Текст книги "Само совершенство"

Глава 9

– Господа присяжные, вы услышали шокирующие показания очевидцев и увидели неопровержимые улики… – Элтон Петерсон, представлявший сторону обвинения, стоял прямо и неподвижно, и его пронизывающий взгляд медленно скользил по лицам двенадцати присяжных, которым предстояло решить судьбу судебного процесса, который привлек к себе беспрецедентное внимание общественности скандальными разоблачениями, касающимися жизни голливудских звезд первой величины. К скандалам, связанным с супружеской неверностью небожителей, публика уже привыкла, но вот убийство… Это было что-то новенькое.

За стенами зала суда все коридоры были забиты репортерами со всего мира, с нетерпением ожидавших развития событий в деле Захария Бенедикта. Когда-то средства массовой информации виляли перед ним хвостом, а теперь они, захлебываясь от восторга, комментировали все подробности его падения с голливудских высот, смакуя пикантные подробности, не стесняясь выдавать предположения за факты, вовсю заигрывая с доверчивыми американцами, готовыми проглотить любую «утку» под пиво с вечерними новостями.

– Вы слышали доказательства, – напомнил присяжным Петерсон, делая упор на последнем слове. – Подтвержденные свидетельства десятков свидетелей, многие из которых были настоящими друзьями Захария Бенедикта. Вы знаете, что ночью накануне убийства Рейчел Эванс Захарий Бенедикт обнаружил ее обнаженную в объятиях Энтони Остина. Вы знаете, что Бенедикт был в ярости, что он набросился на Остина и его пришлось оттаскивать от него. Вы слышали свидетельства постояльцев отеля, которые находились в коридоре у дверей номера Бенедикта и слышали все, что было сказано в номере. Из показаний этих свидетелей вам известно, что Рейчел Эванс сообщила Бенедикту, что разведется с ним и выйдет замуж за Энтони Остина и что при разводе намеревается получить половину принадлежащего Захарию Бенедикту имущества. И те же свидетели заявили под присягой, что Бенедикт предупредил жену, позвольте процитировать… – Петерсон сделал паузу, чтобы заглянуть в свои записи, но сделано это было лишь для большего эффекта, потому что ни один из присутствующих в зале суда не мог забыть этой угрозы. Повысив голос, Петерсон с выражением продекламировал: – «Я убью тебя раньше, чем позволю тебе и Остину получить мои деньги!»

Схватившись за перила, перед которыми на скамье сидели присяжные, обвинитель, впиваясь взглядом по очереди в каждого из двенадцати, сказал:

– И он действительно убил ее, леди и джентльмены. Он убил ее хладнокровно и расчетливо, убил вместе с ребенком, которого она носила под сердцем! Вы знаете, что он ее убил, как знаю это я. Но то, как он ее убил, делает его злодеяние еще более мерзким, более отвратительным, потому что выявляет то, каким бессердечным чудовищем является Захарий Бенедикт. – Отвернувшись, Петерсон принялся расхаживать по проходу, описывая то, каким образом, по его мнению, было совершено преступление, подталкивая слушателей к тому выводу, который сделал сам: – Захарий Бенедикт не совершил убийство в состоянии аффекта, как, возможно, поступил бы на его месте другой. Нет, спонтанность – не для него. Он выждал двадцать четыре часа для того, чтобы закончить свой драгоценный фильм, и только затем убил ее, выбрав такой циничный способ мести, что я не нахожу слов, чтобы дать ему оценку! Он вставляет в пистолет разрывную пулю и в последний момент, когда снимается заключительная сцена фильма, он меняет сценарий так, чтобы его жена, а не Энтони Остин, получила бы эту пулю во время их схватки!

Элтон замолчал и снова схватился за перила.

