Текст книги "Золотой мираж"

Клер почувствовала расслабление. Какой бы тест он не проводил, она прошла его.

– Я еще не решила, что буду делать, – сказала она. – Не заполнила расписания.

На другом конце стола Эмма и Брикс поднялись на ноги.

– Мы хотим прогуляться по палубе, – сказала матери Эмма. – Я не знаю, когда вернусь.

Непроизнесенное «не жди меня» повисло в воздухе.

– Мне кажется, до полуночи вполне достаточно времени, – сказал Квентин Бриксу, – чтобы хорошенько изучить палубу.

– Конечно, – ответил Брикс. Но его взгляд потяжелел и Клер поняла, как легко он может стать угрюмым, и что произойдет со всем его лицом, когда случится та самая вспышка раздражения, которая может смести крышу. Она даже не до конца уразумела, как ей удалось представить это столь ясно. Он был чрезвычайно красив, коренастей, чем отец, но с такими же широкими плечами, квадратным подбородком и короткими, сильными пальцами. И точно как отец, он носил отлично скроенный костюм и галстук, который нельзя было назвать ни слишком броским, ни слишком сдержанным. По правде говоря, казалось, что в Бриксе совершенно нет ничего такого, из-за чего можно было тревожиться, даже матери семнадцатилетней девушки. Но Клер все же тревожилась.

– Мама волнуется, – сообщила Эмма Бриксу, когда они шли через людную комнату. Он придержал для нее двойные двери и они вышли на палубу. – О, здесь холодно. Я даже не думала.

– Да нет, все отлично, – сказал он, и сняв пиджак, накинул его ей на плечи. – Это дает мне возможность проявить галантность.

– Какое странное слово, – сказала Эмма. – Никто уже так не говорит.

– Отец говорит. Он любит такие словечки. Старомодные.

– А он старомоден?

– На самом деле – нет; ему нравится все современное, ты понимаешь, мебель и живопись и тому подобное; и он мог бы быть настоящим придурком – ой, извини – но он, как ты знаешь, бизнесмен. Ему просто нравится внушать людям мысль, что он старомоден, покупать цветы и придерживать двери, понимаешь – все такие вещи.

Эмма кивнула:

– Он очень красивый. Он и моя мама, кажется, неплохо сошлись, и так быстро.

– Так вот почему она волнуется? – Они брели по палубе в рассеянном свете носового фонаря. С одной стороны от них тянулся длинный сплошной ряд парусиновых шезлонгов, с другой, за перилами, белая лента лунного света лежала на ленивых, темных волнах внутреннего прохода. Были различимы несколько звезд, и Эмма уперлась взглядом в одну из них, самую яркую, повисшую низко в небе. Для меня, подумала она, светит только для меня. Пиджак Брикса уютно грел плечи. Звезда светит ради самой чудесной ночи в моей жизни.

– За меня она волноваться не может, – продолжал Брикс. – Она обо мне ничего не знает.

– Может быть. Мама волнуется, и в половине случаев нельзя понять, из-за чего. Я думаю, у мальчиков по-другому.

– Ну, обо мне никто никогда не тревожился. Мать не была со мной долго, а затем пошел целый парад мачех, о которых я тебе говорил, и они едва меня замечали; они были слишком заняты придумыванием способов удержать моего отца. Только им это не удавалось: он ото всех ушел. Единственные люди, которые обо мне заботились, были все те гувернеры, которых постоянно нанимала мать, но они это делали только потому, что боялись потерять работу. Между женами отец меня вызывал и оставлял жить с собой, но и он нанимал гувернеров, а когда снова находил какую-нибудь женщину, то отправлял меня обратно к матери, до тех пор, пока ему не надоедала очередная жена. Хотя много раз они и не женились, а просто жили вместе, а потом он решал, что все кончилось и можно продолжать дальше. Он всегда был такой: делал то, что хотел. Он никогда даже не намекал на то, что собирается сделать, а просто делал какой-то ход, и если что-то было не по нем, то от этого избавлялся.

Его голос был почти лишен – выражения, но Эмма уловила гордость – больше в голосе, чем в самих словах. Почему Брикс гордился отцом, который не обращал на него внимания? Но ей не хотелось сейчас разбирать Квентина, пока ей не станет ясно, гордится ли Брикс своим отцом на самом деле или нет.

