Текст книги "Не возжелай мне зла"

– А ты заметила, как он на тебя смотрел?

– Он на всех так смотрел. Полицейские всегда так смотрят – пытаются раскусить, что за фрукт. Да и вообще, он, скорее всего, женат.

– Кольца у него нет.

– Многие мужчины не носят кольцо.

Я вдруг вспоминаю его лицо во время нашей перепалки с Филом. У меня возникает чувство, будто он разведен или разъехался с женой. Но Лейле об этом не говорю. Ей только скажи, сразу станет землю рыть.

Дверь в садик скрипит, и лицо Лейлы преображается: из лукавой, насмешливой подружки она мгновенно превращается в строгую мамашу. В дверях показывается Марк.

– Ну как? – спрашивает она.

– Прекрасно. – Сует руки в карманы и пожимает плечами – типичное движение всякого подростка.

– Ты говорил правду?

– Угу.

– И тебя больше не станут допрашивать? – вмешивается Арчи.

– Сказали, что, скорее всего, нет, но если понадобится, он с нами свяжется.

– Тогда пойдем домой. – Лейла встает, задвигает стул.

– Ты поблагодарил Лив?

– Спасибо, что приютили меня, Лив, – говорит он, отрывая взгляд от своих ботинок. – И простите… за все.

– Ничего страшного, милый.

– Марш в машину, – приказывает Лейла. – Надо еще заехать к бабушке с дедушкой, забрать твоих сестренок. – Поворачивается ко мне. – Вечером позвоню.

Провожаю к выходу, смотрю, как они садятся в машину, машу рукой на прощание и вижу, что по тротуару шагают Эрика, Фил и Лорен, а за ними в нескольких ярдах плетется Бенсон. Наверное, Фил пошел их встречать, ко гда понял, что Робби не позволит ему остаться на допросе. Лорен идет слегка в стороне, доедая мороженое. Эрика с Филом держатся за руки, но не естественно, а словно напоказ, крепко сцепившись пальцами. Эрика довольно рослая, еще пара дюймов, и было бы шесть футов, у нее темно-каштановые волосы и мутновато-карие глаза. Одевается всегда строго: дорогие брюки в обтяжку, кофточка белого или черного цвета. Она немка, но акцента не заметно, английский ее почти безупречен. Что бы она ни делала, что бы ни говорила, мне всегда кажется, ей не хватает естественности. Общаться с Эрикой – не приведи господи. Она всегда осторожно, тщательно, по чайной ложечке подбирает слова, отмеряет их скупо, медленно, начнет говорить – не дождешься конца фразы, так и тянет закончить за нее самой. Они с Филом работали вместе, когда все закрутилось, на меня она не производила особого впечатления, я представить себе не мог ла, что Фил западет на нее настолько, что бросит семью.

Прячусь за куст боярышника и несколько секунд наблюдаю за ними. Вижу, что они счастливы вместе, и на душе становится совсем погано. Я быстренько отворачиваюсь и бегу в дом.

4

Пролетело две недели. С инспектором О’Рейли мы беседовали почти каждый день. Полиция опросила персонал паба и всех друзей Робби, которые были с ним в тот вечер. Трое парней и две девочки признались, что у них тоже есть фальшивые удостоверения личности и что они провели тот вечер в пабе. Но тому, что у кого-нибудь из них был с собой бутират, нет никакого подтверждения. Ребят допрашивали долго и тщательно, и все как один упорно твердят, что понятия не имеют, как такое могло случиться. Впрочем, как бы то ни было, ни у кого из них не было ни малейшего мотива вредить Робби. Дейв Ренуик, мальчик, с которым Робби дрался в школе, тоже там был. Он, как и все остальные, потрясен случившимся. Говорит, что между ним и Робби нет никакой вражды, друзья и учителя это подтверждают. Полиция показала подросткам и персоналу записи камер видеонаблюдения, на которых есть все, кто заходил в паб и выходил из него, но никто не заметил никого подозрительного.

В газете «Эдинбургский курьер» напечатали историю Робби под заголовком «Сыну доктора Оливии Сомерс, номинированной на премию „Женщина города“, подмешали наркотики», с просьбой откликнуться всем свидетелям случившегося. Несколько человек связались с полицией, сообщив, что они были в пабе как раз в то время, их допросили, но ничего существенного к расследованию не добавилось.

