Текст книги "But. ter. fly"

Лора, Джулия

– Знаешь, почему бабочки? – спрашивает Джулия.

Говорят, что это имя означает «кудрявая», «пушистая», и, хоть она и кудрявая, и пушистая, а еще белая-белая волосами и загорелая с глазами цвета упрямой реки, идущей против течения и вводящей в ступор всех карпов, всем кажется, что имя проявилось не поэтому. Скорее уж курчавость – следствие имени. А взялось оно из Июля. Который стоял палящий, сильный, шел день за днем, грел теплом, иногда обжигал, иногда пек, как пирожки, довольных людей, смеялся солнцем, шелестел сияющим ветром, кричал вздорными альбатросами над океаном, и непонятно из какого именно упавшего на разогретый асфальт солнечного луча вскочила, отряхнулась, пожала плечами и пошла за кофе со льдом Джулия. А потом пришла и заявила, что я, мол, теперь, твоя дочь, а ты будешь моей мамой – всем любила повторять Лола. А еще любила добавлять, что сама она на это лишь пожала плечами и пошла ставить гейзер на плиту – маленькой медной туркой теперь не отделаешься, она всего на одно чудовище. Откуда ей было тогда знать, что еще через несколько лет точно так же завалится второе? Но, слава ветрам, на этом небесный завод по производству чудовищ то ли обанкротится, то ли просто закроется, то ли уйдет в отпуск всего на тысячу лет как минимум. И круговорот приспособлений для варения кофе в доме Лолы остановится на большом гейзере, а количество жильцов – на двух чудовищах, постоянно парадирующих местных детей, завывающих адскими голосами «маааам» и доводящих ее бедное Вечное Сердце до желания смыться из этого сюрреалистичного воплощения. Благо, что всегда можно спрятаться в Межпространственной Библиотеке, к которой она много обращалась, пока была ведущим Хранителем у дружеских душ.

– А у этого есть вообще какой-то смысл? – рассеяно спрашивает Лора, которая сидела, задумавшись, и смотрела в окно на мост. Под ним ходили прохожие, а по нему ездили поезда наземного метро. К тому моменту, как её спросили, она была настолько не здесь, что возвращаться пришлось долго. Аж целых несколько секунд. Даже кофе успел остыть:

– Я думала бабочки и бабочки.

– Да ну как же, – удивляется Джулия. – У всего в Мироздании есть Высший скрытый или вполне открытый смысл. У всего, что из Духа и Света. То есть у нас-то он абсолютно точно есть.

Лора взяла чашку с остывшим кофе, посмотрела в нее и поставила обратно. Затем внимательно подняла глаза на Джулию.

– Сегодня шла и прищурившись посмотрела на солнце, – ответила та. – Ты пробовала когда-нибудь так? Нет? Попробуй. А, пробовала. Тогда попробуй еще раз. И обрати внимание, что вообще-то, когда смотришь сквозь ресницы, от солнца правда расходятся лучи, как все говорят и рисуют на картинках, но неправда, что все – в разные стороны. Не все. Некоторые сходятся в рисунок, тогда действительно выходит похоже на четырехкрылую бабочку с тельцем и брюшком. Из света. И мы из Света. Поэтому бабочки. Как Его проявление. Как здесь лучи складываются в бабочек, так Свет складывается в нас.

Джулия любит разжевывать – думает Лора – так, чтобы всем нормальным людям вокруг стало обидно – видимо, их настолько держат за дураков. Но ладно, это её работа, а кто из нас привык вовремя переключаться с работы? – понимающе вздыхает она.

