Текст книги "Лес тысячи фонариков"

Джули Си Дао
Лес тысячи фонариков

Julie C. Dao

FOREST OF A THOUSAND LANTERNS

This edition published by arrangement with Philomel Books,

an imprint of Penguin Young Readers Group,

a division of Penguin Random House LLC.

Copyright © 2017 by Julie C. Dao

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

© А. Т. Лифшиц, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Маме.

Посвящаю тебе свою первую книгу, с благодарностью за твою любовь и поддержку

Действующие лица

ДЕРЕВНЯ

Сифэн

Гума, тетка Сифэн

Минчжу, мать Сифэн

Хоу, фамилия семьи Сифэн

Вэй, возлюбленный Сифэн

Нин, помощница в доме Гумы и Сифэн

ПУТЕШЕСТВИЯ

Сиро, посланник Камацу

Хидэки, солдат из Камацу

Исао, солдат из Камацу

Королева Тэнгару

Акира, женщина-врач

ДВОРЕЦ

ЧЛЕНЫ ИМПЕРАТОРСКОЙ СЕМЬИ

Император Цзюнь, правитель Фэн Лу, второй муж Императрицы Лихуа

Императрица Лихуа, супруга Императора Фэн Лу

Наследный принц, старший сын Императрицы Лихуа, командующий Императорской армией

Второй принц, средний сын Императрицы Лихуа, порывистый и храбрый воин

Третий принц, младший сын Императрицы Лихуа, слабый и болезненный юноша

ПРИДВОРНЫЕ ДАМЫ И НАЛОЖНИЦЫ

Мадам Хун, фрейлина Императрицы Лихуа

Госпожа Сунь, любимая наложница Императора

Госпожа Ман, бездетная наложница

ЕВНУХИ

Господин Юй, главный евнух Императорского Дворца

Кан, евнух, преданный друг Сифэн

ПРОЧИЕ ПЕРСОНАЖИ

Бохай, императорский лекарь

Койчи, сын Сиро

ЦАРСТВО ПОВЕЛИТЕЛЯ ДРАКОНОВ

Фэн Лу, континент

Царь Драконов/Владыка Леса

Подвластная территория: Царство Великого Леса

Стихия: Дерево

Владыка Моря

Подвластная территория: Царство Безбрежного Моря/Камацу

Стихия: Вода

Владыка Пустыни

Подвластная территория: Царство Зыбучих Песков/Сурджалана

Стихия: Огонь

Владыка Четырех Ветров

Подвластная территория: Царство Четырех Ветров/Даговад

Стихия: Металл

Владыка Степи

Подвластная территория: Царство Священной Степи

Стихия: Земля

1

Процессия растянулась вдоль вымощенной булыжником дороги – змея, состоящая из мужчин в красных и золотых одеждах: цвета Императора. Они вышагивали, не обращая внимания на разинутые рты городского люда, глазеющего на знамя с императорским гербом: дракон, обхвативший загнутым когтем изображение леса. Показались задрапированные алым шелком носилки, их тащили на плечах четверо слуг. Люди вытягивали шеи в попытке разглядеть ту, что находилась внутри, однако сквозь развевающиеся занавески лишь на мгновение мелькал и вновь исчезал дразнящий воображение образ: алые губы, золотые цветы в блестящих волосах и одеяния, стоившие столько, сколько ни один из них не смог бы заработать во весь свой век.

– Новый день – новая наложница, – сгорбленная старуха обнажила немногие оставшиеся у нее во рту зубы.

– Похоже, у него есть аппетит на хорошеньких деревенских девчонок. Да будут благословенны его дни, – добавила она поспешно, на случай, если какой-нибудь солдат услышит, как она осуждает своего господина.

– Император не должен придавать значение происхождению, когда речь идет о красоте, – согласилась находившаяся поблизости женщина, которая выглядела моложе первой, но имела столь же согнутую спину. Всем своим весом она опиралась на здоровую ногу, в то время как ее вторая, скрюченная нога безжизненно висела наподобие высохшей ветки дерева. Женщина перевела проницательный взгляд с процессии на стоящую рядом с ней девушку.

