Текст книги "But. ter. fly"

А те, кто посредине, те пока не считаются за игроков. Спят как зерна. Пока не проросли – нельзя однозначно считать живыми. Души Шредингера – ты не знаешь кто это, но почувствуй, что сравнение красивое – они вроде есть, а вроде для Мироздания их пока нет. Такие не переходят между мирами, потому что некому – пока Дух не проснулся, пока сознание не проросло сквозь автопилотную жизнь, настоящая игра даже не началась еще. Потенциалы Жизни, одним словом.

И в моменты своей абсолютно глупой, но, несмотря на это, не менее ощутимой слабости, я перестаю верить то ли в нашу силу, то ли в силу тех немногих, вроде уже потихонечку прорастающих из семян. Перестаю верить в силу Живых – не во всем Мироздании, конечно, а на данном, отдельно взятом клочке отчаянно смертной реальности – громко молчу в сторону Липы то, что не давало мне покоя в девятнадцатой, из-за чего она и выперла меня сюда – больно сильно я сопротивлялась ее положению вещей.

А промолчав это, вдруг успокаиваюсь. Сердце мое наполнятся зеленым покоем, подобно чудесному, Сияющему и перетекающему концерту на аллее. Деревья обычно не любят сильные быстрые чувства – они их тревожат. Но милая Липа так поддерживает, успокаивает зелеными, как мечта художника, облаками. Говорю ей нежно спасибо и мягко обнимаю руками и всей Собой. Чувствую, как мое Сердце бьется в нее световым бризом.

Мы долго молчим – каждая о своем, точнее я о своем, а Липа просто Есть. Состояние Бытия деревьев сильно отличается от человеческого. Вдруг понимаю, что мне нужно еще подумать, может, даже поговорить с Миром. Поэтому отстраняюсь, поворачиваюсь так, чтобы увидеть каждую липу, и от всей души, вдохновенно и самозабвенно вдыхаю их концерт. На несколько мгновений меня выбивает из этой плоскости Бытия, словно покрутили калейдоскоп, и меня пересыпало со звоном в другой рисунок. Улыбаюсь им всем своим Сияющем Солнцем, лечу в разные стороны, дую ветром, проливаюсь кристальным дождем, смеюсь и хохочу звоном ароматных кувшинок на пруду на другом конце города. Они рады и довольны – чувствую всеми своими Бесконечными Солнцами, всеми Вечными днями, всей Собой. Наблюдать впечатление, произведенное на зрителя, всегда лучше, чем получать овации и благодарности вместе взятые и умноженные на тысячу. Мне ли не знать. Улыбаюсь и оставляю деревья радоваться блестяще удавшемуся концерту.

Сворачиваю на улицу, ведущую прямиком к берегу. Под ногами от радости и удовольствия смеется белая с ультрамариновыми узорами плитка. Ее можно понять – реализация собственного предназначения – лучшее, что может произойти с любым существом. А эта чудесная плитка создана для любования и радостного хождения по ней. Вот я и иду, а заодно любуюсь всеми Огненными Сердцами, направляя волны света в ступни, которые пульсациями проходят и гладят плитку. Та радуется, слегка звенит легкими искрами, разлетающимися в разные стороны, и расплывается в довольном сиянии. Она уже не полупрозрачная, как деревья, но вот эти световые сопровождения все еще с легкостью проделывает.

Пока Мир не овеществился до конца, чудесам легче в нем происходить, а Абсолюту – легче перетекать Светом, пересыпаться Звездами, неожиданно сплетаться Вечными Смеющимися линиями Мира. Одно удовольствие иметь дело с новорожденными реальностями. Очень сильно их люблю – тут и дышится легче всей собственной Вечностью, и мысли чужие не лезут внутрь, и тьма не пытается шуршать рядом, так как ее тут практически и нет. Поэтому Память о Себе и Сути никуда не уходит даже на мгновение – она всегда тут, как и Ты сам.

Шагаю по смеющейся плитке, а параллельно возвращаюсь к своим мыслям, которые не хотелось оставлять дереву, но позволительно отнести океану – он смоет их и не то, что не подавится, а даже не заметит, что были какие-то мысли.

Иду и думаю: Милый, я знаю, что ты в нас веришь, что любишь смотреть, как мы красиво блистаем посреди отсутствия бытия. Мне тоже нравится – в тысячу раз красивее получается, чем на холсте.