– Он производит хорошее впечатление, – сказала она.

– Точно. – Некоторое время они гуляли молча. – Ему нужно, чтобы что-то происходило, ты понимаешь, чтобы всегда что-нибудь да случалось; тихая жизнь его убивает. Каждый год он становится богаче, чем был, и важнее, и у него с каждым годом все – больше власти, в общем – лучше и больше. Будь по-другому, для него это как смерть – он мне сам говорил. Он всегда с кем-то соревнуется.

Эмму вдруг осенила мысль, что Брикс рассуждает о самом себе, говоря об отце, что в этом они одинаковы, и что Брикс действительно им гордится и постарается быть похожим и во всем другом, может быть, и в том, что не так уж и хорошо. Но она позволила этой мысли уйти: ей так не хотелось пытаться ее удержать. Густое бормотанье Брикса, так близко у ее уха, гуд корабельных двигателей, который, казалось, проходил по ним дрожью, все еще не исчезавшее тепло от коньяка, который она едва пригубила, все словно вынуждало ее открыться этой мягкой ночи, перестать думать и просто чувствовать.

– Ты изумительна, когда слушаешь, – заявил Брикс. Он взял руку Эммы и положил ее на сгиб своей, так, что какая-то часть его тела оказалась прижатой к Эмме. – Знаешь, я тебе рассказывал о Эйгер Лэбс, там. Обычно это не так уж здорово работать на своего старика, но мы действительно работаем вместе, я хочу сказать, он доверяет мне, и все больше; я вице-президент компании и она скоро станет моей, когда ему надоест, или он купит еще несколько других. – Он помедлил. – От него многому можно научиться; он на голову выше остальных, он всегда превосходит их и по делам и по мыслям.

– Ты похож на него, – сказала Эмма.

– Знаю. Ты должна посмотреть на его фотографии – в моем возрасте – как близнецы. Иногда меня это пугает, как будто я – это не я, а просто его копия. – Он остановился и развернул Эмму к себе. – Мне нравится говорить с тобой. И имя твое нравится. Эмма. – Он произнес это мягко, словно лаская слово своим голосом. – Эм-м-ма. Как будто мурлыканье. Наверное, его можно напевать вместе с дыханием, даже когда говоришь о чем-то другом. И ты так красива. Я просто смотрю на тебя и произношу твое имя: как это может быть? Господи, да ты краснеешь. Я и не думал, что девушки еще это умеют. Тебе нечего стесняться: я очень искренен. Искренен и галантен.

Эмма поискала в его лице насмешку, но не нашла. В тусклом свете тени обозначили впадины на его щеках, высокие скулы, и резкие линии его носа. Ей нравилось на него смотреть, нравилось наблюдать, как он говорит. Ее привлекал его рот, полные чувственные губы, которые, казалось, обещали таинственные удовольствия, и его глаза, черные, как океан, или как зеркала, которые ничего не отражают.

Он снова пошел, увлекая Эмму за собой. Захваченная врасплох, она споткнулась, и его хватка стала крепче.

– Будь рядом. Я не хочу тебя потерять.

Эмма поплыла вслед за ним, шаг за шагом. Вот что значит быть богатой: встречаться с такими людьми, как Брикс и его отец, и жить такой же жизнью, как они.

– Вся штука в том, – сказал Брикс, – что когда ты растешь сам по себе и никто на тебя более или менее не обращает внимания, то начинаешь понимать, что именно нужно делать, чтобы выжить. Я понял это уже давно и теперь мне никто не нужен; не то, чтобы со мной грубо обращались – просто я был сам по себе.

Я могла бы сделать так, чтобы ты нуждался во мне, подумала Эмма. Я могла бы сделать тебя счастливым.

Через минуту до нее дошло, что Брикс сказал нечто странное. Зачем он говорил, что не хочет терять ее, а потом, почти сразу после, что ему никто не нужен? Она уже открыла рот, чтобы спросить, но затем прикусила губу. Когда-нибудь я спрошу, подумала она, не теперь; теперь ей не хотелось разгонять все чары.

