулась через два пустых кресла.

– Минут через тридцать будем садиться, – сказала она по-английски с мягким ближневосточным акцентом, одарив белозубой улыбкой сидящего у иллюминатора молодого смуглого брюнета. – Мы потеряли почти сорок пять минут, обходя грозовой фронт. Могу я предложить вам кофе или что-нибудь выпить?

Он кивнул.

– Виски, пожалуйста. Неразбавленное.

Она улыбнулась, на этот раз искренне, и пошла за виски. Брюнет одобрительно посмотрел ей вслед. Грациозно переставляя ножки, обутые в туфельки на низких каблуках, и, легко касаясь накрашенными ногтями спинок кресел, она улыбалась пассажирам профессиональной улыбкой.

Вернувшись, стюардесса подала ему пластиковый стаканчик и небольшую квадратную бумажную салфетку.

– Пожалуйста.

– Благодарю вас. – Он взял у нее стаканчик, не потрудившись воспользоваться откидным столиком.

Она задержалась возле него, полуприсев на подлокотник ближайшего к проходу кресла.

– Вы из какой части Англии? – спросила она.

– Я не англичанин. – Он слегка улыбнулся, обнажив волчьи резцы. – Я – палестинец.

– Ах, вот как. – На лице ее появилось удивленное выражение. – По вашему акценту я приняла вас за англичанина. Она взглянула на стакан, который он держал в руке. – Я могла бы принести вам сок, если хотите.

Пассажир коротко рассмеялся и отпил глоток виски.

– Последние четыре года я провел в Гарвардском университете, а до этого шесть лет учился в Англии. Пока мы не совершили посадку, я могу воспользоваться тем, что мы в воздухе, и выпить виски. – Он взглянул на стакан. – Похоже, мне теперь не часто доведется это делать.

Стюардесса кивнула. Это означало, что он почти наверняка жил не в Бейруте, где было множество ночных клубов и шикарных отелей, готовых предложить сколько угодно спиртного наряду с тысячей других соблазнов.

– Вы собираетесь провести какое-то время в Бейруте? – мягко спросила она, глядя ему в глаза своими темными, подернутыми влагой глазами.

– Боюсь, что нет, – как бы извиняясь, улыбнулся он.

На ее лице вновь появилась дежурная улыбка, но в голосе проскользнуло сожаление:

– Понятно. Ну что ж, если вам что-то понадобится, нажмите кнопку вызова.

Он кивнул, откидывая спинку кресла далеко назад, и принялся потягивать виски. Она сделала попытку поближе познакомиться с ним, а он ее вежливо отклонил. Он внутренне содрогнулся. Несмотря на молодость, женщин у него было более чем достаточно. Они просто кидались на него. Как это сказала ему в Нью-Йорке одна модель? «Черт возьми, Наджиб Аль-Амир, ты слишком красив себе на горе. Единственное, что ты делаешь, это берешь, берешь и берешь, и у тебя никогда не возникает желания отдать!» Он улыбнулся, вспомнив, как она рассвирепела, когда он отказался овладеть ею во второй раз.

Он прикрыл глаза, на какое-то время выбросив женщин из головы.

Почти десять лет минуло с тех нор, как он уехал из Аль-Найяфа, и за все это время лишь однажды побывал на Ближнем Востоке. Это было сразу после того, как он окончил Итон. Сейчас ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

12 июля 1952 года. День, когда начался весь этот настоящий кошмар.

Он никогда, до самой смерти, не сможет забыть его.

Роковому дню двенадцатого июля предшествовали почти три недели пути в центр пустыни Негев. Пребывая в счастливом неведении относительно того, что ожидало его в будущем, Наджиб ликовал, имея на то все основания. Его народ может гордиться им. Скоро он будет дома, в своей родной деревне, выпускник аристократической английской школы, имеющий на руках в качестве доказательства новенький диплом. Он представлял себе, как его станут передавать из рук в руки, торжественно, с благоговением дотрагиваясь до него, ведь никогда прежде ни один человек из их деревни не проводил в школе столько лет, не говоря уже о такой престижной, как Итон. В честь такого знаменательного события будет устроено большое празднество. Объявят выходные дни; и целую неделю будет продолжаться пир с сочным мясом барашка, музыкой и танцами. Он отсутствовал шесть долгих лет… шесть лет, в течение которых он, самый талантливый сын деревни, получал образование, достойное принца. И они могут им гордиться; он был первым учеником класса. Единственное, что слегка беспокоило его, так это отсутствие – вот уже в течение шести месяцев – писем из своей деревни.

