Текст книги "Привет, меня зовут Лон. Я вам нравлюсь? Реальная история девушки из Таиланда"

Бунтах лишилась своих немногочисленных подружек, потому что родители велели им держаться от нее подальше. Деревенские жители могут быть очень злыми; их жестокость происходит от невежества и суеверий. До сих пор в ночных кошмарах Бунтах чудятся их обидные крики. Но когда она, закрыв глаза, позволяет мыслям уплыть к одному из самых сладких воспоминаний своего детства, то слышит прекрасный голос Апичета. Она вспоминает, как смотрела на него сквозь щели в растрескавшихся досках, как он нежно напевал мягкие тайские мелодии и тихонько перебирал гитарные струны.

Исключение из школы

Когда Бунтах исключили из школы, у ее деда, наконец, лопнуло терпение. Он написал ее родителям в Бангкок, что устал от ее выходок и больше не хочет нести за нее ответственность.

Отец знал, что родственники – все до одного – плохо с ней обращаются. Он знал также, что только он может защитить ее. Сомпхан организовал переезд дочери в Бангкок, где они с женой работали. Бунтах успела прожить с родителями всего несколько месяцев, когда произошло событие, поначалу обещавшее крутой поворот в ее жизни. Наконец она получила шанс хоть немного побыть «маленькой девочкой»! Директор школы, в которой она училась, согласился снова принять ее в класс. Бунтах вернулась в свою деревню и пошла в школу, где стала учиться танцам, – это и определило ее будущее.

Возвращение в школу

Бунтах вернулась в Убон и начала выступать вместе с другими девочками в соседних деревнях. Она зарабатывала от тридцати до пятидесяти бат за пару часов представления, работая по два-три раза в неделю. Это были большие деньги для одиннадцатилетнего ребенка, и она делилась ими с сестрами. Она была очень рада, что может работать и содержать себя, хотя этот период продлился недолго. Она даже научила Йинг традиционному тайскому танцу «лук тунг». Бабка не одобряла танцевальной деятельности Бунтах, потому что девочка надевала очень короткую юбочку и выступала на сцене – и то и другое в сельском Таиланде вызывает порицание.

Примерно в это же время в их деревню провели электричество и водопровод. Дед решил, что эти чудесные устройства посланы духами – как иначе они могли попасть в их бедную, богом забытую деревню? Хотя бабке очень нравилось, что теперь у нее были эти удобства, она не вполне осознавала их ценность. В конце концов она запретила слушать в доме музыку, утверждая, что это пустая трата электричества. Девочки учились танцевать в тишине.

Существует музыкальный фильм, в основу которого легла похожая история: 14-летняя девочка выступает с танцами в местных шоу. Учитель-ретроград постоянно ругает ее за недостойное поведение, пока, наконец, не соглашается, что ее танцы и наряды не нарушают принятых норм. Увы, четырнадцать лет назад Бунтах не так повезло.

В десять лет Бунтах нарисовала «дом счастья», который ей всегда хотелось иметь.

Вскоре Бунтах договорилась с бабкой: если ей нельзя зарабатывать деньги танцами, она будет заниматься уборкой в городе Дет Удом. Дет Удом находился в двадцати минутах езды на тряском старом грузовичке-пикапе. Бунтах также захотела ходить в среднюю школу в этом городе. Теперь она могла самостоятельно оплачивать нелегальные взносы, которые собирали с родителей учеников в общественной школе. Но в итоге бабка решила, что девочке незачем ходить в школу, и работать в Дет Удом тоже запретила.

Бунтах была растеряна и возмущена. Она не могла понять, почему бабка так враждебно воспринимает все, что могло бы принести ей деньги, образование, независимость и главное – счастье. И в самом деле: сначала ее исключили из школы, а дед отослал ее прочь из дома. Когда же она вернулась в школу, бабка не позволила ей танцевать вместе с другими девочками, чтобы зарабатывать деньги. Потом запретила ей работать и посещать школу, хотя Бунтах могла оплачивать свою учебу сама. Жизнь с бабкой была для Бунтах невыносимой: она была заключенной, а бабка – тюремщицей. И Бунтах сделала то, что сделал бы почти каждый человек, если бы его бросили в тюрьму, – она сбежала.