Но нет, работа Джулии не заключается в общении с дураками, как могло показаться из мыслей Лоры. На самом деле, она общается со спящими и просыпающимися. Если Лора – Архитектор, то Джулия – Проводник к Памяти. Помимо всего остального, она доносит до людей представления о тех плоскостях и системах координат, которые в принципе отсутствуют в этой. Сам феномен – Переход – вокруг которого выстраиваются задачи Джулии – очень непростая вещь. Поэтому каждый раз, когда о нем заходит разговор, создаётся ощущение, что на информацию поставили призму или фильтр, специально усложняющий вообще все. Но это не фильтр, а специфика знаний – приходится говорить о том, чего в местном диапазоне волн в принципе нет. Джулия выступает обратным фильтром, упрощая все, связанного с Переходом, Духом, Иными материями и Реальностями. Но иногда это раздражает всех. И их можно понять.

Лора прокручивает все эти мысли в голове и отпивает глоток холодного кофе. А потом вдруг понимает, что это не дело – раздражаться. Просто остался неприятный осадок от университета. Нужно исправляться – решает она. А потом улыбается пришедшей идее и начинает театр:

– Получается, мы – воины света? Или как там это у них называется? – спрашивает она и расплывается в улыбке. – А что, было бы чудно! – жмурится, уже вырисовывая на закрытых веках картины их таких прекрасных, световых, с пылающими мечами, спасающих людей от неведения и тьмы.

– Ты местного фольклора начиталась, да? – с деланным сочувствием спрашивает Джулия и с шутливой обеспокоенностью косится на Лору, тут же подхватывая игру.

– Никакие мы не воины. Ищи дураков людей от самих себя силком спасать. Хороши бы мы были, если бы правда пришли сюда такими прекрасными сияющими, с мечами, а оказалось бы, что бороться не с кем, спасать некого, все счастливо и довольно сидят, завернувшись в свою любимую уютную тьму, как в пуховое одеяло. А мы ходим варвары-варварами – хотим своими мечами раздолбать их картину мира, – Джулия делано печально вздыхает.

Обе держатся молодцами, не ржут – даже улыбки отлично прячут.

– И люди на нас только с недоверием косятся и обходят за пару метров от греха подальше, – продолжает она. – Мол, сейчас много альтернативной молодежи по разводилось, вдруг машину своими мечами разобьют или, чего доброго, укусят… или в лицо начнут орать какой-нибудь новомодный рок, смешанный с индуистскими мантрами.

– А что, такой бывает? – восхищенно спрашивает Лора с лицом человека, чьи блистательные мечты о сияющих мечах только что бессовестно разбили, еще и попрыгали на их несчастных останках, но она героически справляется с такой нечеловеческой жестокостью.

– Да черт его знает, чего только в мире не бывает…, – отмахивается Джулия, а потом резко вскакивает и говорит:

– Давай-ка пройдёмся.

И хоть не физически, но ощутимо тянет Лору за собой. Та косится на стакан с остатками холодного и совсем нежеланного кофе, берет сумку и выходит за Джулией, которая уже закуривает сигару.

Джулия такая легкая, сияющая, как будто кусок солнечного зайчика в глаз попал и аж слеза потекла от интенсивности и неожиданной яркости, а курит, как матрос – думает Лора, которая все свои Бесконечные жизни обходилась без сигар и все это время искренне не понимала, как можно обходиться с ними.

Или пират – радостно отвечает мыслями Джулия и прикрывает левый глаз. Хо-хо! И вслух говорит:

– И бутылка рома!

– Какой Рома?

– Пока никакого, но вдруг скоро объявится какой-нибудь Рома, – пожимает она плечами и тащит подругу за собой.

– Ты хотела о чем-то серьезном поговорить? – прерывает долгое молчание Лора. Она знает, если Джулия долго курит, значит, думает, как начать говорить о важном. Однако Лору угнетает настолько долгий негласный подбор правильных слов.

– Да, о двадцать первой.

– Ну конечно, о чем же еще можно так громко молчать, – слегка улыбается Лора.

– Не выходит нихрена, вот что.