– Я ничего не придумываю и ничего не домысливаю. Вы все слышали свидетельские показания, которые подтверждают каждое сказанное мной слово. В день убийства, когда вся съемочная группа отдыхала во время перерыва, Захарий Бенедикт один пошел на конюшню, якобы для того, чтобы проверить реквизит. Несколько человек видели, как он туда направлялся, он и сам этого не отрицает, но никто не заметил, чтобы после этого что-то изменилось. Все вещи были на прежних местах. Вопрос: что же он там делал? Ответ очевиден: он заменил холостые патроны, которыми, как заявил под присягой помощник по реквизиту, он сам зарядил пистолет, смертоносными разрывными пулями. Я напомню вам еще раз, что на пистолете были отпечатки пальцев Бенедикта. Его, и только его, – оставленные им там, вне сомнений, по ошибке после того, как он начисто протер оружие. А когда все приготовления были сделаны, Бенедикт не захотел поскорее закончить мерзкое преступление, которое замыслил. Нет, он не ищет простых путей. Захарий Бенедикт стоял возле оператора и наблюдал за тем, как ласкают друг друга его жена и любовник, заставляя их повторять все вновь и вновь! Он останавливал их всякий раз, когда жена готова была схватить оружие. И когда он вдоволь «навеселился», удовлетворил свою извращенную мстительность, когда не мог больше затягивать тот момент, который требовался по сценарию, тот момент, когда жена должна была потянуться за оружием и пристрелить Тони Остина, – Захарий Бенедикт решил изменить сценарий! – Обернувшись, Петерсон указал пальцем на Зака. Голос его дрожал от праведного гнева. – Захарий Бенедикт – наглядный пример того, как развращают человека богатство и слава. Он возомнил себя сверхчеловеком. Он возомнил, что может жить по своим законам, что законы писаны не для таких, как он. Он верил, что ему все сойдет с рук. Что вы позволите ему выйти сухим из воды. Вы, леди и джентльмены, уважаемые присяжные…

Густой баритон Петерсона звучал убедительно. Настолько убедительно, что едва ли не каждый из присутствующих в зале суда, исполнившись пафосом речи обвинителя, повернул голову в сторону Зака, сидевшего за столом рядом со своим защитником. Находившийся рядом с ним адвокат, почти не разжимая губ и не поворачивая головы, прошипел:

– Проклятие, Зак, посмотри на присяжных!

Зак поднял голову и машинально сделал то, что велел ему защитник, но едва ли он мог изменить настрой присяжных. Если бы Рейчел задалась целью все подстроить так, чтобы его обвинили в ее убийстве, она бы не смогла выполнить задачу лучше. Все улики были против него.

– Посмотрите на него! – с пафосом воскликнул Петерсон. – Посмотрите, и вы увидите в нем того, кем он и является: виновного в убийстве первой степени, в умышленном убийстве без смягчающих вину обстоятельств! Это тот вердикт, тот единственный вердикт, который вы можете вынести в его случае, если хотите торжества справедливости!

На следующее утро присяжные продолжили обсуждение, и Зак, которого выпустили под залог в один миллион долларов, вернулся в свой номер в отеле, где он поочередно то строил планы побега в Южную Америку, то размышлял, как будет убивать Тони Остина. С точки зрения Зака, главным подозреваемым должен был стать именно Тони. Такое заключение казалось ему наиболее логичным, и все же ни адвокаты Зака, ни нанятые ими частные детективы не могли найти ни одной улики против Тони, за исключением разве что его дорогостоящей привычки к наркотикам, от которой он вопреки заявлениям президента студии не избавился. Впрочем, потворствовать и впредь этой своей привычке Тони было бы куда сподручнее, если бы была жива Рейчел, которая после развода с Заком стала бы его, Тони, женой. Более того, если бы Зак в последнюю минуту не решил изменить сценарий, Тони, а не Рейчел, погиб бы от того единственного выстрела. Зак пытался вспомнить, говорил ли он когда-либо Тони, что ему не нравится концовка, и о том, что намерен ее изменить. Он сделал пометки об изменении сцены в своем экземпляре сценария, и этот экземпляр он часто оставлял там, где любой мог в него заглянуть, но все свидетели, как один, отрицали, что знали о его планах.

