Текст книги "Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой"

Революционный туризм, политические паломники и советские методы гостеприимства

Хотя «советские люди рассчитывали… изменить не только взгляды, но и мировоззрение иностранных посетителей», сами иностранцы, приезжая в СССР, руководствовались собственными мотивами. Это можно ясно понять на нескольких примерах из ВОКС – Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, учрежденного в 1925 году для организации визитов зарубежных художников, просветителей, ученых, кинорежиссеров, спортсменов и других видных деятелей, а также лиц, связанных с советскими «обществами дружбы»[24]24
  David-Fox M. l. Showcasing the Great Experiment: Cultural Diplomacy and Western Visitors to the Soviet Union. New York, 2011. Р. 16.


[Закрыть].

В 1926 году Люси У. Уилсон, директриса средней школы для девочек из Южной Филадельфии, попросила о возможности посетить в СССР школы и другие образовательные учреждения, встретиться с преподавателями и ознакомиться с какими-нибудь полезными материалами, которые могли бы помочь ей в написании работы о советской системе образования. Американская танцовщица и танцевальный критик Эдна Окко хотела, чтобы ей помогли достать билеты на танцевальные представления. Барбара Суит, студентка Стэнфордского университета, встретилась в начале своей двухмесячной поездки с представителем ВОКС и сообщила о желании побольше узнать о коренных народах в Советском Союзе. Двадцатидевятилетняя психолог из Филадельфии спрашивала, сможет ли она посещать больницы и госпитали, и упоминала о своем желании собирать сведения, которые опровергали бы «ложь о советских учреждениях, распространяемую в американских газетах». Ф. Блэкуэлл, афроамериканка, работавшая библиотекарем в Нью-Йорке, заявила о готовности выполнять похожую работу в Советском Союзе[25]25
  Отчетные документы ВОКС: ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 3. Д. 39. Л. 146 (1927); Ф. 5283. Оп. 3. Д. 1003. Л. 14, 30, (1937); Ф. 5283. Оп. 3. Д. 1001. Л. 11 (1937).


[Закрыть].

Что объединяло всех туристов, американцев, приезжавших с официальными визитами, и иностранцев, подолгу живших в Советском Союзе, – это интерес к советским попыткам изменить саму суть работы. По идее, у советских рабочих, осознанно трудившихся в дружном коллективе, не происходило того отчуждения труда, которое характерно для капиталистического общества с его наймом рабочей силы. Для новой женщины, считавшей главным в своей жизни работу (а не роль жены или подруги), поездка в Советский Союз, как правило, сопровождалась еще и решением каких-то профессиональных задач. Модельер одежды Элизабет Хоуз, не желая оставаться «просто туристкой» во время поездки в СССР в 1935 году, заранее встретилась с представителем советского консульства в Нью-Йорке, чтобы договориться о возможности показать образцы своей работы советской швейной фабрике. Корнелия Кэннон, которой посчастливилось съездить в Россию благодаря тому, что ее муж, выдающийся ученый, получил приглашение выступить с докладом в Ленинграде, придумала себе дело: изучить советскую систему контроля над рождаемостью. Кэтрин Бауэр, представительница «нового курса», градостроительница и одна из главных в Америке специалисток по строительству доступного жилья, явно считала чуть ли не своим долгом попутно изучить жилищные условия и состояние градостроительного дела в СССР[26]26
  MacCannell D. The Tourist: A New Theory of the Leisure Class. Berkeley, 1999. Р. 7; Hawes E. Fashion Is Spinach. New York: Random House, 1938. Р. 292; Diedrich M. Cornelia James Cannon and the Future American Race. Amherst: University of Massachusetts Press, 2011. Р. 219–220; Storrs L. R. Y. The Second Red Scare and the Unmaking of the New Deal Left. Princeton, 2013. Р. 38–40; Oberlander P. H. Newbrun E., Meyerson M. Houser: The Life and Work of Catherine Bauer. Vancouver, 1999. Р. 146–147.


[Закрыть].