Побег

В возрасте одиннадцати лет Бунтах впервые ушла из дома и пустилась в 800-километровый путь, в столицу Таиланда Бангкок. По дороге она познакомилась с 17-летней девушкой по имени Лонг, и та предупредила ее об опасностях, подстерегающих маленьких беглянок вдали от дома. Лонг привела новую знакомую к себе домой. Но через три дня Бунтах увидела, как мать Лонг разговаривает с ее родственниками. Они забрали Бунтах домой. Как и следовало ожидать, по возвращении дядя Сакда основательно поколотил ее. Бунтах отказалась с кем бы то ни было разговаривать и ходить в школу. Единственное, что она делала, – писала отцу письма.

К тому времени когда Бунтах согласилась вернуться в школу, она превратилась в настоящую хулиганку, проблемного ребенка, переполненного неукротимой яростью и обжигающей болью, причины которой она не понимала. В школе ее никто не любил – ни сверстники, ни учителя. Однажды учитель пришел к ним домой и сказал деду, что девочка больше не может посещать занятия: она – трудный подросток, который мешает всем. И Бунтах снова исключили!

Второй побег

Бунтах было одиннадцать, когда она бежала в Чиангмай, город в Северном Таиланде. У нее были деньги, которые она скопила, работая танцовщицей и уборщицей, но их едва хватало на то, чтобы убраться подальше от родственников. Оказавшись в Чиангмае, она увидела объявление: требовалась официантка. Бунтах встретилась с владельцем ресторана; тот увидел, что она очень юна и явно приехала одна. Вместо того чтобы дать ей работу, он вызвал правительственного чиновника, чтобы тот забрал ее. Чиновник прибыл в ресторан в сопровождении двух полицейских. Они задали Бунтах множество вопросов, но она не назвала своего настоящего имени и ничего не рассказала о своем доме. Они также хотели выяснить, что у нее в сумке, но она отказалась от досмотра. После 20-минутного допроса Бунтах отвезли в психиатрическую больницу – на время, пока не представится возможность отправить ее в Бангкок. В больнице она представилась как Кумаи и рассказала социальному работнику, что никогда не вернется домой. Женщина согласилась помочь ей найти новое место для жизни.

Но прошел месяц, а Бунтах все еще оставалась в Чиангмае. Ей не нравилось жить в больнице; к ней там плохо относились, пациенты дрались между собой, а пища была почти несъедобной. Когда до нее дошло, что та женщина, социальный работник, не собирается ей помогать, она решила написать письмо медсестре и рассказать правду о своем имени и семье. Получив письмо, медсестра позвонила ее отцу в Бангкок. Когда он приехал в больницу, Бунтах обняла его, сотрясаясь от безудержных рыданий. Сомпхан сказал дочери, что понимает ее и знает о серьезных проблемах дома, но умоляет ее больше никогда не сбегать. Они вместе вернулись в деревню.

Родственники в ярости набросились на Бунтах, называя ее источником своих бед и позором семьи. Отец понял, что дочери небезопасно находиться там без его защиты. Чтобы избавить девочку от дальнейших оскорблений, он должен был бросить работу в Бангкоке и вернуться в деревню. Об оплате ее обучения не было и речи. Отец пытался подрядиться на строительство в Убоне, но там платили мало, и семья не могла прожить на эти деньги.

Тогда Сомпхан одолжил денег у соседей, чтобы начать собственное дело – торговать сладостями с лотка, в то время как мать продавала готовую лапшу, таская бачок с пищей с помощью особого крепления, надетого на плечи. Они сняли в Убоне комнату за шестьсот восемьдесят батов в месяц. Вся семья, включая деда с бабкой, жила в этой единственной комнате, где не было ни воды, ни электричества. Воду они брали из общественного колодца, днем освещение было естественным, а по вечерам зажигали свечи. В результате переезда положение семьи резко ухудшилось: они снова оказались в комнате без современных удобств и винили во всем Бунтах.

