Текст книги "Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя"

ВОЗВРАЩЕНИЕ АКТОРОВ
ДИНАМИКА ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕЖИМОВ И ЕЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ7979
  Первоначальная англоязычная версия статьи опубликована в журнале Post-Soviet Affairs (2018. Vol. 34. № 5).


[Закрыть]

Владимир Гельман (Европейский университет, Санкт-Петербург, Университет Хельсинки, Хельсинки)

Тридцатилетие краха коммунистических режимов в Европе и СССР – весьма полезный повод для критического переосмысления не только самих посткоммунистических трансформаций, но также исследовательских подходов к их изучению. За три десятилетия эти подходы поменялись на 180 градусов: на смену явно неоправданному оптимизму, который господствовал вскоре после 1989 года, три десятилетия спустя пришел не менее неоправданный пессимизм. Многие ученые, эксперты и аналитики, изучающие посткоммунистический мир, наперебой предлагают объяснения неудач демократизации и словно соревнуются в мрачных прогнозах на будущее, сознательно или нет впадая при этом в смертный грех уныния. Я полагаю, что такой фокус исследовательской повестки является контрпродуктивным и в познавательном плане: он носит детерминистский характер и не помогает выявить источники и механизмы политических изменений. Он подменяет ответ на вопрос о том, почему у России (и не только) не получилось встать на путь демократизации, либо утверждениями о том, что у этих стран ничего хорошего получиться в принципе не могло, либо инвективами в адрес Путина и многих других политиков.

В качестве альтернативы господствующим подходам я предлагаю такой взгляд на политическую динамику в посткоммунистических странах, который концентрируется на анализе интересов и стимулов основных политических игроков и тех ограничений, с которыми они сталкиваются в политическом процессе. Смена аналитической оптики с нормативной («как должно/не должно быть») на позитивную («как на самом деле») открывает возможность выявить причины сходств и различий путей преобразований в посткоммунистических странах в ходе сравнительного анализа и дает основания для более обоснованных поисков ответа на вопрос «почему?».

ПО ТУ СТОРОНУ ПЕССИМИСТИЧЕСКОГО КОНСЕНСУСА

Начало 1990‐х можно назвать самым счастливым моментом в истории для исследователей демократии. Падение Берлинской стены, а затем и крушение коммунистического строя, казалось, расчистило путь для ее торжества в мировом масштабе и, как считалось, должно было привести к «концу истории»8080
  Fukuyama F. The End of History and the Last Man. New York: Free Press, 1992.


[Закрыть] – завершению манихейского конфликта между Добром и Злом. Проявлением чуть ли не единодушного оптимизма относительно будущего демократии и политической динамики в Европе, Евразии и других регионах мира стали десятки книг и сотни статей с многообещающими названиями вроде «От коммунизма к демократии». В какой-то мере эти концепции напоминали голливудские фильмы, построенные вокруг конфликта между «хорошими» и «плохими» парнями: в конечном итоге «хорошие парни» побеждают и все заканчивается хэппи-эндом. Но реальная жизнь намного сложнее голливудских блокбастеров. Эпоха «больших надежд» сменилась эпохой «великих разочарований». Сегодня многие, а то и большинство ученых, наблюдателей и аналитиков расценивают политические тенденции в посткоммунистическом мире как практически безнадежные. Продолжая кинематографические аналогии, можно сказать, что в политической науке произошел переход от «голливудской» парадигмы к стилистике «а-ля фильм-нуар»: положительных героев не существует в принципе, есть только отрицательные, а общемировая политическая динамика сегодняшнего и завтрашнего дня выглядит мрачно. С одной стороны, новые вызовы, с которыми столкнулись развитые демократические страны, и неадекватные реакции демократических правительств в условиях глобального тренда к «новому популизму» ставят под сомнение, если не дискредитируют саму идею демократии, и по всему миру вновь поднимает голову «скромное обаяние» авторитаризма в его новой ипостаси. С другой стороны, некоторые авторитарные режимы оказались весьма «живучими», а старые и новые демократии во многих регионах мира (отнюдь не только в постсоветской Евразии) сталкиваются с множеством проблем в экономической и политической сферах. И частичная реставрация реального или воображаемого «старого доброго» недемократического порядка зачастую рассматривается как достойная альтернатива неприглядному статус-кво.

