Текст книги "Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой"

Уилбур Томас поддержал решение Смит досрочно прекратить сотрудничество с АКДСО и отметил, что высоко оценил ее работу. «Я вижу, что у нас единое понимание цели в рамках тех задач, которые мы оба пытаемся выполнять», – написал он в ответ на просьбу Смит об увольнении. А еще он предложил ей и впредь присылать агитационные материалы. И она продолжила это делать – хотя уже открыто признавалась в своих возраставших симпатиях к советскому правительству. Томас не видел в этом ничего страшного. В декабре того же года он писал ей:

Ваша связь с советскими властями и ваша симпатия к некоторым сторонам жизни в России – не помеха для нашей работы здесь, в нашей стране. До сих пор вы не сделали и не написали ничего такого, что как-либо задело бы нас. И я полагаю, что так будет и впредь, потому что знаю, что вы пишете очень осмотрительно.

Томас допускал, что, поскольку отныне Смит обретала независимость и собиралась писать материалы непосредственно для американских новостных агентств, все может измениться («у вас может появиться такая репутация, что для нас было бы нежелательно иметь в вашем лице своего представителя»), однако полагал, что если присылаемые ею материалы окажутся сомнительными, их можно будет подвергать цензуре или не печатать («тогда, конечно же, мы сможем защитить себя, и решение о публикации останется за нами»)[234]234
  УКТ – Смит, 20 сентября и 10 декабря 1923 года, личное дело Смит.


[Закрыть].

Он написал это после того, как Смит опубликовала в The New York Times статью, где ее авторитетное мнение как «сотрудницы квакерской миссии» использовалось для полемики с теми, кто создавал негативный образ советской системы школьного образования и воспитания, и в Nation – очерк «В доме сахарного короля», рассказывавший о детях из музыкально-художественной школы имени Пушкина[235]235
  Smith J. «Quaker Mission Worker Disputes Spewack’s Views», письмо, присланное Робертом У. Данном, помощником руководителя Союза американских гражданских свобод, в New York World, дата не видна, вырезка, коробка 6, папка 40, архив Labor Research Association, Библиотека Тамимента, Нью-Йоркский университет; Smith J. In the House of the Sugar King // Nation. 1923. № 117; House of Sugar King // Soviet Russia Pictorial. Feb. 1924. P. 40–41.


[Закрыть]. Прежде этот желто-белый особняк принадлежал «сахарному королю»[236]236
  Вероятнее всего, речь идет о П. А. Харитоненко. – Примеч. ред.


[Закрыть], а потом его постепенно прибрали к рукам дети из музыкальной школы, решившие, что можно найти лучшее применение этому большому дому. По словам Смит, школьный интерьер стал выражением самого детства. Дети уже изготовили замысловатые декорации и принялись сооружать сцену и шить костюмы и занавесы. Повсюду слышна музыка. Учителя в этой школе – знаменитые музыканты из Большого театра, с радостью посвятившие свои таланты новому поколению музыкантов, которые радуют гостей концертом с вокальными и танцевальными номерами и скрипичными соло. «Освещение очень плохое, приходится все время таскать туда-сюда две мигающие лампы, но материальные трудности никого здесь, похоже, не пугают. Каждому ребенку есть с чем выступить в программе, все дети прекрасно подготовлены, а некоторые из них – очень одаренные». После концерта Смит и ее спутница танцевали вместе с детьми народные танцы («вертелись и носились с ними, к их великому восторгу»), а затем пообедали все вместе. Потом они услышали о том, как получилось, что школа оказалась в особняке «сахарного короля».

Смит рассказала, что поначалу школа размешалась в здании поменьше, а когда там стало тесно, делегация детей, вооружившись письмом от наркомата просвещения, отправилась к «сахарному королю» и заявила ему: «Вы – один, а нас – много. Вам дом нужен только для удовольствий, а нам – для дела». Сахарный король отказал детям, но они не унимались: залезли через окна, поставили кровати в его гостиную, заняли кухню и начали проводить уроки. «Комната за комнатой сахарный король отступал под натиском целых толп детей. Наконец, он не выдержал. Он перевез свою мебель и прочие ценные вещи в соседний дом, а сам бежал в гостеприимное соседнее государство». По-видимому, сахарный король навестил свой бывший особняк незадолго до визита Смит и остался доволен тем, что увидел дом целым. Смит заключала:

Возможно, он надеется на то, что в России еще воцарится прежний порядок и для него снова наступят счастливые деньки, и тогда дачу вернут ему в отличном состоянии. А вот я возлагаю надежды на это энергичное молодое поколение пролетарских музыкантов, художников и ученых, которые добились своего, потому что власть у сахарных королей отобрали, – и они не отдадут без боя то, что с таким трудом завоевали.