Словно тигр в клетке, Зак мерил шагами свой номер, кляня судьбу, Рейчел и себя самого. Он вновь и вновь прокручивал в голове заключительную речь своего адвоката, пытаясь самого себя заставить поверить в то, что у присяжных нет оснований признавать его виновным. Единственным убедительным доводом в пользу того, что он не совершал преступления, являлся довод от противного: лишь круглый дурак отважился бы на столь дерзкое и наглое преступление, зная, что все улики укажут на него. Когда во время судебного процесса выяснилось, что Зак владел большой коллекцией оружия и был знаком с разными типами ружей и снарядов, Хендлер, его защитник, пытался привлечь внимание суда к тому факту, что, раз это так, Зак вполне мог поменять пули, не оставив на ружье отпечатков.

Мысль о том, чтобы сбежать в Южную Америку и исчезнуть, постоянно крутилась у Зака в голове, но идея была паршивая, и он об этом знал. Во-первых, если он сбежит, присяжные признают его виновным даже в том случае, если изначально склонялись к тому, чтобы оправдать его. Во-вторых, физиономия его была настолько хорошо известна, что его опознали бы в течение пяти минут, куда бы он ни направился. Если и был у этой мерзкой истории позитивный результат, то это то, что, как Зак искренне надеялся, Тони Остин уже никогда не будет сниматься в кино. Не сможет он появиться перед зрителями после того, как все его грехи и извращенные склонности стали достоянием широкой общественности, кричали о себе с экранов телевизоров и газетных страниц!

Когда на следующее утро раздался стук в дверь, Зак, проведший больше суток в состоянии томительной неизвестности, не видя выхода из чудовищно несправедливой ситуации, уже почти впал в отчаяние. Он рывком распахнул дверь и нахмурился, увидев на пороге единственного человека, которому безгранично доверял. Зак не хотел, чтобы Мэтт Фаррел присутствовал на суде, отчасти потому что не хотел делать его свидетелем своего унижения, а еще потому что не хотел, чтобы на него, известного финансиста, пала тень из-за их знакомства. Поскольку до вчерашнего дня Мэтт находился в Европе, где вел переговоры о покупке одной европейской компании, Заку не составило труда изобразить оптимистичный настрой, когда Мэтт ему позвонил. Но теперь ему хватило одного взгляда на угрюмую физиономию Мэтта, чтобы понять, что тот уже узнал мрачную правду и, по всей видимости, именно из-за этого прилетел в Даллас.

– Вижу, ты рад меня видеть, – сухо поприветствовал его Мэтт, проходя в номер.

– Я предупреждал тебя, что не стоит приезжать, – парировал Зак, закрывая дверь. – Как раз сейчас присяжные решают мою судьбу. Все будет хорошо.

– А тем временем, – сказал Мэтт, ничуть не смущаясь прохладным приемом, – мы могли бы скоротать часы ожидания за игрой в покер. О’Хара сейчас присоединится к нам, как только поставит машину на стоянку и забронирует номера. – С этими словами он скинул пиджак и пристально посмотрел на Зака, изучая его измученное, осунувшееся лицо. – Выглядишь отвратительно, – констатировал он и, сняв трубку телефона, заказал в номер плотный завтрак на троих.

– Сегодня определенно мой день, – сказал Джо О’Хара шесть часов спустя, сгребая со стола выигрыш. Шофер и телохранитель Фаррела обладал могучим телосложением, а лицо его напоминало лицо профессионального боксера, который не один раз бывал в переделке. Джо старался не показывать, что тревожится за судьбу Зака, и хотя его наигранный оптимизм никого не мог одурачить, разрядить гнетущую атмосферу ему все же отчасти удалось.

– Напомни мне, чтобы я урезал тебе жалованье, – скривился Мэтт, взглянув на кучу банкнот у локтя О’Хары. – Чтобы ты не мог позволить себе делать такие высокие ставки.