Он был так красив, и так много знал, а когда он произнес ее имя, подержав его во рту, словно изысканное вино, то оно прозвучало для нее совсем по-другому, и она подумала, что и она сама другая, какая-то новая, и только из-за Брикса. Ему двадцать четыре года, и он знает больше, чем любой парень его возраста. Он знает все о плавании в батискафе на Каймановых Островах, и о том, как ездить на мотоциклах по Уэлшу; он ходил на лыжах в Гштааде и спускался по склонам в Аспене; он ездил на велосипедах среди виноградников Испании и летал на шарах в Бургундии, и участвовал в гонках на катерах в Монако, и ездил верхом по тосканским холмам. Казалось, не было ничего такого, чего бы он не пробовал, и Эмма слушала его с тоскливым чувством, что ей никогда его не догнать, потому что, что бы она ни делала, Брикс всегда будет далеко впереди, более умелый и знающий, и опытный, чем она может надеяться когда-либо стать.

Ее рука была теплая и твердая в его ладони; их тела соприкасались во время ходьбы, и Эмма чувствовала себя открытой и готовой ко всему, и такой счастливой, что едва могла вместить в себя эту радость, но где-то глубоко под счастьем скрывалась тревога – а не скучно ли ему с ней, так мало знающей. Она попыталась вспомнить что-нибудь, что показало бы ему, что она какая-то особенная, что-нибудь, что впечатлит его и заставит хотеть ее больше, чем всех тех других женщин, которые, без сомнения, лежали, ожидая его по всему миру.

– А моя мать выиграла лотерею, – выпалила она.

– Вот это да! – Брикс снова остановился. – И сколько это было?

Волна смущения охватила Эмму. Слишком много, прозвучит как ложь.

– Так сколько? – повторил он.

– Шестьдесят миллионов долларов, – сказала она и поспешно прибавила, – но, конечно, мы все это не получим: нам будут выплачивать в течение двадцати лет и отнимут налоги…

– Шестьдесят миллионов! Боже ты мой – шестьдесят миллионов? Это больше, чем лотерея – это просто горшок золота! Слушай, это самая потрясающая вещь, которую я слышал! И что вы собираетесь с ними делать?

– Все, – сказала Эмма.

Он рассмеялся; он был ужасно взволнован:

– Например? Ну, так, с ходу?

– Ох, посмотреть все те места, которых не видела – а это весь мир, практически – и узнать про плавание в батискафе и езду верхом, и про лыжи и воздушные шары и… про все.

Он снова рассмеялся:

– И когда ты собираешься начать?

– Не знаю. Я осенью иду в колледж, но кое-что я могу успевать и летом…

– Да ты можешь отделаться от колледжа. Можешь начать прямо сейчас. Эмма, это будет потрясающе – я могу тебе помочь. Ты понимаешь, поучить тебя. Я увезу тебя туда, куда ты захочешь; мы объездим весь мир; мы поедем…

– Но ведь ты работаешь. А я должна идти в колледж. Моя мама хочет, чтобы я отучилась в колледже.

– Слушай, ты ведь уже взрослая…

– Это ее деньги, – сказала холодно Эмма. Брикс опомнился.

– Точно. Я увлекся. Ты лучше знаешь, ты и твоя мама; я не собираюсь вмешиваться. Но может быть, когда ты решишь, что пора, ты дашь мне знать? Мне бы хотелось в этом поучаствовать, Эмма, и я помогу чем смогу. – Он повернул ее к себе и обвил руками. Он был на четыре дюйма выше ее; как раз, подумала Эмма. – Боже, какое счастье, что ты здесь. Эмма. Эмма.

Он легко поцеловал ее, затем прижал к себе крепче и открыл ее губы своими. Пальцы Эммы оказались в его волосах – она хотела раствориться в нем. Счастье. Какая удача. Моя счастливая звезда. Моя счастливая ночь. Не прекращайся, взмолилась она, не кончайся. Я никогда не попрошу ни о чем другом; я только хочу, чтобы это длилось вечно.

– Полночь уже скоро, – сказал хрипло Брикс. – В следующий раз мы устроим это получше. Ну же, Золушка, я препровожу тебя к твоему порогу. Ты позавтракаешь со мной завтра? А ленч? А ужин?

Эмма открыла глаза. Ее немного шатало в объятиях Брикса:

– Я согласна, – сказала она. – На все это.