В ту пору Смит не состояла в коммунистической партии, но, судя по некоторым свидетельствам, она уже разделяла некоторые ее идеи и ценности, хотя и уверяла Уилбура Томаса в обратном. В 1924 году Советский Союз посетила Элис Гамильтон, врач и пионер в одной из областей медицины, в прошлом обитательница Халл-хауса. Во время этой поездки она познакомилась и со Стронг, и со Смит. Последняя произвела на нее «довольно жуткое впечатление» как человек, «готовый на все ради „Дела“». Разговор у них шел о шпионаже и о полицейском насилии. Гамильтон была настроена скептично и говорила о том, что «жестокость, ночные аресты, расстрелы сотен людей без суда и следствия» подрывают и авторитет режима, и доверие к нему. Смит будто бы назвала критические замечания Гамильтон проявлением «мелкобуржуазной идеологии» и добавила: «Я задаю себе только один вопрос: „Это помогает Партии?“ Если да, значит, все правильно, если нет – значит, ошибочно». Гамильтон подытоживала: «Она была красавицей – с золотистыми волосами и профилем [актрисы Элеоноры] Дузе, но меня она привела в ужас»[237]237
  Hamilton A. Exploring the Dangerous Trades: The Autobiography of Alice Hamilton, M. D. Boston, 1985. P. 319, 337. Гамильтон не называет Смит, а вот Дороти Детцер, одна из волонтерок, работавших в квакерской миссии вместе со Смит, приводя «необычную характеристику Смит», данную ей Гамильтон, замечала, что «всякий, кто прочитал бы это описание, моментально понял бы, о ком это сказано». Дороти Детцер Денни – Андре Элион Брукс, 28 марта 1977 года, коробка 1, архив Андре Элион Брукс, Библиотека Тамимента, Нью-Йоркский университет.


[Закрыть].

Осенью 1924 года Смит, уже вернувшись в США, писала Уилбуру Томасу о сельскохозяйственной колонии на Кавказе, которую они с Уэром планировали основать; еще несколько волонтеров из АКДСО собирались примкнуть к ним и поучаствовать в создании «Русских новаторских ферм» (Russian Reconstruction Farms). Находясь в США, Смит выступала перед публикой и как представитель АКДСО, и в других качествах; в январе 1925 года она произнесла речь перед членами Национальной женской партии в Вашингтоне (округ Колумбия). Темой ее выступления были женщины в Советской России («часть советской системы – принцип абсолютного равенства»), и этой же теме Смит посвятила книгу, которую выпустила тремя годами позже[238]238
  Смит – УКТ, 18 ноября 1924 года, личное дело Смит; Black R. A. Women In Russia // Equal Rights. 1925. Vol. 11. № 50. P. 395. Эта книга – Smith J. Woman in Soviet Russia. New York, 1928.


[Закрыть].

Как и Смит, Анна Луиза Стронг пыталась опереться на свой опыт работы с квакерами, чтобы обосноваться в Советской России. Оправившись от тифа и завершив свое сотрудничество с АКДСО в Польше, Стронг провела несколько месяцев в Лондоне, а потом вернулась в Москву в качестве корреспондента агентства Херста. Пожалуй, ее самой большой удачей стало интервью, которое она взяла у Льва Троцкого. Тот проникся такой симпатией к Стронг, что попросил ее давать ему уроки английского. В течение нескольких месяцев Стронг пыталась создать русско-американский клуб в Москве, но советское правительство отвергало ее план: ей говорили, что до тех пор, пока США отказываются признать Советский Союз как государство, не будут создаваться никакие специальные организации, способные облегчить жизнь американским дельцам и политикам. А потом, осенью 1923 года, Стронг наконец попросили сделать для советской страны одно но-настоящему полезное дело.