Мать Бунтах постоянно кричала на мужа и детей. Отец был мягким человеком, который хотел лишь мира в семье и достаточно денег, чтобы обеспечивать своих родных. Бунтах невыносимо было видеть, как чудовищно обращаются с отцом ее мать и бабка. Она решила, что ей нужно снова бежать. Бунтах украла из копилки Йинг двести батов – накопленные за год деньги на сладости, которые дарил сестренке отец. Ее младшие сестры могли копить подаренные деньги, потому что Бунтах тратила на них свои монетки.

Новый побег

На этот раз 12-летняя Бунтах снова направилась в Бангкок. По дороге на автовокзал в Убоне она вспоминала отца, который просил ее поступать разумно. Но она жаждала новой жизни и была готова рискнуть чем угодно, только бы дать себе шанс. У нее было всего двести батов. Эта небольшая сумма была ее единственной надеждой. Уже сев в автобус, она снова и снова повторяла себе, что надо быть сильной.

По пути в Бангкок Бунтах рассказала свою историю попутчику. Он сказал, что знает китайский магазин, где есть вакансия продавца, и она сразу согласилась. Ей платили тысячу пятьсот батов в месяц. 12-летняя Бунтах работала с пяти утра до семи вечера, по четырнадцать часов, семь дней в неделю. В конце рабочего дня ей не позволялось отлучаться из дома, где она жила. Китаец-работодатель так и не выплатил ей заработанные деньги полностью. Бунтах снова почувствовала себя пленницей. Она стала жертвой той безжалостной эксплуатации малолетних и нелегальных рабочих, которая процветает в Таиланде даже сегодня. Двенадцати лет от роду она решила бросить работу, так как попала из одной невыносимой ситуации в другую.

За это время Бунтах удалось скопить около четырехсот батов, но она не знала, куда ей податься и что делать. Она бродила по городу, усталая и голодная, и решила подкрепиться супом-лапшой в ларьке полицейского участка Патавун рядом с автовокзалом. Нит, хозяйка ларька, обратила внимание на пакет с пожитками в руках у девочки. Женщина спросила, не ищет ли она работу, и предложила ей торговать лапшой. Предложение было с готовностью принято. Но когда Бунтах пришла вместе с Нит к ней домой, муж Нит, полицейский, не разрешил ей работать у них. Вместо этого он посадил ее в камеру и позвонил в местное отделение социальной службы, чтобы те забрали девочку.

Бунтах отвезли в сиротский приют, где ей снова пришлось столкнуться с побоями. Это ничем не отличалось от жизни дома, разве что в приюте девочек учили делать бумажные цветы, стричь волосы, шить одежду и прививали другие полезные навыки. Как-то раз одна из девочек начала терроризировать других, и Бунтах ее ударила. Она видела в своей юной жизни столько насилия, что готова была на все, чтобы его остановить. Но она давно знала, что прекратить физическое насилие можно только ответным насилием.

После этой стычки Бунтах устроили допрос – ее всегда считали зачинщицей в драках. В свою очередь, она сочиняла небылицы, чтобы скрыть правду о своем участии в потасовках. Она не могла спокойно смотреть на дерущихся, но при этом была не прочь устроить собственную заварушку. Ее решили отослать в Бан Кунвитинг в Патхумтхани. В этом учреждении содержались девочки и женщины с психиатрическими заболеваниями. Если никто не забирал их, они оставались в клинике до самой смерти. Бунтах перевели туда 7 сентября 1993 года. Социальным работникам было невдомек, что именно в этот день ей исполнилось тринадцать лет.

На новом месте Бунтах была приветлива и дружелюбна с пациентками и охранницами. Впервые в жизни она нравилась окружающим, была разговорчива и вызывала у людей улыбку. Одна из охранниц позволила девочке жить вместе с ней. В той красивой комнате было много удобств, отсутствовавших в палате Бунтах, – матрац, вентилятор, подушка и простыни.