Путешествие по знакомым местам навевало на него приятные воспоминания. Он был весел, хотя и немного устал: стоял июль, один из самых жарких месяцев на Ближнем Востоке, и годы, проведенные в Англии, заставили его почти позабыть палящий, гнетущий зной, нависающий над песчаной пустыней. Теперь, в самой середине лета, он всей своей силой обрушился на него, заставляя обливаться потом, несмотря на традиционно свободный балахон, в который он переоделся.

Ничто не подготовило его к трагедии. Мирные, увитые плющом учебные корпуса Итона защитили его от суровой действительности, какой была жизнь на Ближнем Востоке, предоставили ему убежище от затаившихся опасностей, заставили позабыть о насилии, которое за время его отсутствия вдребезги разрушило спокойствие его родной деревни, когда он в блаженном неведении наслаждался мирной жизнью и учебой.

Воспоминания об этом дне навеки отпечатались в его памяти.

Тишина, стоящая в пустыне, была неестественной даже для иссушенной солнцем Негев. Не слышно ни шевеления, ни даже просто дыхания хотя бы одного живого существа. Под необъятно огромным куполом безоблачного неба и ослепительно белым солнцем сверхъестественная тишина внушала суеверный страх. От этой безмолвной, потусторонней тишины, от которой ему начинали мерещиться побелевшие на солнце кости и картины разрушения, в жилах стыла кровь. Это была та, предвещающая конец, мертвая тишина, что возвещает приближение путника к городу-призраку, давным-давно покинутому даже питающимися падалью жуками и вездесущими мухами.

Выбравшись из автомобиля, взятого напрокат в Хайфе, он лишь недоверчиво смотрел вокруг, не веря собственным глазам, уверенный в том, что они обманывают его. Может быть, зрелище, представшее его взору в этих жарких мерцающих волнах, на самом деле всего лишь мираж?

Но где-то в глубине души Наджиб знал, что это не так, и это вызывало у него дурноту. Он ждал бурной встречи, представляя себе деревню точно такой, какой она была, когда он покидал ее: где все кипело, где гордые смуглолицые мужчины носили свои просторные балахоны, где преждевременно состарившиеся женщины в темных, пропыленных одеждах и платках терпеливо мотыжили поля или готовили национальные кушанья; где дети с визгом играли под высокими, стройными финиковыми пальмами, отяжелевшими от гроздей созревающих плодов; где зеленели покрытые, благодаря орошению, буйной растительностью поля; где было озеро, дающее всему жизнь, со своей отливающей серебром драгоценной водой, ниспосланной им Всемогущим Аллахом, – красивый, цветущий оазис, требующий от всех жизни, заполненной тяжелой работой, но тем не менее хорошей, счастливой жизни.

Но какая-то злая сила пронеслась над ним, кося все на своем пути. Казалось, чума поразила Аль-Найяф.

Роща, где некогда гордо росли финиковые пальмы, превратилась в пустырь с опаленными мертвыми стволами, полностью лишенными плодов и листьев; на месте полей вновь вступила в свои права пустыня. Маленькие аккуратные домики, некогда оживлявшие своим видом оазис, превратились в груды почерневших и изрешеченных пулями булыжников, в развалины – свидетельства разрушения. Обугленный каркас перевернутого автомобиля ржавым памятником отчаяния лежал под нещадно палящим солнцем. Небольшое озеро, некогда питавшее жизнь, полностью пересохло, и его вогнутая чаша была полна волнистой зыбью золотистого песка. Постоянно скрипящее водяное колесо, знакомое ему с раннего детства, молчало – его драгоценная древесина была частично погребена в песке, частично сгорела.

Наджиб заморгал, пытаясь сдержать соленые слезы. «Это место не может быть моей любимой деревней!» – в исступлении думал он. Если не считать того случая, когда на них напали евреи, как раз перед самым его отъездом в Англию, его односельчане всегда жили в мире и процветании. Должно быть, он по ошибке попал в какое-то другое место!