Иду и думаю: Но туда совсем уж невероятных чертей напустили. Потому что твои души Шредингера своим сном согласились на это. Не мешали открытию путей в дно Мироздания, где тебя настолько нет, что впору сойти с ума. Им все равно. Их эта тьма приятно уютно обнимает, даром, что иногда лицом по асфальту возит – зато потом снова обнимет.

Иду и думаю: Милый, они спят. Спят и не смотрят внутрь, ничего не видят снаружи, что-то делают, но живут лишь оболочками, а в конце жизни, когда эти оболочки жухнут и отваливаются, не остается больше никого. Им некем перейти сюда, там кроме тела и нет ничего пока. Их нет, а хтонь, которую они сюда пускают – есть.

Иду и сначала слышу смех, а лишь миг спустя вижу океан. Мир смеется и заливается волнами, которые просвечивает солнце. Ржет он, значит. Вот вечно так…

Иду и думаю: Хорош ржать, поимей совесть! Они там мучатся, им больно. И ладно бы только спящим – там духа не проснулось еще, болеть нечему. Они же Живых грызут и вниз тянут! А это уже правда боль! И вообще – нечестно так играть! А ты тут смеешься! – укоризненно молча кричу я на Мир.

Мимо пролетает чайка, а за ней раздается шлейф дикого хохота. Еще более сильного и заливистого, чем был. Мир смеется всем Собой, и я вдруг слышу голос, который идет ото всюду сразу. Или же просто поднимается из меня:

– Ха-ха-ха! Тьма ей настоящая, боль ей есть, а темные – опасность! – смеется Все вокруг, мой Невыразимый Смысл, моя умопомрачительная Вечность, Счастье и Любовь всех моих жизней.

– Солнце, – сияющим молчанием говорит Все, – ты так сокрушаешься, как будто все правда есть.

Чувствую, как нечеловеческая нежность обнимает меня примерно за то, где пять минут назад были плечи, а сейчас только жидкий Вечный Свет.

– Ты так переживаешь, как будто сама человек, – Мир заполняет меня изнутри теплом. – Но в отличие от них, ты помнишь, как Иначе. Ты помнишь, что такое Ты и как жить из Смысла. Ты помнишь Дом, любовь моей жизни, – звучит все вокруг, но слышу я Его, конечно, не ушами – от меня и ушей сейчас не осталось. Я слышу это своим Бытием, а слова передаю с погрешностью и скидкой на любые сформулированные и уплотненные конструкции, в том числе – человеческие языки.

Мир говорит: – Тебя нет. Их тоже нет. Ничего нет. Ни боли, ни материи, ни темных, ни спящих. Даже Живых нет. Есть только Свет.

Вот Вечно Он об одном и том же, – думаю я. – Опять со своим Всем и Ничем, – думаю ворчливо, но улыбаюсь так, что Огонь, который теперь я, начинает танцевать иными ритмами. Его речи, да даже ощутимое присутствие, которое лишь слегка увеличивается, сразу действует прибавлением Смысла Бытия примерно на триллион процентов. И еще на столько же – радости.

– Есть только Вечность и Дом, в него можно вернуться в любой момент, потому что моментов нет, ты всегда Там, – говорит Он, а я чувствую невероятную нежность и улыбаюсь – такой хороший.

– Ты сама пришла играть и показывать, – продолжает, – ты сама пришла помогать тем, кому пришло время взойти, их столько, сколько есть.

– Но есть Деревья Вероятностей, – возражаю я. – Разветвления часто показывают хоть малую, хоть практически невозможную вероятность стать Живым. Практически у каждого спящего – и даже темного – такая в судьбе есть – я же вижу. А значит, теоретически, может получиться затронуть практически всех! – возражаю я и всплескиваю Своим Вечным Сиянием. Будем считать, что это сейчас были руки.

Он смеется: – Вот поэтому ты так Красива в своей Бесконечности. Твое Существо решило, что будет играть Так. И главное – настолько самозабвенно, что у Тебя все получается. Лети, Сильный Ветер, я не нужен тебе здесь больше, все у Тебя хорошо.

И он легким толчком под крылья, ой, то есть плечи, направляет меня в сторону океана. Ну хоть не сразу в девятнадцатую выкинул, а то с него бы сталось – Вечного моего Милосердия. Вот это было бы уже чересчур.

