Текст книги "Любовники"

– Черт побери, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Ангус, дай мне подумать день-другой. Тут есть над чем помозговать, но пока я не вижу особых возражений. Дело может выгореть. Мы удержим и Викторию, и «Колдуэлл». И все же нужно пошевелить мозгами. Ты твердо уверен, что не передумаешь? Двадцать миллионов – сумма большая. Даже для такого агентства, как твое.

– Я уже несколько месяцев не могу думать ни о чем другом.

– Неужели так паршиво?

– Хуже некуда, Джо.

– Арчи, что мы с тобой знаем о Виктории Фрост, кроме того, что она потрясающий профессионал и наследница «Колдуэлл и Колдуэлл»? – спросил Байрон.

– Тебе этого мало?

– Ну, мне бы хотелось знать, почему она кажется чертовски неуязвимой, – ответил Байрон. – Виктории всего около тридцати, как и нам, но чем дольше я ее знаю, тем больше она напоминает мне неприступную крепость. Это неестественно.

– Байрон, она давно вышла из этого возраста. Если вообще когда-нибудь была молодой.

– Странно, что у нее нет личной жизни. Если бы она была, мы бы давно все знали. В Нью-Йорке от сплетен не убережешься. Это меня заботит. Но я признаюсь в этом только тебе.

– Может быть, она лесбиянка. Разве не так думают мужчины, если женщина не проявляет к ним интереса? Я уверен в одном: бесполых людей на свете не существует, – заявил Арчи.

– Может быть, она ведет двойную жизнь и в свободное время работает в борделе проституткой, как Катрин Денев в «Дневной красавице»? – спросил Байрон.

– Я же говорил тебе: не смотри французские фильмы!

– Говорят, что после просмотра четырех фильмов Бюнюэля на ладонях начинают расти волосы, – хмуро ответил Байрон.

– Четырех! – воскликнул Арчи. – Видно, до тебя не дошло знаменитое предупреждение: «В первый раз ты философ, во второй – извращенец».

– Кто это сказал?

– Жан Кокто, – быстро ответил Арчи, надеясь на то, что проверять Байрон не будет. – Но посмотри на это с другой стороны. Наш начальник, Виктория Фрост, которую никогда и никто не называл Вики, имеет дело со множеством влиятельных мужчин, особенно из «Оук-Хилл». Может быть, это ее самозащита, дымовая завеса, способ существования? Одна из множества уловок, с помощью которых женщины спасаются от приставания коллег?

– Ни в коем случае, Арчи, тут кроется что-то другое, – ответил Байрон, который после нескольких лет тесной работы с Викторией все еще ломал голову над ее манерой поведения.

В последние годы Виктория не только безупречно вела себя, но и значительно усовершенствовала свой суровый, но в то же время очень дорогой авангардный стиль модно одевающейся монахини. Если бы она отказалась от черного и коричневого в пользу темно-серого или белого, это выглядело бы так же пугающе, как пурпурное или оранжевое на другой женщине. Она не изменяла французской моде и подчеркивала свою белую кожу с помощью ярко-красной губной помады. В ней было что-то классическое и одновременно таинственное, поскольку от проницательных мужских глаз нельзя было скрыть, что самое главное в ней остается невысказанным. Эта загадочность, действующая сильнее, чем красота, делала Викторию предметом бесконечных споров среди коллег мужского пола.

За ее маской скрывалась страсть. Арчи и Байрон давно знали это, но Викторию окружала такая мощная крепостная стена, что проникнуть за нее было нечего и мечтать.

В конце лета 1982 года, накануне своего тридцатилетия, Виктория Фрост пригласила Арчи и Байрона к себе на обед. Эта честь оказывалась им впервые, хотя в последние два года она часто принимала приглашения на большие неформальные вечеринки, устраивавшиеся ими совместно.

Изысканная простота и уют квартиры ошеломили их. Оба прекрасно знали, чего это стоит.

Байрон и Арчи обменялись изумленными взглядами, когда Виктория встретила их, облаченная в красные замшевые брюки в обтяжку, слишком просторную блузку из розового шелка, покрой которой напоминал мужскую рубашку, и пару великолепных сережек из резного нефрита. Она распустила волосы и отбросила их на спину. Нельзя было сказать, что Виктория помолодела на десять лет, но это была совсем не та женщина, которую они знали по офису.