Впрочем, она была не единственной, кто смотрел на девушку. Сразу несколько марширующих мимо них солдат останавливали на ней свои восхищенные взгляды.

Одежда девушки была такой же выцветшей и ветхой, как и у окружающих ее людей. Однако лицо ее было так прекрасно, словно она сошла с картины: совершенный овал, похожие на лепестки лотоса губы и хорошенький прямой носик. На вид она была само послушание и невинность, но во взгляде, живом и умном, читался совсем иной характер. Казалось, сияние ее глаз будет заметным даже в темноте.

– Он не должен придавать значения, – повторила женщина. – Что ты на это скажешь, Сифэн?

– Я желаю счастья Императору, Гума. Она, должно быть, особенная, раз Император выбрал ее для себя, – почтительно ответила девушка, но ее блестящие черные глаза при этом загорелись.

Во дворце рабы омоют ступни юной наложницы в воде с лепестками цветов апельсина. Каждая складочка ее тела будет благоухать жасмином и, когда Император коснется губами нежной кожи, он ничего не узнает о пережитых ею бедности и невзгодах, тех, которые, подобно поту, проступали на теле Сифэн.

– Она не более особенная, чем ты.

Слова Гумы не были продиктованы любовью: всего лишь констатация факта. Однако это были просто слова, вроде тех, что она повторяла годами. Шаркая, она придвинулась к Сифэн и подхватила ее под локоть своей птичьей лапкой.

– Пойдем. У нее, возможно, впереди шелка и богатство, ну а нам с тобой надо возвращаться к своим иголкам. Сегодня вечером опять погадаем на картах, – добавила она, вложив в свой голос всю нежность, на которую только была способна.

Сифэн знала, что подобные проблески доброты со стороны тетки в любой момент могут смениться мрачным настроением. Она склонила голову с выражением благодарной покорности, подхватила корзинку со скудными покупками, и пара побрела домой.

Они жили неподалеку от центра городка, впрочем, для обозначения покрытой грязью площади слово «центр» казалось чересчур пышным. Здесь крестьяне в лохмотьях и беззубые старухи высматривали убогие товары, знававшие лучшие времена: червивые овощи, треснутую посуду, тупые ножи и дешевую рогожную ткань.

Накануне ночью прошел дождь; ранний весенний ливень был, несомненно, полезен для посевов риса и прочих злаков, но он же оставил после себя потоки жидкой грязи и мусора. Несколько тощих цыплят носились по полю, отмечая свой маршрут следами жидкого помета; из сырой хижины выглянула женщина и стала визгливо кричать на это неуправляемое отродье.

Случались дни, когда Сифэн хотелось, чтобы опостылевший городок сгорел дотла. Она жаждала оставить его навсегда и никогда не вспоминать. Больно было даже думать, что она может застрять тут до конца своих дней, в то время как императорский паланкин уносит ту, другую, девушку прямо в устланную лебяжьими перинами императорскую постель.

Почувствовав на себе зоркий взгляд Гумы, девушка тут же придала своему лицу безразличное выражение. Покажи она, что несчастлива, тетка воспримет это как черную неблагодарность в ответ на все принесенные ею жертвы. И впрямь, Гума вовсе не обязана была брать на воспитание незаконнорожденную дочь своей сестры, покрывшей позором доброе имя семьи и покончившей жизнь самоубийством. А еще, хотя Сифэн и исполнилось уже восемнадцать, она знала, что при малейшем знаке недовольства с ее стороны ее тут же наградят дюжиной ударов бамбуковой палкой. Она внутренне вздрогнула, подумав о шрамах у себя на спине, которые только сейчас начали заживать.

И тут появился он, шедший им навстречу, как будто ее мысли магическим образом вызвали его.

Вэй. Из-за него она и заработала эти шрамы.