– Мы старались как могли, похоже, это висяк, – говорит О’Рейли. – Что делать дальше, ей-богу, не знаю.

Отсутствие улик льет воду на мельницу Фила, который до сих пор убежден, что Робби с Марком водят всех за нос. Он пользуется этим, чтобы наехать на меня и выклянчить дополнительное время на общение с детьми, но в нашем соглашении об опеке все ясно сказано, и я не поддаюсь. Дети не раз говорили мне, что в новом доме Фила им неуютно, там все слишком прибрано и чистенько и ничего нельзя трогать.

– Я там у них совсем чужая, – заметила как-то Лорен.

Я по-прежнему верю, что все происходило именно так, как рассказали Робби с Марком, но постепенно прихожу к заключению, что мы имеем дело со случайностью. Ведь нет ни улик, ни мотива, и говорить о злонамеренности бессмысленно. Робби уже вполне оправился, и в первый день, когда он снова пошел в школу, я сопровождала его. Не все ребята из их хоккейной команды учатся вместе, но четверо из его школы в тот вечер были с ним в пабе. Закончилось все не так страшно, как боялся Марк, никого не выгнали, но директор все равно всех на неделю отстранил от занятий и лишил возможности в конце полугодия съездить на экскурсию в Лондон. Поскольку родители уже внесли деньги за авиабилеты и проживание, наверняка свое наказание ребята получили и дома.

– Не очень-то и хотелось ехать в этот Лондон, – заявил Робби.

Половина шестого, я вернулась домой с работы, Робби уже снял школьную форму и натянул широкие шорты и футболку, сидит в гостиной, закинув босые ноги на низенький столик, и в сотый раз смотрит «Звездные войны». С обеих сторон четыре тарелки с хлопьями и несколько чашек и стаканов. Я его тоже наказала: месяц он должен по вечерам торчать дома, в школу его отвозят на машине и привозят обратно Фил, Лейла или я. Но друзьям его я разрешаю приходить в гости. Он принял все это с неудовольствием – убежден, что я делаю из мухи слона. Как повлиял на него инцидент? Напугал? Озадачил? Не знаю. Но точно знаю: он не похож на мальчика, который относится к чему-либо серьезно.

– Какие новости? Инспектор О’Рейли не звонил?

Он смотрит на меня безучастно:

– Не знаю.

– Не знаешь? Или тебе все равно?

– Ну а если не все равно, что толку?

– Робби! – одергиваю его я. – Когда ты поймешь, насколько опасно то, что с тобой случилось? Еще несколько минут, а может, даже секунд, и ты умер бы.

– Но я же не умер.

– Я просто хочу, чтобы ты понял, как это важно.

– Да понял я, мам. И хватит уже. Дерьмо это все.

– Пожалуйста, не выражайся. – Я стою перед ним, заслонив телевизор, уперев руки в бока. – И это еще не все. Посмотри, к чему это привело! Тебя и твоих друзей на неделю исключили из школы. Вы не съездили на экскурсию, и родители потеряли деньги.

– Да верну я тебе эти деньги.

– Интересно как? – Голос мой дрожит. – У тебя счет в банке?

– Пойду работать. – Он сдвигается в сторону, чтобы видеть экран. – Тут отличный эпизод, не мешай. «Страх порождает злость. Злость порождает ненависть. Ненависть порождает боль», – повторяет он, подражая голосу Йоды.

Я громко вздыхаю, считаю до десяти. Продолжать в том же духе нет никакого смысла. Я слишком устала, и сейчас до него не достучаться. Кончится тем, что не выдержу, раскричусь и лягу в постель с чувством, что мать из меня никудышная. Остается только закатать рукава и собрать его посуду.

– Тебе не приходило в голову, что добавку можно положить в ту же тарелку?

Он смущенно смотрит на стопку тарелок в моих руках с таким видом, будто они сами собой размножились у него на глазах.

– Неужели я съел четыре порции?

– Похоже на то, – отвечаю я и иду на кухню.

– Да, кстати, звонил дядя Деклан! – кричит он мне в спину. – Говорил что-то про бабушку и про операцию, просил перезвонить.