Но слишком знакомыми были внушительные древние скалы, видневшиеся вдалеке. Это были те самые горы, вместе с которыми он рос и которые навеки запечатлелись в его памяти в виде гигантских фигур людей и животных. Сейчас эти ласковые, фантастические фигуры подверглись метаморфозе, превратились в злобно глядящие, злорадные, насмехающиеся громадины. Нет, сомнений не было, это была его деревня, и ему ничего не оставалось, кроме как признать, что она исчезла. На ее месте теперь остался лишь призрак. Лишь груды булыжников служили свидетельством тому, что некогда здесь было цветущее и счастливое сердце пустыни. С мокрыми от слез глазами он упал на колени и, запрокинув назад голову, издал яростный вой. Это был вопль скорби и отчаяния, от которого кровь стыла в жилах: он оплакивал то, чего больше не существовало.

И в этот момент он заметил Абдуллу. Тот стоял на груде булыжников и в своем развевающемся черном одеянии напоминал привидение. На талии у него был надет пояс с патронами, а другой, более длинный патронташ, наискось перетягивал его грудь. Гхутра, которую он носил для защиты от солнца, была того же бездонного черного цвета.

Наджиб с трудом встал на ноги и уставился на него, не в силах вымолвить ни слова.

Абдулла заговорил тихо, но внушительно:

– Добро пожаловать, мой единокровный племянник, внук моего единокровного брата.

Видя, что Наджиб по-прежнему молчит, Абдулла спустился с груды булыжников и пошел ему навстречу.

Могучее тело Абдуллы было поджарым и словно состояло сплошь из стальных пружин. Физическая сила, казалось, исходит от него, подобно зловещей ауре. Однако его пальцы были тонкими, удлиненными и изящными, как у женщины. Самым примечательным было его мрачное изможденное лицо: высокий и благородный лоб, широкие скулы, чувственный и жестокий рот. Замечательный нос он унаследовал от матери – тот же величавый орлиный клюв, что и у Наймуддина. Но Наджиб помнил глаза Наймуддина: мудрые и добрые, в то время как глаза Абдуллы, глядевшие из-под царственных черных бровей, были глазами мессии: черными как смоль и блестящими, как кипящая нефть. Кожа у него была гладкой и смуглой: ему еще не исполнилось и тридцати пяти. Как все хищные звери, он казался одновременно расслабленным и настороженным и от рождения был наделен чувством, благодаря которому ощущал опасность на любом расстоянии.

Оказавшись лицом к лицу с Наджибом, Абдулла протянул ему свою руку, и Наджиб, взяв ее, прижался к ней губами.

– Итак, – негромко сказал Абдулла, – ты не забыл наш традиционный знак уважения. Это хорошо. Я боялся, что ты стал слишком западным, чтобы помнить его. – Он обнял Наджиба, заключив его в похожие на крылья летучей мыши складки одежды и по обычаю расцеловал в обе щеки. – Ты долго отсутствовал, – сказал он, отступив назад и держа Наджиба за локоть. – Пойдем. Нам надо многое обсудить.

Наджиб стоял, как прикованный, не в силах пошевелиться.

– Что здесь произошло? – Он обвел рукой руины. – В чем причина этого дьявольского кошмара?

Странный, вампирический свет снизошел на лицо Абдуллы, впадины на щеках, казалось, стали еще глубже, кожа лица так натянулась, что Наджиба охватило безумное ощущение, что он видит перед собой череп.

– Чума обрушилась на нас. Наджиб изумленно уставился на него.

– Какая чума, дядя?

– Еврейская чума! – Абдулла с отвращением выдавил эти слова сквозь тонкие, как лезвия, губы. – Еврейские свиньи, которые украли нашу воду и наши земли, размножаются как саранча!

Ярость ослепила Наджиба.

– А наши люди? – напряженно спросил он. – Где они?

– Ушли, – отозвался Абдулла, – на все четыре стороны. Слабые, кому удалось выжить, живут в лагерях для беженцев в Ливане и Сирии. Сильные борются вместе со мной.

Тиски, зажавшие сердце Наджиба, казалось, вырывают его у него из груди.

– А мои родители? Мои бабушка и дедушка?

– С ними все в порядке. Они в безопасности.

– Слава Аллаху, – страстно произнес Наджиб. Он свел брови. – Они тоже в лагере?

– Нет. Твой отец – храбрый человек и борется вместе со мной, а твоя мать вместе с бабушкой и дедом живут в небольшом домике за пределами Бейрута.