– Ну в смысле не выходит? А мне кажется, что все выходит, ты себя видела? С тобой пойди не выйди. Тем более из этой реальности в лучшую. Я бы за такой то ли феей, то ли лешим с удовольствием пошла бы куда угодно. Видно же – куда бы ты ни вела, там наверняка штампуют прекрасных, как невыразимый ужас бытия, чудовищ.

– Так ты однажды и пошла, – улыбается Джулия. – И вот мы вместе теперь две то ли феи, то ли лешие. Все шарахаются. Загляденье. Но я не об этом, – она резко сворачивает на дорогу, ведущую в центр, в сторону Александрплац, по правую руку оказываются рельсы.

– Я о том, что выводить-то я вывожу тех, кто просит о помощи и Смысле. У кого-то даже жизнь меняется, и отката не происходит в автопилотное состояние. Но…

– Но? – подхватывает Лора.

– Но этого мало. Многие, кто вроде просит о помощи, все равно не Видят. Не Слышат. Не Воспринимают. То есть да, краем сознания регистрируют присутствие Духа поблизости, но закрываются на все щеколды. Осознанно выбирают не смотреть даже в замочную скважину двери, за которой распахивается мост в Неизвестность, Высший Смысл и собственную Память. Зачем только зовут, если от Бессмертия отскакивают, как от смачного поцелуя троюродной прабабушки? Я не понимаю. То есть мозгом-то, конечно, понимаю все, но всем своим Существом – нет. Как Дух может не реагировать на Дух? – Джулия идет и активно жестикулирует, чуть не сбивая дорожные знаки и редких несчастных, которые пытаются из-за спины её обогнать.

В одного особо шустрого, но не особо маневренного все-таки прилетает ее рука, на что тот айкает, а его спутник укоризненно говорит: «Я тебе повторяю, Ром, что ты носишься, как паровоз, и всех сбиваешь. Вот тебе и перст кармы прилетел в нос». На что Рома недовольно бурчит что-то не особо внятное, но по интонации похожее на «не в нос, а в глаз, вообще-то… и не перст, а персты. Все шесть, ой, то есть пять, конечно же пять…».

Девушки не слышат этого, поэтому, если бы через месяц Рома случайно встретил их в городе и принялся благодарить, что тот «перст кармы» оказался благословляющим, что он уверен, что именно после него в его жизни произошла тьма крайне маловероятных, но таких нужных ему случайностей, которые позволили попасть на съезд айтишников в Лондон, где он встретил чудесную Верену, без которой теперь жить не может, и себе поверить не может, что без кого-то теперь не может жить, то девочки бы вытаращили на него глаза, радостно бы улыбнулись, что у человека жизнь налаживается, да и пошли бы дальше. На что Лора бы сказала: «Вот видишь!», а Джулия ответила бы: «Всего один Рома! Не миллион же, хотя бы для начала!». А Лора бы закатила глаза и рассмеялась.

– Ты просто не представляешь, – тем временем продолжает Джулия, – как я невозможно, неописуемо, просто до визга костей, до Огня изнутри была бы счастлива, если бы в мое время, когда казалось, что просто с ума сошла, занимаюсь то ли ерундой, то ли эскапизмом, то ли обоими попеременно – да-да, что ты глаза на меня пучишь, как вожак маори, я не всегда была такой, да что ты, конечно, и в школу ходила, и Себя не помнила – с нашими школами поди Себя вспомни – так вот, когда казалось, что это единственный нормальный мир, все так, как должно быть, а никак иначе не должно – если бы мне тогда попался Человек-Дверь, я бы вышла еще до того, как он успел бы приблизиться. Лишь бы не упустить.

Лора идет, слушает Джулию и смеется:

– Да ты поэтому и Дверь не встретила, с тобой поди встреться такой. А до этого сперва поймай. Дверь предназначена и необходима тем, кому без нее не хватит сил. Великодушие Мира проявляется так.

– Получается, Великодушие Мира выглядит вот таааак? – Джулия смотрит на себя, точнее на свои ноги и руки, тянет последнее слово и дико смеется.