Даже в сознании женщин, не имевших профессии, посещение Советского Союза часто связывалось с мыслью о том, что работа любой женщины – «по-матерински заботиться о мире», то есть постоянно задаваться вопросами: как сделать мир человечнее? Как улучшить систему социального обеспечения? Эта мысль об усовершенствовании мира не ограничивалась только опекой над социальной сферой и перетекала к метафизике: можно ли изменить романтические отношения – так, чтобы покончить с двойными стандартами? Могут ли люди эволюционировать – и поставить взаимодействие выше соперничества, а великодушие – выше эгоизма? Какие формы культуры могли бы поспособствовать такой эволюции?

Несмотря на различия в интересах, иностранцы, как правило, посещали одни и те же места, или, точнее, одинаковые по назначению места. Помимо обязательных к посещению заводов, фабрик и колхозов, иностранцев обычно водили по паркам, театрам, музеям, картинным галереям, яслям, школам и учреждениям народного здравоохранения: больницам, родильным домам и «профилакториям», где, предположительно, перевоспитывали бывших проституток. Многие туристки упоминали о посещении Института защиты матерей и детей и Дворца материнства, «где вели научное изучение и клиническую проработку всех вопросов, касавшихся здоровья и благополучия матери и ребенка», о «планах борьбы с болезнями и смертностью; обучении врачей, акушерок, педиатров, медсестер; об образцовых учреждениях» и экспонатах – таких, например, как изображение «румяной крестьянки со здоровым младенцем на одной руке и с книжкой – в другой». Бывшая активистка суфражистского движения Ребекка Рейхер, побывавшая в СССР в 1919 году, посещала образцовые школы, приют для бывших проституток, роддом и здравницу, а еще встречалась с представительницами Женотдела. В своем дневнике она упомянула о том, что фабрика, на которой она побывала, предоставляет своим работницам социально-бытовое обслуживание, отметила, что в яслях «приятные, светлые, просторные комнаты», и записала замечание сотрудницы Женотдела: «Первым делом мы – граждане, и уже потом – женщины»[27]27
  Fitzpatrick S. Foreigners Observed: Moscow Visitors in the 1930s under the Eyes of Their Soviet Guides // Russian History / Histoire Russe. 2008. Vol. 35. № 1–2. Р. 224–225; Smith J. Woman in Soviet Russia. New York, 1928. Р. 166 («научное изучение» и «румяная крестьянка»); Reyher R. Russia/Palestine diary, коробка 12, папки 3+4, архив Ребекки Рейхер, Библиотека Шлезингера, Гарвардский университет.


[Закрыть].

Фрэнсис Э. Уильямс – из-за того, что ее родная мать с пятилетнего возраста работала прачкой, – находила чрезвычайно трогательной советскую заботу о детях:

Здесь дети всегда могут пойти в школу, и даже детские сады и ясли строятся поблизости от фабрик, что очень удобно для работниц… Опять-таки, не нужно копить деньги и заводить полезные знакомства, чтобы устроить детей в колледж и потом всю оставшуюся жизнь выплачивать долги[28]28
  Williams F. E. To Hell with Bandanas, интервью с Карен Энн Мейсон и Ричарду Кандида Смиту, 1992–1993, расшифровка, pp. 236–237, UCLA Oral History Program, Библиотека Бэнкрофта, Калифорнийский университет в Беркли. URL: https://archive.org/details/tohellwithbandan00will (дата обращения: 21.10.2015).


[Закрыть].

Широко прославились советские «методы гостеприимства», призванные направлять заезжих иностранцев в такие места, которые власти желали им показать (и заодно отвлечь их от других, которые показывать не следовало), и на них часто указывали как на доказательство того, что огромные успехи, рекламировавшиеся большевиками на весь мир, были просто выдуманы для одурачивания ничего не подозревавших «политических паломников». Сколь бы тонкими ни были работы, написанные на эту тему, в них обычно преуменьшается значение мер, действительно способствовавших общественным преобразованиям в Советском Союзе, и это мешает нам по-настоящему понять тех женщин и мужчин, которых влекло в те годы в СССР[29]29
  Hollander P. Political Pilgrims: Travels of Western Intellectuals to the Soviet Union, China, and Cuba, 1928–1978. New York, 1981. Р. 141; Fitzpatrick S. «Foreigners Observed»; David-Fox M. «The Fellow Travelers Revisited: The ‘Cultured West’ through Soviet Eyes» // Journal of Modern History. 2003. Vol. 75. № 2. Р. 300–335; David-Fox M. Showcasing the Great Experiment; Stern L. Western Intellectuals and the Soviet Union, 1920–40: From Red Square to the Left Bank. New York, 2006.