Однажды вечером, когда охранница уснула, Бунтах стащила у нее ключи и попыталась сбежать, но не смогла перелезть через высокую стену, окружавшую больницу. Все прожектора были направлены на ее фигурку, выла тревожная сирена. Ее поймали; в ту ночь ей было не суждено обрести свободу.

В наказание за побег на Бунтах надели кандалы и заперли ее в одиночную камеру, посадив на голодный паек. У нее до сих пор остались шрамы на щиколотках в тех местах, где кандалы впивались в тело. Через несколько дней ее выпустили из одиночки, сняли цепи и предупредили: если она снова попробует сбежать, наказание будет более суровым.

Наконец-то Бунтах смогла выспаться. Проснувшись через несколько часов, она обнаружила, что пациентки толпятся у одной из комнат. Сгорая от любопытства, она увидела на кровати пожилую женщину, которая умерла накануне ночью. Надсмотрщица Пукум сказала, что ей нужны четверо добровольцев, чтобы перенести тело в машину. Вызвались многие, в том числе и Бунтах. После этого она стала молиться о том, чтобы душа женщины попала в лучший мир. Она надеялась, что призрак умершей поможет ей совершить побег из заключения.

Прошло всего несколько дней с тех пор, как ее выпустили из одиночной камеры и позволили общаться с остальными обитателями клиники. Она участвовала во всех занятиях своей группы, стараясь больше не лезть на рожон. Однажды, когда все были чем-то заняты, Бунтах стащила у одной из служащих гражданскую одежду. Ей пришлось закатать слишком длинные рукава. Но охранница, дежурившая на входе, даже не поглядела на девочку и распахнула перед ней дверь. Бунтах, стараясь держаться непринужденно, вышла из ворот и ни разу не оглянулась.

Бунтах все еще злилась на Бунтанха, того полицейского, из-за которого она попала в психиатрическую клинику. Она была очень храброй, эта 13-летняя девочка, и, не раздумывая, направилась к нему в полицейский участок. Она хотела узнать, почему он так поступил с ней. Пока Бунтах дожидалась Бунтанха, другой полицейский, которого звали Как, спросил, не хочет ли она есть. Она призналась, что голодна, и он повел ее к себе домой, чтобы накормить.

Как был мусульманином, и у него было две жены. Он предложил женам взять девочку в помощницы, чтобы торговать едой. Бунтах поверила, что Как – ее спаситель. Но она не проработала в его доме и месяца. Однажды ночью он пробрался к ней в комнату и попытался изнасиловать. Одна из жен услышала ее крики и остановила мужа.

Жены Кака сразу же решили выгнать Бунтах из дома, заявив, что в попытке изнасилования виновата она сама. Они дали ей тысячу батов, чтобы она смогла выжить на улице. Они не желали ей зла, просто хотели избавиться от нее, а главное – удалить от своего мужа.

Бунтах не успела далеко отойти от дома, когда ее догнал Как на мотоцикле. Он сказал, что очень любит ее и найдет ей жилье. Бунтах по глупости поверила и села с ним на мотоцикл. Как отвез ее в отель, и наивная Бунтах решила, что теперь это будет ее новый дом. Но едва она переступила порог номера, Как снова попытался ее изнасиловать. К счастью, на крики прибежал администратор гостиницы, и Как скрылся.

Администратор сказал Бунтах, что такое часто случается с убежавшими девочками. Все служащие отеля советовали ей вернуться домой; они были уверены, что у нее есть любящие родственники, которые о ней беспокоятся. Они скинулись, чтобы собрать ей деньги на обратный путь, и Бунтах неохотно согласилась.

Прошло три месяца с ее последнего побега из дома. По возвращении ее ждал самый недружественный прием. Это ее вовсе не удивило. Но когда она узнала, что отец погиб в автокатастрофе, отправившись искать дочь, сердце ее разбилось. Ее душила скорбь и терзало чувство вины. Боль и мука лишь усилились, когда родственники стали обвинять ее в смерти отца.