ГЛАВА 5

Завтрак прошел очень тихо. Эмма ничего не ела. Она хотела позавтракать с Бриксом, но Клер ей запретила, и она поэтому сидела надувшись, ссутулившись, и молча крутила кофейную чашку. Клер и Ханна вели беседу о маленьких, поросших лесом островах, мимо которых прокладывал свой путь их корабль, о разной живности на их берегах: о тупиках с изогнутыми красно-желтыми клювами, о загоревших на гладких утесах тюленях, о прибрежных птицах, которые элегантно скользили по волнам. Лес достигал полосы воды, такой густой, что казался черным под утренним солнцем.

– Свет, – задумчиво сказала Ханна. – Очень странный свет.

Клер, которая тоже выглядывала в окно, уловила своими глазами художника эффект косых лучей.

– Мы так далеко на севере, – пробормотала она. – Солнце всегда под углом. Гораздо большим, чем дома.

Она была очарована этим: лучи под крутым углом отбрасывали длинные, тонкие тени, и их ясность высвечивала мельчайшие детали земли и деревьев, зверей и потоков воды и высоких, зазубренных гор, чьи вершины были укутаны снегом. Под нависшим безоблачным небосводом расстилалась земля преувеличений, и впервые за несколько недель Клер пожалела, что у нее нет с собой альбома. Стоит купить, подумала она, и внезапно ее охватило чувство совершенного благополучия. Все было – Ц прекрасно и ново, и все просто распирало от обещаний чего-то большего, всегда и еще, потому что теперь она богата и все еще молода, у нее есть и сила, и здоровье, и красота, по крайней мере, достаточная, чтобы произвести впечатление на дочь и, кстати, на Квентина. Она чувствовала себя способной на все, ей хотелось обнять целый мир, который ждал ее, не скрывая от нее ничего, и больше никогда не будет скрывать.

Но Эмма сидела через стол от нее, и дулась, посылая тучи на светлый день Клер, а Эмма была важнее, чем все остальное. Они были почти одни в обеденной зале, так как другие пассажиры уже вышли на палубу, и Клер налила себе еще кофе и села, откинувшись, надеясь, что выглядит непринужденно и рассчитывая, что Ханна ей поможет. Она почти всегда уступала, когда Эмма становилась такой сердитой и несчастной, но на этот раз ей хотелось проявить твердость.

– Ну хорошо, малышка, – сказала она, – давай поговорим о том, что мы собираемся делать.

– Я хочу просто быть с Бриксом, – заявила Эмма. – Что в этом ужасного?

Клер покачала головой:

– Никто и не говорил, что это ужасно. Все, что я сказала – это что я хочу, чтобы ты позавтракала с нами. И еще я сказала, чтобы ты не проводила с ним все свое время?

– Но почему? – потребовала Эмма.

– Потому что ты с нами, – сказала Ханна решительно, но сердитый вздох Клер показал, что не ее время вступать, и она умолкла.

– Все слишком быстро, и все за одну неделю и в одном месте, – пояснила Клер, – когда вокруг так незнакомо. Это не… реально. – Она увидела, как официант бросает на них нетерпеливые взгляды, ожидая, когда можно будет очистить стол для ленча. – Часто мы сходимся с людьми только потому, что оказываемся отрезаны от обычной жизни и знаем, что это ненадолго. Все как бы преувеличивается и убыстряется; мы видим в людях что-то необыкновенное, особенное, что-то, чего в них возможно и нет, и наши собственные чувства, которым требуются месяцы, чтобы развиться, вдруг кажутся такими чудесными и ужасно важными, даже когда они совсем не такие.

– Откуда ты знаешь? – крикнула Эмма. – Ты никогда не была в круизах, ты ничего об этом не знаешь.

– Но я знаю, как это происходит… – начала Клер.

– Во всяком случае, – заявила Эмма, повышая голос снова, – у нас теперь незнакомая жизнь! Все изменилось, все теперь новое. Мы занимаемся тем, чего никогда раньше не делали, и ты думаешь, что все нормально, когда ты сама делаешь что-то новое, но как только я захочу этого, быть с кем-то новым, ты говоришь – «нельзя». Почему нельзя? Ты ведь с кое-кем новым, если тебе можно, то и мне тоже!