Его гордо посаженная бритая голова была повернута в сторону, он загляделся на ссору хозяина таверны с постояльцем на противоположной стороне улицы. В профиль черты его лица казались более резкими, воинственными и прекрасными; он продирался сквозь толпу, и мужчины уступали ему дорогу. Мощные бычьи плечи, бугрящиеся мышцы на обнаженных руках и свирепый взгляд делали его живым воплощением бога войны. Но эти огромные, могучие руки, в которых сейчас он нес охапку ржавых мечей, нуждавшихся в починке, – о, Сифэн знала, какими нежными они могут быть! Ее кожа помнила их прикосновение, и девушке пришлось приложить усилия, чтобы не выдать охватившую ее при этом воспоминании дрожь, поскольку Гума по-прежнему не сводила с нее проницательных глаз.

– Что бы вы хотели сегодня на ужин? – голос Сифэн был ровным, словно она вовсе не была знакома с приближающимся к ним мужчиной.

Вэй повернул голову. Теперь он их заметил, и от этого по телу девушки пробежали мурашки. Она замерла: вдруг он сейчас скажет что-нибудь?

Ему казалось, что раз он физически сильнее Гумы, то в состоянии одержать над ней победу и освободить Сифэн из-под ее власти. На самом же деле сила бывает разных сортов, и вовсе не в их интересах было сердить Гуму: неизвестно, кто вышел бы победителем.

Сифэн погладила напрягшуюся руку тетки, стараясь изобразить свою к ней безграничную привязанность.

– Хотите, я сварю суп из этих креветок? Или, может, лучше пожарить репу?

Напряжение спало. Вэй прошел мимо, не произнеся ни звука. Сифэн подавила вздох облегчения, отложив его до того момента, когда она наконец останется одна в кухне.

– Приготовь креветки, – невозмутимо сказала Гума, – а то они вот-вот испортятся.

Спустя несколько минут они были уже дома.

Когда-то весь этот дом с красивым фасадом из темного дуба и массивными воротами с вырезанным на них изображением взлетающего феникса принадлежал деду и бабке Сифэн. До войны они держали процветающую портняжную мастерскую; в этом доме выросли Гума и ее младшая сестра Минчжу. Правда, для Сифэн было легче вообразить прошлое великолепие этих обветшалых стен, нежели представить то время, когда Гума была ребенком.

Несмотря на убогое состояние дома, им удалось сдать нижний этаж некой супружеской паре под чайную. Гума и Сифэн жили на продуваемых сквозняком верхних этажах вместе с Нин – девчонкой, нанятой для помощи в их ремесле, вышивке и шитье. Нин ждала их у ворот, и, хотя ей было всего пятнадцать, взгляд, которым эта тощая пигалица проводила удалявшуюся крепкую спину Вэя, был совершенно взрослый и женский. Сифэн не раз замечала, как Нин глазела на него, но никогда еще во взгляде девочки не читалось такого необузданного и страстного желания. Она почти физически ощущала исходившую от Нин волну вожделения.

В глубине души Сифэн чувствовала прилив растущего гнева.

Однако прежде, чем она она смогла как-либо выразить переполнявшую ее ярость, Гума высвободила свою руку и наградила Нин увесистой пощечиной.

– Ты почему здесь болтаешься? Я тебе плачу не затем, чтобы ты тут прохлаждалась и глазки строила! – вопила она, в то время как девица, шмыгая носом, терла покрасневшую щеку. – Живо наверх!

Прежде чем выполнить приказ, Нин перевела заплаканные глаза на Сифэн, но та, хоть ее и кольнула мгновенная жалость, промолчала. Она знала, что на самом деле пощечина предназначалась для нее самой, но, поскольку девушке удалось глубоко запрятать свои чувства, Гуме пришлось сорвать гнев, переполнявший ее, как пар переполняет кипящий чайник, на служанке. Сифэн провожала взглядом уныло карабкавшуюся вверх по лестнице Нин со смешанным чувством жалости и удовлетворения: девица не имела никакого права претендовать на Вэя и получила по заслугам.

Тем не менее успокаиваться было рано. Гума вновь схватила Сифэн за руку, да так крепко, что едва не оставила синяк. Лицо ее сморщилось наподобие сушеной груши, что заставило ее выглядеть старше своих сорока лет.

– Не воображай, пожалуйста, будто я не знаю, что у тебя на его счет те же планы, – прошипела она, обдавая Сифэн кислым дыханием. – Не думай, что мне неизвестно, куда ты бегаешь тайком, сколько тебя ни лупи.