В глазах Наджиба вспыхнул гнев.

– Почему никто не написал мне обо всем этом? Взгляд Абдуллы стал жестоким.

– Лучше тебе самому увидеть то, что сделали с нами евреи, – зло сказал он. – Тогда у тебя никогда не будет соблазна стать слабым и все забыть.

– Я никогда не забуду! – Глаза Наджиба лихорадочно заблестели. – Я не успокоюсь, пока их кровь не потечет с острия моего кинжала или их плоть на мелкие куски не разорвет пуля, выпущенная из моего ружья! – Он увидел насмешливую улыбку Абдуллы, и его гнев и решимость возросли до головокружительных размеров. На его худом красивом лице появилось хищное выражение. – Ты всегда был вождем, Абдулла. Сколько я помню себя, ты всегда сражался против англичан и евреев.

Абдулла молчал.

Ярость клокотала в груди Наджиба, слова лились стремительно.

– Я хочу присоединиться к тем, кто идет за тобой! Я хочу пройти обучение в твоем лагере и сражаться вместе с твоей армией…

Руки Абдуллы вцепились в Наджиба, в глазах зажегся какой-то маниакальный огонь.

– Что ты слышал? – требовательно спросил он, тряся его. – Ответь мне! Что значат твои слова о моем лагере?

Наджиба вдруг охватил страх.

– Я… я ничего не слышал! Но я помню…

– Тебе лучше забыть о своих воспоминаниях. – Абдулла выпустил его, резко повернулся кругом, вздымая вихрь черных одежд, и вперил взгляд в видневшиеся вдали горы.

– Прошу тебя, позволь мне присоединиться к тебе! – умоляюще попросил Наджиб. – Ты будешь гордиться мной!

Когда Абдулла снова повернулся к нему, на его лице играла улыбка.

– А ты уверен, что у тебя хватит на это мужества, мой молодой сокол?

– Хватит.

– А как же мир? – насмешливо спросил Абдулла. – Разве в твоих жилах не течет кровь твоего слабого деда?

– Моя кровь вовсе не слабая! – Лицо Наджиба выражало решимость, он больше не испытывал никакого страха. – Ты примешь меня в свою группу, или я должен искать отмщения самостоятельно? Неужели все, что я слышал о тебе, плод воображения рассказчиков?

Рука Абдуллы с быстротой молнии рассекла воздух, и раскрытая ладонь с такой силой опустилась на щеку Наджиба, что он отшатнулся и с удивлением уставился на Абдуллу.

– Это всего лишь предупреждение, – проговорил тот. – Посмей только еще раз заговорить со мной в таком тоне, и ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

– Ты не ответил мне, – упрямо сказал Наджиб. – Ты примешь меня в свою группу?

Абдулла пристально посмотрел на него, затем кивнул головой.

– Когда? – с нетерпением спросил Наджиб.

– Когда получишь от меня известие. До тех пор ничего не предпринимай. Понятно?

С этими словами черные одежды Абдуллы взметнулись, и он удалился в том же направлении, откуда пришел.

Миновала неделя, прежде чем по распоряжению Абдуллы Наджиба доставили в его тайный лагерь, который был расположен в маленькой долине в горах Сирии. Куда бы ни взглянул Наджиб, все свидетельствовало о том, что это – учебная база. Мужчины были хорошо вооружены; вдали он видел сторожевую вышку, со стрельбища доносились звуки выстрелов. Кругом стояли небольшие палатки, дым костра доносил запах жареного барашка.

На Абдулле больше не было его черного платья, он был одет в зеленую униформу и армейские ботинки, но на голове по-прежнему красовался традиционный арабский головной убор. Он стоял рядом со своей палаткой и поджидал Наджиба.

Наджиб шел гордо, глядя ему прямо в глаза.

– Я пришел, – просто сказал он, спрашивая себя, слышит ли дядя, как громко колотится его сердце. – Я готов произнести свою клятву.

Абдулла пристально посмотрел на племянника, затем поднял руку, подавая сигнал. Сразу же небольшая группа людей окружила их.

– Мой единокровный племянник Наджиб Аль-Амир попросил разрешения вступить в нашу Армию Освобождения Палестины, – объявил он всем. – Он желает стать вашим братом. Если кому-то из вас известны причины сомневаться в его намерениях, выскажите их сейчас.