– Ну уж какое есть, – вторит ей Лора, – на какое, как у них тут говорится, кармы хватило, на такое и нагрешили. Ой, то есть намолили. Да, собственно, один черт, – Лора машет рукой, улыбается и отворачивается в ту сторону, где закат. Как раз с моста, на который они поднялись, отлично видно, как солнце соскальзывает за железнодорожные пути.

– Но мне нужно больше, – чуть погодя продолжает Джулия. – Вообще, было бы неплохо еще и побыстрее, но с протяженностью местных временных волн я, так и быть, смирилась… а вот с невозможностью нормально проводить сюда Все Свои Силы – не очень… – падающим с моста голосом заканчивает она.

Лора все еще смотрит на поезда, мчащие в закат со скоростью безопасного Берлинского метро, и, не отрываясь, говорит: – Тогда начни рисовать. Или писать. Или все вместе. Не хватает тебе Света, который проливаешь людям прямо в сердца при общении – заложи его в книги, в картины. Ты же умела – много лет этим занималась, вроде. Куда все дела? – она отворачивается от неба в ту секунду, когда последний луч, заговорщически мигнув напоследок, скрывается за горизонтом и продолжает:

– Отпечатай этот Свет на стенах Мира, оставляй его за собой везде, куда приведет жизнь. Те, кто в любом случае выберет Тьму – обойдут стороной. Зато тем, кто давно ищет Дверь, на вселенских костях – кубиках, в смысле – выпадет больше шансов случайно наткнуться на нее, проходя мимо кирпичной цветастой стены, или открыв наугад разворот в книжном, или еще где. Ищущих Мир всегда приведет и поставит перед Дверью любыми способами – тебе ли не знать? – спрашивает Лора и с улыбкой косится на подругу.

Ладно – думает Джулия. Бежала, бежала от этого и прибежала. А мысленно уже прикидывает, остались ли в шкафу ватманы и краски, или она все сбагрила Джаконде, когда в очередной раз решила, что художник – не ее судьба, потому что там слишком мало Смысла и Света удается протащить и вплести в картину. Людей, видите ли, не штырит от одного взгляда на холст, как бы она ни старалась (как бы любой художник ни старался – не так тут искусство работает, это тебе не двадцать первая, картины – не порталы, через которые сразу можно шагнуть куда угодно всем собой, тут настраиваться долго надо), поэтому вообще не о чем говорить – решила тогда Джулия. И вот опять. Возвращаем. Дикое счастье, которое благостно проливается на любую вдохновенно творящую макушку возвращаем. А заодно и приступы сокрушения, граничащие с отчаянием, что ничего не выходит, потому что чтобы хоть что-то по-настоящему Вышло, нужно писать не желтым акрилом по ватману, а солнцем по будням, переживанием по облакам, собравшимся над океаном. Ладно, пришла сюда, имей уважение говорить на местных языках и играть на местных инструментах. А если не играешь и не говоришь на них, то не ной, что никому ничего невидно и непонятно.

Надо будет вспомнить, рядом с каким из Путей остались художественные магазины? А может какие-то новые открылись? Еще и машинку печатную отдала… ну и индиговый ветер с ней – думает Джулия, собирая мечущиеся шары огня в своем сознании – ее представления о внутренней гармонии выглядят примерно вот так.

А Лора идет рядом, косится на подругу и удовлетворенно улыбается. Она любит порядок, проявляющийся, в том, чтобы все проживали лучшие версии своей судьбы. Даже если это несколько версий параллельно. Одновременно. За раз. Какая разница, что считает местная математика, если на самом деле параллельные пересекаются? И какая разница, что людям это покажется скорее хаосом, чем порядком? У спящих вообще все не как у Живых. Тем более Лоре лучше знать, что такое Порядок.