– Я не говорила, что тебе нельзя с ним видеться, – сказала Клер. – Я говорила, что не стоит так торопиться. Я и себе то же самое говорю: слишком легко увлечься чем-то, что кажется особенным, а на самом деле – ничего не значит. Эмма, пожалуйста, давай смотреть на все, что мы можем, такой чудесный мир вокруг, и делить эту радость с новыми друзьями, но и друг с другом тоже. Я прошу только быть немного сдержанней.

– Сдержанность для стариков, – сказала Эмма холодно.

– Ого, – сказала Ханна, – звучит как эпитафия. Она поглядела, как Эмма краснеет.

– Мне кажется, тебе стоит извиниться. Эмма бросила сердитый взгляд на потолок:

– Я извиняюсь. Я извиняюсь за то, что сказала, но, знаете, это уж слишком.

– Хорошо, и я помню, – сказала Ханна. Эмма поглядела на нее удивленно. – Ну, конечно, я прошла через все это, когда была в твоем возрасте, или ты думаешь, что ты единственная? Или что в этом есть нечто новое? Я сражалась со своей матерью все время, за все; я думаю, я и с дочерью бы своей стала сражаться, если бы она была жива.

Голова Эммы резко поднялась:

– Если бы она была жива? Так у тебя была дочь, которая умерла?

– Я тебе расскажу об этом когда-нибудь, но не сегодня, – сказала Ханна и встала. – Пойдемте на палубу: твоя мать права, для этого-то мы здесь.

Клер уставилась на нее:

– Ты никогда не говорила о том, что у тебя был ребенок. Ты же говорила, что не была замужем? Или все-таки была?

– Нет, этого не случилось – того, что почти разорвало мне сердце. Мы поговорим об этом в другой раз, когда я буду готова. Я извиняюсь, что встряла с этим сейчас.

Нет, нечего извиняться, подумала Клер. Ты упомянула это умышленно, чтобы отвлечь Эмму, и удержать нас от ссоры. Какая же ты умница. Интересно, сколько еще разных бомб у тебя в запасе, готовых разорваться в любое время, когда тебе покажется, что это нужно.

– Я надеюсь, что ты нам расскажешь, – сказала она Ханне. – Нам бы хотелось все о тебе знать.

– Не знаю, как насчет всего, – сказала Ханна просто. – Ну, а теперь еще одна вещь. Что насчет ужина? Клер немного подумала, но потом все же решилась. Если Ханне нравится хранить таинственность, то им придется к этому привыкнуть.

– Эмма, – сказала она, – ты планировала поужинать с Бриксом?

– И позавтракать, и ленч, и ужин, – проворчала Эмма.

– Ну что ж, я согласна: это не слишком много. Ужин – это хорошо. Квентин и я тоже ужинаем вместе; Ханна, ты к нам присоединишься?

– Нет, нет, моя дорогая, какая это будет помеха для тебя, и совсем не радость для меня. Нет, у меня тоже договоренность с Форрестом. Он изумительный молодой человек, профессор в колледже и знаток всех моих любимых поэтов; такое удивительное открытие. Всех! Мы подыщем для себя спокойный уголок. Ну, а теперь пойдем на палубу?

– Профессор колледжа, – сказала Клер, улыбаясь. – Может мне стоит и тебе посоветовать чуть успокоиться.

– Успокоиться? А, ты имеешь в виду роман. Нет, ничего похожего. Он хочет основать где-нибудь центр поэзии и мне охота про это услышать; звучит интересно. Ну, наконец, давайте посмотрим виды.

– Я могу идти теперь? – спросила Эмма, как ребенок, которого оставили в школе после уроков.

– Да, – сказала Клер. Она не сможет сражаться с Эммой все путешествие, и поэтому она только проводила ее взглядом и сказала себе, что как-нибудь все устроится.

Корабль молча скользил вдоль берега, протискиваясь в толпе островков, поросших кедром, елью и болиголовом, тишина нарушалась только криками пассажиров, оповещавших, что они увидели касатку, дельфина или лосося, прыгающего по водопаду, или долгое пике орла. Внезапно и без объяснений Эмма вернулась и провела весь день с Клер и Ханной, улыбаясь дельфинам и обсуждая тайны леса. Тяжелые облака закрыли солнце, и все натянули на себя свитера и пиджаки. Кто-то разглядел среди деревьев промелькнувшие пары восхитительных оленьих рогов; и на корабле установилась тишина, когда вышел на прогалину лось, а затем защелкали сотни камер. Равнодушные ко всему этому официанты разносили напитки и закуски, убирали пустые стаканы и возвращались с другими. День проскользнул так же легко, как и корабль через пролив, прекрасный день неисчислимых чудес.