Сифэн стояла с опущенными глазами, прикусив щеку от боли, которую ей причиняли вцепившиеся в руку ногти Гумы, а в душе у нее клокотала ненависть. Как бы тяжко она ни трудилась, как бы послушно себя ни вела, в ответ ей доставались лишь презрение да побои.

– Неужто ты не понимаешь, что он тебя не достоин? Ты заслуживаешь лучшего! – и, хотя одной рукой тетка по-прежнему цепко держала Сифэн за локоть, другой она нежно погладила ее по щеке.

Этот простой материнский жест мгновенно растопил всю ненависть. Сифэн прильнула щекой к теткиной руке, позабыв о боли.

– Ну а теперь иди помоги мне наверху, дитя.

Даже сейчас уже выросшей Сифэн верхняя часть дома, как и в детстве, представлялась бесконечным лабиринтом. Каждое помещение когда-то имело определенное предназначение. Сухие цветы по-прежнему устилали пол одной из комнат, где много лет назад они свисали с потолочных балок над чанами с кипящей водой, готовые превратиться в красители для тканей. В соседнем помещении обрывки нитей все еще льнули к заброшенным ткацким станкам, словно отказываясь расстаться с прошлым. Большой зал в задней части дома был когда-то заполнен целой армией наемных работниц, чьи быстрые умные руки покрывали вышивкой бесконечные аршины шелковых тканей, предназначавшихся для знатных заказчиц.

Те времена давно остались в прошлом. Теперь они пользовались только четырьмя комнатами: в двух они спали, в третьей – готовили, а в последней – обедали и шили. Сифэн подвела Гуму к ее стулу в этой последней комнате, где уже сидела надувшаяся Нин, подрубая голубой нитью квадрат хлопковой ткани.

– Следи за стежками, – сказала ей Сифэн, получив в ответ злобный взгляд.

Нин была родом из пропахшей рыбой и бедностью деревушки на побережье. Гума наняла ее, предварительно проверив, как та владеет иголкой. С тех пор девчонка стала тенью Сифэн, вроде надоедливой младшей сестры, которой у девушки никогда не было. Нин следовала за ней повсюду, задавая вопросы, подражая ее движениям, манере говорить, копируя прическу. Во всем этом была и доля соперничества; Сифэн подозревала, что теперь девица переключилась с попыток понравиться Гуме на то, чтобы понравиться Вэю.

Нин бросила на Сифэн испуганный взгляд, и та поняла, что смотрела на девочку слишком пристально. Девушка тут же отвернулась и разложила на коленях у Гумы кусок бледно-розового шелка.

Вот уже несколько недель они украшали ткань вышивкой из цветов сливы. Тетка высмеивала выбор цвета и фасон, которые выдавали низкое происхождение женщины, заказавшей одеяние для званого обеда. По-настоящему родовитая женщина предпочла бы шелк более дорогой и темных оттенков. Но Сифэн подумала с тоской, что с радостью надела бы одежду из самого дешевого шелка, лишь бы попасть хоть на какой-нибудь праздник.

– Иди приготовь еду и не задерживайся, – сердито приказала Гума. – У нас всего два дня, чтобы закончить работу, а ты потеряла уйму времени, глазея на новую наложницу.

Сифэн промолчала в ответ на несправедливое замечание. Ведь это Гума заставила ее стоять в ожидании процессии холодным весенним утром: тетке хотелось сравнить свою племянницу с новым приобретением для императорского гарема.

– Она красивая? – робко спросила Нин.

– Само собой, – отрезала Гума, хотя ей удалось разглядеть не больше, чем кому бы то ни было в толпе. – Неужто ты думаешь, что Император может выбрать уродину вроде тебя, чтобы она рожала ему детей?

Сифэн отвернулась, пытаясь скрыть улыбку, и направилась с корзиной по коридору. Гума права. Вэй никогда не взглянет на такую простушку с лицом круглым как луна. У него ведь есть она.