[Закрыть]. Учреждения, демонстрировавшие внимание советской власти к женщинам и детям, становились главными туристическими достопримечательностями не только потому, что советские руководители желали похвастаться своими достижениями в этой области, но еще и потому, что путешественники находили эти места чрезвычайно привлекательными.

Всех посетителей естественным образом манили те стороны советской системы, которые были созвучны их собственным интересам. Писательница Санора Бабб приехала в Россию в 1936 году на Московский театральный фестиваль, но еще ее интересовало сельское хозяйство, и поэтому она посетила колхоз. И это посещение стало одним из самых ярких впечатлений ее поездки. Она сделала поразительные фотопортреты крестьянок – крепких, сильных, явно гордых своей работой – и записала:

Работы в колхозе невпроворот, но отношения между этими людьми теплые, добрососедские. Наверное, тут нужно какое-то новое слово, потому что старые слова слишком истерлись, а здесь видны новые и очень здоровые отношения[30]30
  Babb S. There Are No Fences in Russia: Collective Farm (машинопись). Р. 3, коробка 30, папка 14, архив Саноры Бабб, Центр гуманитарных исследований Гарри Рэнсома, Техасский университет. Фотографии: коробка 68, папки 7–8. В книге Бабб «Чьи имена неизвестны» (Whose Names Are Unknown, написана в 1930-х, но опубликована только в 2004 году) подробно рассказано о тяжелой жизни фермера-мигранта в Америке.


[Закрыть].

Анна Рочестер и Грейс Хитчинс поехали в Советский Союз туристками, но, будучи феминистками, сообща приложили усилия к тому, чтобы увидеть, как именно повлияла революция на жизнь женщин, – причем, следует отметить, этот вопрос поднимали почти все женщины, побывавшие в стране Советов и оставившие об этом свидетельства. Собственно, книга Рут Грубер «Я побывала в советской Арктике» (1939) и задумывалась как исследование роли женщин в советской Арктике, но, как выразилась автор, «их деятельность наверняка привлекла бы внимание любого иностранца. Они разительно отличались от всех женщин, которых я видела в большинстве стран Европы». Грубер обнаружила, что женщины по всей Арктике занимают руководящие должности, а еще они выполняют такую физическую работу, которая обычно считается мужской: «Они мостили улицы, строили дома, пилили дрова, валили лес и грузили корабли, трудясь бок о бок с мужчинами»[31]31
  Allen J. Passionate Commitments: The Lives of Anna Rochester and Grace Hutchins. Albany, 2013. Р. 120–123; Gruber R. I Went to the Soviet Arctic. New York, 1939, цит. в: Nekola C., Rabinowitz P. Writing Red: An Anthology of American Women Writers, 1930–1940. New York, 1987. Р. 236.


[Закрыть].

Даже те иностранцы, которым нравилось увиденное, обычно признавали, что советская сторона хотела, чтобы они увезли с собой определенные впечатления[32]32
  David-Fox M. Showcasing the Great Experiment. Р. 25–26.


[Закрыть]. Для драматурга и режиссера Хэлли Фланаган, побывавшей в СССР в 1926–1927 годах, а потом еще и в 1930-м, Советский Союз имел огромное значение, потому что он определил ее представление о театре для масс – идеале, который она пыталась воплотить в жизнь как режиссер Федерального театрального проекта, осуществлявшегося в рамках «нового курса». В большинстве своих сочинений Фланаган с восторгом отзывается о советских культурных достижениях, особенно о театре. Однако, судя по тому, как Фланаган описывала молодую комсомолку Кори, приставленную к ней в Москве в качестве провожатой, американка прекрасно понимала, что у ее советских кураторов имеется и собственная повестка.