И затем, уже вечером, Квентин постучался в дверь Клер. Он зашел и бросил взгляд на ее распущенные волосы, на жемчужные серьги и белый шелковый костюм, воротничок и манжеты которого были расшиты крошечными жемчужинами.

– Очень мило, – сказал он и подал ей руку.

– Я хочу, чтобы вы познакомились с некоторыми из моих друзей, – сказал он, когда они оказались у круглого стола с шестью обшитыми стульями. – Они будут здесь через несколько минут. Хорошо провели день?

– Да, – Клер скрыла свое разочарование; она предвкушала спокойный ужин. – Я вас не видела, вы не были на палубе? Все было так красиво.

– Мы были на палубе ниже, у моих друзей там каюта-люкс. И Брикса я придержал с собой; я думаю, недолгая разлука будет полезна для молодых людей.

Клер промолчала, подумав, всегда ли он берет дела других людей в свои собственные руки. Вот почему Эмма возвратилась, вспомнила она: не нашла Брикса или увидела его под надзором отца.

– Мы даже немного поработали, – продолжал Квентин. – Один из моих друзей адвокат «Эйгер Лэбс», и мы должны были разобрать кое-какие бумаги. А вот и они. – Он встал и похлопал по спине низкого, коренастого мужчину с русыми волосами, стриженными «ежиком», а затем нагнулся поцеловать в щеку маленькую рыжеволосую женщину рядом с мужчиной. – Лоррэн и Оззи Термен – Клер Годдар.

Пока они пожимали друг другу руки, Лоррэн подняла голову и поджала губы:

– Я вас знаю. То есть нет, я видела вашу фотографию. Где же? И читала о вас. Много. А, лотерея! Вы выиграли лотерею! Квентин, Бога ради, почему ты нам не сказал? Она же знаменитость. Что ж, поздравляю, это большая удача. Я надеюсь, вы со своими деньгами теперь как на балу, и скупаете весь мир. А для чего еще деньги, если не покупать все, что вас увлекло, я говорю это всегда. Может, мы сядем? Неплохо бы выпить. Клер, садитесь рядом, чтобы мы могли познакомиться получше.

– А где Ина и Зек? – спросил Квентин.

– Опаздывают, как всегда, – сказала Лоррэн строго. – Они там сражаются; а ты знаешь, что когда они вопят друг на друга, то ничего другого не помнят. По мне, так это отлично; я совершенно не выношу, когда пары обмениваются колкостями и огрызаются друг на друга перед остальными: что они думают, мы должны делать, ставить на них и подбадривать, заключать пари: кто победит или просто изображать, будто ничего не происходит? По крайней мере, с их стороны очень мило, что они занимаются этим за закрытыми дверями и не будут здесь раньше, чем остынут. Что такое брак, если нельзя иногда выпустить пар, вот что я всегда говорю. Мартини, – сказала она официанту. – Очень сухой, и со смесью. Та роскошная девушка – ваша дочь, да? – спросила она у Клер. – Мы видели вас в обеденной комнате прошлым вечером. Какая она радость для вас должно быть. У меня с Оззи четыре сына, и я ожидаю внучку; наверное, будет забавно свыкнуться с тем, что, я бабушка. И здорово, что снова будет кто-то, кому: я нужна. Я люблю быть нужной. А как вы? Вы из Коннектикута, я знаю об этом из газет, а что еще?

– И я теперь сорю деньгами, – сказала с улыбкой Клер.

Лоррэн рассмеялась. Ее маленькое лицо с острым подбородком сморщилось, как у обезьянки. Она изумительно домашняя, подумала Клер, но это как-то забывается в потоке ее болтовни ив блеске глаз, которые: испускают лучи доброго веселья на все вокруг. На ней был синий сатиновый костюм, который увеличивал ее крошечное тело, ожерелье и серьги, они были слишком велики для нее, но все это не имело значения, раз она! была собою довольна.