– Но ведь Нин не выбирала свою внешность, – подумала девушка, вновь испытав прилив жалости. – Так же как и я не выбирала свою. Сифэн поставила на огонь горшок с водой, разглядывая в нем свое отражение.

Каждый день, вот уже восемнадцать лет она, умываясь, видела на поверхности воды это лицо. Ей никогда не требовалось ничего говорить. От нее вообще ничего не требовалось. Стоило ей с этим лицом просто выйти из дому, как девушке уже подмигивал хозяин таверны, мясник отрезал для нее лучший кусок мяса, а торговец на площади выбирал для нее одну-две хорошенькие бусины. Однажды ей даже подарили гранат. Вэй пришел в ярость, когда она об этом рассказала, и хотел заставить ее выбросить гранат, но Сифэн уже отнесла его домой Гуме.

– Я ничего ни у кого не прошу, – протестовала она, сравнивая свою полученную от природы внешность с его природным талантом в обработке металла. Городские ремесленники часто нанимали его, так как он умел изготовить красивейший меч из любого уродливого куска бронзы. Как бы то ни было, Вэй сердился и с угрюмым видом отказывался принимать ее объяснения.

Возможно, у новой наложницы Императора было такое же хорошенькое личико, как и у Сифэн. Наверное, даже красивей, ведь благодаря ему она получила для себя место в Императорском Дворце.

Вода закипела, и Сифэн, с досадой отвернувшись от своего отражения, стала готовить заправку для супа из креветок. Она шинковала остатки имбиря и зеленого лука, надеясь про себя, что заказчица останется довольна изделием из розового шелка и сразу же заплатит за работу. До этого момента они не смогут позволить себе купить еще овощей, а необходимость питаться пустым рисом – как это часто с ними случалось в прошлом – всегда заставляла Гуму злиться.

Сифэн понесла приготовленную еду в гостиную. Трапеза прошла мирно, лишь однажды прерванная ворчанием Гумы по поводу неправильно сваренных креветок, после чего они снова принялись за работу и закончили ее после захода солнца.

За работой Сифэн декламировала стихи, Гума требовала, чтобы девушка делала это как можно чаще. Тетка с детства вбивала в голову племяннице, что знания поэзии, каллиграфии и музыки отличают женщин благородного происхождения, поэтому Сифэн пришлось провести много бессонных ночей за учением. Она бы, может, и сопротивлялась этому, если бы не понимала, что Гума желает для нее лучшей доли и рассчитывает, что девушке удастся выбиться в свет.

 
Луна льет на нас свой свет, возлюбленная,
Вода – бескрайнее вечное зеркало,
Шепчут нежные ветви.
Отверни свой лик от хрупкости этого мира
                                в яблоневом цвету
И прими в свои объятья вечную ночь.
 

Рука Гумы, вышивавшая лепесток цветка сливы, замерла, ее ноздри затрепетали.

– Откуда ты это взяла? – требовательно спросила она.

– В одной из ваших книг, – Сифэн жестом показала на пыльную горку сочинений в углу – то немногое, что сохранилось от школьных дней ее матери и тетки. Она часто задумывалась о том, насколько состоятельны были родители ее матери, если могли позволить себе покупать такие дорогие вещи даже для детей.

– Покажи-ка это мне.

Тон, каким тетка это произнесла, заставил Сифэн немедленно отложить в сторону иголку. Она нашла нужный том, который был тоньше и новее остальных, и принесла его женщине. Гума внимательно рассматривала книгу. Поджав губы, она провела пальцами по простому корешку и повернула том, чтобы посмотреть на название: «Песни любви и верности».

Она поспешно, как будто книга жгла ей пальцы, сунула ее обратно в руки Сифэн.

– Нин, не пора ли тебе идти спать?

Пока Нин складывала свою работу и зажигала красные сальные свечи, Сифэн не спускала глаз с тетки. Она не отдавала себе отчета, что солнце уже зашло, до тех пор пока свет от свечей не принес облегчение уставшим от работы в сумерках глазам.

– Гума, скажите, стихи вам о чем-то напомнили? – спросила она, как только Нин ушла.