– Ты всегда так говоришь, когда я выигрываю у тебя или Зака, – жизнерадостно ответил ему Джо. – Все это напомнило мне старые добрые времена в Кармеле, когда мы частенько играли втроем. Только тогда мы играли по ночам.

И судьба Зака не висела на волоске…

Эта мысль, никем не высказанная, повисла в воздухе и вызвала неловкое молчание, которое, правда, почти тотчас же нарушил телефонный звонок.

Зак взял трубку, молча выслушал сообщение и встал.

– Присяжные вынесли вердикт. Я должен ехать.

– Я поеду с тобой, – сказал Мэтт.

– Я сейчас подгоню машину, – сказал Джо, вытаскивая из кармана ключи от автомобиля.

– В этом нет необходимости, – сказал Зак, борясь с надвигающейся паникой. – Мои адвокаты заедут за мной.

О’Хара пожал Заку руку и вышел. И лишь когда за ним закрылась дверь, Зак взглянул на Мэтта и подошел к столу.

– Я прошу тебя об услуге. – Он достал из выдвижного ящика папку и протянул другу. – Я подготовил этот документ на случай, если все пойдет не так, как хотелось бы. По этой доверенности ты имеешь полное право распоряжаться всеми моими финансами и счетами так, как сочтешь нужным.

Мэтт Фаррел взглянул на документ, и кровь отхлынула от его лица. Эта бумага была красноречивым доказательством того, что Зак оценивал свои шансы на оправдательный приговор не слишком высоко.

– Это всего лишь формальность, план действий на случай непредвиденных обстоятельств. Я уверен, что тебе она не пригодится, – солгал Зак.

– И я тоже, – солгал Мэтт.

Мужчины посмотрели друг на друга. Они были примерно одного роста, одного сложения, и на лицах обоих было одинаковое выражение уверенности в себе. Гордость заставляла их лгать себе и друг другу. Зак потянулся за пиджаком, и Мэтт, откашлявшись, спросил:

– Если… Если мне все же придется воспользоваться этой своей доверенностью, как ты хочешь, чтобы я поступил?

Глядя в зеркало, Зак завязал галстук и, пожав плечами, попытался пошутить:

– Постарайся не сделать меня банкротом, вот и все.

Через час в зале судебных заседаний, стоя рядом со своими адвокатами, Зак смотрел, как председатель суда присяжных протягивал судье вердикт. Он услышал слова судьи так, словно они донеслись издалека, пронеслись по очень длинному туннелю.

– …виновным в убийстве первой степени…

И затем после короткой процедуры, во время которой ему определялась мера наказания, Зак услышал вердикт еще более жуткий:

– Сорок пять лет отбывания наказания в тюрьме для уголовных преступников Амарилло, штат Техас… Апелляционные жалобы принимаются лишь по истечении пятнадцати лет пребывания в исправительном учреждении. Заключенный передается в распоряжение…

Зак даже не поморщился, он отказывался делать что-либо, что могло выдать правду: он беззвучно кричал от ужаса.

Он стоял очень прямо даже тогда, когда кто-то схватил его за запястья, завел руки за спину и надел на него наручники.

Глава 10

1993 год

– Осторожно, мисс Мэтисон! – пронзительно взвизгнул мальчик в инвалидном кресле, но было уже поздно.

Джулия сосредоточенно вела мяч к центральному кругу баскетбольной площадки и уже готова была сделать бросок, когда, зацепившись ногой об инвалидное кресло, споткнулась и упала, неэлегантно приземлившись прямо на мягкое место.

– Мисс Мэтисон! Мисс Мэтисон! – раздалось со всех концов гимнастического зала. Вокруг Джулии сгрудились ребята на инвалидных колясках, с костылями и протезами. Джулия проводила для них уроки физкультуры на добровольных началах и в свободное от основных уроков время. – У вас все цело? Вы не пострадали?

– Конечно, пострадала! – весело ответила Джулия. – Пострадала моя гордость! И еще как!..