Рут Фишер из Комиссии по советским детям пригласила Стронг помочь ей в организации сельскохозяйственной общины на Волге для осиротевших из-за голода подростков от четырнадцати до восемнадцати лет: для обычных детских домов они были слишком большие, но к самостоятельной жизни еще не были готовы. Из-за Первой мировой, Гражданской войны и голода в русских городах стали привычным зрелищем шайки бездомных детей – беспризорников, а имевшаяся система призрения с этой напастью не справлялась. Возникла идея: создать такую детскую колонию, которая могла бы выживать самостоятельно и стала бы образцом для других детских учреждений. Стронг узнала, что платить учителям и кормить детей берется государство, а она сама как «шеф» будет отвечать только за внедрение «американских методов» в колонии и благодаря своим связям поддерживать их применение[239]239
  Стронг – доктору Кунцу и Яворской, 8 февраля 1926 года, коробка 6, папка 13, архив АЛС. (Доктор Чарльз Кунц был основателем еврейской колонии в Биробиджане.) О ситуации с беспризорниками см. Goldman E. Women, the State, and Revolution. P. 59.


[Закрыть]. Хотя колония имени Джона Рида находилась в двух днях пути от Москвы и Стронг понимала, что сможет ездить туда лишь изредка, она все-таки приняла предложение.

Стронг побывала в этой воспитательно-трудовой колонии в Хвалынске осенью 1923 года и была несколько напугана тамошними условиями. Затем она отправилась в США, в запланированное агитационно-лекционное турне для сбора пожертвований (деньгами и машинами) на нужды колонии и вербовки волонтеров[240]240
  Strong A. L. I Change Worlds. P. 192.


[Закрыть].

Стронг была преисполнена надежд:

Я знала, что сотни американцев хотят «свой кусочек российского будущего». Учителя, фермеры, сестры милосердия, плотники желали сами оплатить дорогу и как угодно устроиться в СССР, чтобы помогать русским детям.

В мае 1924 года Стронг уже снова находилась в Москве и упивалась своей новой работой – а также известностью, которая к этой работе прилагалась. Детская комиссия Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) поручила ей сформировать в Москве вспомогательный комитет, состоящий из американцев, «для шефства над всеми их детскими колониями». Такое сотрудничество, по мысли Стронг, сулило «знакомство с промышленностью и сельским хозяйством»: «Итак, я обретала полуофициальное положение». А еще у нее появлялось «множество дополнительных прав» – в том числе возможность жить в особом курортном месте. «Быть может, мою комнату объявят главным штабом этого комитета, и мне позволят сохранить ее навсегда!» Представители квакерской организации согласились присоединиться к Стронг и разрешить ей собирать пожертвования через них, хотя некоторые члены американской квакерской общины все еще остерегались оказывать поддержку колонии, учрежденной большевиками[241]241
  Ibid. P. 193; АЛС – Сидни Стронгу, 17 мая 1924 года, коробка 3, архив АЛС; Эдвард К. Боллз – Элис Найк, Международная служба Друзей, 7 июля 1924 года, коробка 8, пакет 3, папка 1, архив КБДОПЖВ (о нежелании оказывать поддержку колониям, учреждаемым большевиками). О сохранявшемся недоверии к Стронг в Филадельфии см. ответ Томаса на ее просьбу о проведении там собраний с целью вербовки лиц, которые хотели бы поддержать колонию имени Джона Рида. Он ответил, что несколько «русских собраний» уже проводятся и провести еще одно нет возможности. УКТ – АЛС, 10 февраля 1925 года, личное дело АЛС, архив АКДСО.


[Закрыть].

Заглядывая вперед, Стронг размышляла: «Не удивлюсь, если эта организация – „Друзья русских детей“, или как еще она будет называться, – разрастется со временем в нечто большее». Она начала писать на фирменных печатных бланках с шапкой «Друзья русских детей (англо-американская секция) за помощь детским сельскохозяйственным и индустриальным колониям»; она значилась там директором, а Джессика Смит – лицом, ответственным за «работу в Америке». Поначалу Стронг надеялась, что Смит будет заниматься в США вербовкой сотрудников и сбором денежных средств, но вскоре Смит с головой ушла в собственные планы – организацию «Русских новаторских ферм». Пожалуй, неудивительно, что в ту пору дружба Стронг со Смит несколько скисла[242]242
  Стронг – Сидни Стронгу, 7 июня и 2 августа 1924 года, коробка 3, папка 24, архив АЛС. На бланке также значатся имена Гарри Стивенса, бывшего волонтера КБДОПЖВ, Розы Коэн и Гертруды Хэсслер (британской и американской коммунисток соответственно) и Марии [Сукловой] Яррос, известной революционерки и автора книги «История русской ссылки» (The Story of a Russian Exile [1915]). АЛС – Сидни Стронгу, 2 августа 1924 года. Об ослаблении дружбы Стронг со Смит см.: Strong T., Keyssar H. Right in Her Soul. P. 103.


