Текст книги "Не возжелай мне зла"

Джулия Корбин
Не возжелай мне зла

© В. Яковлева, перевод, 2013

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Брюсу посвящается

Выражаю особую благодарность инспектору полиции Лотиан и Бордерс Полу Мэттьюсу, а также мистеру Дэвиду Дж. Стидмэну, советнику службы экстренной медицинской помощи Королевского лазарета в Эдинбурге, за то, что они терпели во отвечали на все вопросы. С их помощью мне удалось довести фабулу повествования до логического завершения.

Огромное спасибо Джасмин Сондерс, растолковавшей мне все, что касается медицинских рецептов, Пауле Хили за подробнейшие консультации по поводу ирландской части истории и Сюзанне Уотерс из Сассекского университета за изумительные уроки писательского мастерства.

Особую благодарность выражаю также сотрудникам издательства «Ходдер», особенно моему редактору Изобел Экенхед, чей энтузиазм и советы оказали мне неоценимую помощь. И моему литературному агенту Юану Торникрофту, который всегда был и остается для меня великолепным камертоном, – его поддержку я очень ценю. И наконец, как всегда, огромное спасибо всем моим друзьям по писательскому цеху и моим близким, которые неизменно поддерживают меня в трудную минуту.

Врач должен знать настоящее и предвидеть будущее и, приступая к излечению больного, всегда следовать двум принципам: делай добро и не навреди.

Гиппократ. Эпидемии

1

– Вы родственница?

– Да, – отвечаю я под тычки чужих локтей и плеч – это четверо мужчин врезаются в очередь за моей спиной. – Мне позвонил его друг и сообщил, что он потерял сознание и его привезли сюда на «скорой».

– Как ваше имя?

– Оливия Сомерс.

Снова толкают сзади. Но я крепко держусь за стойку и позиций не сдаю.

– Я его мать. И еще я врач. И хочу видеть своего сына.

Выпаливаю все это одним духом; кажется, голос мой звучит угрожающе. Но это не помогает. На лице регистраторши привычная маска бесконечного терпения. Делаю глубокий вдох и усилием воли заставляю себя говорить спокойно. Если бы не давка, было бы легче. Я сдаю назад и наступаю на ногу мужчине. Кое-как извинившись, чувствую, что его корпус тоже подается назад.

– Так я могу видеть своего сына?

– Да, конечно. – Она смотрит в экран монитора. – Потерпите, сейчас все узнаем. Сначала мне надо кое-что уточнить.

– Но с ним все в порядке? Он в сознании?

– Извините, об этом информации нет.

– Я понимаю, у вас работа такая, но нельзя ли просто…

Она грозно глядит на меня поверх очков. В глазах ее читаю: «Все будет так, как я скажу», поэтому приходится смириться и доложить все, что она хочет знать: прививки, чем болел, имя лечащего врача и так далее. Мои ответы она немедленно заносит в компьютер, и слава богу, потому что руки трясутся так, что вряд ли я смогла бы сама заполнить формуляры.

Проходит еще минуты три, я отвечаю на десяток вопросов, и мое терпение вознаграждается: она поднимает трубку.

– У нас здесь мама Робби Сомерса. Да. Ммм. Отлично. – Она встает и, не глядя на меня, протягивает руку. – Вам сюда. Я вас провожу.

Подхватываю сумку и за ней. Сегодня суббота, вечер, пабы закрыты, и приемный покой забит до отказа. В спертом воздухе тяжелый букет запахов крови, пота и алкоголя, настоянный на бьющем в нос духе дезинфектантов. Те, кому не досталось стула, ходят взад-вперед, укачивая поврежденную руку или зажимая рану. Какой-то мужчина, недолго думая, задрал окровавленный край рубахи, закрыв им глубокий порез на щеке. Напряженная атмосфера может накалиться так, что мало не покажется. Толпа, где много пьяных, все страдают от боли и усталости долгого ожидания, – смесь взрывоопасная, рванет в любой момент.

На ногах регистраторши туфли из плотного пластика с уродливым утолщением на носках. Быстрым, упругим аллюром, ловко лавируя между пострадавшими и их родственниками, она направляется к двустворчатым дверям. На своих трехдюймовых каблуках и в узкой юбке до колена семеню за ней.