Бунтах понимала, что оставаться здесь нельзя, и возвращение в Бангкок казалось единственным решением. Она всегда знала, что нежеланна в собственном доме, но сейчас родственники ясно показали, как они ее ненавидят. Бунтах попросила у матери денег; та дала ей триста батов и велела никогда не возвращаться: Бутсах больше не желала видеть дочь. Это был самый дорогой «подарок», который Бунтах получила от матери за всю свою жизнь. Ее сестры, единственные, кто поздоровался с ней по возвращении, были также единственными, кто сказал ей «прощай».

Теперь Бунтах стала настоящей сиротой. Ее отец погиб, разыскивая свою любимую девочку, а мать выгнала из родного дома. Она не могла вернуться, пока каким-то образом не загладит свою вину за смерть отца. Ей нужно было найти способ снова стать частью своей семьи, и неважно, насколько презренной и жалкой была эта семья. Тайцы не похожи на американцев и европейцев, которые без проблем живут одни и даже радуются одиночеству. Тайцы ориентированы на семью, им нужно, чтобы вокруг находились другие люди. Для тайца одиночество – символ боли и отчаяния.

Детство Бунтах кончилось. Она отправилась в Бангкок на поиски лучшей жизни. Ей уже не раз приходилось убегать из дома, чтобы избавиться от побоев и незаслуженных тягот. Но теперь нужно было заново заслужить любовь матери, чтобы получить возможность когда-нибудь вернуться. Рай для секс-туристов ждал ее с распростертыми объятиями. Так началась жизнь Лон. Ей было всего тринадцать!

II. Бангкок – мой новый дом

Прибытие

В свои тринадцать лет я уже знала домашний и крестьянский труд. Но я понятия не имела, чем займусь в Бангкоке, и мне было очень-очень страшно. Я не могла себе представить, что ждет впереди, но твердо решила, что в бедности больше жить не буду.

Несмотря на свои юные годы, я не собиралась позволить невежеству и предубеждениям матери встать на моем пути. В глубине души я знала, что у меня есть потенциал. Моя жизнь может быть лучше, чем та, что была суждена мне в бедной крестьянской деревне. Мать волновала лишь судьба брата, которому она старалась предоставить все возможности. От меня с сестрами требовалось сидеть дома да ухаживать за животными и небольшим участком земли. Тяжелый труд, физическое и эмоциональное насилие заставили меня снова, в последний раз, сбежать из дома. Я не собиралась всю жизнь провести в Убоне, став бесправной и забитой крестьянкой. Я родилась не для крестьянской жизни и не для того, чтобы меня били и притесняли. А самое главное – я родилась не для того, чтобы быть бедной!

Я купила за девяносто пять батов самый дешевый билет на автобус с вентиляцией, в котором мне предстояло ехать десять часов. Поездка на автобусе с кондиционером обошлась бы в сумму, которую можно было заработать за три дня в Бангкоке. Впрочем, кондиционер я видела всего пару раз в жизни, когда заходила в дорогие магазины, где все равно ничего не могла купить. У меня было очень мало денег, и каждый бат казался мне едва ли не золотым.

Мать сунула мне триста батов и велела больше не показываться ей на глаза. Все винили меня в смерти отца. Я и не собиралась возвращаться – по крайней мере, в те беспросветные условия, из которых уже несколько раз убегала. Я рассудила, что вполне заслужила эту жалкую сумму, и даже намного больше. Моя трудовая жизнь началась еще до школы. Я вообще не помню времени, когда бы ни работала. А еще я решила, что не останусь в Убоне до конца своих дней. Там ни у кого не было достойного будущего. Но важнее всего, что будущего в Убоне не было у меня!

Я приехала в Бангкок вечером. У меня оставалось двести пять батов – все, что отделяло меня от голода. Я не могла позволить себе даже дешевую гостиницу. В ту первую ночь я ночевала на автовокзале; только жужжащие москиты составляли мне компанию. Я выуживала из мусорных бачков выброшенную кем-то еду и допивала остатки воды из бутылок. Мне некуда было идти, я никого здесь не знала. Я была маленькой девочкой, заблудившейся в огромном, деловом, людном и космополитичном Бангкоке – в городе, который, как мне вскоре предстояло узнать, был секс-столицей мира. Этот город стал моим новым домом.