Деклан – мой старший брат, у него своя ферма в Ирландии, там же, неподалеку, живет и наша мать. У меня с ней отношения не сказать чтобы простые, и я боюсь этого телефонного звонка. Она уже несколько месяцев стоит в очереди на операцию бедра, и, судя по всему, назначили дату. Деклан работает с утра до вечера без выходных, а жена его недавно родила пятого ребенка. Ухаживать за матерью после операции они не смогут, а двое других наших братьев живут в Америке. Так что пришла моя очередь. Переодеваюсь в домашнее и сажусь на кровать с бокалом вина в одной руке и телефонной трубкой в другой. Звоню брату, мы обмениваемся приветствиями, он сообщает дату операции и примерное время, когда мама должна вернуться домой.

– Не хочется тебя просить, Скарлетт, – называет он меня первым именем, – но сама понимаешь, Эйслинг только что родила и все такое…

– Ты и так столько помогал маме. Теперь мой черед.

– Если считаешь, что тебе будет тяжко жить с ней в одном доме, можешь остановиться у нас.

– Ловлю тебя на слове. – Я не выдерживаю и вздыхаю, представляя, как мы с ней будем ссориться и подолгу не разговаривать. – Давай смотреть правде в глаза: она сама не захочет, чтобы я жила с ней. И если мы поймем, что по ночам она вполне сможет обойтись одна, я остановлюсь у тебя. Расскажи лучше, как твоя крошка?

– Настоящая красавица. – Голос на том конце теплеет, я чувствую, что он улыбается. – Братья и сестры обожают ее.

Дальше он говорит о детях, я слушаю и тоже улыбаюсь. Какая у них все-таки дружная семья, мне уже не терпится снова встретиться с ними и увидеть новорожденную племянницу. Еще немного беседуем о Робби, я сообщаю, что в полиции пока не знают, кто мог это сделать, и Деклан предполагает, что, раз прошло уже целых две недели и ничего подобного не повторилось, очень даже вероятно, все было случайно.

– Завтра получаешь награду? – спрашивает он.

– Еще не известно. Может, и не меня выберут. Я не очень-то надеюсь, но речь на всякий случай надо подготовить.

– Как можно короче?

– Конечно! Мне-то что, я как-нибудь переживу, а вот Лорен так за меня волнуется, что даже забыла про инцидент с Робби.

– Все будет хорошо, сестренка. Кто заслужил эту награду, если не ты?

Мы болтаем еще минут двадцать, потом я спускаюсь вниз приготовить чай. Робби уже надел штаны, к нему зашли Саймон, Эш и Эмили, друзья, которые были в больнице. Они из другой школы, поэтому их не наказали. Лорен тоже тут, они с Эмили плетут «браслеты дружбы». Хорошие ребятишки. У меня не хватает духу выставить их. Готовлю на всех печеную картошку и салат, и вечер проходит как нельзя лучше. Где-то на периферии сознания слышится голос Фила, мол, совсем ты их распустила, с ними надо строже, держать в ежовых рукавицах. Стараюсь не слушать, пусть говорит что хочет, а я буду делать по-своему.

На следующий день на работе первые пятнадцать минут занимаюсь письмами. В больнице у меня двое пациентов, и мне приятно узнать, что на этой неделе их выписывают. Терапевтами у нас работают семеро, в том числе Лейла. Наши с ней кабинеты рядом, она заскакивает поболтать, но мы не успеваем сказать и слова, как ее вызывают в приемный покой. Договариваемся поболтать за ланчем. Поворачиваюсь к компьютеру и начинаю утренний прием. У нас есть селектор связи, но я люблю сама выходить к пациентам и вызывать их в кабинет. В приемной уже полно народу, большая часть пожилые или детишки не старше пяти.

– Агнес Аберкромби!

Вижу перед собой старушек, они сестры, сидят прислонившись друг к другу, как два сдувшихся шарика. Уже начало июня, но в Эдинбурге сильный ветер, и они одеты соответственно. На головах меховые шапки; твидовые пальто, изрядно поблекшие от времени, застегнуты на все пуговицы. Агнес на три года старше сестры, она здесь частая гостья и моя любимица. Сестра ее, сама в чем только дух держится, пытается помочь ей встать, но ноги Агнес не слушаются, и она снова падает на стул. Иду к ней, какой-то мужчина справа заходится в отчаянном кашле, за ним начинают кашлять еще несколько пациентов. Слева кто-то непрерывно чихает.