Кори – девушка в «залихватском алом берете» и «поношенных туфельках, быстро цокавших по московским булыжникам», – излучала «электрические волны энергии». Она

решила, что я ничего не должна пропустить: я должна увидеть колхоз и рабфак… Побывать во Дворце труда, в Кремле, в Музее атеизма и в Парке культуры и отдыха; посетить собрание рабочих на заводе, дом культуры рабочих и выступление красноармейцев.

Кори наизусть сыплет статистическими данными. Она «не только всезнающая, но и всемогущая. Мы проникаем за кремлевские стены, беседуем с чиновниками, посещаем политические собрания, достаем билеты в театр, хотя их достать нельзя». Кори постоянно рассказывает обо всех успехах женщин в Советском Союзе и о высоких официальных должностях, которые они теперь занимают.

Сознаю ли я, что на рабфаках, на рабочих факультетах, девушки трудятся наравне с мужчинами, собираясь стать инженерами, техническими специалистками, фрезеровщицами, токарщицами, трактористками, воспитательницами в яслях, фабричными работницами? Слышала ли я о том, что народный комиссар финансов – женщина, и заместитель наркома просвещения – тоже? Понимаю ли я, что женщины в стране Советов заведуют и руководят не только яслями, клубами, читальнями, диетическими столовыми, парками, пищевыми комбинатами, театрами, школами, но и кирпичными заводами, текстильными фабриками и металлургическими предприятиями?[33]33
  Flanagan H. Three Russian Women (машинопись), Hallie Flanagan papers, NYPL for the Performing Arts. Частично опубликовано под названием Two Russian Women // Tanager. 1932. Sept.


[Закрыть]

Фланаган узнавала обо всем этом с радостью, но ей явно было немного досадно, что всеми этими сведениями ее пичкают чуть ли не силком.

Хотя американцам трудно было обходиться без русского провожатого или переводчика, особенно не зная языка, многие путешественники все-таки «старались доказать, что увидели „настоящую Россию“ и избежали манипуляций со стороны советских гидов». Например, Фланаган понимала, что ею манипулируют, и прямо сообщала об этом своим читателям – возможно для того, чтобы они поверили ей и потому доверились ее рассказу обо всем положительном, что она увидела в СССР. Другие хвастливо перечисляли «тяготы» поездки: нелегкие поиски съедобной еды, дефицит мыла, комковатые матрасы, лютый холод, мухи, грязь и прочие помехи. Все это придавало правдоподобие их заявлениям о подлинном приобщении к советской действительности. Лиллиан Уолд, посетившая СССР в 1924 году по приглашению советского правительства, позже утверждала:

Мы увидели все, что захотели увидеть, и некоторые из самых интересных мест мы посещали вне программы и без сопровождения принимавшей нас стороны. Действительно, там очень чувствовалось всеобщее желание познакомить нас со всем, и особенно – с худшим, что у них имелось и что их очень тревожило[34]34
  Pesman R. Duty Free: Australian Women Abroad. Melbourne, 1996. P. 140; Lillian D. Wald, Windows on Henry Street. Boston, 1934. Р. 262.


[Закрыть].

Новые мужчины и новые женщины

Западных туристов в Советском Союзе притягивала не только сама возможность воочию увидеть общество в процессе трансформации, но и, что еще важнее, возможность самим переродиться в совершенно новой обстановке. Троцкий объявил целью большевистской революции выпуск «улучшенного издания человека»; как утверждал историк Йохен Хелльбек, «перековка человечества и строительство рая на земле составляли смысл существования коммунистического движения»[35]35
  Хелльбек Й. Революция от первого лица: Дневники сталинской эпохи / Пер. с англ. С. Чачко. М., 2021. С. 20. Как попытался продемонстрировать Хелльбек и другие, используя советские дневники, а также теоретические инструменты, взятые в основном у Мишеля Фуко, «советская власть не просто подавляла и стирала личность и ее мысли, но и сама создавала личности – как объекты познания, которые можно было формировать и совершенствовать (индивидуация), и как субъекты, способные к действию и к деятельности (индивидуализация)» (Chatterjee Ch., Petrone K. Models of Selfhood and Subjectivity: The Soviet Case in Historical Perspective // Slavic Review. 2008. Vol. 67. № 4. Р. 978).