Ее тетка часто говорила о прошлом – в основном, чтобы пожаловаться, что ее прежнее богатство сменилось теперь бедностью, – но сестру свою она почти никогда не упоминала. Единственное, что Сифэн знала о своей матери и что ей было рассказано лишь однажды, – это что Минчжу была красивая, но безмозглая: попала в беду, забеременев от знатного человека, и была им оставлена. Напряженное выражние лица Гумы наводило на мысль, что она сейчас думает о сестре, однако когда женщина наконец заговорила, то даже не упомянула о ней.

– Я знаю эти стихи. Их мне… рассказали много лет тому назад.

Она облизнула пересохшие губы, взгляд ее, перебегавший с книги на племянницу и обратно, был исполнен ужаса.

Всего два раза в жизни Сифэн приходилось видеть ее в таком состоянии: однажды, когда Гума, приковыляв домой, стала в исступлении безо всяких объяснений спешно закрывать все окна и двери, и в другой раз, когда в ночном кошмаре ей привиделись извивающиеся черные змеи.

В комнате повисло долгое молчание.

– Пора идти гадать на картах, – произнесла наконец Гума.

2

На верхнем этаже дома была еще одна комната, они о ней никогда не упоминали. Когда-то здесь хранились важные инструменты: чаны для приготовления красителей, бамбуковые прищепки для сушки тканей, коробки с иголками, нитками и ножницами. Гума однажды с горечью заметила, что ее родители, наверное, в гробу переворачиваются оттого, что она превратила эту комнату в храм своего тайного искусства.

В недалеком прошлом члены семейства Хоу были искусными мастерами, обладавшими редчайшим талантом, – к ним съезжались заказчики со всего континента Фэн Лу. Обитатели пустыни преодолевали огромные расстояния, чтобы доставить тонкие как паутина шелковые нити, из которых они ткали прозрачные вуали. Охотники спускались с гор, привозя с собой меха, предназначавшиеся для оторочки капюшонов и плащей; они рассказывали истории об удивительных существах, о которых живший на равнинах люд слыхал только из легенд.

О портных из семьи Хоу ходили всякие фантастические слухи: дескать, своими стежками они могут пришить к одежде удачу и благосклонность судьбы, если заказчик им щедро заплатит, ну а скупердяйке отомстят, наслав на нее неукротимый зуд, заячью губу у первенца или ревнивого мужа. Родители Гумы молчаливо поощряли эти слухи, благодаря которым у них всегда хватало средств на праздничные застолья и на уроки музыки для дочерей, однако, если их спрашивали напрямую, все опровергали. Подобные способности могли довести их до беды, особенно если учесть, что некоторые члены рода в прошлом подвергались казни и за меньшие прегрешения. Столетиями члены семьи Хоу, как проклятие, несли в своей крови магическую силу, и лишь несколько последних поколений усилием воли и строжайшей дисциплиной сумели подавить в себе колдовскую сущность.

– Лицемеры, – с насмешкой говорила Гума, когда речь заходила о ее родителях. – Как можно было отказываться от дара, принесшего им славу?!

В то время как другие члены семьи стремились обуздать или смягчить свои колдовские способности, Гума принимала их с религиозным пылом.

Сифэн последовала за теткой в другую комнату, обе несли с собой по сальной свече. Комнатка была настолько мала, что они едва смогли в ней поместиться вдвоем, тем не менее Гума умудрилась впихнуть в это помещение все необходимое для их тайных занятий. С потолка свисали связки сухих растений, наполняя воздух ядовитыми ароматами, стены были покрыты причудливой резьбой. На покосившейся полке размещалась коллекция из ржавых ножей и стояли чаши с мерзкими на вид пятнами от жидкостей, похожих на зелья. Посреди этой темной каморки помещался забрызганный кровью стол, под которым Гума хранила свое самое драгоценное имущество.

Сифэн наблюдала, как та раскладывала по столу содержимое маленькой дубовой коробочки: девятнадцать прямоугольников из дорогого желтого дерева с изображениями, нанесенными темно-бордовыми чернилами. Здесь были императоры и императрицы, драконы в коронах, пустынные рисовые поля и монах, держащий над головой череп. Сифэн не умела читать по ним, но знала, что в них был заложен глубокий смысл, и этот смысл был многослойным: каждый последующий слой содержал в себе еще более сложный ответ. Когда же карты складывались в сочетания, предсказание вновь менялось.