– Продувают инструменты, – говорит Агнес, глядя на меня снизу вверх и выгнув шею под каким-то немыслимым углом.

Протягиваю руку, она хватается за нее. Пальцы заскорузлые и кривые, холодные и сухие, как пергамент. У нее артрит, она еле ходит, хромает на обе ноги, но все хорохорится, чувство юмора и интерес к жизни все еще при ней. Помогаю ей принять вертикальное положение, и, креп ко вцепившись мне в руку, она ковыляет рядом.

– Вперед, на прорыв! – с таким жизнерадостным возгласом она входит в кабинет, и мы начинаем беседу.

Выясняется, что обезболивающее, которое я ей прописала, уже почти не действует, и я поднимаю дозу до максимума.

– Только ни в коем случае не принимайте с алкоголем.

– Что вы, что вы, доктор. Впрочем, внучок привез мне из Блэк-Айла бутылочку настоящего шотландского виски. Темное такое, крепкое. Удивительная вещь! Принимаю только по пятницам, по рюмочке, чтобы подольше хватило. Думаю растянуть до Рождества.

– Вашей умеренности можно позавидовать, – отзываюсь я, помогая ей вернуться в приемную. – Если бы все мои пациенты брали с вас пример.

Провожаю пожилых дам до двери, вызываю следующего, шестнадцатилетнюю Тесс Уильямсон. Она совсем маленькая, кругленькая, волосы в беспорядке, глаза усталые.

– Ну, Тесс, чем могу помочь?

На экране передо мной ее история болезни, я вижу, что обычно Тесс принимает Лейла, и месяц назад она прописала Тесс противозачаточные пилюли.

– Ты, кажется, у меня в первый раз?

– Да, меня обычно принимала доктор Кэмпбелл.

Мне известно, что сегодня у Лейлы народу немного. Интересно, с какой это стати девочка записалась ко мне. Из этих юнцов порой приходится чуть не клещами вытягивать суть проблемы. Даю ей несколько секунд подумать перед тем, как начать задавать вопросы. У меня на рабочем столе стоит стеклянное украшение, подарок от фармацевтической фирмы. Тесс берет его, вертит в руках, смотрит, как похожие на слезинки шарики скользят сквозь отверстие и меняют свои очертания. Она смотрит, словно в трансе, потом переворачивает безделушку, и все начинается снова.

– Ну, так чем я могу тебе помочь, Тесс? – повторяю я на этот раз немного тверже.

– Ммм… Понимаете…

Она снова замолкает, ставит стекляшку на стол и признается, что при мочеиспускании чувствует боль. Задаю еще несколько вопросов. Она отвечает как по писаному, а это уже вызывает некоторое подозрение. В наше время информация доступна, и пациенты частенько сверяют свои симптомы с тем, что есть в Интернете, и в результате сообщают о таких симптомах, которых иначе они бы не заметили.

Достаю из шкафа пластиковую бутылочку, пишу на ней ее имя.

– Ты не могла бы сдать мочу на анализ?

– На анализ?

– Ну да. Мочу. На анализ.

– Хорошо. – Она берет бутылочку. – А где тут туалет?

– В конце коридора. Последняя дверь направо.

Пока девочки нет, перечитываю ее историю болезни, пытаюсь разобраться, какие причины, медицинского или социального характера, могли вызвать недомогание. Ничего интересного не нахожу, с семьей ее я незнакома. Она возвращается, я заполняю форму и кладу ее вместе с бутылочкой в ящик для отправки на анализ.

– Результат получим дней через пять, не позже, – говорю я. – Но если хочешь, пропишу тебе антибиотик широкого спектра действия.

– Нет-нет, не надо, – мотает головой Тесс. – Я подожду.

Во мне крепнет уверенность, что она недоговаривает. Больные циститом не склонны отвергать лекарства. Всякий раз, пытаясь пописать, они испытывают адские муки, кажется, будто вместе с мочой выходит битое стекло.

Поворачиваюсь в кресле, гляжу на нее. Хочу успокоить, хочу дать понять, что я в ее распоряжении столько, сколько понадобится, и вдруг вижу на коленях ее крепко сжатые кулачки.

– А еще на что жалуешься? – спрашиваю я.

– Что? – Она смотрит на меня настороженно.

– Может, хочешь сказать что-то еще?

– О чем это?