Во время обеда при свечах, накрытого горничной в уютной столовой, все трое не говорили ничего важного, предпочитая обмениваться сплетнями о товарищах по цеху. Затем они вернулись в гостиную пить кофе и бренди. За бренди Виктория объявила им, что решила уйти из агентства «Колдуэлл» и основать свое собственное.

– Не спрашивайте меня, почему. – Ее лицо с тонкими чертами внезапно напряглось, а звонкий голос зазвучал почти гневно. – Вам я могу сказать только одно: это вызвано глубокими, неразрешимыми проблемами с моей матерью. Подробности знать вам ни к чему. Когда я уйду, то возьму с собой три заказа «Оук-Хилл». План рекламной кампании этих продуктов принадлежит вам. Вы знаете, что я считаю вас самой талантливой бригадой в агентстве. Я была бы рада, если бы вы присоединились ко мне.

Виктория сделала паузу, обвела взглядом их все еще изумленные лица и решила слегка сбавить тон:

– Слушайте, ребята, если вы не согласитесь, я очень расстроюсь. Джо Девейн искренне уважает вас, но он уже сказал, что в случае вашего отказа возьмет другую бригаду. Иными словами, я уйду в любом случае, хотя искренне предпочла бы работать с вами. Я могу забрать любую команду из любого нью-йоркского агентства, которая захочет воспользоваться этой возможностью и стать моими компаньонами. Кстати, эти три заказа стоят двадцать миллионов долларов. Если вы скажете «да», мы будем полноправными партнерами нового агентства.

– Виктория, подожди минутку, – сказал Байрон, ошеломленный как предложением, так и открывавшимися перспективами. – Уйти из агентства и создать новое – это одно, а забрать с собой заказы «Колдуэлл» – совсем другое. Тем более что это дело семейное.

– Ну и что? Сам знаешь, такое случается сплошь и рядом. Я понимаю, что это не игра в крикет, но некоторые из самых крупных рекламных агентств начинали именно так.

– Верно, такое бывало, – медленно ответил Арчи. – Но ты знаешь, почему идешь на это, а мы нет. Расскажи хотя бы, что заставило Джо Девейна уйти вместе с тобой. Его делами всегда занимался сам Колдуэлл. Если бы не Ангус, «Оук-Хилл» до сих пор оставалась бы пищевой компанией средней руки.

– Нет, Арчи, не могу, даже если ты решишь присоединиться ко мне. Но я никогда не сделала бы вам этого предложения, если бы не была абсолютно уверена, что дело того стоит. Я бросаю работу, рискую своим будущим… Неужели тебе нужны еще какие-то гарантии?

– Расскажи хотя бы, как это произойдет. Это самое малое из всего, что мне хотелось бы знать, – сказал Байрон. Они с Арчи давно мечтали о собственном агентстве, но такое развитие событий им и в голову не приходило.

– Очень просто и быстро, – ответила Виктория. – Мы подписываем соглашение и создаем новое агентство – «Фрост, Рурк и Бернхейм» или «Фрост, Бернхейм и Рурк». В каком порядке пойдут ваши имена, решайте сами, но мое будет первым… в конце концов, это моя идея. Примерно через неделю после нашего переезда «Оук-Хилл» устроит конкурс на проведение широкомасштабной рекламной кампании трех новых низкокалорийных продуктов – супа «Ансер», хлеба «Лин энд Мин» и десерта «Синлайн». В конкурсе будут участвовать, конечно, «Колдуэлл», несколько других компаний и наше новое агентство. После обычной процедуры все три заказа достанутся нам. Уловка прозрачная и никого не одурачит, но зато все будет законно.

– Виктория, нам с Байроном нужно подумать, – сказал Арчи.

– Конечно. – Виктория встала из-за стола. – Но ответ я должна получить через двадцать четыре часа. Каким бы он ни был, я всегда буду считать вас лучшими в своем деле.