Она – Воля Мира выстраиваться и проявляться по тем линиям судеб, из которых сплетется самый невероятный в своей бесконечной завораживающей красоте рисунок Бытия из всех потенциально возможных. То есть из примерно бесконечности. Поэтому Лора точно знает, что такое Порядок.

Заметки смертными снами по Вечности

Человеческая идея бодхисаттв и воинов света проходит по тонкой грани, по одну сторону от которой интерпретации – фуфло, а по другую – Суть и Вечность. Как и всегда. Фуфло там, где считается, что можно спасти без просьбы и запроса, а еще там, где от спасателей веет мечтательным шлейфом мучеников. И не потому, что они такими не являются, а потому что такое восприятие идеи искажает ее суть. Суть в том, что есть Живые существа, которые не могут не быть милосердными, любящими, честными, безжалостными в отношении иллюзий и что они выбирают пребывать в Мире, потому что это их дело и их игра. Таких существ не нужно обожествлять, потому что обожествление приводит к упрощению, после чего – к отделению от себя. Все, что приводит к большему разделению, хотя претендует на духовность, мягко говоря, ей не является, потому что противоречит самой Сути духовности, которая всегда про единение – с Миром, Логосом, Космосом, Природой, Богом, Духом или просто лучшей частью себя – термины можно выбирать по вкусу, потому что они – просто слова, двери в ротонде с десятком дверей, которые из разных точек ведут в одно единственное пространство.

Никто никогда не сможет спасти другого против воли. И если удастся помочь подняться некоторым душам, то никогда – всем. Просто, потому что Мироздание работает по определенными Принципам. Пока мы живы и играем в материальной иллюзорной реальности, Мироздание хочет танцевать. Когда передумает, мы первые об этом узнаем, потому что вернемся Домой, где Все Есть Все. До тех пор Мир Играет, для чего нужны краски разнообразных проявлений Жизни, где смешивается тьма и свет, осознанность и иллюзии. Однажды настанет момент, когда все вернутся в Абсолютный Свет, но это не будет заслугой бодхисаттв – лишь новым течением реальности, когда Все захочет Домой, Спать. С другой стороны, без бодхисаттв ничего, пожалуй, не получится, просто потому что они – Воля Мира, а Мир – и есть они. Когда Мир захочет спать, Все будут способствовать тому, чтобы уйти поскорей и рухнуть в кровать.

Я это отлично понимаю как бабочка. И тем не менее это ничего не меняет – лишь в некотором смысле облегчает задачу и жизнь – ты спасаешь не до последнего спящего и даже не потому, что Миру нужны такие как ты. Миру ничего не нужно, Мир – это и есть мы все, абсолютно все: спящие, не спящие, мертвые, живые, слегка припущенные – все мы Мир, поэтому что хочешь, то и делай. Ты «спасаешь», светишь всем и пляшешь с бубном вокруг вселенского забвения и смерти лишь потому, что развлекаться выбрал таким причудливым способом. А кто-то выбрал развлекаться иначе. А кто-то еще через что вздумается. И хоть ты тресни – не перетянешь сюда никого из тех, кому их игра соблазнительнее и интереснее твоей. И именно это называется гармонией. Именно это – она и есть.

Все больше подозреваю, что идея бодхисаттв и существ, подобных им (нам), возникала скорее из попытки закрепить в словах потоки пробужденного Сияния, которые, судя по всей их структуре, не должны бы тут уже находиться – они для Игры слишком иные. И вообще, как таковые, мешают. Но находятся, потому что несут сюда Свет. Все остальные интерпретации додумал человеческий шустрый, но не особо пока продвинувшийся в развитии органов для взаимодействия с Мирозданием хлюпающий мозг.