– Ну, допустим… – Я снова гляжу на экран. – Вот тут написано, что месяц назад тебе прописали противозачаточные пилюли.

– Да, – отвечает она и краснеет. – Может, от них мне больно писать?

– Нет, конечно, это не от пилюль. Но вот от секса может быть. Как побочный эффект. Когда-то это недомогание называли циститом медового месяца, еще в те времена, когда женщины выходили замуж девственницами.

Улыбаюсь, давая понять: я вовсе не осуждаю ее. Сейчас многие девочки уже в шестнадцать лет ведут активную половую жизнь, и я отношусь к этому с пониманием. Это их собственный выбор, никто не принуждает их к этому.

– Ты ведь регулярно принимаешь эти таблетки?

– Да.

– Ну и как? Все нормально?

– Да.

– Никаких неприятностей, побочных эффектов?

– Нет.

– Не забываешь принимать их каждый день? – (Она мотает головой.) – Незапланированной беременности лучше избежать.

– Я знаю.

– А твой парень… У него все в порядке?

Она ерзает на стуле от смущения и краснеет до ушей.

– Наверное.

– А презервативами вы пользуетесь?

– Нет.

– Ты знаешь, что такое хламидиоз? – (Молчание.) – Это инфекция, которая передается половым путем, и цистит – одно из ее проявлений. – Еще немного рассказываю об этом, потом достаю из стола и вручаю ей брошюрку. – Чтобы понять, есть ли эта инфекция, надо сдать мазок.

Хочу сказать что-то еще, но умолкаю, поскольку вижу, что она не слушает. У меня на стенах висит несколько фотографий, и она разглядывает ту, на которой мы сняты всей семьей. Это было пять лет назад на вершине Трона Артура. Над нами синее небо, по нему плывут густые, как вата, белоснежные облака, ветер ерошит нам волосы, они темными ореолами поднимаются над нашими головами. Видно, что все совершенно беззаботны. Мы с Филом обнимаем друг друга за талию, свободными руками прижимаем к себе детей. Я не стала убирать ее, уж очень светлая эта фотография, в ней все так и сияет радостью и счастьем. Бог с тем, что произошло потом, этот снимок пробуждает добрые воспоминания.

– А вы разве не разведены?

– Прости, что ты сказала? – вздрагиваю я.

– В газетах писали, что вы разошлись с мужем.

– Да, разошлась, но на фото мы еще вместе. Итак, – улыбаюсь я ей своей самой лучезарной докторской улыбкой, – есть еще жалобы?

– А как Робби поживает? – быстро произносит она и сразу же прикусывает нижнюю губу.

– Ты знакома с Робби? – удивляюсь я. – Откуда?

Щеки ее пылают, как два помидора.

– По школе.

– Хорошо поживает, – спокойно отвечаю я. – Он уже совершенно здоров.

Она кивает, словно именно это и хотела услышать, и вдруг делает глубокий, прерывистый вдох.

– Полиция уже вычислила, кто это сделал?

По спине у меня бежит неприятный холодок.

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто… – Она хмурится и качает головой. – Просто я знаю, что они ищут того, кто это сделал, и я подумала, может, уже нашли.

Ловлю настороженный взгляд девочки, удерживаю его, наклонившись к ней как можно ближе, между нами остается не больше фута.

– Тесс, ты что-то знаешь? – тихо спрашиваю я. – Ты именно поэтому записалась ко мне на прием?

– Нет-нет, – бормочет она, бледнея как полотно. – Просто он мне нравится, и я хотела знать, что с ним все в порядке.

– Он уже неделю ходит в школу. Ты его там не видела?

– У нас были каникулы, а сегодня я не пошла на занятия, и… – Она умолкает, затем произносит: – Спасибо вам.

Встает, я встаю следом.

– Если ты что-то знаешь, прошу, скажи мне. – Я осторожно кладу руку ей на плечо. – Нам очень важно понять, что же, в конце концов, случилось в тот вечер.

– Я ничего не знаю! – Она чуть не кричит, голос истерический, голова на каждом слоге мотается из стороны в сторону, словно девочка следит за шустрым теннисным мячом. – Ничего я не знаю! Не знаю! Оставьте меня в покое! – Она пятится, распахивает дверь и чуть не бегом скрывается за ней.

– Постой, Тесс!