«Никуда они не денутся, – думала Виктория, раздеваясь. – Соблазн слишком велик. Сначала я получу их согласие, а потом сообщу им, что мы переезжаем на побережье. „Фрост, Рурк и Бернхейм“ или „Фрост, Бернхейм и Рурк“? Какая разница, если не пройдет и года, как оно будет называться „Колдуэлл и Фрост“?»

– Она больше теряет, чем приобретает, – проворчал Байрон.

– Ага, но все равно хочет уйти из «Колдуэлл».

– Мы едва знакомы с Колдуэллами. Они едва ли различили бы нас на опознании в полицейском участке, – напомнил Бернхейм. – Я сам в последний раз видел их на торжественном вечере в честь Рождества.

– И все же это вопрос служебной этики.

– У Виктории больше прав на нашу преданность, чем у Колдуэллов. Она наше непосредственное начальство.

– Байрон, ты преувеличиваешь.

– Слушай, такая возможность бывает раз в жизни.

– Верно, черт побери, – сквозь зубы ответил Арчи. – Можно оставаться мистером Чистоплюем, но какой ценой?

– Слишком высокой. Ты хочешь сидеть и смотреть, как наши находки будет реализовывать другая творческая бригада? Мы вложили в эти проекты три года жизни и свои лучшие идеи.

– Ты хочешь заниматься ими?

– Тебе этого до смерти хочется.

– И тебе тоже, – быстро ответил Арчи. – Эти заказы в любом случае перейдут к Виктории. Сделать мы ничего не можем, так почему бы не согласиться?

– Я не вижу никаких причин для отказа, кроме чисто этических.

– Если бы мы с тобой хотели копаться в этическихпроблемах, то стали бы священниками, а не специалистами по рекламе, – ответил Арчи, и вопрос был закрыт.

Все вышло именно так, как говорила Виктория. Правда, Арчи и Байрон не были готовы к тому вниманию, которое им оказали в деловой прессе всей страны. Передача трех, пусть даже крупных заказов из одного рекламного агентства в другое была делом достаточно заурядным и никогда не вызвала бы такого фурора, если бы здесь не были замешаны мать и дочь. Раскол в семье, которая могла бы основать новую династию, оказал впечатление на дюжины журналистов. Взаимоотношения между матерью и дочерью, о которых до сих пор, к великой досаде прессы, ничего не было известно, возбуждали фантазию пишущей братии.

– Мне плевать на все эти инсинуации, – сказал Арчи Байрону, – но я ожидал, что после того обеда наша леди Совершенство будет более откровенной.

– Думаешь, тот ее наряд был случайным и ничего подобного больше не повторится?

– Если говорить про красные штаны в обтяжку, то да. Но я имею в виду ее манеры, а не одежду. Она вернулась к своей обычной непрошибаемости. Хотя теперь мы партнеры, она по-прежнему считает себя нашим начальством. Это жжет мне задницу.

– Похоже, ты не прочь ей слегка засунуть…

– «Слегка», Байрон? Ничего удивительного, что ты не умеешь связать двух слов. Впрочем, чего ждать от простого артдиректора? «Сгорая от желания вонзить…»

– Слушай, Арчи, я тоже был бы не прочь «вонзить», но боюсь, что вытащить обратно не удастся.

– Честно говоря, она не в моем вкусе. Но я имел в виду другое. Мне хотелось бы, чтобы она обращалась со мной как с равным. Именно это предусмотрено договором.

– Ты сам согласился переехать в Лос-Анджелес, – напомнил ему Байрон.

– Это имеет смысл. А ты согласился с названием «Фрост, Рурк и Бернхейм», или «ФРБ». Поставил себя на последнее место, чтобы не быть козлом отпущения?

– Нет. Просто так благозвучнее. А против Лос-Анджелеса я тоже ничего не имею. В Нью-Йорке меня ничто не держит, а мои старики живут в Сан-Франциско…

Вскоре после переезда в Калифорнию агентство «ФРБ» получило несколько небольших новых заказов на рекламу виноградников Нейпа-Вэлли, пасты «Гурман» компании «Бугаттини», калифорнийских артишоков, травяного чая «Бэй Ареа», дорогого уксуса для бальзамов, оливкового масла и несколько других. Увы, все это были продукты питания, ничего престижного. В общей сложности их новые заказы тянули на десять миллионов. В принципе, начало можно было считать неплохим, но для людей, привыкших к масштабам большого агентства и огромным оборотам, этого было совершенно недостаточно.