Пока Сифэн разглядывала изображения, ее тетка ковыляла по комнате, расставляя дополнительные свечи и зажигая благовония в большой курильнице. Дверь была закрыта, и в неподвижном воздухе клубились волны тяжелых, пьянящих, ядовито-сладких ароматов. Сифэн терпеть не могла этот запах, от него у нее кружилась голова, а в мозгу рождались странные образы, но Гума настаивала на необходимости курений для каждого сеанса гадания. Было неясно, хотела ли она просто доставить Сифэн ненужные страдания, или же эти ароматы были необходимой частью ее искусства.

Эти иноземного происхождения карты появились у Гумы много лет назад. С той поры она отказалась от традиционных деревянных палочек, которыми пользовалось большинство предсказателей, предпочитая им «истину крови». Она объяснила Сифэн, что духи магии не желали давать ответы без предварительной кровавой жертвы.

Гума перетасовала карты и, разложив их рисунками вниз, потянулась за ножом. Схватив левую кисть Сифэн, она повернула ее ладонью вверх и сделала надрез у основания указательного пальца. Девушка не вздрогнула, когда лезвие вонзилось в ее плоть: она знала, что Гума не выносит слабости. Курения, похоже, помогали переносить боль, затуманивая сознание, в то время как кровь, вытекая из ее пальца, произвольно попадала на некоторые из карт.

Гума, улыбаясь, перевернула их лицом вверх. Когда бы карты ни пили кровь Сифэн, духи всегда выбирали для нее все те же шесть изображений. А карты действительно пили кровь: капли ее уже почти растворились на поверхности дерева.

– Я тебе говорила, – ликовала тетка, постукивая пальцем по первой карте с изображением высохшего поля. На второй, лежащей рядом, был нарисован конь с вонзенным в его сердце мечом.

– Высохшее рисовое поле означает безнадежность, если только в пару к нему не выпадет конь, как он изображен здесь. Когда дух уходит, тело питает высохшую землю. Ты полна жизненных сил. Ты преодолеешь разочарование и найдешь выход из безвыходного положения.

Такие знакомые слова. Снова обещание таланта и величия, в которые Сифэн так хотелось верить. Но как бы пристально ни искала она в себе эти качества, найти их никак не удавалось.

Девушка прикусила губу, наклонившись над картой, чтобы скрыть от Гумы свои сомнения. Ей чудилось сияние в том месте, где лезвие вошло в тело коня. Сифэн представляла, как его сердце разрывается от удара и жизненная сила уходит, и чувствовала неодолимое желание приникнуть к ней губами и пить, прежде чем дух уйдет в землю.

Жизненная энергия, наполняющая сердце, – источник самой сильной магии из всех возможных на этом свете. Гума учила ее с почтением относиться к сердцу, ведь даже сердца животного было достаточно для самого изощренного колдовства. Владея им, искушенный в искусстве магии может призывать на помощь тех, кому известны запретные приемы колдовства, или даже может с помощью чар сделать себя неотразимо привлекательным для людей.

Сифэн перешла к двум следующим картам. На одной из них было изображение раскрывающегося под луной цветка лотоса, на другой – мужчина с вонзенным в спину кинжалом, плоть клочьями свисала с лезвия.

– Судьба остановила на тебе свой взор, – сказала Гума, барабаня пальцем по лотосу, – однако не обманывай себя. Ты ее рабыня. Не позволяй никому становиться у себя на пути. Люди будут попадать в плен твоей красоты. А того, кто отвернется от тебя, ты наградишь ударом кинжала в спину.

Лицо Гумы приобрело мрачное выражение при взгляде на пятую карту. На ней был изображен мчавшийся навстречу врагу прекрасный всадник с даром своей возлюбленной – цветком хризантемы, на лепестках которой застыли капли крови. Его крутые плечи были совсем как у Вэя, и Гума молча отодвинула от себя карту. Именно из-за этой карты она не слишком сурово наказывала Сифэн за встречи с ним: ведь та ясно указывала, что Вэю еще предстоит сыграть какую-то важную роль в жизни ее племянницы независимо от желания тетки. Бамбуковая палка наносила болезненные удары, но это не останавливало молодых людей от тайных свиданий, и Гуме это было прекрасно известно.