Вилли Дженкинс, девятилетний качок и мачо, который присутствовал на игре в роли тренера и наблюдателя, сунув руки в карманы, ухмыльнулся, окинул Джулию чуть насмешливым взглядом и неожиданно низким для своего возраста голосом спросил:

– Как могла пострадать ваша гордость, когда вы упали на…

– Это тебе так кажется! – со смехом перебила его Джулия. Она начала подниматься, но тут ее взгляд уперся в тупоносые туфли, коричневые носки и бежевые брюки из полиэстра.

– Мисс Мэтисон! – рявкнул директор школы, злобно уставившись на темные следы, оставленные по всему, доселе сияющему чистотой, полу спортивного зала. – Эта игра мне совсем не кажется похожей на баскетбол. Что за игры вы тут устраиваете?

Несмотря на то что Джулия вот уже третий год как работала учительницей в той самой начальной школе, куда когда-то пришла сама, отношения с мистером Дунканом у нее не очень складывались с тех пор, как пятнадцать лет тому назад он обвинил ее в краже обеденных денег из учительского стола. Теперь, разумеется, сомневаться в честности и порядочности Джулии не пришло бы в голову никому в Китоне, включая мистера Дункана, но проблем с Джулией у него от этого не убавилось. Джулия всегда отличалась независимым нравом, и сейчас это качество проявлялось в ее особом взгляде на правила школьного распорядка, кои она всегда трактовала в пользу учащихся. И если бы только это! Она замучила его до смерти своими инновационными предложениями, и если он не соглашался поддерживать ее начинания, Джулия активно привлекала на свою сторону жителей города и даже заручалась финансовой поддержкой отдельных граждан. Благодаря ее энтузиазму, в частности, в школе, где директорствовал господин Дункан, по специально разработанной программе велись занятия по физическому развитию детей с ограниченными возможностями. Джулия сама разработала эту программу, и она по своему усмотрению время от времени вносила в нее коррективы, не считая при этом нужным спрашивать разрешение у директора школы, что, по мнению мистера Дункана, являлось вопиющим нарушением субординации. Не успела мисс Мэтисон запустить в прошлом году программу по физическому воспитанию детей с ограниченными возможностями, как взялась за новый, еще более смелый проект, проект по искоренению безграмотности среди женщин, проживающих в Китоне и окрестностях. И решиться на этот крестовый поход против безграмотности ее заставило лишь то, что, как случайно стало известно Джулии, жена школьного дворника не умела читать. Джулия Мэтисон пригласила женщину к себе домой и стала давать ей уроки, но вскоре выяснилось, что ее ученица знала еще кое-кого, кто так и не научился грамоте, а та, другая, знала еще кого-то. Вскоре таких женщин набралось семь человек, и мисс Мэтисон обратилась к директору школы с просьбой предоставить ей для уроков одну из классных комнат на два вечера в неделю.

Когда мистер Дункан отказал ей на том резонном основании, что в случае проведения уроков по вечерам счет за коммунальные платежи возрастет, Джулия любезно сообщила ему, что в случае его отказа будет вынуждена обратиться к директору другой школы. Не желая выглядеть в глазах сограждан бессердечным чудовищем, мистер Дункан пошел у Джулии на поводу и разрешил ей проводить уроки в ее собственной классной комнате в начальной школе. Добившись своего, Джулия не успокоилась на достигнутом. Теперь она решила, что ей нужны особые учебные пособия для обучения навыкам чтения ее великовозрастных учениц. И, как мистеру Дункану в очередной раз пришлось убедиться, если уж Джулия Мэтисон вбила себе что-то в голову, то не остановится, пока не добьется своего. Уверенность в собственной правоте и убежденность в том, что ее миссия несет исключительно благо, заставляли Джулию добиваться своего не битьем, так катаньем. Ее энергия и энтузиазм поражали, но в равной степени и раздражали мистера Дункана.