[Закрыть].

На советских граждан оказывалось сильное давление, им предписывалось и внешне, и даже внутренне, наедине с собой, стремиться к идеалу, а становление идеального человека, внушали им, может произойти только при социализме. Но и конформизм давал плоды – вплоть до того, что большинство советских граждан искренне желали поверить в то, во что им велели верить. Посторонних тоже манили советская идеология и советский опыт. Вскоре после приезда в Москву в декабре 1934 года Полин Конер записала в дневнике:

С того момента, как я ступила на советскую землю, я почувствовала, что здесь все – особенное: воздух пах по-особому, и земля казалась какой-то особенной… Москва – самое волнующее, самое будоражащее место во всем мире[36]36
  Хелльбек Й. Революция от первого лица; дневник Конер, 16 декабря 1934 года.


[Закрыть].

Тех, кто солидаризировался с «движением», ощущение своей важной роли в истории «возвышало над обыденностью, делало гордыми, особенными и смелыми. Оно внушало нам мысль о том, что мы – лучше тех людей, кто не принадлежит к этому великому движению». И на советских граждан, и на заезжих иностранцев возможность «покончить с атомизированным существованием и ощутить себя частицей коллективного движения» оказывала мощную силу почти религиозного притяжения. Айседора Дункан вскоре после приезда в Советскую Россию в 1921 году заявила:

Москва – это чудо-город, и мученичество, претерпеваемое Россией, станет для будущего тем, чем стало когда-то распятие Господа Нашего. Человеческая душа сделается более прекрасной, щедрой и великой – о какой не мечтал даже Христос… Пророчества Бетховена, Ницше, Уолта Уитмена уже сбываются. Все люди станут братьями, их подхватит великая волна освобождения, которая только что зародилась здесь, в России[37]37
  Massing H. This Deception. Р. 51; Duncan I., Macdougall A. R. Isadora Duncan’s Russian Days and Her Last Years in France. New York, 1929. P. 66.


[Закрыть].

Роза Пастор Стоукс, выросшая в ортодоксальной еврейской семье, но отрекшаяся от иудейских традиций ради коммунистического учения, писала о своей поездке в Москву в 1922 году (в качестве делегатки Четвертого конгресса Коммунистического интернационала) в похожем религиозном духе:

Если после долгих лет реакции, когда ваши глаза напрасно вперялись в черноту и не видели реявшего на ветру красного стяга, вы вдруг оказались бы на каком-то просторе, пророчащем миру приход Весны, куда с Востока, Запада и Юга десятками рек стекается человечество, уже не скованное льдами Зимы Угнетения, и перед вашими глазами сливается, колышется живая масса алых лент, безбрежная, как море, – что бы вы тогда ощутили? …Я – расплакалась. Не тихими, быстро просыхающими, пристойными слезами, нет, я плакала громко, мучительно: и с этими слезами из меня выходила вся горечь и вся сладость. Я рыдала и смеялась сквозь слезы. Все чувства, накопившиеся внутри меня за долгие годы борьбы на родине, прорывались наружу, когда моим глазам открывалась слава грядущей Зари[38]38
  Stokes R. P. Impressions of Russia, микрофильм 67, секц. 24, архив Розы Пастор Стоукс, Библиотека Тамимента, Нью-Йоркский университет.


[Закрыть].

Многие из тех, кого притягивал Советский Союз, изначально воспитывались в религиозной среде, а потом приходили к убеждению, что людям под силу изменить обстоятельства своего существования, так чтобы получить награду не в загробном мире, а уже в земной жизни. Анна Рочестер и Грейс Хатчинс – лесбийская пара, познакомившаяся благодаря участию в прогрессивных христианских организациях и затем примкнувшая к феминистскому движению, – считали, что «дух коммуниста, который не ищет личной славы для себя, а подчиняет свою частную жизнь интересам коммунизма», созвучен «риторике цельного человека», которую обе женщины изначально усвоили благодаря своей христианской вере[39]39
  Allen J. Passionate Commitments. Р. 120. Выражение «риторика цельного человека» относилось к понятию о том, что все их грани жизни, от писательства до близких отношений и даже одежды, должны быть подчинены «революционным целям». Ibid. Р. xi.