До своего приезда сюда я ни разу не видела лифта и не ездила на эскалаторе. Торговые центры и офисные здания поражали меня своими размерами. Улицы были запружены тысячами машин, пикапов, дряхлых красных автобусов с вентиляцией – и сверкающих синих, с кондиционерами; все они двигались бампер к бамперу и сеяли хаос. Серо-черные выхлопные газы загрязняли воздух, а оглушительный шум тысяч клаксонов разрывал барабанные перепонки. Десятки мотоциклов возглавляли потоки машин на каждом перекрестке, а множество пешеходов отважно лавировали, уворачиваясь от движущегося транспорта, при переходе улицы. Ни водители, ни пешеходы не обращали особого внимания на светофоры. Казалось, тайцы передвигаются, глядя только прямо перед собой и не заботясь о своей безопасности. Фаранги[1]1
  Фаранг (тайск. farang, лаос. falang) – это слово используется тайцами для названия европейцев (всех жителей Запада). – Прим. ред.


[Закрыть] вели себя осторожнее.

Я никогда прежде не видела такого огромного скопления людей и такого количества уроженцев самых разных стран. Здесь были африканки, одетые в разноцветные цветастые платья до щиколотки, с головными повязками в тон. Женщины из Восточной Индии в своих эротичных шелковых сари и зауженных на лодыжках брючках, обнажавших смуглые животы. Мужчины-сикхи в традиционных белых тюрбанах; арабы в накрахмаленных длинных белых одеяниях на пуговицах; американские и европейские туристы в привычных джинсах и футболках. Я в своей крестьянской рубахе и мешковатых штанах выглядела так, будто только что явилась из тайского захолустья – впрочем, так оно и было.

Я никогда не видела, чтобы такое множество людей так быстро двигалось по людным торговым улицам, никогда не слышала такого разноязычного говора. Ничто в тихом и хлопотном быте далекой тайской деревни не могло подготовить меня к новой жизни, в которой было столько неведомого. В Убоне я видела Бангкок по телевизору, а также успела познакомиться с его окраинами, пока жила здесь с родителями.

Но теперь это было не телевидение. Я стояла на пороге новой жизни посреди сумятицы и сутолоки этого экзотического города. Мои чувства в тот момент мог понять только другой человек, приехавший из маленькой, первобытной и нищей деревеньки одной из стран «третьего мира»; человек, который впервые в жизни попал в центр современного мегаполиса. Я была взволнована, утомлена и голодна, но сильнее всего было чувство страха!

У меня было очень мало денег – и ни друзей, ни родственников, ни жилья в этом огромном городе. Чтобы выжить, я начала просить милостыню. Я узнала, что у туристов можно выпросить намного больше денег, чем получить на настоящей работе. Ночуя на улице, я познакомилась с женщиной, которая пристроила меня нянькой в семью высокопоставленного полицейского. Оказалось, что он держит бар в Патпонге – самом большом развлекательном районе «красных фонарей». В свободное от домашней работы время я начала убирать в баре. Но вскоре мой хозяин потребовал, чтобы я сделала выбор: либо заниматься уборкой в баре, либо нянчить его детей. Я выбрала бар, поскольку зарабатывала там больше. Я приехала в Бангкок за деньгами, чтобы получить прощение родственников, которые считали меня причиной гибели отца.

Бунтах больше не существовало. На свет появилась я – Лон. Я найду способ искупить вину Бунтах перед семьей. Тогда мы с ней сможем вернуться домой.

Клуб «Какаду»

Я начала работать уборщицей в клубе «Какаду» – гоу-гоу баре, популярном у мужчин-фарангов. Там было много девушек из Исана, говоривших на моем диалекте. Я мыла полы и убирала за секс-туристами, зарабатывая по полторы тысячи батов за двадцать восемь рабочих дней в месяц, плюс доля от чаевых – тысяча батов. В Убоне я никогда столько не зарабатывала. Я могла каждый месяц отсылать родственникам не меньше тысячи батов. Это была одна из причин, которая привела меня в Бангкок.