Несколько месяцев компания ютилась в каких-то тесных клетушках. Но затем Виктория, ожидая значительного роста и прихода новых людей, оформила долгосрочную аренду на помещение, которое было куда больше, чем им требовалось, и наняла декоратора. Требовалось, чтобы офис производил должное впечатление на будущих клиентов. Хотя Виктория продолжала вести все дела «Оук-Хилл Фудс», но большую часть времени проводила в разъездах, разыскивая для агентства новые заказы. Она решительно взяла на себя административные обязанности «координатора новых направлений бизнеса», позволив Арчи и Байрону сконцентрироваться на том, что получалось у них лучше всего.

Однако, несмотря на частые командировки в Нью-Йорк, Виктория видела Ангуса куда реже, чем надеялась. Он оправдывался тем, что Миллисент все усложняет. Если он начнет торопить события, Миллисент упрется и окончательно отравит им жизнь. Они и так многого добились. Просто нужно еще чуть-чуть потерпеть…

«Еще потерпеть, – мрачно подумала Виктория, отодвигая тарелку с принесенным Полли фруктовым салатом. – Еще чуть-чуть…» Как будто она мало терпела! За время ее пребывания в Нью-Йорке они не выкроили и минутки, чтобы побыть вдвоем. Ангус не мог увидеться с Викторией, и ее тело и душа разрывались от ненависти к матери и от досады на Ангуса, который не мог избавиться от своих бесконечных обязанностей.

А что ее ожидало по возвращении? Арчи и Байрон – единственные люди, на которых она могла положиться, единственные, кто знал ее до начала одинокой ссылки в Калифорнию, – уехали веселиться с Джиджи Орсини, которая была слишком хорошо одета и ни черта не соображала в рекламном бизнесе. С девчонкой, которая по каким-то непонятным причинам напоминала ей Миллисент в молодости.

7

– В Нью-Йорке я познакомился с одним человеком по имени Том Юнгер, – внезапно сказал Джош Саше вскоре после обеда, прошедшего в тягостном молчании. Саша безуспешно пыталась убедить себя, что он просто занят трудным юридическим делом. Он резко прервал их обычное паломничество в спальню Нелли и отвел Сашу в библиотеку.

– Ну, слава богу! – с облегчением и гневом воскликнула Саша. – Только и всего? Джош, никогда больше этого не делай! Я думала, что ты нашел у себя смертельную болезнь и не знаешь, как об этом сказать. Если бы вчера по возвращении из Нью-Йорка ты видел себя со стороны… Настоящий ходячий труп! Я извелась от беспокойства… но не решалась спросить, в чем дело, потому что слишком боялась ответа.

– Том… был твоим любовником, – с трудом произнес Джош.

– Ну да, был, – тут же ответила она, теребя длинную черную прядь. – И из-за этого ты так расстроился? Неужели Том рассказал это, когда узнал, что мы с тобой поженились? Как низко он пал! А ты чуть не загнал меня в гроб своей дурацкой ревностью к моему далекому прошлому. Мужчины, называется… Меня от вас тошнит!

Она вскочила с кресла и яростно заметалась по комнате, глядя на Джоша так, словно видела его впервые. Его решительный рот, четкие скулы, благородная голова с ежиком седых волос и доброе, но ироничное лицо внезапно показались ей незнакомыми. Виной тому был его измученный взгляд.

– Хочешь сказать, что ты мечтал жениться на девушке? – наконец выпалила Саша, видя, что он молчит. – Ты думал, что женщина двадцати четырех лет должна была провести всю жизнь в поясе целомудрия и ждать твоего появления?

– Нет. Я знал, что у тебя были такие же романы, как и у меня… интрижки, любовные связи… называй, как хочешь. Я знал это, а потом все выкинул из головы.

– Тогда зачем ты заговорил про этого Тома Юнгера? Я что, должна просить прощения? И что ты сделал, когда он начал вспоминать о делах давно минувших дней? Гордо удалился или дал ему в зубы?