[Закрыть]. Коммунизм стал чем-то вроде новой веры для светской эпохи, обретая материальное воплощение благодаря живому примеру новой России, где успехи, достигаемые при помощи науки и научного мышления, бросали вызов бесплотным основаниям религиозных верований.

У многих евреев с русскими корнями и Палестина, и Советский Союз пользовались большим спросом как места «волшебного паломничества»: обе земли манили утопическими обещаниями, обе соблазняли тем, что наряду с новыми цивилизациями там появлялись новые люди. Если Палестина звала к себе как еврейская прародина, то Советский Союз предлагал евреям с корнями, уходившими в Российскую империю, возможность пересмотреть – уже в свете «классовой и политической солидарности» – свою эмоциональную связь со страной, некогда прославившейся жестокими гонениями на евреев. Советский Союз объявил антисемитизм вне закона, и в 1934 году на советском Дальнем Востоке была создана Еврейская автономная область с центром в Биробиджане. Туда начали стекаться поселенцы из США, которые с энтузиазмом восприняли идею создания «территориального анклава, где светская еврейская культура с опорой на идиш и на принципы социализма могла бы послужить альтернативой Палестине». В самом деле, в глазах евреев, как и афроамериканцев, притягательность Советского Союза отчасти состояла в полном обессмысливании таких понятий, как расовая или национальная принадлежность. Луиза Томпсон была лишь одной из многих афроамериканцев, называвших Советский Союз «землей обетованной» из-за того, что там объявили об искоренении расизма[40]40
  Выражение «волшебное паломничество» взято у Клода Маккея из описания его поездки в Советский Союз в 1922 году: McKay C. A Long Way from Home / Ed. Gene Andrew Jarrett. New Brunswick, 2007. P. 118. Soyer D. Back to the Future: American Jews Visit the Soviet Union in the 1920s and 1930s // Jewish Social Studies. 2000. Vol. 6. № 3. Р. 125; Weinberg R. Stalin’s Forgotten Zion: Birobidzhan and the Making of a Soviet Jewish Homeland: An Illustrated History, 1928–1996. Berkeley, 1998. P. 13. Полин Конер почти не пишет в своем русском дневнике о еврейских делах, хотя незадолго до того она как раз провела несколько месяцев в Палестине; впрочем, она упоминает о том, что видела постановку «Короля Лира» на идиш в Московском государственном еврейском театре. Дневник Конер, 4 марта 1935 года. Судя по фотографиям, возможно, она сама исполняла в России один из своих «еврейских танцев». Коробка 31, архив Полин Конер. Об афроамериканцах и Советском Союзе см. Baldwin K. A. Beyond the Color Line and the Iron Curtain. Dunham, 2002; Carew J. G. Blacks, Reds, and Russians: Sojourners in Search of the Soviet Promise. New Brunswick, 2008; Gilmore G. E. Defying Dixie: The Radical Roots of Civil Rights, 1919–1950. New York, 2008; McDuffie E. S. Sojourning for Freedom: Black Women, American Communism, and the Making of Black Left Feminism. Durham, 2011; Solomon M. I. The Cry Was Unity: Communists and African Americans, 1917–1936. Jackson, 1998; Roman M. L. Opposing Jim Crow: African Americans and the Soviet Indictment of U. S. Racism, 1928–1937. Lincoln, 2012; Blakely A. Russia and the Negro: Blacks in Russian History and Thought. Washington, 1986; Matusevich M. Journeys of Hope: African Diaspora and the Soviet Society // African Diaspora. 2008. № 1. Р. 53–85.


[Закрыть].