Джулия была исключительно предана своим детям-инвалидам, а новая образовательная программа для безграмотных взрослых стала ее любимым детищем, и, что бы ни говорил и ни делал директор, пытаясь охладить ее пыл, перед напором Джулии он был бессилен. Раз уж она решила получить необходимые учебные материалы, то она их получит. Мистер Дункан был уверен в том, что выпрошенный у него административный отпуск для поездки в Амарилло на два дня имел непосредственное отношение к поиску денег на вышеупомянутые учебные пособия. Ему было доподлинно известно, что она убедила богатого дедушку одного из своих учеников, который, как оказалось, живет в Амарилло, дать денег на приобретение кое-какого оборудования, которое она использовала при работе с детьми-инвалидами. И сейчас, как догадывался мистер Дункан, она намеревалась выпросить у ни о чем не подозревающего дедушки денег на финансирование программы, к которой ни он, ни его родственники не имели никакого отношения.

Вот эта ее входящая в привычку тенденция просить денег у жителей города и окрестностей, как ближних, так и дальних, больше всего беспокоила мистера Дункана. Она не могла не понимать, что ставит не только себя, но прежде всего его, директора, в весьма щекотливое положение. Как не стыдно ей ходить с протянутой рукой, выпрашивая деньги у родителей и других родственников учеников школы, в которой он директорствовал! За те несколько лет, что Джулия Мэтисон проработала в его школе учительницей, он не знал покоя. Она была для него как прыщ на носу, как мозоль на пятке. И по этой причине мистер Дункан был абсолютно невосприимчив к ее привлекательности, хотя любой другой на его месте непременно отметил бы, как соблазнительно она выглядела, раскрасневшаяся от игры, в спортивном костюме на ладной фигурке, когда, перед тем как отпустить ребят в раздевалку, давала им наставления относительно следующего занятия. Ее свежее юное лицо без следа косметики и забранные в хвост волосы ввели мистера Дункана в заблуждение, когда он решил, что берет на работу хорошенькую милую простушку, с которой не будет никаких сложностей. При росте в пять футов и пять дюймов она была отлично сложена, хрупкая, длинноногая, с изящным носиком и классическим овалом лица и полными мягкими губами. И под темными, превосходной формы бровями вразлет сияли темно-синие глаза, густо опушенные загнутыми вверх ресницами, и эти глаза казались невинными и добрыми. Но, как бедному директору впоследствии пришлось убедиться, единственной чертой, которая выдавала ее истинную натуру, был упрямый подбородок с пусть крохотной, но совсем не женственной ямочкой.

Мысленно притопывая в досадливом раздражении ногой, мистер Дункан ждал, когда молодая учительница закончит общаться со своей «командой». Отпустив ребят, Джулия одернула футболку, провела рукой по растрепавшимся волосам, и лишь после этого мистер Дункан соизволил объяснить причину своего неурочного визита в гимнастический зал.

– Звонил ваш брат Тед. Я был один наверху и потому ответил на звонок, – недовольно сообщил директор. – Он попросил передать вам, что родители ждут вас на ужин к восьми и что Карл даст вам для поездки свою машину. Он, кажется, упомянул, что вы едете в Амарилло. Вы не сообщили мне об этом, когда отпрашивались.

– Да, я еду в Амарилло, – подтвердила Джулия с лучезарной невинной улыбкой, которая, как она, видимо, рассчитывала, должна была обезоружить всякого, кому была адресована. Однако в действительности эта подозрительно лучезарная улыбка лишь заставила Дункана насторожиться.

– У вас там друзья? – спросил он, нахмурившись.

В Амарилло Джулия собиралась встретиться с богатым родственником одного из своих учеников-инвалидов в надежде убедить его пожертвовать средства на программу по обучению грамотности… и у нее было ужасное предчувствие, что мистер Дункан о ее планах догадывался.

– Меня не будет только два учебных дня, – увернулась она от прямого ответа, – и я уже договорилась о замене.

– Амарилло расположен в нескольких сотнях миль отсюда. Должно быть, у вас там очень важное дело.

Джулия не стала удовлетворять любопытство начальника. Она лишь с преувеличенной тревогой посмотрела на часы и воскликнула:

– Господи, уже половина пятого! Мне надо торопиться! Я еще должна успеть принять душ, переодеться и вернуться сюда. У меня в шесть урок!