– Он не знал, что мы женаты.

– Что?! Ты хочешь сказать, что Том Юнгер продолжает хвастаться своими старыми победами? Я позвоню этому грязному ублюдку и устрою такое, что он забудет не только мое, но и собственное имя! Подонок! Подумать только, что когда-то он мне нравился!

– Все было совсем не так.

– Тогда скажи, как это было, и не пропускай ни слова. Роман с Томом Юнгером – это не преступление. Даже если он сам стал преступником.

Джош со скрупулезной тщательностью рассказал ей обо всем, что случилось во время его нью-йоркского ленча.

Когда он закончил, Саша сидела неподвижно, упершись взглядом в ковер и теребя пояс халата. Молчание длилось долго. Наконец она подняла голову и бросила на мужа взгляд, полный сострадания.

– Извини, милый. Конечно, ты расстроен. Мне ужасно жаль, что я не рассказала тебе об этом сама. Если бы я знала, что тебе доведется это услышать на людях…

– Выходит, для тебя главное, как я услышал, что у тебя было по три любовника одновременно? Думаешь, что важнее всего способ, с помощью которого меня просветили?

– А разве не так? – Она поднялась и снова стала расхаживать по комнате. – Разве не так? – резко повторила она.

– О господи, конечно, нет!

– Но тогда что же? Что тебе кажется более важным?

– Ты, Саша, ты сама! Ты делала эти… вещи! И даже не пыталась скрывать их. Юнгер сказал, что каждый из них знал про других. Ты считала, что это твое право, и считаешь так до сих пор! – крикнул он, дрожа от боли и гнева.

– Нет, не считаю. – Саша остановилась. Ее лицо с благородным высоким лбом стало очень серьезным. Она сложила руки, а потом раскрыла их, как распускающийся цветок. – Я всегда знала, – негромко сказала она, – с первой ночи, проведенной с мужчиной, знала, что, когда я выйду замуж, эта часть моей жизни закончится. Закончится навсегда. Для секса у меня двойной стандарт. А разве у тебя не так? И у всех остальных людей тоже? Разве большинство людей в глубине души не придерживаются двойного стандарта, когда речь идет о чем-то важном? И не только о сексе. То, что простительно незамужней, совершенно непростительно для семейной женщины. Это разрушит любой счастливый брак.

– Боже, как заставить тебя понять? Трое мужчин… трое любовников, имеющих право… спать с тобой… а ты жонглируешь ими, как тремя гнилыми апельсинами. Один сегодня, другой завтра… О господи… – Он закрыл лицо ладонями.

– Да, Джош, так и было. Я не собираюсь просить за это прощения. Я имела право вести себя так, как мне хотелось. Если ты думаешь, что я стыжусь своего прошлого, то глубоко ошибаешься. – Саша говорила без всякого вызова, просто подтверждала верность своим взглядам.

– Ты действительно не понимаешь этого. – Джош впал в отчаяние. – Не хочешь понимать…

– Я понимаю, что была Великой Шлюхой. Я сама себя так называла. И что из этого? Я никому не сделала ничего плохого. И никогда не буду жалеть о том, как пользовалась своей свободой. Я никогда не спала с тем, кто мне не нравился. И не получала от этого ничего, кроме удовольствия. Я никогда не обманывала их. Просто никому не давала предъявлять на себя исключительные права, вот и все. И продолжала бы делать это до сих пор, если бы не встретила и не полюбила тебя.

Саша сделала паузу. Ей хотелось увидеть глаза Джоша, но он продолжал неподвижно сидеть в кресле, закрыв лицо руками.

– Джош, назови хотя бы одну причину, почему я не должна была жить так, как мне хочется, – настойчиво сказала она, решив во что бы то ни стало переубедить его. – Какое это имеет отношение к тебе и к тому, что я люблю тебя? Я – все та же Саша, которую ты полюбил и на которой женился. Великая Шлюха умерла и больше никогда не воскреснет. Осталась только я, твоя Саша. По-твоему, я должна раскаиваться в сделанном всю оставшуюся жизнь?

– Сколько… их было? – Джош говорил с трудом, словно слова тащили из него клещами.