Конечно, идеализировать Советский Союз было легче тем, кому не приходилось там жить – или, по крайней мере, не случалось там застрять. Туристы сетовали на тяжелые бытовые условия, но все их тяготы не шли ни в какое сравнение с теми лишениями, которые терпели советские граждане. И заезжие иностранцы, если они сохраняли свое родное гражданство, обычно имели одно преимущество: они знали, что всегда могут уехать. А вот Мэри Ледер, которую обстоятельства вынудили отказаться от американского гражданства, жалела об этом до конца жизни. Ледер приехала в Советский Союз в 1931 году, шестнадцатилетним подростком, вместе с родителями – русскими евреями-идеалистами, которые решили покинуть свой дом в Лос-Анджелесе и поселиться в Биробиджане. Вскоре Мэри поняла, что не может жить «черт знает где, на островке среди моря грязи», и в одиночку перебралась в Москву. Но там ей заявили, что на работу ее не примут без паспорта, а паспорт она оставила у родителей. Ледер телеграфировала отцу, и тот выслал ей паспорт заказным отправлением. Но отправление где-то бесследно затерялось. У девушки, желавшей получить работу, остался единственный выход: принять советское гражданство. А через пару лет, когда супруги Ледер решили уехать из СССР обратно, Мэри не разрешили выехать вместе с родителями. Она осталась в Советском Союзе и прожила там до 1964 года. Другим уроженкам Запада, принявшим советское гражданство, повезло меньше, чем Ледер: их ждали лагеря или смерть[41]41
  Leder M. M., Bernstein L. My Life in Stalinist Russia: An American Woman Looks Back. Bloomington, 2001. Подробнее об американцах – жертвах Сталина см. Tzouliadis T. The Foresaken: An American Tragedy in Stalin’s Russia. New York, 2008. См. также Haynes J. E., Klehr H. In Denial: Historians, Communism & Espionage. San Francisco, 2003. Р. 235–247.


[Закрыть].

Даже тем иностранцам, которые задерживались в СССР всего на год или даже меньше, трудно было не замечать многих мрачных сторон послереволюционной жизни. У многих (если не у большинства) желание верить в лучшее явно пересиливало саму веру. Иными словами, они не столько верили в то, что обещания большевиков действительно сбываются, сколько испытывали желание думать, что все обстоит именно так. Таким образом люди пытались дать разумное объяснение вещам, с которыми в противном случае нельзя было бы примириться. «С каждым часом я делаюсь все краснее, – писала Джесси Ллойд в июле 1927 года из Москвы матери. – Правда, я слышала столько хорошего от некоммунистов, что я нахожусь под большим впечатлением». Она признавала, что аресты здесь – обычное дело, но, как сказал ей один русский товарищ, «в Америке буржуазия арестует множество рабочих. А здесь коммунисты арестуют некоторых буржуев»[42]42
  Джесси Ллойд – Лоле Мэверик Ллойд, 30 июля 1927 года, коробка 32, папка 2, архив Лолы Мэверик Ллойд, отдел архивов и рукописей Нью-йоркской публичной библиотеки.


[Закрыть]. Милли Беннет писала подруге в 1932 году:

К России нужно подходить так же, как и к любой другой «вере». Просто убеждаешь себя в том, что правота – на их стороне… А потом, если видишь нечто страшное, от чего содрогается твоя душа, ты зажмуриваешься и говоришь… «факты не имеют значения».

Кое-кто из тех, кто поначалу поддерживал большевиков (наверное, в числе наиболее известных примеров – Эмма Гольдман и Александр Беркман), очень быстро разочаровались[43]43
  Беннет – Флоренс [фамилия не опознана], 27 января 1932 года, коробка 2, папка 1, архив Милли Беннет, Гуверовская библиотека; Goldman E. My Disillusionment in Russia. Garden City, NY: Doubleday, Page, 1923.


[Закрыть]. Другие же, слишком поддавшись идеологии и увлекшись положительными достижениями Советского Союза, оказались неспособны трезво судить о необходимых или допустимых пределах того, что позволено творить во имя революции, и обычно они хуже сознавали суть того добровольного самообмана, который так точно описала Беннет.