Проходим сквозь двери, попадаем в отделение медицинской помощи. У меня в этой больнице была практика – лет двадцать назад с гаком, – тогда заведение располагалось в разбросанных корпусах викторианской постройки в центре Эдинбурга; теперь его перевели в специально возведенное здание к юго-востоку от Сити. Я верчу головой, на ходу читая таблички: туалеты, помещения для посетителей, несколько дверей с табличками «Посторонним вход запрещен». У стенок между ними выстроились тележки для больных, на многих лежат люди, жалко на них глядеть, видно, что они весьма не прочь перебраться на что-то более удобное.

Впереди по обе стороны коридора десятка полтора процедурных клетушек, в которых оказывают первую помощь. От коридора они отгорожены занавесками, кроме одной, где стоит каталка – на ней пожилой мужчина в кислородной маске; худые руки его крепко вцепились в края. Туда-сюда снуют медсестры, они хлопочут вокруг несчастных, подбадривают их, дают советы. Слышны отдельные фразы: «Старайтесь не расчесывать», «Наклоните голову сюда», «Сейчас будет больно, но сразу пройдет», «О господи… Ну ничего… Ничего страшного», на пол плещет струя, и клетушку заполняет кислый запах рвоты.

Я гляжу вниз, в промежутки между занавесками и полом, ищу комнатку, куда поместили моего Робби, хочу различить хоть какой-нибудь намек на его присутствие. Вижу сумки, кучи одежды, чьи-то голые до колена ноги, но никаких признаков Робби.

Мы останавливаемся перед служебным помещением.

– Подождите секундочку, – говорит регистраторша. – Сейчас позову врача, и он с вами поговорит.

Я думаю, что она заглянет за занавески, но она шагает дальше и скрывается за двойной дверью в конце коридора, на которой написано «Реанимация».

«Господи, только не это», – молнией проносится мысль, и меня охватывает паника.

Сердце колотится, ноги подкашиваются, коленки стукаются одна о другую. Я прижимаю руку к губам, второй хватаюсь за стойку. Целую минуту, которая кажется вечностью, прихожу в чувство и уговариваю себя не волноваться. Робби семнадцать лет. Он совсем юный, здоровье у него крепкое. И здесь ему обязательно помогут. Боже упаси, конечно, но, даже если сердце его перестанет биться, здесь найдутся опытные специалисты и необходимое оборудование, и все будет в порядке. Надо успокоиться и срочно позвонить Филу.

Не спуская глаз с палаты реанимации, подхожу к ближайшему шкафу, останавливаюсь возле штабеля костылей и кресел-каталок, лихорадочно роюсь в сумочке, разыскивая мобильник, не нахожу, высыпаю все содержимое на пол и вдруг вспоминаю, что он у меня в отдельном карманчике с молнией. Целый месяц, даже больше, мне удавалось избегать разговоров с Филом, и, как ни смешно, как ни нелепо может показаться, я была бы счастлива вообще никогда не слышать его голоса. Но мы были женаты больше семнадцати лет, и он отец моих детей, поэтому приходится искать слова для общения, не опускаясь до обычного обмена любезностями, переходящего в перебранку. А сейчас дело не терпит отлагательств.

«Хватит ребячиться, Оливия, – говорю я себе. – Возьми и позвони».

Нажимаю кнопки, слышу гудки. Один, два, три, четыре, пять… Включается автоответчик.

– Фил, это я. Прошу, свяжись со мной, как только получишь это сообщение.

Даю отбой и тупо гляжу на мобильник. Черт побери, какая дура! Придется звонить снова. Он не станет перезванивать, будет уверен, что я докучаю просто так. Я уже проходила через это, когда он бросил меня. Я звонила ему по поводу и без, в любое время суток, даже ночью – дети спят, две-три порции джин-тоника, и я ничего не могу с собой поделать. Сначала он отвечал, терпеливо пытался втолковать, что я должна «начать новую жизнь», смириться с тем, что наши отношения «естественным образом подошли к концу, исчерпали себя», а потом просто включил автоответчик. И всякий раз я испытывала унижение и боль, будто в открытую рану мне сунули перочинный нож. Теперь эта стадия позади, но свидетельство о разводе я получила только вчера, и, услышав сообщение, он непременно подумает, что у меня опять тот же бзик.