Тайцы и многие другие азиаты мыслят себя не отдельными личностями, а членами семьи. Эта привязанность – часть нашей «индивидуальности» (или ее отсутствия). Мы не просто члены своей семьи, мы неотделимы друг от друга. Только в семье мы можем быть индивидуумами. Мы вместе составляем индивидуальную общность; мы способны выжить только как семья.

Мне 14 лет.

Итак, я зарабатывала в общей сложности две с половиной тысячи батов в месяц – неплохое начало. Но моя семья была отчаянно бедна. Отец умер, и у меня оставались две младшие сестры, которых надо было обеспечивать. Я хотела, чтобы у них была возможность учиться; чтобы у них была лучшая жизнь, чем у меня. Я должна была зарабатывать больше.

Другие «труженицы» Патпонга

Патпонг – самый популярный район «красных фонарей» в Бангкоке, да и во всем мире. Его трудно описать так, чтобы было понятно непосвященному. Он состоит из двух длинных кварталов: «Патпонг-1» тянется почти на двести метров; а «Патпонг-2» – на сто. Вдоль каждого из них по обеим сторонам улицы стоят бары на открытом воздухе, стрип-бары гоу-гоу, диско-клубы и секс-шоу. В этих двух кварталах «продажного секса» почти три тысячи молодых женщин ежедневно рассчитывают встретить мужчину на час, на вечер или, как надеются некоторые, на всю жизнь. «Каждую неделю одна девушка из Патпонга выходит замуж за иностранца»{1}1
  Тринк Бернард, Bangkok Post.


[Закрыть].

Гоу-гоу и бары бывают самых разных размеров: в одних работает всего десяток девушек, в других – до сотни. В каждом гоу-гоу есть и другие работники. Мы – уборщицы, бартендеры, официантки и привратницы. Официально мы еще не начали встречаться с мужчинами. Мы живем на зарплату в полторы тысячи батов в месяц плюс чаевые со столиков – еще около тысячи батов. Мы не считаемся частью «азиатского экономического чуда». Неофициально же некоторые девушки, сами того не понимая, вступают на путь, ведущий к саморазрушению.

У одних рабочий день начинался в два часа дня и заканчивался в полночь. Другие приходили к семи вечера и работали до трех ночи. Мы наводили порядок после предыдущего вечера. Час или два отмывали разлитое пиво. Потом перестилали постели в «почасовых» номерах и мыли ванные комнаты. После этого нужно было отправляться в бар и таскать сотни пивных бутылок, нарезать ломтиками ананасы и лимоны, мыть посуду и выполнять прочую неквалифицированную и неприятную работу. Посетители баров напивались, проливали пиво, повсюду оставляли следы рвоты. Я не против того, чтобы убирать обычную пыль и грязь, но это была отвратительная работа, и меня от нее тошнило. Танцовщицы получали много, иногда в двадцать раз больше меня, и им не приходилось возиться с грязью. Вскоре я поняла, что «настоящие» деньги в баре зарабатывают не уборкой. Мне хотелось иметь столько же денег, сколько получают танцовщицы, и я была готова на все, чтобы их заработать!

Я была девочкой-подростком из глухой деревни, и все происходящее казалось мне дикостью. Привлекательные девушки в бикини и без соблазнительно танцевали на сцене и позволяли себе то, чего я никогда прежде не видела – даже по телевизору. Ни одна девушка в Убоне не одевалась – и не раздевалась – так, как они. Ни одна девушка в Убоне не носила купальника. Вместо купальников мы, отправляясь на реку, надевали обрезанные джинсы и футболки. Ни одна девушка в Убоне не извивалась вокруг шеста, медленно ласкаясь об него обнаженным телом. Я не могла понять, как эти девушки могут снимать с себя одежду на глазах у посетителей-мужчин и так провокационно танцевать. Я была потрясена! Мне просто не верилось, что девушки из моей деревни, из моей провинции, мои исанские «сестры» могут позволять себе такое поведение. Но они делали это – обвивались своими красивыми загорелыми телами вокруг шестов, исполняли дразнящие движения и «танцы на коленях» – и зарабатывали кучу денег. Гоу-гоу-герлс работали по семь часов в день, каждую неделю им давали один выходной. Они танцевали по пятнадцать-двадцать минут в час; остальное время болтали с посетителями и пытались продать свои услуги на ночь. Те, кому не удавалось заарканить клиента, после закрытия бара или гоу-гоу отправлялись в «Термы»[2]2
  Бар «Термы» (Thermae) – один из старейших баров Бангкока.