[Закрыть].

У Стронг было множество других полезных связей. Она начала рассылать обращения влиятельным американцам, которые или ранее выказывали интерес к Советской России, или могли бы его испытывать. Среди них были Лиллиан Уолд (в дальнейшем она оказывала существенную поддержку колонии имени Джона Рида); Мейбл Додж Луан, левачка, светская львица и бывшая возлюбленная Джона Рида; пастор-пацифист Джон Хейнс Холмс; Люси Л. У. Уилсон, директриса филадельфийской средней школы для девочек (потом она и сама ненадолго съездит в СССР для ознакомления с советской школьной системой); и Эллен Хейнс, преподавательница математики в колледже Уэллсли и феминистка (ей предстояло сделаться самой крупной покровительницей колонии)[243]243
  Стронг – «Бобу», отослано из гостиницы «Люкс», Москва, 5 мая 1924 года, коробка 3, папка 24, архив АЛС.


[Закрыть].

Стронг освещала жизнь колонии и в массовой печати. В материале для Soviet Russia Pictorial она рассказывала об устройстве колонии как о примере новейших попыток большевиков решить проблему беспризорных детей таким образом, чтобы дети постарше, живя коммуной, получали полезные трудовые навыки и опыт. Осенью 1924 года квакерский Совет международной службы в Лондоне опубликовал брошюру Стронг «Детская колония на Волге». Там Стронг описывала поселение, созданное для подростков-сирот, о которых не могли позаботиться существующие – переполненные – детские дома. Беспризорную молодежь свозили в особые «колонии вдали от городов, где воздух чище и где дети могут самостоятельно возделывать землю и выращивать еду». Эти подростки, утверждала Стронг, «оправдывают оказанное им доверие и берут на себя ответственность за жизнь коммуны». Наглядное свидетельство тому – существование колонии имени Джона Рида, «устроенной в значительной степени» (преувеличение) благодаря пожертвованиям Общества друзей[244]244
  Strong A. L. A Children’s School-Commune // Soviet Russia Pictorial. 1924. Vol. 9. № 10. P. 274–277; Strong A. L. A Children’s Colony on the Volga (брошюра). London, 1924. Коробка 3, папка 26, архив АЛС.


[Закрыть].

Картина жизни колонии, обрисованная Стронг в очерке, излучала оптимизм, хотя в нем и говорилось о тяжкой нужде. По прекрасным холмам и оврагам Черемшана раскинулись строения, среди которых есть и «древний монастырь, восстановленный трудами самих детей». В «одном превосходном кирпичном здании» живут «плотники» – десяток мальчишек, которые «смастерили шестьдесят пять деревянных кроватей, много столов, стульев и скамеек, множество деревянных рам». Они изготовили даже «два плуга и четыре бороны», потому что не на что было купить готовые, и им не терпится начать пахоту. Еще двенадцать человек живет за холмом и тачает башмаки для обитателей колонии – когда удается раздобыть кожу. Дом у них большой, так что юные плотники построили там театр – потому что «сцена для театральных представлений – чуть ли не первое, что всегда устраивают в русских детских колониях». А неподалеку, в трех домах, живут двадцать девять девочек под присмотром «одной работящей наставницы». Девочек учат готовить еду на всю колонию (около сотни детей), и они делают это по очереди, пока остальные «доят коров, убирают, шьют или работают в саду». У них есть одна швейная машинка на всех, и на ней они «шьют одежду на все учреждение». Еще они садовничают, сеют и собирают урожай: «картошку, капусту, помидоры и всякие овощи».

По словам Стронг, урожай в колонии богаче, чем в других окрестных хозяйствах, потому что дети сажали рассаду на Пасху – в те дни, когда все вокруг праздновали (по народному суеверию, яровые нельзя сеять до Пасхи), и потому колонистам удалось воспользоваться «лучшим весенним дождем». Стронг замечала:

Немного грустно думать о том, что дети предпочитают пахоту отдыху, но они прошли суровую школу великого голода. Их родители умерли от бескормицы. У них самих есть теперь и дом, и земля, и организация, и небольшая посторонняя помощь, но они знают: их будущее зависит от их собственного усердия.

А кроме того, они преподали отличный урок крестьянам из окрестных деревень. Увидев, какой богатый урожай собрали дети, они сказали: «Бог работу любит».