Хожу туда-сюда по коридору и делаю еще попытку.

– Фил, это снова я. Надо было сразу сказать, дело не во мне. Робби попал в больницу. С ним что-то случилось в городе. Не уверена, но он, наверное, выпил что-то не то. Больше пока ничего не знаю. Жду врача, сейчас вый дет и все расскажет.

Опускаю мобильник в сумку, стараюсь дышать как можно глубже. Вот так. Хоть это сделано. По крайней мере, он не сможет сказать, будто я утаиваю от него все, что связано с детьми. Выхожу из-за шкафа с лекарствами, пропускаю пожилую женщину, толкающую перед собой ходунки на колесиках в сопровождении медсестры. За ближайшими занавесками кто-то плачет в голос, кажется молодой человек.

– Зачем, что вы сделали?! – кричит он.

Женский голос пытается его успокоить.

Гляжу на сплошные двери кабинета реанимации и молю Бога, чтобы они поскорее открылись. «Что там сейчас происходит?» – эта мысль изводит меня. Регистраторша должна была выйти лет сто назад. Подумываю, не зайти ли самой, но, по правде говоря, страшновато. Я прекрасно знаю этот кабинет, знаю, что нередко происходит за этими дверями. И не хочу видеть Робби под дефибриллятором, не хочу испытать ужас, глядя, как его пытаются вернуть к жизни… Но что с ним случилось? Я даже этого не знаю. Около часа назад позвонил его друг Марк Кэмпбелл. Я сидела в ресторане, там был такой шум, что я и половины не поняла из того, что он наговорил. Да и вокруг него, слышно было в трубку, стоял галдеж. Смогла только понять, что он сейчас на Королевской Миле, возле какого-то паба, и что Робби потерял сознание. Эмили Джонс, их подружка, оказала первую помощь, потом приехала «скорая». Я попросила Марка подъехать к больнице, торопливо попрощалась со своим визави и как ошпаренная выскочила из ресторана. Сидя в такси, я нарисовала себе картину, будто Робби просто напился и его привезли в больницу, чтобы сделать промывание желудка. Теперь я в этом не уверена. Прошло столько времени, а он все лежит, и не в процедурной клетушке, а там, в палате реанимации, я уже места себе не нахожу, тревога все нарастает. И где же Марк? Вряд ли он тоже там, вместе с Робби. Он должен быть где-то неподалеку.

– Прошу вас! – слабо хрипит пожилой мужчина, сдвинув кислородную маску, и машет мне рукой. – Мне надо выпить…

– Мистер Дарси, у вас же катетер! – кричит медсестра через коридор из комнаты медперсонала.

Она выходит, в одной руке несколько папок, другой толкает перед собой тележку со стопками стерильного белья.

– Вам нельзя волноваться, расслабьтесь. – Она с улыбкой смотрит в мою сторону. – Вы уж простите его. Ждет, когда освободится койка наверху, но пока все заняты.

Это первая сестра, которая обращает на меня внимание, надо воспользоваться шансом.

– У меня сын в реанимации, а регистраторша пошла за врачом и все не возвращается, – говорю я. – Пять минут уже прошло, а ее нет.

– Там есть еще одна дверь. Наверное, вышла через нее.

– А-а, понятно… Извините. – Я топаю за ней несколько метров по коридору. – Вы, случайно, не знаете, что там с моим сыном?

– Робби Сомерсом?

– Да.

– Сейчас выйдет доктор Уокер. Он как раз им занимается.

– Так, значит, с ним все в порядке?

– Да-да, почти.

– Ну, слава богу! – Отлегло от сердца. Облегченно вздыхаю, в первый раз после телефонного звонка. Решаюсь задать еще вопрос: – С ним в «скорой» приехал его друг. Не знаете, где он может быть?

– Ему сделалось нехорошо, вышел подышать свежим воздухом. Кажется, мальчишки оба слегка перебрали. – Она округляет глаза. – А то еще чего похуже.

– Еще чего похуже?

Сердце снова сжимается.

– Подождите доктора Уокера, он вам все расскажет.