Иными словами, мы никого не спасаем. Пока искренне уверены, что спасаем – это еще не бабочки, а очередная адская карусель для любителей. Когда становишься Волей Мира, бабочкой, «бодхисаттвой» или как угодно можно называть – ты не спасаешь, а сияешь и живешь милосердием, открытым сердцем, сопереживанием, любовью ко всему и искренним невозможным счастьем не потому, что ты тут на общественных работах, и не будешь освобожден до тех пор, пока не залюбишь и не замилосердишь всех до сатори.

А потому что не можешь не.

Ливия

Ливия смотрит в окно, за котором проносятся травянистые ковры и высокие деревья. Она едет в автобусе с командой вот уже целых полчаса – снимать сцену с интервью для их фильма. Сейчас Ливия дома – в Риге – потому что лето и потому что интересные проекты сейчас здесь. А потом будет осень, и она вернется обратно в Лондон – там тоже будут проекты. Другие, но не менее интересные. Наверное, не менее интересные. Поживем – увидим.

Ее позвали друзья помочь в подготовке экспозиции картин для новой неизвестной художницы. Говорят, молодая и сильная. Такие картины пишет, какие в Тейте не висели прежде. Интересно – думает Ливия – какие это должны быть картины, чтобы не были похожи ни на что, что успел повидать Тейт. Сейчас же такое современное искусство прет из нашего поколения, что всегда трудно представить, как можно создать непохожее, не такое. Сейчас все такое – не такое – размышляет она в задумчивости и легкой дреме, мерно и мягко укачиваемая на волнах зеленых полей. Некоторое современное искусство (не дай бог ей это сказать при своих творческих знакомых) – ерунда, прикидывающаяся новшеством. Смотришь – ярко, странно. Думаешь, наверное, в этом правда что-то есть. Наверное, я просто не понимаю. Но, если чувствовать, а не смотреть, то приходишь к уверенности, что там ничего нет. Пустота только. Жизни точно нет. Или такая жуть, которую даже чувствовать не хочется через картину.

Поэтому Ливия не уверена, что ей понравится этот проект – хоть её задача и заключается просто в помощи с развеской картин, но все же. Поживем – увидим.

Ливия – имя, в котором ударение ставится на второй слог, хотя все обычно произносят с ударом на первый. А это в корне неверно, потому что теряется смысл, суть и вообще все теряется. Ее имя – Вечное, Сутевое, проявившееся с появлением в этом Мире, как проявляются все Истинные имена. И не имеет значения, что она пока об этом не помнит. Человеческая память – вещь поправимая. Главное, она Знает это внутри и не пытается объяснить Знание себе и другим. И это – лучшее, что мог бы сделать любой более-менее пробужденный в ее положении, потому что от Истинных Знаний психика не до конца проснувшегося сознания (точнее биоскафандра, в котором находится Дух) начинает вопить, паниковать и судорожно утрамбовывать в плохо подходящие для такой цели интерпретации

На самом деле, Вечные Знания – Имена, в том числе – никак не звучат в Высших Мирах. Точнее, звучат, но не звуками, а такими волнами и сгустками бегущего и пульсирующего Света, какие никак не перекладываются на местные парадигмы. Волны Вечной Материи и Света вплетаются и адаптируются в местной реальности со скидкой на культурный код, контекст и в принципе местные, довольно ограниченные, языки.

Истинное Имя Ливии в местной реальности целиком звучит как Segan Lewiyah, а смысл имеет близкий к «помощник жреца». Ну, в принципе… если режиссер – это своего рода жрец, то Ливия вполне сойдет за помощника. Серьезного такого помощника – все же она видеооператор – думает она в полудреме. В таком сонном состоянии всегда легче размышлять о Вечном, когда уже Чувствуешь его внутренним Знанием, но пока не можешь поверить головой.