[Закрыть].

В Бангкоке, Паттайе, на Пхукете, в Кох Самуи и Чиангмае клиентов-туристов стремятся обслужить около тридцати тысяч тайских девушек. На Филиппинах, в Индонезии и Камбодже таких еще десятки тысяч; и это только те, кому «повезло» встречаться с иностранцами, а не с местными мужчинами. В борделях Таиланда работает около четырехсот тысяч проституток. В других странах Юго-Восточной Азии миллионы женщин встречаются с местными мужчинами за «карманные деньги» или просто за выплату семейных долгов с огромными процентами. Родители могут получать от пятисот до пяти тысяч батов за то, что дочери работают проститутками в течение нескольких месяцев или намного дольше – иногда до самого конца их короткой и трагической жизни. Мне невероятно повезло, что меня не постигла такая судьба.

«Термы»

«Термы» – точь-в-точь дрянной бар из какого-нибудь американского фильма. Он не похож на типичные бары, какие встречаются в США или Европе. Одно из отличий – очень низкие потолки, высотой всего двести сорок четыре сантиметра. Поскольку мой рост – сто сорок пять сантиметров, для меня это не проблема, но сигаретный дым висит здесь ниже, чем в гоу-гоу клубе. И туристы, и тайские бар-герлс много курят. От дыма тошнит и мутится в голове. В Убоне девушки не курили, но в Бангкоке они начинали курить. В «Термах» было полным-полно привлекательных, юных, сексуальных женщин, в основном уроженок Исана, – женщин, которые приходили сюда с единственной целью: подцепить мужчин-туристов.

«Термы» можно назвать баром «для полуночников». Массажный салон на втором этаже открыт с полудня до полуночи. Когда он закрывается, в баре становится людно. Потом, около двух ночи, когда перестают работать местные гоу-гоу, многие танцовщицы приходят сюда, чтобы найти партнера на ночь – туриста или экспата[3]3
  Экспат – сленговое название специалистов, подолгу живущих и работающих за границей.


[Закрыть]. Делали это и мои подруги. Все они работали танцовщицами в клубе гоу-гоу с семи вечера до двух ночи, и если их не забирал какой-нибудь турист, они шли искать клиентов в «Термы».

Впервые оказавшись в «Термах», я наблюдала, как девушки ловят взгляд мужчины, стеснительно улыбаются ему, медленно, но настойчиво приближаются почти вплотную, скрещивают стройные ноги, чтобы продемонстрировать свои красивые бедра. То же самое происходило и в гоу-гоу, с той разницей, что в «Термах» я не работала – по крайней мере, уборщицей. Я приходила сюда повеселиться и почувствовать мужское внимание, но не шла по стопам моих исанских сестер. Каждый вечер я с нетерпением ждала окончания смены, чтобы отправиться в «Термы». В Убоне не было ничего похожего на такое заведение.

Зачем милым юным созданиям ходить в такие места? Причина проста: эти девушки – продукт азиатской нищеты. Их поведение – прямой результат низкой ценности женщины в Таиланде и во всей Юго-Восточной Азии. Даже сейчас, в XXI веке, «в Бангкоке ежедневно бросают шесть младенцев женского пола». В моем случае более чем достаточной мотивацией были бедность моей семьи и потребность вновь завоевать любовь родственников.

Кого может заинтересовать 14-летняя девочка ростом сто сорок пять сантиметров и весом тридцать четыре килограмма? Мой первый клиент. Продажа девственности