Я семеню вслед за ней, и она говорит на ходу:

– Вашему Робби повезло. Висел на волоске. – Открывает дверь комнаты для родственников, и мы входим. – Врач будет буквально через минутку. Хотите кофе?

Сажусь на стул, красный кожзаменитель подо мной возмущенно скрипит. Комната выкрашена желтоватыми белилами с каким-то простеньким рисунком по всей стене через равные интервалы. В углу холодильник, рядом столик с подносом, на котором стоит чайник и несколько чашек. На другом низеньком столе посередине две аккуратные стопки журнала «Нэшнл джиографик». Ковер на полу со сложным узором из синих, зеленых и желтых цепочек. Я тупо разглядываю его и размышляю над странными словами сестры «а то еще чего похуже». И скоро делаю вывод, что она имела в виду только одно: наркотики. Робби отключился из-за наркотиков.

Когда до меня это доходит, я теряюсь. Мысли разбегаются, в мозгу ярким неоновым светом сияют слова: «экстази», «кокаин» «бутират», «героин». Слова страшные, слова опасные, слова зловещие. Все подростки любят пробовать всякую дрянь, экспериментировать, но неужели Робби у меня настолько глуп, чтобы принимать наркотик, от которого можно лишиться чувств? Тем более совсем недавно, с месяц назад, мы с ним беседовали о наркотиках. По телевизору была передача о вредных для здоровья зельях, и потом у нас состоялся разговор, как мне показалось, честный и открытый, про опасности, которые таят в себе некоторые препараты. Он уверял меня, что наркотики его не интересуют. Да, пару раз он курил марихуану, однажды принял экстази на какой-то вечеринке, но ему не понравилось; а что касается сильных наркотиков, то они, как Робби сам сказал, для неудачников. Помню, я была совершенно уверена в искренности сына. Возможно, он и был искренен. Но не исключено, что недавно что-то случилось и он изменил свое мнение. Не знаю, что конкретно, зато знаю: если он поссорится с другом или его отвергнет девчонка, вряд ли он мне расскажет.

– Вот он, получите.

Это возвращается давешняя сестра, а с ней Марк Кэмпбелл, друг Робби.

– Подождите меня здесь. Пойду узнаю, скоро ли врач.

Лицо у Марка испуганное. Он тяжело дышит, в темных глазах тоска, пальцы теребят край футболки. Его мама – моя лучшая подруга, и я знаю его с рождения. Встаю, обнимаю его и только теперь замечаю, что футболка его беспокоит потому, что на ней большое пятно крови.

– Это что такое? – шепчу я, а у самой в животе вдруг оживает и проталкивается вверх крем-брюле, что я ела на десерт. – Чья это кровь, Робби?

Марка шатает из стороны в сторону.

– Простите, Лив. Робби стукнулся головой о поребрик. – Юноша умолкает и смущенно кашляет в кулак. – Он упал так быстро, что я не успел подхватить его.

– Спасибо тебе, милый, – говорю я, беря его за руки повыше локтя, но стараясь держаться подальше от пятна. – Я знаю, ты сделал все, что мог.

– Не понимаю. Совершенно не понимаю, почему он упал.

– Давай-ка присядем.

Я подталкиваю его к стулу, сажусь напротив и снова беру за руки. Обычно вид крови меня совсем не трогает, но это кровь Робби, и ее так много… А если рана серьезная? Меня снова охватывает паника, но я пытаюсь собраться: успокойся, говорю себе, всякая жидкость расползается по ткани, и кажется, что ее много, больше, чем на самом деле, таково свойство жидкостей. А что касается травм, пару лет назад мы с Робби катались на лыжах, он упал и ударился головой. Пролежал без сознания четыре минуты, потом очнулся и встал как ни в чем не бывало. Будто и не падал.

– Рассказывай, что у вас приключилось. – Стараюсь говорить как можно спокойней. – С самого начала. И не торопись.

– Ну, после тренировки мы решили сходить куда-нибудь.

– Кто? Ты и Робби?

– Да нет, – мотает Марк головой, – все наши. Человек десять. Думали выпить чуть-чуть, а потом на автобус и домой.

– И в конце концов напились?