Послышался шепот, и Наджиб почувствовал, как две дюжины суровых оценивающих глаз уставились на него. Некоторых мужчин он помнил по оазису, но большинство были ему незнакомы.

Абдулла опустил руку на плечо Наджиба.

– Значит, ты клянешься, что будешь повиноваться всем приказам, которые я дам тебе, независимо от того, нравятся они тебе или нет и соглашаешься ты с ними или нет? Ты примешь всех этих людей и других, которые примкнут к нам, как твоих истинных и единственных братьев?

– Клянусь Аллахом.

– Советую тебе хорошенько подумать, прежде чем давать клятву, племянник, – мягко произнес Абдулла. – Если ты когда-либо предашь нас или дашь нам повод усомниться в твоей верности, смерть постигнет не только тебя, но и всех твоих детей и внуков. Твой род перестанет существовать. Ты понимаешь это?

Наджиб сделал глубокий вдох, пораженный суровостью угрозы. Затем набрал полную грудь воздуха и кивнул.

– Я понимаю.

– Тогда так тому и быть. Эти мужчины будут свидетелями. – Абдулла вытащил из ножен кинжал. – Вытяни руку.

Наджиб протянул правую руку. Он не издал ни звука, когда кинжал мелькнул в воздухе и острие мягко рассекло его плоть. Теплая кровь густой струей потекла на землю.

Без всякого колебания Абдулла поднял вверх свою собственную руку. Наджиб увидел, что его запястье густо испещрено толстыми вздувшимися рубцами – результат многих подобных клятв. Затем Абдулла полоснул клинком по своей руке, и в его тусклых глазах, которые глядели в глаза Наджиба, заплясала безумная радость.

– Поклянись всемогущим Аллахом, что до самой смерти будешь бороться за благородное дело Армии Освобождения Палестины, что признаешь меня своим безусловным вождем и будешь считать каждого из моих людей своим истинным братом!

Наджиб гордо поднял голову.

– Клянусь Аллахом, – со сверкающими глазами шепотом произнес он.

Абдулла потерся своим запястьем о запястье Наджиба, расцеловал его в обе щеки и отступил назад.

– Наша кровь смешалась! – громко, чтобы все слышали, объяснил он. – Теперь мы – родные братья.

Наджиб взглянул на свою окровавленную руку, затем окинул взглядом других мужчин. Он чувствовал, как гордость переполняет его. Он был одним из них. Он станет сражаться бок о бок с ними. Теперь наконец он сможет отомстить за смерть Иффат и уничтожение Аль-Найяфа. Он снова взглянул на Абдуллу.

– Я жажду крови. Абдулла покачал головой.

– Тебе придется подождать, пока ты не получишь разрешение, – бесстрастно произнес он, знаком приказав остальным удалиться, и они сразу же вернулись к своим делам. Затем взглянул на Наджиба. – Давай пройдемся, я хочу дать тебе первые приказания.

Наджиб зашагал в ногу с дядей.

– Ты пробудешь здесь в течение двух недель, – сказал ему Абдулла, – и за это время станешь настоящим человеком и научишься быть солдатом. Затем, в конце лета, ты снова уедешь отсюда, на этот раз в Америку.

– Нет! – Наджиб схватил Абдуллу за руку. – Я должен остаться здесь и отомстить за постигнувшее нас бесчестье! Я должен бороться!

Голос Абдуллы звучал так, что возражения были бесполезны.

– Ты будешь делать то, что тебе приказано! Всего несколько минут назад я предупредил тебя о наказании за предательство! Неужели твоя жажда смерти так велика, что ты хочешь умереть немедленно?

Наджиб молчал.

– Ты должен закончить свое образование, – быстро произнес Абдулла. – Ты поедешь в хороший университет. В Гарвард.

Наджиб изумленно уставился на него.

– Гарвард!

– Это один из лучших университетов в Америке. Большинство наших людей… впечатлительны. Необразованны. Они склонны видеть только ближайшую цель: следующую схватку, нападение на школу, несколько снайперских выстрелов по кибуцу, бомбежку синагоги. – Абдулла раздраженно махнул рукой. – Они – глупцы! Не понимают, что нас ждет война длиною в жизнь, выиграть которую можно только на экономическом поле боя. – Он искоса взглянул на Наджиба.