Стронг писала, что дети из колонии имени Джона Рида – работавшие, потому что перед ними не стоял выбор: играть или работать, – усваивали жизненные уроки, очень важные для новых людей, которых надеялись создать революционеры. Эти дети были не только трудолюбивыми и дружными – по словам Стронг, они были еще и бескорыстными. Когда разошлась молва об успехах колонии, туда стало стекаться все больше детей из соседних сел. И те дети, которые изо всех сил трудились, чинили, пахали и сеяли, пустили к себе новичков, дали им кров и стол. «Эта молодежь в полной мере усвоила коммунистический дух, чего от них даже не требовали», – писала Стронг отцу в сентябре 1924 года[245]245
  Стронг – Сидни Стронгу, 16 сентября 1924 года, коробка 3, папка 25, архив АЛС.


[Закрыть]. А в очерке «Детская колония на Волге» она рассказывала, что в дни отдыха дети играли в лесу и плавали в пруду неподалеку. А еще они учились: ребята, умевшие читать, давали уроки неграмотным; другие обучали «правильному русскому» тех, кто говорил только на «местных диалектах». Однако других «книжных познаний», признавала Стронг, было мало: «Времени хватало только на то, чтобы выучиться шитью и плотницкому делу, землепашеству, кузнечному да сапожному делу». Важнее всего этим детям было освоить ремесло, которое прокормило бы их в дальнейшей жизни. Кроме того, она отмечала, что «все ребята явно предпочитают книжкам работу в мастерских». Однако «каждый вечер под деревьями» они «читали вслух русскую классику» и что-нибудь рассказывали друг другу. И вынашивались планы расширить для этих детей традиционную школьную программу.

Строились и другие планы: освоить большое, в 600 гектаров, поместье у реки, километрах в тридцати от колонии. После революции богатый землевладелец покинул свое имение в Алексеевке, и Стронг узнала, что его передадут колонии – если ее обитатели докажут, что смогут с пользой распорядиться этими угодьями. Там был и луг, и плодовый сад, и печь для обжига кирпича, и мельница, а жилой площади должно было хватить на триста детей.

Я думаю, в ближайшие несколько лет дети обживут это большое поместье, а когда там станет тесно, от старых коммун отпочкуются новые, и они возьмут с собой лошадей, инструменты и еду и пойдут осваивать новые земли и образовывать новые коммуны всюду, где они нужны в России. Таким образом, у нас здесь будет не просто коммуна, а Мать Коммун, и от нее протянутся связи ко многим областям и многим государствам[246]246
  Ibid. (о планах освоения Алексеевки); ALS, A Children’s School-Commune. P. 277.


[Закрыть].

Она уговаривала американцев принять участие в этом процессе: помочь деньгами или оборудованием, а то и личным волонтерским трудом.

В сентябре колония уже осваивала землю и строения в Алексеевке, и Стронг переписывалась с американцами, желавшими приехать сюда на работу. В основном переписка велась через Общество технической помощи Советской России. «Товарищ Липп» вынашивал планы открыть в СССР обувную фабрику. Два фермера из Детройта вызывались приехать и привезти с собой все накопления – 2500–3000 долларов. Оба готовы были «передать их на улучшение колонии». Кроме того, они предлагали и свои услуги, прося их «просто принять в „члены колонии“». Стронг удивлялась: «Вот уж никогда не думала, что стану организатором кооперативного содружества!»[247]247
  Стронг – Сидни Стронгу, 13 ноября 1924 года, коробка 3, папка 26, архив АЛС.


[Закрыть]

Молодой комсомолец Ваня тоже хотел пойти работать в колонию. По просьбе детей Стронг откомандировала Ваню в Москву, где «он собрал около двухсот книг для колонии, практически загнав в угол [Григория] Зиновьева и [Карла] Радека и забрав у них все лишние экземпляры сочинений, которые присылали им поклонники-писатели, но которые им недосуг было прочесть». Квакерше Анне Грейвс повезло устроиться в колонию учительницей. Если Грейвс обучит детей английскому языку, рассуждала Стронг, то можно будет направлять в колонию «странствующих американцев», которым не терпится помогать русским детям. Стронг спрашивала своего отца, жившего в Сиэтле, не может ли он завербовать в Якиме или Уэнатчи кого-нибудь с опытом выращивания яблок («человека надежного и смекалистого»): в Алексеевке собирались возродить сад, и несколько волонтеров уже набралось[248]248
  Стронг – Сидни Стронгу, 21 ноября 1924 года, коробка 3, папка 26, архив АЛС; АЛС – Сидни Стронгу, 12 августа 1925 года, коробка 3, папка 28, архив АЛС.