– Нет, – снова мотает он головой, на этот раз энергично. – Всего по две кружечки. В пабах слишком дорого.

– А в клубе не пили?

– Ну… Капельку… – Он нерешительно умолкает. – Водки по глоточку. Совсем чуть-чуть.

– Давай, Марк, выкладывай все начистоту.

Он молчит, уставившись на свои ботинки.

– Марк, – наклоняюсь я ближе.

Копна густых волос цвета старинных чернил падает ему на лоб, закрывая глаза, и мне приходится согнуться, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Не буду скрывать, Марк, мне очень неприятно, что ты соврал про то, куда вы идете вечером. Я уже догадалась, что у вас обоих есть фальшивые документы, иначе спиртное вам не отпустили бы. Но я не собираюсь ни в чем тебя обвинять. Правда нужна для того, чтобы поставить диагноз и назначить Робби правильное лечение.

Он поднимает голову и смотрит на меня светло-карими глазами, которые абсолютно не гармонируют с его угловатой фигурой.

– В клубе перед уходом распили пол-литра водки на всех, но раньше мы и больше пили, и ничего.

– А в пабе?

– По две пинты пива.

– И все?

– Да. Врач уже спрашивал, принимали мы наркотики или нет, – говорит он, а глаза так и горят. – Нет, не принимали.

– Но если вы пили немного, наркотиков не принимали, почему Робби потерял сознание?

– Не знаю. – Он выдергивает руки из моих и вытирает их о бедра. – Правда не знаю. Заканчивали по второй кружке, и вдруг вижу, он ведет себя как-то странно.

– Что значит – странно?

– Словно ему что-то померещилось.

– Что померещилось?

– Он сказал, что сначала ему почудилось, будто стены двигаются, а потом он начал видеть людей, которых не было.

– Галлюцинация?

– Ага.

– А дальше?

– Вышли подышать свежим воздухом, и он вдруг упал. Я позвал на помощь, какой-то парень позвонил в «скорую», а дальше из паба вышли все наши посмотреть, что происходит. Эмили знала, что надо делать. Перевернула его на живот, ну, в специальную позу, чтобы не задохнулся. У него пропал пульс, и она сделала ему искусственное дыхание рот в рот.

– Господи, – шепчу я, закрыв руками лицо, в глазах темнеет.

– Простите меня, Лив, – говорит Марк, а сам чуть не плачет. – Я знаю, у вас было свидание и все такое.

– Это неважно.

Я усмехаюсь, вспомнив, как провела вечер. Моего визави звали Фрейзер, мы с ним встречались в первый раз. Свидание нам устроили общие друзья, и мы, похоже, друг другу не понравились. Почти весь вечер он брюзжал и скулил по поводу своей бывшей жены, я почти не слушала и с нетерпением ждала, когда он закончит, чтобы поскорей отправиться домой.

Я встаю и иду к двери. Доктора все еще не видно, но в коридоре суматоха. Кто-то бегом катит тележку к дверям еще одной палаты реанимации. На ней лежит крохотный мальчонка в одном подгузничке. Совсем не шевелится, губы синие, на ножках какая-то сыпь. Мать ребенка рыдает, повиснув на руке мужа. Хочется подбежать к ним, утешить, чем-то помочь, но мне сейчас не до сострадания к чужому горю, у меня свое. Я снова поворачиваюсь к Марку:

– Послушай, Марк, я не совсем понимаю, как такое случилось. Может, ты не все рассказал? Упустил что-то важное?

Он вертит головой, не зная, что ответить, но тут с важным видом заходит врач в синем халате и брюках, одежде хирурга.

– Дуг Уокер, – представляется он и протягивает руку.

Высокий, не меньше шести футов, где-то чуть за пятьдесят, по лицу и уверенным движениям видно, что калач он тертый и врач опытный. Я сразу чувствую, что о Робби хорошо позаботятся.

– Оливия Сомерс, – отвечаю я.

Мы жмем друг другу руки, и он довольно долго смотрит мне в глаза, словно пытается вспомнить, где мы с ним встречались.

– Ну, как там Робби? – спрашиваю я.

– Нормально. Несладко ему пришлось, но сейчас он в сознании.