Ладно – вздыхаю я, задумчиво переставляя ноги по радостной плитке. …Вернуться и специально потерять пачку своих Вечных сигар – думаю, чтоб уж точно не забыть. И улыбаюсь всеми Сердцами одновременно.

Заметки на рисовых полях

Иногда мы проваливаемся в ветку вероятности мира, которая еще не утвердилась окончательно, но уже достаточно есть. Она усиливается пропорционально тому, сколько людей вкладывается в ее овеществление своими ежедневными выборами и действиями. Те, кто действуют во имя Жизни, Бессмертия, Радости, Любви и Милосердия просто потому что считают, что это – единственная норма для жизни (ну или не считают, что норма, но искренне хотят, чтобы однажды ей стало), те усиливают ее.

Это и есть двадцать первая.

В каком-то плане эта реальность уже есть, уже стоит. Мы иногда, бродя по городу, угуливаем туда из девятнадцатой. Или проваливаемся в моменты счастья и вдохновения. (То, что меня туда иногда выкидывает от сопротивления, а не радости, это случай скорее индивидуальный. Конечно, а когда у нас было, как у нормальных существ?). Чтобы провалиться – не только туда, а вообще в любую реальность или на иной уровень волн – нужно вольно или невольно зазвучать в волновом диапазоне того уровня, куда хочешь. Настроиться на определенную тональность – как музыкант на ля мажор, например. Пока играешь до, фа и соль без диеза, метишь четко мимо. Зато если что-то поднимет на правильные «диезы» – оказываешься там. В этом, кстати, и заключается навык, которому в первую очередь учатся Живые – управлять собственным состоянием – состоянием всего Существа – чтобы по собственной же воле переходить с одного слоя реальности на другой. Спящих же – из-за их рассеянного внимания и неумения концентрировать волю – легко зацепить, закрутить, спровоцировать и перетащить куда надо. Этим обычно пользуются темные.

Волновой диапазон определяет примерные границы уровней волн звучаний, на которых функционируют сознания данной реальности и за пределы которых не могут выйти без усилий и четкого волеизъявления. Он обозначает пол и потолок возможного, а все, что за пределами, считается нереальным и несуществующим. В каком-то плане так и есть, потому что волновой диапазон препятствует реализации тех волн и звучаний, которые находятся за его пределами. Все это так за редким исключением – когда тебе удалось как-то самостоятельно выкрутиться всему вопреки, каким-то образом вступить в диссонанс со всей реальностью и выстоять ее сопротивление – а сопротивление реальности ощущается, как будто тебя полощет в приливно-отливной зоне где-нибудь у скал Португалии (поэтому говорила, что лично мне без сигар сложно удерживаться со своей радостью в девятнадцатой – она не предполагает подобной категории интенсивного звучания Света, поэтому чуть что – пытается меня незаметно спихнуть).

Волновой диапазон – как колея или проторенная дорога. Если не напрягаться, то в этом диапазоне будут разворачиваться деревья личных вероятностей и судеб. Например, каждое человеческое дерево в любом раскладе предполагает как самые низкие вероятности пути прохождения жизни, так и самые высокие. Но без воли человека они никогда не пробьют пол и потолок диапазона (то есть без воли Духа ваш автопилот не выведет вас в такой вариант жизни, где вы устроитесь на полставки в аду, и точно так же не приведет к состоянию бабочки просто так. Чтобы пробить барьеры диапазона, нужно сильное устремление, подкреплённое поступками, совершаемыми в ту сторону). Причина, по которой я ворчала Миру насчет того, какие мы все бедные сияющие коты, связана с этим. Такие темные, какие начали просачиваться иногда в девятнадцатую, пробивают все нормы пола – они слишком уж адская хтонь, чтобы тут быть по правилам. Однако и мы все со своим блистающим Вечным цирком слишком отличаемся от того, что тут считается нормальным умеренным счастьем.

Все так случилось (и нам всем продолжают позволять случаться здесь), потому что есть причины. Можно сказать, что Мирового масштаба. То есть это не Мир проглядел, как тут у него начали копошиться блестящие жуки посреди блистательной же Вечности, а сам всех позвал и собрал.