Жертва.

Казалось, это слово эхом отдавалось в темноте, когда Сифэн разглядывала принадлежащий воину кровавый цветок. Гума однажды объяснила ей, что эта карта обозначала жертву. Отказ от чего-то – или кого-то – дорогого, как плата за величие. Сифэн отвела глаза в сторону – сейчас она не в силах была думать о том, кого или что ей, возможно, предстоит потерять.

И вот наконец опять эта, шестая, карта: голова женщины, повернутая к зрителю затылком, без короны, со струящимися волосами, слившимися в темное пятно.

– Императрица, – выговорила Сифэн.

Сузившимися глазами Гума следила за племянницей, за тем, как та принимает свое будущее. Эта карта была главнее других, этот деревянный прямоугольник предсказывал истинную судьбу Сифэн. Это именно то величие, за которое ей придется заплатить.

Сифэн взяла карту и пальцами ощутила льющийся из нее поток энергии, но все еще колебалась, как будто ища в прядях и локонах женских волос подтверждения правдивости предсказания.

– Ты сомневаешься, – произнесла недовольная Гума.

– Нет-нет, – поспешно ответила племянница, чувствуя слабость под суровым взглядом тетки. – Я нисколько не сомневаюсь в могуществе магии. Просто… мне сложно вообразить такое будущее для себя.

– Значит, ты сомневаешься в моей способности объяснять послания духов?

Мало кто мог вскипать столь же мгновенно, как Гума, при малейшем подозрении на скепсис со стороны племянницы. Рот женщины исказил гнев, и она выхватила карту с Императрицей из рук Сифэн.

– Любая другая девчонка ноги бы мне целовала, предскажи я ей, что в один прекрасный день она станет императрицей всей земли Фэн Лу! Только ты плюешь мне в лицо своими сомнениями!

Она замахнулась на племянницу тонкой костлявой рукой.

Сифэн съежилась.

– Пожалуйста, тетушка, я нисколько не сомневаюсь в ваших способностях! Если вы говорите, что я стану Императрицей, значит, так и будет.

Ее слова немного успокоили Гуму, хотя уголки ее рта все еще оставались опущенными. Она выровняла карты в угрюмом молчании, которое, как хорошо было известно Сифэн, могло затянуться на несколько дней, если тетка захочет ее хорошенько наказать.

– Я просто привыкла жить так, как мы живем. Мне трудно представить себя в окружении слуг, в шелках, вроде тех, которые мне приходилось вышивать для богатых заказчиков. Только и всего.

– Карты всегда нам предсказывали, что судьба приведет тебя в Императорский Дворец, – Гума стиснула зубы. – Иначе зачем мне было тебя учить поэзии и каллиграфии? С какой стати я бы стала посвящать тебя в историю нашего мира и в государственную мудрость царей? Другие женщины мечтают о теплом доме и толковом муже для своих дочерей. Я же мечтаю о том, что ты будешь жить рядом с Императором, и вот что получаю в ответ. Ты мне не веришь!

Сифэн молча слушала разглагольствования тетки. Будь она посмелее, попросила бы Гуму взглянуть на предсказания еще раз. Может быть, карта означала, что она будет прислуживать Императрице, а вовсе не станет ею. Это больше похоже на правду, да и звучит гораздо менее пугающе. К тому же это бы объяснило, как Вэй сможет остаться частью ее будущего – возможно, жертва означала для нее всего лишь отказ от привычной жизни, а не от него.

Тем не менее затянувшееся молчание Гумы лишало Сифэн храбрости. Да и едкий запах курений вызывал у нее слабость, так что не хотелось спорить. Глаза слезились от дыма, но, сморгнув, она внезапно заметила еще на одной карте каплю не до конца впитавшейся крови.

– Гума, тут есть еще седьмая карта.