Гора с плеч. Я даже нахожу в себе силы улыбнуться:

– Спасибо.

– Мы с Марком уже побеседовали, он рассказал все как было, что происходило перед тем, как Робби потерял сознание, – говорит хирург и со значением смотрит на Марка. – Может, еще что-нибудь вспомнишь? Нам бы это помогло…

– Нет.

Сложив руки на груди, доктор Уокер останавливает на нем долгий взгляд:

– Для нас крайне важно, чтобы ты рассказал всю правду.

– Я и говорю всю правду! – запальчиво кричит Марк, выставив подбородок вперед. – С чего мне врать?

– Ну, скажем, чтобы не выдать себя, или Робби, или еще кого, кто дал вам наркотики.

– Да не принимали мы никакие наркотики! – вопит он еще громче. – Я не говорю, что мы никогда не пробовали. Курили травку пару раз… Но не больше.

– Не волнуйся, Марк. – Я беру его за руку. – Тебя ни кто ни в чем не обвиняет.

– Честно, Лив, – говорит он тихо, глядя мне прямо в лицо. – Робби ничего такого не принимал.

– А он не мог потихоньку сходить, например, в туалет и принять что-нибудь от вас тайком? – гнет свое доктор Уокер.

– Писать мы ходили все вместе, – отвечает Марк. – И возвращались тоже вместе.

– Ну хорошо, – хлопает врач его по спине. – Пожалуйста, подожди в приемном покое. Мне надо переговорить с мамой Робби, а потом подумаем, как доставить тебя домой.

Марк робко бросает на меня озабоченный взгляд и сматывается, подметая пол бахромой джинсовых штанин. Доктор Уокер закрывает за ним дверь.

– Они давно дружат? – спрашивает он.

– Чуть не с пеленок.

– Вы ему во всем доверяете?

– Да. Мы с его матерью давние подруги. Учились в университете вместе.

– Регистратор говорила, что вы врач.

– Терапевт.

– Мне знакомо ваше имя. Кажется, вы здесь работали.

Глядя на меня, он хмурится, но не враждебно, просто роется в памяти.

– Вспомнил! – щелкает он пальцами. – Я читал статью в «Эдинбургском курьере». Там написано, что вас представили к какой-то городской награде или премии.

– Да. Я работаю на общественных началах в центре реабилитации в Грассмаркете.

– Жена заметила, что у вас есть все шансы загрести эту премию.

– Очень мило с ее стороны.

– Да причем здесь мило… Она говорила о вас с восхищением. Говорила, вы творите там великие дела.

– Да что вы, я лишь винтик в команде единомышленников. Но согласна, многим юнцам мы помогли стать на путь истинный.

– Что ж, желаю получить премию, – улыбается он.

– Спасибо.

Он жестом приглашает присесть, мы садимся друг напротив друга.

– Итак, доктор Сомерс…

– Называйте меня Оливия, прошу вас, – говорю я.

– Оливия, – произносит хирург, и лицо его становится серьезным. – Ваш сын потерял сознание возле городского паба. Ему помогли друзья, особенно девушка, которая знает правила оказания первой медицинской помощи. Когда приехала «скорая», она как раз делала искусственное дыхание и закрытый массаж сердца.

– Да, Марк рассказал.

– Сюда его привезли без сознания. Мы двадцать минут вентилировали легкие, и только тогда он стал дышать самостоятельно.

– А что с головой? Он голову поранил.

– Рана неглубокая. Мы ее быстренько склеили. Заживет без проблем, но, конечно, стоит проверить, нет ли сотрясения мозга.

– Его можно будет забрать сегодня?

– Осложнений мы не ожидаем, но пусть полежит до завтра, где-то до обеда, в токсикологическом отделении. За ним надо еще немного понаблюдать.

– Но Марк утверждает, что они ничего такого не употребляли. Может, он потерял сознание от выпивки?

– Оливия, – заглядывает он мне в глаза, – лично у меня нет никаких сомнений в том, что ваш сын принял наркотик. Скорее всего, оксибутират натрия.

– Оксибутират?

Работая в центре реабилитации, я узнала, что на улицах Эдинбурга достать бутират проще простого.

– Вы уверены?