[Закрыть].

Несмотря на оптимистичную риторику в публикациях Стронг, из ее частной переписки явствует, что с самого начала она наблюдала серьезные и очевидные трудности. «Конечно, красиво получается, когда я пишу, что дети уволили повара, потому что сами справились с готовкой, – писала она отцу, – но при ближайшем рассмотрении картина вовсе не такая радужная». Хотя девочки постарше уже научились неплохо печь хлеб, «когда на дежурство вышли те, что помладше, в лагере разразилась война: мальчики высказывались о результатах их труда очень нелестно». Стронг сочувствовала ребятам: «Когда вся твоя еда – ржаной хлеб да суп, сваренный из капусты с картошкой и капелькой жира, очень хочется, чтобы все это было приготовлено как следует». Однако «споры мальчишек с девчонками», или даже «вооруженный нейтралитет между полами», как называла эту проблему сама Стронг, не исчерпывался ссорами за столом. Постоянная война шла и из-за белья: тканей было мало, и каждый мальчишка носил нательное белье «очень долго, боясь, что ему не выдадут новое, а девочки жаловались, что одежда очень грязная, а мыла так мало, что они просто не могут такое отстирать». И правда, после стирки «часто ничего не остается… все разлезается в клочья». Стронг купила тысячу метров льняной ткани в надежде, что уж это поможет «водворить мир», но на двадцать девять девочек имелась одна-единственная швейная машинка, так что на пошив новой одежды времени должно уйти немало[249]249
  Стронг – Сидни Стронгу, 10 октября 1924 года, коробка 3, папка 26, архив АЛС. См. также ALS, Back from Our Children’s Colony [брошюра], 15 октября 1924 г., коробка 6, папка 17, архив АЛС.


[Закрыть].

Сама Стронг досадовала еще и на ограниченность своих полномочий: будучи просто «шефом», она не имела ни авторитета, ни особой власти и почти никак не могла воздействовать на коррумпированного управляющего Еремеева, которому, по ее мнению, было наплевать и на детей, и на их благополучие. «Мне уже поднадоело быть просто „покровительницей“ колонии; мне хотелось бы быть начальницей или директором, – признавалась она в письме отцу. – Как знать, быть может, построить здесь Таскиги?[250]250
  Имеется в виду университет для афроамериканцев, основанный в 1880-х годах в городе Таскиги (штат Алабама) в рамках программы, призванной сделать доступным школьное и высшее образование для чернокожего населения США. – Примеч. пер.


[Закрыть] Или даже несколько». (Позднее Стронг действительно открыла – поближе к Москве – и ненадолго возглавила американское ремесленное училище, где сводила искусных американских мастеровых с молодыми русскими крестьянами, желавшими пройти производственное обучение[251]251
  Стронг – Сидни Стронгу, 5 декабря 1924 года, коробка 3, папка 26, архив АЛС. Об американских ремесленных училищах см. ALS, «Report on John Reed Children’s Colony» to Comrades Oanzhenski and Konovalof, 2 сентября 1925 года, коробка 3, папка 28, архив АЛС.


[Закрыть].)

На самом деле у Стронг не было времени на управление колонией. И хотя ей неплохо удавалось собирать пожертвования и даже вербовать волонтеров, всякий раз, приезжая в колонию, она замечала всё новые проблемы и все больше раздражалась. Вернувшись туда летом 1925 года после зимнего лекционного турне по США (эти турне стали потом ежегодными), она обнаружила, что в колонии царит «жуткий кавардак» и Анна Грейвс не справляется с работой. Многие дети болели малярией. Продовольствия и прочего материального обеспечения не хватало. Стронг обвинила во всем заведующего и написала в Детскую комиссию и руководителям компартии, прося инициировать расследование и заявляя, что она «не останется „шефом“, если этого заведующего не уберут»[252]252
  Стронг – Эллен Хейс, 25 августа 1925 года, коробка 6, папка 13, архив АЛС.


[Закрыть].

Позже, когда выяснилось, что Еремеев пользуется поддержкой как местных жителей, так и партийного начальства, – и к тому же люди более достойные за эту работу браться не желают, – Стронг неохотно признала такие его качества, как «энергичность и изобретательность», а также его нацеленность на производственные успехи. И все же она заявляла: «Правда состоит в том, что здесь нет никого, кто бы хоть чуть-чуть заботился о детях как о людях, о личностях»[253]253
  Ibid.