Отсутствие полной Вечной Памяти о себе не мешает ей жить и действовать из Духа. Ливия просто знает, когда и что следует делать – куда ехать, к каким проектам присоединяться, какие проходить мимо всей Собой, кому помогать, кому танцевать и играть на чашах, знает, когда писать ее обожаемую музыку, не похожую ни на что из существующего здесь, и из-за этого почему-то такую родную, от которой она становится тем самым пространством, которое символизировал Бог Шу в древнеегипетской мифологии, и от которой кажется, будто она одновременно держит все небо, является этим небом сама и летит, простирается, расширяется, качается на волнах пространства.

Ливия печалится, но не особо сильно, когда сталкивается с тяжелыми, словно свинцовым характером налитыми людьми. Она не любит злых, пустых и безжизненных, тех, у кого не горит взор и сердце – а на это горение у нее глаз наметан чуть ли не лучше, чем на хорошо расположенный кадр. Ливия любит искусство и душу. Любит южную Америку с их честностью, силой, связью с Жизнью и природой, как будто руки у них из плотной сырой земли, лица – из вырезанного древнего дерева, а все их существо танцует какой-то суровый, хмурый, но сильный, плодородный танец вечному богу, который всегда смотрит, всегда видит. Ливия невыразимо любит все это, поэтому живет на три страны, и неясно, какую больше других считает домом. А ведь есть еще и Берлин – думает она. Часто летает и туда, выходит даже четыре.

А не любит Ливия безжизненных пространств, создаваемых безжизненными людьми. Все, что пусто нехорошей пустотой. Все что наполнено чем-то неприятно отличающимся от Жизни. Над таким она особо и не задумывается. Просто проходит мимо, чувствуя, это – не мое.

Ливия – живая, жизненная, по фамилии почти что чайка, по имени – почти что Ливингстон. Когда-то ей говорили, что на латыни есть слово «lividus» и что переводится оно как Синий. Вот и летит она чайкой в синем небе, встречая на пути разных, совершенно разных людей, с которыми танцует, улыбается, творит, поет во всю свою личную бесконечность и несказанно – до трепыхания перьев – радуется искусству живых.

С точки зрения того, как принято в среднем по палате смотреть и оценивать успешное существование, ее жизнь может показаться безответственно легкой, то есть совершенно не проходящей практически по всем параметрам удавшегося существования. С точки зрения Ливии и любого живого – ее жизнь именно такая, какой должна быть. А то, как принято, устанавливается трупами, собранными из туманов. Они нам все мерещатся. Их пока, собственно говоря, и нет. Поэтому Ливии никакого дела нет, как принято оценивать успешность. Она просто Живет.

Ливия пока не бабочка, потому что не совсем помнит Себя, потому что не до конца сливается с Волей Мира и Духом, в ней остается тончайшая шкурка человеческого, как у индиговой сливы, которая, если снять, раскроется невероятно нежной и дымчатой сутью. И она тонко балансирует между миром неживого тумана, который так удачно и искренне умудряется не замечать, и бездной Вечности, в которой кипит жизнь. Еще чуть-чуть и она перевесит. Но всему свое время. Пока она красиво танцует для Мира. И этот танец – такой.

Так, как выглядит Ливия, выглядят все более-менее живые. Не визуально, конечно – визуально более-менее живые сильно отличаются (разительно сильнее, чем спящие автопилоты), потому что в них начинает дребезжать Суть. А у каждого Суть, очевидно, своя. Все более-менее живые выглядят так, если посмотреть Истинным Зрением – светлые, светящиеся, испускающие теплые лучи в разных направлениях, подпрыгивающие и замирающие Духом в моменты высочайшего счастья, искрящиеся во время танца с Миром, когда творят и живут.

Пока Ливия проснулась не до конца, она не может сама рассказывать свою историю целиком, как делают все бабочки, либо совсем уж спящие. За бабочек рассказывает Дух, за спящих – автопилот. Там все четко и ясно. За Ливию пока рассказали мы с ней напополам. Но что-то подсказывает нам, что это ненадолго. Как минимум потому, что время – тоже часть «неживого тумана», как выразилась бы Ливия. Ну, то есть, просто иллюзия.