– Стандартных тестов на наркотики мы здесь не делаем, но его поведение после обморока согласуется с типичными симптомами передозировки оксибутирата натрия. Не сомневаюсь, вам знакома картина: в отделение экстренной помощи привозят пациента с явной передозировкой, делают внутривенное вливание, готовят к обследованию на томографе, а он вдруг выдергивает трубку и пытается слезть с каталки.

– Я не верю… То есть я хочу сказать…

– Он не первый подросток, хвативший лишку.

– Но Робби не употребляет наркотики. – (Доктор Уокер приподнимает брови.) – Да, Марк рассказал, что они, бывает, покуривают, что выпивают не по годам много, но такое? – Я сжимаю челюсти, пытаюсь сглотнуть, но ничего не выходит. – Не верю, что он настолько глуп.

– От алкоголя и марихуаны до так называемых рекреационных препаратов один шаг, – устало пожимает плечами доктор Уокер. – И боюсь, этот шаг уже сделан.

– Но это совсем не в его стиле.

Тело мое вдруг оседает на стуле, но голова продолжает работать, перебирая возможности и вероятности того, что Робби принимал оксибутират. Я не из тех клуш, что во всем готовы защищать своего ребенка, и не слепая: вижу, каким искушениям подвергаются подростки, но все равно убеждена, что Робби не способен так глупо рисковать жизнью и здоровьем. Когда мы с Филом разошлись, он очень переживал, разуверился в себе, но до такого безрассудства никогда не доходило. Он прекрасно отдает себе отчет в том, что каждый поступок имеет последствия. Да, сын не делится со мной всем, что происходит в его жизни, но он и не скрытен, совсем не скрытен. Если бы он пошел по кривой дорожке, вряд ли я не заметила бы.

– Может, он принял наркотик случайно, – пытаюсь я найти хоть какое-то объяснение. – Может, кто-то подмешал в пиво?

– Да, иногда бывает, что друзья так шутят друг над другом. – Доктор Уокер покачивает головой, словно размышляет над этим вариантом. – Но, боюсь, гораздо более вероятно, что наркотик он принял сам.

Глаза щиплет, я моргаю, пытаясь унять слезы. Доктор Уокер как может мягко поворачивает меня лицом к фактам и убеждает в том, что я совсем не знаю, на какие поступки способен мой сын… У него своя жизнь, он вполне самостоятельно принимает решения. Как терапевт, я сама не раз говорила родителям подобные вещи. У нас в центре я занимаюсь тем, что провожу короткий, всего в нескольких недель, курс лечения молодых людей, попавших в наркотический штопор и решивших взяться за ум.

Но чтобы мой Робби! Никак не могу поверить. У него крепкий стержень, голова на плечах и хватает здравомыслия.

Доктор Уокер передает мне салфетку. Я вытираю щеки, потом комкаю в руке влажную бумагу.

– Главное, он жив и скоро поправится, – произношу я вслух, громко и уверенно, чтобы, услышав собственный голос, самой в это поверить.

– Давайте позвоним кому-нибудь из ваших друзей, пусть приедут, вам будет легче.

– Час назад я звонила отцу Робби, моему бывшему мужу, – качаю головой я. – Оставила ему сообщение. А так… Уже поздно, все спят, не вытаскивать же их из постели. – Выпрямляюсь и встаю. – Я в порядке. Все-таки это для меня потрясение. Ничего, как-нибудь справлюсь. – Напускаю на себя деловой вид, складываю руки на груди. – Что теперь?

– Можете повидаться с Робби. Он еще довольно слаб, но говорить в состоянии.

Хирург открывает передо мной дверь, ведет по коридору. Подходим к одной из процедурных, доктор Уокер отдергивает занавеску. Робби лежит на каталке на боку. На нем больничное белье, до пояса укрыт простыней. Мальчик он у меня долговязый, худущий, руки да ноги, все никак не поправится, хотя ест за троих. Ступни торчат, свисая с каталки, вижу, что носки на нем разные.

Доктор Уокер подвигает мне стул. Благодарю и сажусь.

– Пока оставлю вас вдвоем, – говорит он и задергивает за собой занавески.

Глаза Робби закрыты, дышит он медленно и глубоко, словно все произошло с ним давно, а сейчас он мирно спит в своей постельке.