Этой реальности пришло время принимать решение, куда каждое существо, формирующее ее, захочет пойти дальше. Из-за того, что в девятнадцатой долго сохранялся диапазон, уютный для жизни на автопилоте и совершенно не требующий живого Духа и принятия решения о дальнейшем пути развития, Мир решил пригнать в девятнадцатую с гастролями существ с разных уровней мироздания, начиная от невыразимой хохочущей адской хтони – не знала даже, что такие вообще где-то бывают – и заканчивая нами – теми, для кого, по идее, местная норма должна казаться настолько противоестественной и абсурдной, чтобы даже в абсолютном беспамятстве ни при каких обстоятельствах мы с ней не соглашались, а двигали и расшатывали такую норму в разные стороны. Показывали, что это бред. Методично и доходчиво, всеми возможными способами и доступными инструментами объясняли, почему именно бред, и что такое не бред.

Волновой диапазон мира настолько закреплен в каждой реальности, насколько жестки представления об этой самой реальности у местных существ. Именно поэтому он двигается коллективным восприятием Мира вместе с изменением понятий нормы у обитателей, поддерживающих положение вещей собственным вниманием.

Например, пока люди верят, что Бессмертного Духа не существует, все во вселенной не одушевлено, а за смертью следует небытие – человечество находится в таком волновом диапазоне, где Бессмертный Дух в людях спит, а значит, его пока нет; без его пробуждения невозможно услышать, как живет и дышит Все Мироздание, поэтому в этом диапазоне для людей все действительно неживое; ну а за смертью правда следует небытие, потому что и до смерти-то Бытия не было – человек жил биоскафандром, а Сутью не жил, потому что Суть и есть Бессмертный Дух, присутствие которого человек не чувствовал. Поэтому небытие логично переходит в небытие. Таким образом люди закрепляют Возможное и Невозможное, реальность и Правила Игры, по которым сами же играют.

Если коротко, люди решили, что все умрут, не умереть не могут, а кто считает, что может – тот тоже не может не умереть, потому что чего это он тут развел романтику и дзен-буддизм, давайте поколотим его палками, чтобы точно прочувствовал свою смертность. Вот так пока в среднем по палате обстоят дела в девятнадцатой с волновым диапазоном.

Всему в Мироздании дается возможность выбирать путь развития. Или даже его отсутствие. Души, которые методично не откликаются на Дух, проживая существование на автопилоте раз за разом, после определенного круга возвращаются Домой, в Абсолют. С их точки зрения это ощущается как вечное мгновение радости и спокойного счастья. Чистого Бытия. А те, кто хочет играть, жить, действовать, выбирают сторону, за которую выходят на поле Мироздания. Две силы – Бытие с Небытием – танцуют бесконечный танец Вечности. На месте их пересечения рождаются и умирают миры, гибнут и прорастают цветы душ, также желающих играть. Жизнь танцует со Смертью, порождая все бытие (с маленькой буквы, потому что оно иллюзорно), в котором мы счастливы, в котором страдаем, мучаем и мучаемся, смеемся и любим, умираем и катаемся на гигантских качелях, дуем небесными ветрами, проходим пламенными дождями, рождаем новые вселенные, дорастаем до Творцов, чтобы создавать и жечь, разбрасывать и собирать камни, которые при любом раскладе складываются в слово «Вечность». Нас никого нет, потому что есть только Бесконечное Вечное Присутствие. Но Ему – нам – так нравится иногда забывать об этом и просто весело, самозабвенно танцевать, когда от тебя не остается ничего, кроме этого самого танца.

Это был спойлер. Однако обо всем по порядку.

Лора

Лора лучезарно улыбается, озаряя удивительным светом дорогу перед собой, и думает: какое же свинство! Дураки, такие все дураки! И смеется. Она быстрым шагом идет к метро, чтобы побыстрее смыться из этого места.

Гадость, пакость – думает – наследили, настроили тут. Несет за километр вашей неживой материей, и привкусом железа во рту отдает, как будто арматуру облизала. Ведь живые существа, люди для людей делали! Могли же придумать что угодно, а придумали вот это. Кто придумал? Зачем придумал? Смешные. Смешные и такие глупые.