Его слова возбудили у молодого человека невольный интерес.

– Продолжай, – медленно произнес он.

– Мой план носит двоякий характер, – объяснил Абдулла. В его негромком спокойном голосе чувствовалось скрытое возбуждение. – Краткосрочный план заключается в постоянном раздражении этой, с позволения сказать, нации, которая называет себя Израилем. Таким образом будет удовлетворена жажда нашего народа в немедленном отмщении, что не даст евреям расслабиться: небольшие трения, происходящие время от времени, заставят их все время оглядываться через плечо.

Наджиб глубоко вздохнул.

– А долгосрочная его часть?

– Долгосрочный план. – Абдулла кивнул. – Он гораздо более важный и сложный, я разрабатываю его уже много лет. Именно поэтому и тратил средства, предназначенные на покупку оружия, для того чтобы оплатить твое образование в Итоне.

– Ты! – Наджиб изумленно уставился на него. – Ты платил за Итон?

Абдулла кивнул.

– Но я думал, что мой дед…

– Из каких средств? – Рот Абдуллы скривила презрительная усмешка. – Ты же знаешь, что у Наймуддина нет денег.

Наджиб покорно закивал. Он понял, что должен был догадаться. Но даже в самых безумных своих мечтах никогда не подозревал, что у Абдуллы есть на него виды. Особенно если учесть, что он и дня не провел вместе с ним.

– Но какое отношение к твоим планам имеет мое образование? – с любопытством поинтересовался Наджиб.

– Говорят, что на Западе образование, полученное в престижном университете, приравнивается к получению доступа в престижный клуб.

Наджиб не смог скрыть своего удивления. Он никогда бы не подумал, что Абдулла знает так много о таких вещах, как образование. Ведь единственное, к чему он когда-либо проявлял интерес, это оружие и насилие.

– Мой план заключается в следующем, – продолжал Абдулла. – В Гарварде ты подружишься с людьми, с которыми иначе тебе никогда бы не представилась возможность познакомиться, а дружба с ними сослужит нам хорошую службу в далеком будущем. Ты встретишься с молодыми людьми, которые впоследствии будут представлять мощные силы в бизнесе и займут высшие места в правительстве, а со временем, возможно, смогут поделиться с тобой важными секретами. Ты же, в свою очередь, сможешь в некоторых случаях повернуть их мысли в определенную сторону. В нашу сторону.

Наджиб во все глаза смотрел на него, находясь под впечатлением дерзости и дальновидности этого плана.

Абдулла задумчиво улыбнулся и взглянул на Наджиба.

– Так что, Как видишь, твое участие совершенно необходимо. Нелегко подружиться с нашими врагами и узнать, как работает их мозг, а тем более оказывать на них влияние и завоевать их доверие и уважение. По, только добившись этого, мы сможем действительно эксплуатировать иностранцев в своих целях. Только подумай, какие широкие возможности откроются перед нами! Если ты сможешь основать какое-то дело, законное дело, которое будет удачным и уважаемым, но в действительности станет служить прикрытием для нашей деятельности, западные банки и даже евреи, – он негромко рассмеялся, – смогут, не подозревая об этом, финансировать нашу борьбу, а мы сможем покупать любое оружие и политиков, которые нам понадобятся. Их заводы станут нас снабжать, пусть косвенно, бомбами! Их корабли смогут доставлять их нам! Мы будем в состоянии подорвать сам фундамент, на котором стоит Израиль, а если па то будет воля Всевышнего, и сами эти кичащиеся своим богатством западные страны.

– Есть только одна загвоздка, – заметил Наджиб. – По своему опыту в Итоне я знаю, что люди на Западе не любят арабов. Они презирают нас и считают ниже себя.

– Значит, ты должен изменить их образ мыслей. Ты будешь богатым студентом, а, следовательно, популярным. Впоследствии ты станешь еще богаче, а значит, и еще популярнее. Иностранцы боготворят деньги, лежащие в их банках-храмах, больше, чем самого Бога в церкви. Они просто ослеплены богатством. Наступает момент, когда они готовы простить что угодно – даже убийство, – если дело касается миллионов долларов.

– Миллионы получить не так-то просто, – предостерег Наджиб.

– Если посеять денежные семена, то при надлежащем уходе и с помощью нужных людей, которые смогут направлять их рост, состояние будет увеличиваться.