Несусь за ней по коридору, но тут молодая мамаша выходит из другого кабинета, перегораживает проход коляской с ребенком, и, пока отворачивает в сторону, Тесс уже и след простыл. Выбегаю на улицу, смотрю в одну сторону, в другую, но сегодня пятница, на улице полно народу, и девочка легко растворяется в толпе.

Черт побери!

Возвращаюсь в кабинет, несколько секунд сижу, собираясь с мыслями, пока до меня не доходит истинное значение всего, что только что произошло. Ну конечно, нет у этой Тесс никакого цистита. Симптомы она узнала от подруг или из Интернета. Явилась ко мне, чтобы разнюхать что-то про Робби. После инцидента это первая настоящая зацепка. Немедленно звоню О’Рейли и минут десять жду, когда девушка на другом конце провода разыщет его. Она дважды просит меня оставить для него сообщение.

– Инспектор О’Рейли немедленно с вами свяжется, – уверяет она, но от меня так просто не отвяжешься.

Наконец его находят.

– Я вас не отрываю, вы заняты? – спрашиваю я.

– Через минуту у меня совещание.

– Я не задержу.

Стараясь ничем не нарушить врачебной тайны, рассказываю ему про визит Тесс, про то, что она расспрашивала о Робби и о своих подозрениях. Он обещает в течение дня этим заняться, а потом связаться со мной.

– А прямо сейчас никак нельзя? Пока эта девица еще нервничает. Днем она успокоится и что-нибудь придумает.

Он говорит, что расследует еще одно дело, не менее важное. Пытаюсь спорить, но он обрывает меня.

– Вы должны нам доверять, доктор Сомерс. – В голосе слышно некоторое раздражение. – Мы хотим докопаться до истины не меньше, чем вы.

Я в этом сомневаюсь, но молчу, чувствуя, что иначе наврежу нашему сотрудничеству. До сих пор он и его подчиненные и без того уделяли нашей проблеме много времени и внимания. Понимаю, как налогоплательщик, я не вправе требовать большего и стараюсь балансировать на тонкой грани между вежливой просьбой и попыткой заставить инспектора потратить на нас несколько больше времени, чем у него имеется. Я сейчас поступаю подобно многим моим постоянным пациентам, убежденным, что со здоровьем у них что-то не так. Все осмотры и анализы дают отрицательный результат, но они по-прежнему приходят на прием и жалуются.

Но все дело в том, напоминаю я себе, что порой интуиция клиентов не подводит, оказывается, у них действительно со здоровьем что-то не так, просто симптомы болезни нетипичны, и нужно время, чтобы их выявить.

Почти целую минуту сижу в кресле, пытаясь успокоиться, и думаю о странном поведении Тесс, но на размышления больше нет времени: звонят из приемного покоя и спрашивают, можно ли запустить следующего. Отвечаю утвердительно и продолжаю прием.

Во время ланча я вдруг вспоминаю, что надо срочно написать заявление на отпуск, ведь скоро ехать ухаживать за матерью, и делаю это сразу, пока не забыла.

– Двух недель тебе не хватит, – слышу голос Лейлы за спиной; она вошла и прочитала на экране мое заявление. – Почему ты не хочешь пригласить патронажную сестру?

– Ага, чтобы потом выслушивать: «Дочь называется, не могла приехать, помощи у нее не допросишься», – вздыхаю я. – Впрочем, ты права, перед отъездом организую за ней хороший уход, найму кого-нибудь. Не оставлять же все на брата с такой оравой на шее.

Щелкаю мышкой «отправить», достаю из сумки еду.

– Надеюсь, все пройдет хорошо. Мы устроимся на ферме. Лето уже на носу, у Робби и Лорен каникулы, там у брата полно ребятни, они любят друг друга. В общем, дети повеселятся и, по крайней мере, будут перед глазами, а что мне еще надо для счастья?

На столе гудит мобильник. Гляжу на экранчик: Фил.

– Ты чего не отвечаешь? – спрашивает Лейла, усаживаясь напротив и принимаясь за еду.

– Да это Фил. У него новая идея: Робби, а возможно, и Лорен нужно отправить на консультацию к психотерапевту. Ему, видите ли, взбрело в голову, что с Робби не случилась бы эта беда, если бы он вовремя рассказал отцу, что чувствовал, когда мы разводились. – (Лейла закатывает глаза.) – Вот и я о том же. Робби наотрез отказывается. Говорит: если родной отец не верит, что я говорю правду, тогда и я не верю, будто папочка хочет мне добра.