Вилли Дженкинс поджидал Джулию у машины на школьной стоянке. Заметив, что она вышла из школы, он нахмурился и сообщил своим хриплым голосом, который скорее напоминал голос взрослого мужчины, больного ларингитом:

– Я слышал, как мистер Дункан сказал, что вы едете в Амарилло. И поэтому до вашего отъезда я хотел узнать… Мисс Мэтисон, скажите, я буду петь на «Зимнем карнавале» или нет?

Джулия с трудом удержалась от улыбки. Вилли Дженкинс привык быть первым во всем. Он отлично чувствовал себя на спортивной площадке, был ценным приобретением для любой спортивной команды, его уважали и с ним считались, и потому ему было страшно обидно, что его не хотели принимать в драматический кружок. По правде говоря, публичные выступления, в особенности те, где надо было пользоваться голосом, обходились без участия Вилли. Стоило Вилли заговорить со сцены, а тем более запеть, как все присутствующие, и зрители, и исполнители, начинали корчиться от смеха.

– Ты обратился не по адресу, Вилли, – сказала Джулия, бросая портфель на пассажирское сиденье своего старенького «форда». – В этом году спектакль ставлю не я.

Вилли усмехнулся той нагловатой многозначительной ухмылкой, с которой мужчина смотрит на женщину, зная, что она к нему неравнодушна. И Джулия действительно была к нему неравнодушна. Ей нравились его задор, его сила духа, но больше всего его доброта, которая особенно проявлялась в отношении одного мальчика-инвалида из его класса по имени Джонни Эверетт.

– Хотите сказать, что если бы вы ставили спектакль, то разрешили бы мне петь?

– Вилли, – с улыбкой ответила ему Джулия, повернув ключ в замке зажигания, – когда я буду ставить спектакль, то обязательно тебя приглашу.

– Обещаете?

Джулия кивнула:

– Приходи как-нибудь в церковь, и я тебе это докажу. Я позволю тебе петь в детском церковном хоре.

– У нас в семье не принято ходить в церковь.

– Ну вот, теперь ты встал перед дилеммой, – сказала Джулия, медленно выезжая со стоянки. Она говорила с ним через открытое окно.

– Что такое дилемма?

Джулия просунула руку в окно и потрепала его по волосам.

– Посмотри в словаре.

Начальная школа, в которой работала Джулия, находилась на другом конце города, и, возвращаясь домой, Джулия всякий раз проезжала центральную часть города из конца в конец. Впрочем, «деловой центр» слишком пафосное определение для территории площадью меньше квадратной мили, на которой располагалось величественное здание суда посередине, с четырех сторон окруженное строениями. Когда Джулия в возрасте одиннадцати лет впервые приехала в Китон, этот маленький тихий городок показался ей очень странным. Поражало отсутствие широких улиц с шикарными небоскребами и отсутствие трущоб. Вначале ей было непонятно, как жители этого провинциального техасского городка до сих пор не вымерли от скуки, как осенние мухи, но постепенно ей открылась прелесть неспешной жизни техасского захолустья, и она даже стала считать его славным и милым. За последние пятнадцать лет здесь мало что изменилось. Китон остался самим собой – живописным и старомодным, со все той же нарядной белой беседкой посреди городского парка, с вымощенными красным кирпичом улицами и опрятными домиками с ухоженными палисадниками. Несмотря на то что население Китона за эти годы увеличилось с трех тысяч до пяти, дух города приезжие изменить не смогли или не захотели. Пытавшиеся изменить город в соответствии со своими представлениями здесь попросту не приживались. Большинство жителей по-прежнему по воскресеньям ходили в церковь, мужчины по-прежнему собирались в городском клубе со смешным названием «У лося» каждую первую пятницу месяца. И начало школьных летних каникул отмечали здесь как большой праздник – на городской площади с духовым оркестром, причем музыканты неизменно выходили в красно-бело-синих нарядах. Когда-то на такие мероприятия жители города приезжали верхом или в колясках, запряженных лошадьми, а теперь – в пикапах и машинах поменьше, но музыка и смех звучали как встарь. Дети играли в пятнашки среди старинных дубов или прогуливались, держа родителей за руку, лакомясь мороженым, в то время как их бабушки и дедушки сидели на скамейках в парке и вспоминали старые добрые времена. Это был город, где люди ценили старую дружбу, старинные традиции и память о прошлом. И еще в этом городе всё про всех знали.