– Не знаю. – В голосе Саши прозвучала злоба. – Не считала. Ты пытаешься унизить меня, но унижаешь только самого себя. Тебе должно быть стыдно за такой вопрос. Это недостойно.

– А твои переходы от одного мужчины к другому достойны? – крикнул Джош.

– Нет, все было не так. Я никогда не лгала себе.

От ее простодушия захватывало дух. Джош потряс головой, пытаясь прочистить мозги и понять, какое будущее их ждет. Но все было тщетно. Казалось, они стоят на разных краях огромной пропасти и пытаются сообщить друг другу что-то очень важное, но ветер подхватывает их слова и уносит в сторону.

– Джош, ради бога, перестань корчить из себя Иова. Убери руки! При чем тут наше с тобой настоящее? Это смешно.

Джош поднял голову, и она увидела его искаженное болью лицо и глаза, избегавшие ее взгляда. У Саши сжалось сердце. В этом не было ничего смешного. Только тут она поняла, что близость двух людей может не выдержать фактов, которые имеют значение только для одного из них.

– Джош! – «Я ни за что не расстанусь с ним», – подумала она, бросилась к мужу, обняла и начала укачивать. Все, что ей нужно, это время. Справедливый человек непременно поймет ее. А Джош был справедливым человеком.

– Дэви, мы победили, мы действительно победили! – Возбужденная Джиджи металась по гостиной своего дома, куда привела Мелвилла, чтобы выпить по рюмочке перед тем, как отправиться обедать. Эйфория от одержанной чистой, безоговорочной, огромной – нет, гигантской победы становилась все сильнее. Она положила на обе лопатки собственные сомнения в пригодности для рекламного бизнеса.

После окончания конкурса они с Дэви решили, что возвращаться в офис было бы глупо. Тем более что их присутствие не пришлось бы по вкусу одному из старших партнеров.

– Ты победила, – улыбнулся Дэвид.

Джиджи не находила себе места. Она то садилась на диван, то вскакивала снова.

– Нет, мы! Не спорь со мной, Дэви Мелвилл, иначе мне придется тебя стукнуть. Выпьем! – Она подняла бокал и чокнулась с ним. – Долой эксплуататоров, держи хвост пистолетом, чин-чин и все остальные тосты на свете! Ты слышал слова Виктории о том, что все детали нужно будет обсудить в понедельник? Тебе не показалось, что она вот-вот задохнется от ярости?

– Нет. Мне показалось, что она упадет в обморок.

Дэви было трудно отвечать Джиджи в тон. Его радость сдерживало другое чувство, намного более сильное. Когда Джиджи сбросила сапоги, сняла жакет, расстегнула верхнюю пуговицу блузки и с ногами залезла на широкий диван, Дэвид ощутил тревогу. Близость этой девушки волновала его.

Сегодня они с Джиджи впервые остались наедине. Он не ожидал, что у себя дома Джиджи окажется совсем другой. Она была уверенной в себе, непринужденной, свободной и раскованной. Никакое ухищренное кокетство не подействовало бы на Дэвида сильнее, чем эта безыскусная небрежность. Когда Джиджи наклонилась, чтобы наполнить бокалы, Мелвиллу показалось, что ее груди под блузкой подались вперед. Когда она поднесла ему напиток, Дэви был готов поклясться, что слышит, как трутся друг об друга ее прикрытые юбкой ляжки…

Еще немного, и он рехнется…

– Слушай, как тебе достались эти хоромы? – спросил Дэвид. В зимних сумерках комната казалась огромной: Джиджи торопилась и зажгла всего лишь две лампы над диваном.

– Случайно. Я сняла этот дом… Слушай, Дэви, правда, синьора Колонна прелесть?

– Правда. Но зачем тебе одной такая махина?

– Я люблю простор. Джорджо… Джанни… Энрико… я их обожаю! Правда, классные ребята или мне это только кажется?

– По высшему разряду. Слушай, Джиджи, ты с кем-нибудь встречаешься? Я вот что имею в виду… Не может сюда кго-нибудь ввалиться и спросить: «Кто этот малый, почему он сидит на моем диване и пьет с моей леди?»