– Робби, – глажу я его волосы. – Это я.

– Ммм…

– Как себя чувствуешь?

– Горло болит.

– Тебе делали промывание.

– Знаю. Я пытался выдернуть трубку, но она застряла.

– Шар сдувается, и тогда трубка выходит.

– Ага. Мне объяснили. – Он открывает глаза и тут же закрывает. – Стены все еще шевелятся.

– Скоро все придет в норму. – Я беру его за руку. – Завтра наркотики перестанут действовать, и ты у меня будешь как новенький. – Жду, что он на это ответит, но сын молчит. – Можешь сказать, как в твоем организме оказались наркотики?

– Нет.

– Робби… – Я поглаживаю его руку, ощущаю мозоли на большом и указательном пальцах, которыми он тренькает на гитаре. – Мы обо всем поговорим, когда тебе станет лучше… Сейчас только скажи – и, пожалуйста, не ври: ты принимал сегодня бутират?

– Нет.

– Это правда?

– Никаких наркотиков я не принимал, в пабе выпил только пару кружек пива. – Защищается он усталым, унылым голосом, словно у него нет сил даже говорить, а уж тем более обманывать. – И еще немного водки в клубе.

В точности совпадает с показаниями Марка.

– Ты ведь ничего не скажешь папе?

– Я уже оставила сообщение ему на автоответчике.

Он бормочет что-то не совсем разборчивое. Похоже на слово «козел».

– Он твой папа, Робби. Он любит тебя.

– Да сразу сделает из мухи слона. Ты его знаешь.

– Робби, тут и не надо делать никакого слона. Все очень серьезно. – Последнюю фразу я произношу через паузу: – Ты мог умереть.

– Да, но ведь не умер.

Он переворачивается на другой бок, чтобы не смотреть на меня, плечи его провисают. Я встаю и склоняюсь к нему:

– Хочешь, посижу с тобой немножко?

– Не надо, мама. Я очень устал. – Он открывает один глаз. – Спасибо, что пришла.

– Ну, тогда я пойду домой. Выспись как следует. – Я целую его в щеку. – Завтра вернусь с чистой одеждой. Я люблю тебя, помни об этом. – Снова целую его.

– Знаю.

Большего от него не добьешься, но мне достаточно, чтобы убедиться: с ним все в порядке. Ему уже гораздо лучше. Слава богу. Занавеску, выходя, не задергиваю и направляюсь в сторону приемной. Мне уже легче дышать, спина и шея распрямляются. С души словно камень свалился, теперь я уверена, что все еще можно поправить, что все будет хорошо. Только не надо спешить и забегать вперед, тем более я нутром чую, что Марк и Робби говорят правду.

Но как тогда наркотик попал в его организм?

Ты только не волнуйся, сейчас надо успокоиться, говорю себе. Не спеши. Главное, Робби поправляется. И будет здоров. А через пару дней мы наверняка разузнаем, что случилось, и сможем пережить этот столь печальный инцидент.

Мой внутренний монолог резко прерывается, откуда-то спереди доносится очень знакомый голос:

– Я не требую каких-то особых условий, я требую безотлагательных ответов.

Поворачиваю за угол и вижу Фила и доктора Уокера. На бывшем муже какие-то штаны и дорогущая рубашка поло в серую полоску разной ширины и оттенков. Одеж да незнакомая: бросив меня, он поменял весь свой гардероб. И стал словно совсем другим человеком. Он замечает меня и меряет взглядом с ног до головы.

– Ты что, где-то развлекалась?

– Да.

На мне шелковое облегающее платье, ощущение в нем, словно купаешься в теплой ванне. Думаю, оно мне идет, но не хочу показать, что мне интересно, считает ли и Фил так же. Прожив без него уже целый год, я все никак не избавлюсь от желания увидеть в его глазах одобрение и поддержку. И злюсь на себя за это.

– А кто же остался с Лорен?

– Она сегодня ночует у Эмбер.

– Ты говорила ей про Робби?

– Завтра скажу.

– Я заберу ее и сам скажу.

– И не вздумай. – Я настроена решительно. – Тем более в эти выходные они не с тобой.