Джулия была частью этого сообщества, и ей нравилось чувство защищенности, которое обеспечивала ей семейная атмосфера этого города. Но она также хорошо понимала правила игры и потому с самого начала тщательнейшим образом избегала всего, что могло послужить хоть малейшим поводом для сплетен и пересудов. Подростком она встречалась лишь с теми мальчиками, к которым одобрительно относились ее родители и все прочие жители города, и она посещала с этими мальчиками лишь те мероприятия, что организовывались школой, и еще целомудренные церковные собрания. Она ни разу не нарушила правил дорожного движения. Учась в колледже, она жила дома, а когда наконец сняла собственный маленький домик в северной части города, она держала его в безукоризненной чистоте и порядке и взяла за правило не позволять лицам мужского пола, не являющимся членами семьи, задерживаться у нее после наступления темноты. Иные девушки восьмидесятых застонали бы под тяжестью подобных ограничений, но Джулия и не думала роптать. Она обрела настоящий дом, любящую семью, которая уважала ее и доверяла ей, и она дала себе слово, что никогда не предаст их доверия. И настолько действенными были ее усилия, что, повзрослев, Джулия Мэтисон в Китоне стала образцом для подражания. Ее трудолюбие и самоотречение ставили в пример. Она не только работала учительницей начальных классов на полной ставке, она еще и на добровольных началах, бесплатно, в свое свободное время занималась физическим воспитанием детей-инвалидов, учила грамоте взрослых женщин, давала уроки в воскресной школе, пела в церковном хоре, пекла печенье и вязала платки для благотворительных распродаж, организованных местным приходом, чтобы помогать собирать деньги на строительство нового здания для размещения отряда пожарной охраны.

С поразительным упорством она искореняла в себе все то, что могло напомнить о беспризорнице и хулиганке, какой она когда-то была. Но то, что она получала взамен, было несравненно ценнее того, чем приходилось жертвовать. Джулия Мэтисон считала, что ей необыкновенно повезло в жизни. Она любила работать с детьми и получала громадное удовлетворение от того, что у нее получалось учить взрослых. О лучшей участи она не могла и мечтать. Разве что иногда, по ночам, она не могла избавиться от ощущения, что в жизни ее что-то сложилось не так. Была в этой жизни какая-то фальшь. В такие минуты ей казалось, что она придумала для себя роль и прилежно играла ее, но только чем дальше, тем больше ей хотелось выть от тоски.

Год назад, когда в помощь ее отцу прислали нового помощника, Грега Хоули, будущего пастора, Джулия вдруг осознала то, о чем ей давно бы следовало задуматься: о том, что пора создать собственную семью. Грега, как выяснилось, посещали те же мысли. Они поделились этими мыслями друг с другом и пришли к выводу, что могли бы вместе создать семью. Грег сделал ей почти официальное предложение, но Джулия взяла тайм-аут: ей надо было понять, действительно ли она хочет замуж за Хоули. Теперь же Грег жил во Флориде, где у него был свой приход, и он по-прежнему ждал от нее ответа. Городские сплетницы, которые однозначно одобрили выбор Джулии в пользу молодого красивого священника, были разочарованы, когда сразу после Рождества Грег уехал, так и не надев на палец Джулии заветного кольца. Джулия тоже одобряла его кандидатуру. Со всех точек зрения он стал бы для нее идеальным мужем и отцом семейства, только вот иногда по ночам ее начинали одолевать смутные сомнения…