– Значит, Фил все еще считает, что Робби сам принял наркотики?

– Он в этом убежден. И говорит, что я круглая дура, если верю своему сыну. Но хватит об этом. – Я цепляю на вилку салат. – Лучше расскажу, что было утром. Имя Тесс Уильямсон тебе о чем-нибудь говорит?

– Ко мне на прием довольно часто приходит ее мать Одри. Я ей выписываю инсулин. Уровень глюкозы у нее частенько шалит, недавно даже два раза лежала в больнице. Но Тесс я редко вижу.

– Месяц назад она приходила, и ты назначила ей противозачаточное.

– И в чем проблема? Побочный эффект?

– Нет.

Подробно рассказываю Лейле, о чем мы с этой девицей беседовали, она слушает не перебивая, пока я не дохожу до того места, когда Тесс признается, что учится в одной школе с нашими мальчиками.

– Я на девяносто девять процентов уверена, что она врет, – заявляет Лейла. – Девчонка учится в другой школе. Точнее, в каком-то интернате. – Она впивается зубами в самсу. – У нее вечно вши в волосах, мамаша с ума сходит, не знает, как от них избавиться.

– Странно, с чего бы ей врать про школу, – говорю я, делая галочку в уме: не забыть сказать об этом О’Рейли. – А потом вдруг спрашивает, удалось ли уже полиции вычислить, кто это сделал.

Лейла перестает жевать.

– Нормальный вопрос, что тут такого?

– Да, нормальный. Только ты спросила бы, нашла ли полиция человека, который это сделал. А если она спрашивает, удалось ли полиции вычислить, то это значит одно: ей что-то известно. Как считаешь?

– Понимаю, о чем ты. – Лейла вытирает руки бумажной салфеткой. – Тебе надо срочно поговорить со своим разлюбезным детективом.

– Уже говорила. Он собирается заняться этим днем. Мне кажется, я уже достала его.

– Как это?

– Да упрашивала, как могла, чтобы пошел и немедленно поговорил с этой Тесс, а он отказался, причем довольно резко.

– Думаю, он ведет несколько дел.

– Да.

– Арчи говорил, что полиция так внимательна, потому что ты скоро получишь награду.

– Еще не известно.

– Полиция всегда больше внимания уделяет образованным пострадавшим или тем, кто имеет влияние в обществе.

– Циничный взгляд.

– Зато реалистичный.

– Может быть, – вздыхаю я. – Условия всегда диктуют власть и деньги.

– И не говори.

Лейла садится на своего любимого конька, реорганизацию НСЗ – Национальной системы здравоохранения страны, и несколько минут мы рассуждаем о том, что бы изменили, будь у нас власть. Потом возвращаемся к Тесс.

– Только ты не очень-то надейся на эту зацепку. – Она дотрагивается до моей руки. – Не исключено, что никакой зацепки и нет.

– Не может такого быть, чтобы совсем никакой.

– Эти подростки вообще странные существа, Лив, ты не замечала? Может, она просто влюбилась в него и пришла к тебе хоть что-нибудь разузнать.

– А вдруг она подмешала наркотик? Может, Робби ненароком задел ее чувства, она разозлилась и решила ему отплатить, а теперь винит себя. – Я отправляю в рот еще порцию салата. – Интересно посмотреть, что у нее в моче.

– Что ты уплетаешь? – спрашивает Лейла, уставившись на мою вилку и сморщив носик. Она заглядывает в мой пластиковый контейнер. – Господи, Лив, это же есть невозможно! – На ее лице написано отвращение.

– С чего ты взяла? Конечно, свеклы многовато, а так очень даже вкусно.

– Попробуй вот это. – Она протягивает самсу, но я качаю головой.

– После ланча иду покупать платье. А на полный желудок этого делать нельзя.

– К вечеру готовишься? – (Я киваю и отправляю в рот салат.) – И ты молчала? И чего тогда сидишь? У тебя же не будет времени выбрать!

– Ты права, надо бежать. – Я закрываю контейнер, встаю. – Я обещала сегодня забрать детей из школы. Не хочу опаздывать.

– А где будешь покупать?