– Но у нас нет денег.

– Есть. Я дам тебе их так же, как дал на твое образование. На свете много богатых арабов, которые не осмеливаются открыто выступить в нашу защиту из страха лишиться американских инвестиций, но которые предложили нам свою финансовую поддержку. И ты, Наджиб Аль-Амир, станешь во главе всего этого. Ты будешь отчитываться только передо мной. Обладая настоящей властью, – экономической властью, – мы сможем добиться большего, чем со всеми ружьями и кинжалами! Со временем… Кто знает? – Он пожал плечами, и на губах его заиграла едва заметная улыбка. – Возможно, нам удастся стать силой, с которой придется считаться всему миру.

Наджиб со все возрастающим уважением смотрел на Абдуллу.

– Я… благоговею перед тобой. Блестящий план.

– Это так, – Абдулла помолчал. – Значит, ты сделаешь то, о чем я тебя прошу?

Наджиб заколебался. Казалось, Абдулла предусмотрел абсолютно все – за исключением одной вещи.

– А как быть с теми евреями из кибуца? Теми, кто убил мою сестру и украл нашу воду? Неужели я никогда не смогу отомстить им за то, что они совершили?

Лицо Абдуллы потемнело от ярости.

– Мои планы относительно тебя слишком важны, чтобы позволить обычной мести помешать им! – холодно произнес он. – Смахни песок со своих глаз и перестань быть таким слепцом! Ты заставишь их, а вместе с ними и миллионы других, сторицей заплатить за все! Неужели ты этого не понимаешь?

– Но я же поклялся отомстить, – упрямо произнес Наджиб.

– Я знаю – Абдулла окинул взглядом хищное лицо, в котором не было прощения, темные подернутые влагой глаза, ставшие холодными как лед, и упрямо стиснутые челюсти. Но он видел не только это; он видел молодого человека – свое самое мощное оружие. Будущее зависело от него, и ничто не должно было помешать этому. Если Наджиб сейчас совершит какую-нибудь глупость, он загубит план, вынашиваемый многие годы. – В свое время мы обсудим твою личную месть, – категорическим тоном проговорил он, намереваясь положить конец этому разговору.

Наджиб улыбнулся. Теперь он был в себе уверен. Абдулла дал ему понять, что он незаменим.

– Я сделаю так, как ты желаешь, дядя, – спокойно произнес он, – но ты должен обещать мне одну вещь. Я буду ждать своего отмщения до тех пор, пока не подойдет срок, и я не сделаю ничего, что могло бы поставить под угрозу твои планы. Но, когда пробьет час уничтожить еврейское поселение и его вождей вместе с их семьями, я хочу участвовать в этом. Лично. Я намерен сдержать данный мною обет.

– Очень хорошо. – Абдулла кивнул. – Это можно устроить. – Он был доволен, но намеренно не показывал этого. – Только запомни одну вещь, племянник, – предостерег он, – и никогда об этом не забывай. Одной ногой ты будешь стоять в западном мире, а другой – в нашем. Ты станешь богатым и могущественным, но не позволяй богатству и власти соблазнить себя. Ни на мгновение не забывай, что ты поклялся мне в верности. Потому что, если это произойдет… – Угроза повисла в воздухе.

«Я буду уничтожен, и такая же участь постигнет моих ближайших родственников, моих детей и внуков, – подумал Наджиб. – Весь мой род, те, кто уже родился и кому еще только предстоит родиться».

В последнюю неделю августа Наджиб вновь сменил свою ghutra и халат на западный костюм и отбыл в Соединенные Штаты. Он пробыл там четыре года до окончания Гарварда. Когда он уезжал, в его записной книжке было полно фамилий новых друзей – фамилий, при виде которых в памяти возникали образы президентов – бывших и нынешних, послов, судей, членов Верховного суда, банкиров и бесчисленных миллионеров из всех сфер делового мира.

Абдулла тем временем становился все могущественнее, а банда его партизан-террористов стала настолько известной, что сообщения о них регулярно звучали на Западе в сводках новостей.

Взлетно-посадочная полоса неслась навстречу самолету DC-4, наконец колеса коснулись бетонной дорожки. Дрожь пробежала по фюзеляжу. Наджиб очнулся от воспоминаний и вернулся к реальности. Самолет остановился, его пропеллеры вертелись все медленнее.