– Что еще? – спросила она Клер. Ее взгляд упал на левую руку: – Вы вдова? Разведены?

– Разведена, – ответила Клер.

– И давно?

– Достаточно давно, чтобы к этому привыкнуть.

– Ну и? – настаивала та. – И что дальше?

– Это не совсем справедливо, что вы обо мне читали, а я о вас ничего не знаю.

– Не верю. Женщина, которая не хочет говорить о себе? Давайте, Клер, я уступаю вам сцену. Вы интересней, чем я; я никогда ничего не выигрывала, если не считать Оззи, а он был парень что надо, только это случилось тридцать лет назад, и с тех пор мне ничего и не требовалось больше выигрывать, он всегда так обо мне заботился. Я не работаю, и у меня нет никаких умений, если исключить дружбу: я правда, хороший друг. И путешественница: мы побывали повсюду, дюжину раз или больше, и я действительно неплохо в этом разбираюсь, в покупках, вы понимаете, и в отыскивании лучших ночных баров, и музеев, и замков, и больших церквей, ну, вы понимаете. Что такое жена, если не ходячий путеводитель, вот что я всегда говорю. В статье говорилось, что вы, кажется, были художником? Это правда?

– Дизайнером, – сказала Клер.

– Квентин сказал, что вы купили дом в Уилтоне, – встрял Оззи. – Я подумываю купить пару ферм к северу, для развития. Вы живете там долго?

– В Дэнбери я прожила всю жизнь.

– Ну, отлично. Я хочу попросить вас кое о чем, расскажите свои ощущения от этого края. Куда люди ходят и где покупают, как все растет, ну, вы понимаете, все это.

– Я уверена, что агенты по недвижимости… – начала Клер беспомощно.

Он потряс головой:

– Всегда лучше поговорить с человеком из города, особенно с человеком с деньгами. Они чувствуют, когда что-нибудь происходит, раньше, чем все остальные. – Он поглядел на Клер, как будто ждал каких-то объявлений.

– Поверить не могу – вы говорите о делах, – сказала Лоррэн. – Клер, а кто еще был за вашим столиком прошлым вечером?

– Ханна Годдар, – ответила Клер.

– А, родственница, ваша бабушка? Клер улыбнулась:

– Я думаю, она моя добрая фея.

– Добрая фея, – Лоррэн растянула слова. – Мне это нравится. Я тоже хочу. А что она делает?

– Она знает, когда я в ней нуждаюсь. Я никогда не прошу: она просто, знает. Она появилась в такой день, когда всего казалось слишком много, и она все устроила, и с тех пор она как-то узнает, когда нужно выступить и все организовать.

– И вы позволяете это? – спросил Квентин. – Что кто-то организовывает вашу жизнь?

– Не такая плохая идея, время от времени, когда вокруг все сходит с ума, – заметил Оззи. – Если бы я мог помахать рукой, и явился бы кто-нибудь, кто все сделает гладким и сладким, я бы принял это? Черт возьми, конечно же, принял бы.

– Я тоже, что бы это ни было, – сказал мужчина, подошедший сзади к Оззи, и все мужчины встали.

– Ина и Зек Родитис – Клер Годдар, – сказал Квентин, и когда они снова все сели, Лоррэн сказала:

– Мы говорили о доброй фее Клер.

– Как оригинально, – сказала Ина. Высокая, крепкая, с прямыми черными волосами, падающими на плечи, она была не красива, но эффектна. В своем черном платье, красной шелковой накидке и в рубиновом ожерелье и серьгах, она выглядела, подумала Клер, как танцовщица, или, может быть, как орлица, которую они видели сегодня днем, парившую в небе, готовую накинуться на свою жертву.

– Она выполняет все ваши желания? Или только убеждает вас, что вы не хотите того, чего сначала хотели?

– Ох, Ина, это так цинично, – сказала Лоррэн. – Почему бы не поверить в добрых фей? Спорю, что ты бы стала гораздо счастливей от этого.

– Да, с этим жить легче, никаких сомнений, – заявил Зек. Это был огромный мужчина с крючковатым носом, густыми бровями и брюшком, которое нависало поверх рукодельного кожаного ремня. Он положил руку жене на плечо. – Ты должна попробовать. Клер, а откуда вы взяли добрую фею, которая проводит вас по минным полям мимо всех преисподней и по всей жизни?