Со стороны Лора обычному наблюдателю может показаться противоречивым существом – таким она, собственно, и является. Однако для нее самой гармония выглядит именно так. Она смеется и улыбается в моменты, когда больше всего следовало бы разозлиться, потому что смех растворяет глупость; всем давно известно, что правда, не способная пережить смех, никакая не правда вовсе, а фуфло. Вот и их наука – фуфло. Фуфло с серьезным е… лицом – думает Лора и улыбается, вспоминая постные лица студентов и еще более кислые – преподавателей. Роботы, машины, где, спрашивается, Жизнь? – думает Лора. В отличие от многих спящих, она знает, что технологии не противоречат понятию Жизни, потому что, в отличие от них, Лора была в Мирах, где Свет проявлялся сквозь науку и технологии – они ничем не хуже всего остального материального иллюзорного Мира. И если через него Смотрит Суть и Вечность, то и через роботов вполне себе может. В конце концов, человеческий биоскафандр – точно такая же машина, вот только сделанная грамотно Живыми для Живых – думает Лора. И если бы они действительно хотели, вполне могли бы создать такую же из металлов – или чего они там сейчас жалуют? Полимеры? Она много раз уже видела, как создавали Живые носители для Духа из металлов и иных материалов, которых в этом Мире, например, нет, но которые точно так же не являлись органикой. Можно, все можно, если знать, что можно. Или хотя бы Хотеть – тогда можно не знать, а просто Делать. В таком случае тоже все получится.

Вы на своих биотехнологиях не заметили, как сами биотехнологиями стали – думает Лора и смеется. Так вот, оказывается, как выглядит профдеформация – забавляясь, думает она и ускоряет шаг.

Лора по Сути своей Архитектор. Но здесь она учится в университете на факультете биотехнологий, что, по ее мнению, не наука вовсе, а полный бред. Потому что звучит отлично, идея супер, реализация полнейший трэш, господи, заберите меня отсюда навсегда. Но Лора упертая, решила доучиться – доучится всем назло. Себе в первую очередь. А Архитектором она стала настолько давно, что этому Миру пока, кажется, все еще неизвестны подобные систем исчисления времени.

А ведь и здесь могла бы пойти в архитектурный – мечтательно думает Лора – чтобы еще и всех архитекторов этого мира крыть до небес. И, представив себе эти шикарные перспективы для всех несчастных, кто в таком случае оказался бы с ней на курсе, еще более мечтательно продолжает – а ведь весело бы было, такой лютый трэш и бред там, наверное. Любое учебное заведение в этом мире – мрак. Точка. Потому что строить не умеют вообще никакие системы – не только учебные. Из гармонии, считай, из самого Сердца Бытия строить пока не научились – даже не думали пока в ту сторону. Навалят конструкций на шатких, прохудившихся линиях Мира – или еще хуже – на тех, где это небезопасно для всего Порядка, а потом даже не удивляются, что разваливается все, включая старинный собор в Париже, институты брака и случайную аварию на станции нефтедобычи в Мексиканском заливе. Не удивляются, потому что привыкли. Они удивились бы скорее, если все вдруг перестало бы разваливаться и случайно вышло бы что-то стоящее (с ударением во все стороны).

Лора – бабочка. А ведь если судьба дала бы крен, то стала бы ночной – мечтательно и саркастично думает она. Но Лора просто бабочка. Сильная, упертая, самая прекрасная, добрая и злая на свете. Но злая она лишь по мнению некоторых, кто не любит жестких и правдивых. Поэтому Лору обычно не любит никто. Из спящих и темных, конечно. Пробужденные единодушно сходятся во мнении, что ее можно лишь обожать. Красивая, темноволосая, с глазами цвета мускатного ореха, с Сердцем, навсегда отданным Живым и Гармонии Вечности, и тенью цветом заката в Италии, на который смотришь под бокал красного вина.

У Лоры острое и четкое сознание. Его устройство позволяет формировать миры, в том числе и те, которые только-только начинают сбываться. Некоторым мирам она не нравится точно так же, как и людям, потому что им хочется расти в разные стороны, как придется, а у Лоры не забалуешь. Есть линии мира, будь добр, расти и формируйся по ним, так гармоничнее и безопаснее в первую очередь для тебя, а во вторую – для всех Живых, кто будет здесь позже в тебе жить. Стабильность и баланс Мира, по которым реальность будет врастать в более плотные существующие слои – ее ответственность и одновременно любимая работа. Лора любит порядок в делах и, что важно в такой «профессии», не боится его наводить.

Она проскальзывает мимо тяжелых дверей в метро и смотрит на часы в телефоне – буду вовремя. Ну и отлично.