[Закрыть]. Своим московским начальникам Стронг жаловалась, что дети «перерабатывают и недоедают» и это создает очевидные проблемы, как и вечный недостаток топлива. Слишком часто многие дети заболевали из-за вопиющей антисанитарии и банальной халатности. Одна девочка «с запущенной трахомой» «прожила в колонии больше года, беспрепятственно общаясь с другими детьми, и это – в таких бытовых условиях, где нет даже полотенец, а о гигиене и речи нет». Эта девочка почти не получала лечения и успела заразить еще нескольких детей[254]254
  Strong A. L. Report on John Reed Children’s Colony.


[Закрыть].

У девочек, трудившихся на кухне, болели и распухали ноги, потому что им приходилось ведрами таскать воду из Волги. Пожалуй, их нельзя было винить в том, что воду они черпали в ближайшем месте – в «грязной заводи под Алексеевкой, куда попадали и мазут, и отходы из деревни». На кухне и в столовой царил «невообразимый беспорядок». Дети растащили по комнатам или распродали почти все тарелки и ложки. «Я видела, как дети едят. Картошку и кашу они накладывают в тарелки руками. Суповую жижу пьют прямо из миски, а потом руками берут оставшиеся твердые кусочки». Уборные, по ее словам, находились «в таком жутком состоянии, что никто ими не пользуется: все ходят в поле». А те дети, кто все-таки уборными пользовался, только усугубляли проблему: они не садились, а становились ногами на сиденья – или по незнанию, или из брезгливости. Школьных занятий прошлой зимой «почти не было»: стояла такая стужа, что читать и писать можно было, только сидя под одеялами[255]255
  Стронг – Аде [Фломенбаум] и Вивиан [Уилкинсон], 26 июня 1925 года, коробка 6, папка 12, архив АЛС.


[Закрыть].

И все-таки, хотя бытовые условия в колонии имени Джона Рида были отвратительные, от многих детей Стронг слышала, что в коммуне им живется лучше, чем жилось в других местах, и это убеждало ее не бросать работу. Был и другой аргумент «за»: по словам Стронг, «организовывать этих детей гораздо проще, чем любых американских детей: ведут они себя лучше, слушаются старших и т. д.»[256]256
  Стронг – Эллен Хейс, 25 августа 1925 года, коробка 6, папка 13, архив АЛС.


[Закрыть].

Она наняла Аду Фломенбаум – «энергичную девушку из породы настоящих пионеров, которая по-русски говорит лучше, чем по-английски». Стронг рассчитывала, что Фломенбаум – дипломированный фармацевт, студентка Университета Беркли, изучавшая устройство игровых площадок (и к тому же искусная портниха) – будет не только учить детей и заниматься с девочками шитьем, но и создаст в колонии образцовую площадку для игр. «Колония имени Джона Рида станет примером и покажет всем селам вдоль Волги, какими должны быть детские места для отдыха». Некая миссис Сатта из Нью-Йорка уже пообещала подарить колонии библиотеку. В письме благотворителям, жертвовавшим на нужды колонии, Стронг писала:

Если бы вы видели, как субботними вечерами эти дети бестолково сидят в общем зале! Они не знают ни одной игры, ни одного народного танца. И если бы вы знали, с какими проблемами в общественной жизни мы здесь сталкиваемся в долгие зимние месяцы, то вы бы согласились с тем, что здесь срочно требуется новаторская работа с организацией детского досуга на элементарном уровне[257]257
  Strong A. L. Present Prospects for Our Children’s Colonies, 15 мая 1925 года, коробка 6, папка 11, архив АЛС. В начале ХX века движение за игровые площадки отражало тогдашнюю убежденность людей в том, что развитие детского организма тесно связано с развитием детского ума. См. Cavallo D. Muscles and Morals: Organized Playgrounds and Urban Reform, 1880–1920. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1981.


[Закрыть].