– Я ни с кем «не встречаюсь», как ты выражаешься… – Джиджи зевнула. Нервное возбуждение улеглось, и она вдруг почувствовала усталость. – Я ничья леди. Своя собственная. И заруби на носу, Дэви, малыш, никогда не называй меня «леди». Я это ненавижу. Как угодно, но только не леди.

– Я только представил, что кто-то другой может так называть тебя.

– Пусть бы только попробовал, – ответила Джиджи и только тут поняла, что ее свобода – такая же реальность, как пустой дом, в котором она живет, как пустая постель, в которой она спит, как одинокие обеды, которые она ест. Такая же реальность, как тоска по мужскому прикосновению. Только возбуждение и концентрация на заказе «Индиго Сиз» позволяли ей не думать о Заке, только напряженная работа позволяла отгонять мысль о том, что она больше не ждет его возвращения.

Джиджи закинула руки за голову, взялась левой ладонью за правое запястье и как следует потянулась. Потом сменила руки, потянулась снова, пытаясь снять накопившееся за день напряжение, и слегка застонала от облегчения. «Что мне требуется, так это хороший массаж спины», – лениво подумала она.

– Дэви, иди сюда. Ты слишком далеко сидишь. Вот так… А теперь сними очки.

– Если я сниму очки, то ничего не увижу.

– Неважно. Я хочу видеть твои глаза, – стояла на своем Джиджи. Дело с «Индиго Сиз» закончилось, она успокоилась и могла переключить внимание на Дэвида Мелвилла, который все это время был с ней рядом. В его близости было что-то таинственное и удивительно приятное. Теплое, удобное, уютное…

«Но что именно?» – внезапно с острым любопытством подумала Джиджи. Она считала, что знает его, но сейчас поняла, что это ей только казалось. А такое невежество непростительно для членов одной творческой бригады, правда? «Если бы я знала его получше, то попросила бы растереть мне спину», – сказала она себе.

В комнате было так темно, что ей пришлось склониться к нему.

– Гм-м… у тебя необычные глаза. Волосы темно-русые, цвета шоколада «Годива», без единой более светлой пряди. А кожа легко сошла бы за сливочный крем. Слушай, Дэви, – сказала она, широко раскрыв глаза и глядя на него с легкой насмешкой, – я могла бы сделать из тебя шоколадное суфле!

– А я бы сделал из тебя бифштекс, – Дэви сграбастал ее и прижал к себе, – и съел целиком! От тебя не осталось бы ничего, кроме рыжих волос и ресниц!

– Дэви!

– Ты сама виновата, – простонал он и поцеловал Джиджи со страстью, которую подавлял с первого дня их знакомства.

– Дэви, ты что, с ума сошел? – спросила Джиджи делано удивленным тоном. «Слушай, ты в самом деле думала только о массаже спины? – честно спросила она себя. – Какие у него властные губы… Ничего похожего на суфле…»

– Замолчи и не отвлекайся. – Он продолжал целовать ее, и Джиджи замерла на месте. Дэви был ужасно милый, но откуда ей бьшо знать, что он умеет целоваться? Как он понял, что Джиджи стосковалась по мужским объятиям? Откуда ей бьшо знать, что лежащий рядом с ней – как это случилось? – худощавый Дэви окажется поразительно крепким и надежным, как скала, нагретая солнцем? Откуда ей бьшо знать, что у мужчины, с которым неделями работаешь в одной комнате, такие губы, что невозможно не отвечать ему с той же страстью, с которой он целует тебя? Откуда ей бьшо знать, какое возбуждение охватывает женщину, когда от ее шеи нежно отстраняют волосы и начинают водить по ней губами вверх и вниз?

Подумав об этом, Джиджи почувствовала себя величайшей обманщицей в мире. Но ничуть не удивилась, ничуть, ничуть…»

– Ох, Дэви… – Джиджи заерзала и еще крепче прижалась к нему.

– Джиджи, милая, пожалуйста… Я так люблю тебя, что схожу с ума…

– Prego… – прошептала она.

– Ты хочешь сказать… – Дэви не был уверен, что правильно ее понял, и боялся все испортить. Нет, только не теперь, когда он держал в объятиях свое сокровище и говорил о своей любви!