– Начну, пожалуй, с Джордж-стрит, а потом наведаюсь в «Джон Льюис». – Снимаю с вешалки куртку. – В крайнем случае в «Харви Никс», у них всегда найдется что-нибудь потрясающее… Правда, влетит в копеечку.

– Главное, найди платье под цвет глаз и чтобы подчеркивало твои… достоинства. – Лейла смотрит на часы. – Я бы с тобой пошла, но у меня в два семинар по астме.

– Ничего, думаю, справлюсь сама.

– Главное, не трусь, – говорит она, расправляя мне воротник на куртке. – Выбери что-нибудь эффектное.

– Ну, держись теперь, господин инспектор! – Хватаю сумочку и открываю дверь.

– Вот и я про то, Лив.

– Твои слова греют мне душу! – кричу я на бегу.

В кои-то веки везет с парковкой. Сразу нахожу местечко. И подходящее платье попадается довольно быстро. Уже во втором магазине продавщица буквально на ле ту ловит мою мысль и тащит в примерочную сразу четыре платья разного фасона. В конце концов покупаю шелковое, темно-серое, на бретельках.

– В этом сезоне самый модный цвет. И очень идет к вашей коже, – щебечет продавщица. – И эта лента под бюстом очень вам к лицу.

– А не слишком оно открытое? – спрашиваю я, поддергивая вырез и пытаясь спрятать ложбинку меж грудей. – Как вы считаете?

– Вовсе нет. – Она отступает на шаг и оценивающе оглядывает меня с головы до ног. – Походка у вас твердая, уверенная. Мужчины все с ума сойдут.

Выбирать больше нет времени, плачу, беру еще болеро в тон платью, эффектные туфельки и мчусь в школу. Приезжаю как раз вовремя, чтобы забрать Лорен и Робби. Лорен так и сияет от возбуждения.

– Поскорей бы примерить платье, – говорит она, забираясь в машину. – Умираю от нетерпения. Как долго я ждала этого дня! Неужели он настал? Мам, а ты себе платье нашла?

– Лежит в сумке, завернуто в папиросную бумагу, так что лучше не трогай, пока не приедем. – Бросаю косой взгляд на Робби, который сидит рядом. – Надо еще забрать твой костюм, Робби. Остановлю на желтой разметке возле магазина, а ты одна нога здесь, другая там. Я уже заплатила.

– А это обязательно?

– Хватит! Понимаю, тебе не хочется надевать костюм, но в грязной футболке и джинсах ты будешь там как белая ворона.

– Господи, мамочка! – пищит Лорен. – Просто потрясно!

Гляжу в зеркало заднего вида: дочь успела проковырять дырочку в бумаге и теперь гладит пальцем темно-серый шелк.

– Только не запачкай, милая.

– Нет-нет, мамочка, что ты! Ни в коем случае. – Она откидывается на спинку и закрывает глаза. – В жизни не было дня счастливее. И вечер будет просто чудесный. Я чувствую. – Лорен кладет руку на сердце. – Даже не верится, что за нами пришлют машину, – вздыхает она так, будто переступает порог рая. – Эмбер говорит, что, скорее всего, приедет длинный лимузин с ди-ви-ди-плеером и баром. А ты как думаешь?

– Сомневаюсь, Лорен. Муниципальный бюджет не резиновый.

Робби закатывает глаза.

– Не надо, – шепчу я ему. – Не порть ей вечер.

Меня подмывает спросить про Тесс Уильямсон, но при Лорен этого делать нельзя. Последние две недели она совсем потеряла сон и почти каждую ночь прибегает и забирается ко мне в постель. Она очень переживает, что Робби чуть не умер, гораздо больше его самого, и никакие уверения, что все в порядке, не помогают – главным образом потому, что до сих пор не ясно, как все произошло. Робби просто пожимает плечами и принимает все философски, Лорен же всегда тщится понять причины того или иного явления, неважно, пустяк это, как, например, ревность, которая разрушает крепкую дружбу, или сложнейшие перипетии судьбы, в результате которых родители разводятся. Меня лично церемония награждения мало волнует (моя короткая речь, наверное, уже прожгла в сумке дырку), но я понимаю, что всем нам будет приятно хоть на время отвлечься от забот. И мероприятие подбодрит Лорен, а уж она в этом очень сейчас нуждается.