– Она пришла ко мне, – сказала Клер уравновешенно, – и мне очень жаль, что их так немного ходит вокруг.

– А что она делает еще, кроме как все устраивает? – спросила Лоррэн.

– Устраивает? – откликнулась Ина. – Ты имеешь в виду – в буфете?

– Скверная шутка, Ина, – сказал Зек.

– А, Лоррэн, мне это напомнило, – сказала Ина, – Долли хочет вас видеть с Оззи на своем дне рождения, на мысе Феррат: она сняла виллу. Она сказала, что выслала вам приглашение, но оно вернулось со штампом: «Не найдено».

– Неверный адрес, должно быть, – сказала Лоррэн.

– Ну конечно. Она вечно не в себе.

– А ты когда-нибудь пробовала с ней нормально поговорить? – спросил Зек. – Чаще всего она говорит о деньгах, что, позволь мне тебе сообщить, довольно скоро становится скучным, но она все время напирает своими выдающимися сиськами, как атакующий танк. И я отступаю, ты понимаешь, только чтобы сохранить дистанцию, какое-то пространство, воздух, наконец, но она прет, пока не загонит в угол, и даже тут она умудряется двигать дальше. Я хочу сказать – вот мы на вечеринке, где две сотни человек: что она хочет, чтобы я начал ее ласкать?

– А как насчет того раза, когда она целый час рассуждала о том, за что – любит жирафов? – подсказал Оззи.

– Да, вы, мужчины, все слушали, – сказала Лоррэн. – Уши задраны, и все другие части, спорю, – тоже.

– Я смотрел на Эрла, – сказал Оззи. – Муж сидит со странной улыбкой на лице, пока его жена устраивает спектакль.

– Он хвастал об этом, когда она занималась стриптизом для лорда Сноудена, – сказала Ина.

– Это тоже был спектакль, – сказал Зек. – Некоторым людям просто необходимо быть все время на виду. И он это устраивает с ее помощью.

– Люди с деньгами обычно так не делают, – заметила Лоррэн.

Зек пожал плечами.

– Мы делаем то, что нам приятно. Долли и Эрл любят изображать дураков. Это утомительно, но неважно.

– Так мы встретимся на вечеринке на мысе Феррат на следующей неделе? – спросила Ина.

– Почему нет? – сказала Лоррэн. – Оззи, только эта вечеринка, и потом мы поедем домой, я обещаю.

– Она всегда обещает, что мы сможем уехать домой, – сообщил Оззи. – А затем подворачивается другая вечеринка. Ина, ты оказываешь плохое влияние.

– Не плохое, просто сильное, – сказал Зек. – Как та богиня, которая заставляла дуть ветры. Сложно с такой жить, позвольте вам сообщить.

– Ох, Зек, полегче, – сказала Лоррэн.

– Это был Бог, – произнесла Ина.

– Кто? – спросил Зек.

– Эол, повелитель ветров. Бог, а не богиня. Ты не можешь приписать ветер женщинам.

Зек пожал плечами.

– Кстати говоря, – сказала Лоррэн Оззи, – тебе тоже нравятся эти вечеринки.

Оззи кивнул:

– Ты права – сознаюсь. Большая их часть хороша, мне нравится, когда есть с кем поболтать. Хотя лучше всего у Квентина. Эти я не пропущу.

– Потому что Квентин дает людям то, что они хотят, – сказала Ина. – Или убеждает их в том, что они хотят то, что он хочет им дать. – Она небрежно, но слегка властно опустила руку на плечо Квентина. – Разве не так ты делал со своей косметичкой? Убедил всех нас, что это то, что нам нужно?

– Именно так, – произнес Квентин лениво. Ина поглядела поверх Квентина на Клер:

– Вам следует понаблюдать за ним – он ведь волшебник. Он гипнотизирует всех своих друзей и мы становимся его маленькой счастливой свитой; никаких своих желаний уже не остается – мы подбираем.

– Ох, Ина, – сказала Лоррэн сердито. – Клер, не слушайте ее. Она сегодня в плохом настроении.

– Это я виноват, – сказал Зек, – я вытащил ее прежде, чем она была готова. Мне было так любопытно увидеть Клер. А мы почти с ней и не поговорили.