– Это значит «да»… я согласна… делай все, что хочешь…

– И это тоже? – спросил он, расстегивая ее блузку умелыми пальцами, которые вдруг задрожали и стали неловкими.

– Все, что хочешь… – пробормотала она и закрыла глаза, чтобы лучше почувствовать первое прикосновение его губ к своей груди. Когда это наконец случилось, она дрогнула, как дрожит древесная листва под первыми каплями дождя.

Дэви сполз с дивана, опустился на колени и начал ласкать ее груди чувствительными кончиками пальцев. Лампа освещала нежные розовые соски, набухавшие у него на глазах. Их сочетание с белой кожей редкого оттенка и юным, упругим телом бьшо настоящим чудом. Обещанием, от которого могло разорваться сердце. Он ласкал ее груди в благоговейном молчании, пока Джиджи сама не подалась к нему. Потрясенный, трепещущий, Дэви опустил голову и по очереди обхватил губами нежные набухшие бутоны, сделанные из горячего меда и плотного шелка.

Пьянящий вкус ее тела заставил Дэви затаить дыхание. Неужели его грезы стали явью? Когда изнывавшая от желания Джиджи тяжело задышала и сделала попытку избавиться от одежды, ему пришлось оторваться от своего увлекательного занятия.

Он продолжал стоять на коленях, пока не ощутил, что пальцы Джиджи вплелись в его волосы. Этот жест можно бьшо расценить как приглашение. Дэви начал раздеваться, не отрываясь от ее раскрытых душистых губ и все глубже проникая в них языком. Тем временем руки Джиджи изучали его обнаженную плоть. Вскоре она обнаружила обтянутую нежной кожей впадинку у основания шеи. Там, где встречались ключицы, бился пульс, напоминавший морской прибой. При свете лампы она увидела его плечи, локти и запястья, красотой не уступавшие губам, тонкие волоски на груди и руках, безупречно гладкую кожу и рельефные мышцы. Когда Дэви поднялся, она неожиданно для себя самой сказала:

– Стоп…

– Что?! – не поверил он своим ушам.

– Стоп… Я хочу рассмотреть тебя.

Джиджи испустила низкий смешок и дала волю своим эротическим фантазиям. Ничуть не стесняясь своей наготы, она поднялась, села на корточки и взяла в руки его упругий член. При виде его размеров она перестала улыбаться и затаила дыхание от изумления. Ее жадные пальцы начали сжиматься и разжиматься, сводя Дэви с ума. Не сходя с места, он напряг бедра, подался вперед, сжал кулаки и позволил играть с собой, пока ей не надоест. Эта сладкая пытка несказанно нравилась ему. Дэви понимал, что долго она не продлится.

Джиджи разрывалась между стремлением гурмана продолжить захватывающую игру и растущим желанием, утолить которое можно бьшо только одним способом – ощутив проникновение мужского члена. Во рту пересохло, сердце нетерпеливо колотилось… Наконец, не в силах сдержаться, она сдалась желанию, легла навзничь и отдалась ему с той же жадностью, с которой высохшая земля отдается грозе.

Дэвид сосредоточился так, словно ему предстоял заключительный прыжок с вышки на Олимпийских играх. Терпеливый и опытный любовник, он перемежал медленные, неторопливые, максимально глубокие проникновения быстрыми, резкими толчками, забывая о себе ради ее наслаждения, прислушиваясь к ее дыханию, ощущая ее испарину, пока не сплел окутавшее обоих покрывало страсти, под которым исчезло время. Джиджи перестала яростно стремиться к наслаждению и застыла на краю пропасти, ощущая его объятия, его дыхание, биение сердца и движения его мерно поднимавшегося и опускавшегося тела.

Убедившись в том, что они достаточно изучили друг друга, Дэви потянулся к жаркому вулкану, таившемуся между ее ногами. Вскоре Джиджи часто задышала и испустила несколько бесстыдных, нечленораздельных стонов. Тут Дэвид впервые улыбнулся. Не думая об оценке, прыгун совершил головокружительный пируэт и без брызг вонзился в воду, пережив самый восхитительный миг в своей жизни.