Стронг называла одну комнату на верхнем этаже общей «гостиной»: «Тут, к востоку от Москвы, никто не знает, что такое „гостиная“, зачем она нужна и как она выглядит», – докладывала она отцу. У нее были подозрения, что в такой комнате сразу же все разломают, или что дети растащат оттуда всю мебель, но все-таки периодически устраивала «дни посещений» с чаепитиями: мисс Грейвс ставила самовар, угощала всех какао и даже карамельками. В первый раз пришли только самые смелые ребята (их манили карамельки – они сразу хватали их и убегали), но во второй и третий раз гостиная уже выполняла «положенную ей общественную задачу». Некоторые мальчишки вступили в беседу со Стронг, а несколько девочек застыли на пороге. Потом она научила детей танцевать виргинскую кадриль и показала некоторые простые американские игры[258]258
  Стронг – Эллен Хейс, 25 августа 1925 года, коробка 6, папка 13, архив АЛС; Strong A. L. John Reed Colony Has a Tractor and Needs Now a Social-Center-School: Recent Visit by Anna Louise Strong (рекламная рассылка), 25 июня 1925 года, коробка 6, папка 17, архив АЛС.


[Закрыть].

Эллен Хейс, которая пожертвовала колонии 1000 долларов «на культурные цели», побуждала Стронг разработать научную программу и даже вызывалась сама приехать и учить детей, но в августе 1925 года Стронг признавалась в письме отцу, что «мечта мисс Хейс о том, чтобы обучать здесь кого-то наукам, да и чему-либо вообще, очень далека от реальности». Самой Хейс она тоже честно сообщала, что условия жизни в колонии остаются весьма примитивными. И все же она выражала надежду на то, что нормальная школа появится и ее назовут в честь Хейс или, быть может, в честь Аниты Уитни – помогавшей колонии бывшей суфражистки и коммунистки из Калифорнии, осужденной за преступный синдикализм и прославившейся благодаря громкому судебному процессу над ней.

Мне хочется, чтобы школа носила непременно женское имя, потому что здесь… все еще приходится бороться за признание того, что женщины – тоже люди, и что девочки, как и мальчики, имеют право на знания. В этом смысле мы боремся еще и за победу новой России – над старой[259]259
  Стронг – Сидни Стронгу, 17 августа 1925 года; АЛС – Хейс, 25 августа 1925 года. Оба – коробка 6, папка 13, архив АЛС. ALS, John Reed Colony Has a Tractor.


[Закрыть].

Все рассуждения Стронг о том, что Ада Фломенбаум устроит в колонии «игровую площадку», показались насмешкой, как только она в очередной раз приехала в колонию (и была вынуждена признать в письме Хейс, что ее «ждет куда более примитивная работа»), но Стронг все же очень надеялась на то, что Фломенбаум приведет в порядок школьные дела. Помочь ей в этом должна была Яворская – русская коммунистка, которая уже заведовала несколькими детскими домами и предварительно согласилась исполнять роль «игуменьи» в летние месяцы[260]260
  Strong T., Keyssar H. Right in Her Soul. P. 101.


[Закрыть].

Больше всего Стронг надеялась на то, что Фломенбаум или какая-нибудь другая американка сможет уделить внимание девочкам:

Они все еще пребывают в той отсталой глуши, где женщин считают просто плохими кухарками при мужчинах; их культурными потребностями, даже их желанием выучиться шить, пренебрегают ради потребностей мальчиков… При этом они в целом лучше развиты, чем живущие в колонии мальчики, они очень ласковые, работящие и преданные, но никто из взрослых поумнее не проявляет к ним ни малейшего интереса[261]261
  Стронг – Аде [Фломенбаум] и Вивиан [Уилкинсон], 26 июня 1925 года, коробка 6, папка 12, архив АЛС.


[Закрыть].

О колонии Стронг рассказывала и в своем романе «Буйная река» (1943), и вот там-то одна девочка открыто возмущалась навязанным сверху разделением труда по гендерному признаку: «У девочек не спрашивали, кто за какую работу хочет взяться. Еремеев даже не сомневался в том, что работа для девочек предопределена самой природой: им положено убирать, готовить и шить. Он попросил, чтобы в детском доме на одну девочку приходилось четверо мальчиков: ведь одна девочка вполне могла убирать и готовить на четверых». Стеша, героиня Стронг, спрашивает, нельзя ли девочкам «научиться каким-нибудь интересным ремеслам», и заявляет: «Революция дала нам равные права»[262]262
  Strong A. L. Wild River. Boston: Little, Brown, 1943. P. 26–27.


[Закрыть]. В переписке тех лет Стронг неоднократно выражала обеспокоенность судьбой девочек, но в действительности никогда не предлагала обучать их, наравне с мальчиками, каким-либо производственным навыкам.