Эти тенденции не могли не оказать влияния на исследования динамики режимов постсоветской Евразии: сегодня здесь фактически господствует «пессимистический консенсус». Тот факт, что ни в одном из двенадцати государств бывшего СССР (за исключением стран Балтии) за почти 30 лет независимости не была построена даже минималистская электоральная демократия, подталкивает ученых самых разных взглядов и направлений к выводу, что как минимум в обозримом будущем дальнейшей демократизации здесь ожидать не следует. Что же касается России, то практически все считают, что авторитаризм сохранится в ней надолго. Эти преобладающие представления отражены в названии недавно вышедшей книги – «Просуществует ли путинская система до 2042 года?»8181
  Травин Д. Просуществует ли путинская система до 2042 года? СПб.: Норма, 2016.


[Закрыть]. В лучшем случае ученые выражают осторожную надежду, что долгосрочные эффекты экономического роста, наряду со сменой поколений, смогут через несколько десятков лет создать благоприятные условия для демократизации в России8282
  Hale H. E. Patronal Politics: Eurasian Regime Dynamics in Comparative Perspective. Cambridge: Cambridge University Press, 2015; Treisman D. Income, Democracy, and Leader Turnover // American Journal of Political Science. 2015. Vol. 59 (4). P. 927–942.


[Закрыть]. И хотя экономисты высказывают сомнения в возможности устойчивого роста и развития российской экономики в условиях низких цен на нефть и санкций8383
  World Bank. Modest Growth Ahead: Russia Economic Report. 2018. № 39; https://openknowledge.worldbank.org/bitstream/handle/10986/29913/127254-WP-PUBLIC-ADD-SERIES-JunefinalRussiaEconomicReportENG.pdf?sequence= 1&isAllowed=y (доступ 29 января 2021).


[Закрыть], осторожный оптимизм политологов напоминает известные строки из стихотворения Н. А. Некрасова «Железная дорога» (1864): «Жаль только – жить в эту пору прекрасную / Уж не придется – ни мне, ни тебе».

Однако сложившийся пессимистический консенсус лишь отчасти отражает характер реально происходящих политических изменений, а кроме того – отчетливо демонстрирует, что центр внимания исследователей сместился от «агентских» к «структурным» объяснениям этих изменений в постсоветской Евразии и других регионах. В 1980‐х годах исследования третьей волны демократизации были сфокусированы преимущественно на ключевой роли акторов при крушении авторитарных режимов в Латинской Америке и Восточной Европе8484
  Transitions from Authoritarian Rule: Prospects for Democracy. 4 vols / G. O’Donnell, P. C. Schmitter, L. Whitehead (eds). Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1986; Huntington S. P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991; Przeworski A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.


[Закрыть] и анализировали коалиции и конфликты политических игроков в процессе смены режимов. И наоборот, основные объяснения возникновения посткоммунистического авторитаризма являются преимущественно «структурными» и апеллируют к различным неэкономическим факторам: от тезиса о сохраняющемся наследии негативных неформальных сетей («система»)8585
  Ledeneva A. V. Can Russia Modernise? Sistema, Power Networks, and Informal Governance. Cambridge: Cambridge University Press, 2013.


[Закрыть] и патрон-клиентском характере политического процесса, со временем репродуцирующем пирамиды единоличной власти8686
  Hale H. E. Patronal Politics.


[Закрыть], – до акцента на силовом потенциале государства или правящих партий и на слабости международных связей этих стран с западными демократиями8787
  Levitsky S., Way L. A. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes after the Cold War. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.


[Закрыть]. И хотя интерпретации, фокусирующиеся на роли акторов, не исчезли полностью, они преимущественно пытаются объяснить ход событий, апеллируя к личным качествам Владимира Путина и других постсоветских лидеров, изображая их «плохими парнями», которые по случайности захватили власть, навязали клептократическую систему своим народам и «экспортируют» ее за рубеж8888
  Hill F., Gaddy C. G. Mr. Putin: Operative in the Kremlin. Washington, DC: Brookings Institution Press, 2013; Dawisha K. Putin’s Kleptocracy: Who Owns Russia? New York: Simon and Schuster, 2014; Cooley A., Heathershaw J. Dictators without Borders: Power and Money in Central Asia. New Haven: Yale University Press, 2017.


[Закрыть]. Хотя многие из подобных негативных оценок, пожалуй, соответствуют действительности, этого явно недостаточно для теоретически весомого анализа причин и последствий новых постсоветских автократий.

Эти похожие на колебания маятника смены фокуса внимания от акторов к структурным факторам в исследованиях динамики постсоветских режимов парадоксальны в двух аспектах. Во-первых, история постсоветской Евразии выглядит противоречащей общепринятому представлению о ключевой роли экономических структурных переменных в динамике политических изменений. К примеру, экономическое развитие в России сочеталось с политическими изменениями по принципу «больше развития – меньше демократии»8989
  Colton T. Paradoxes of Putinism // Daedalus. 2017. Vol. 146 (2). P. 8–18.


[Закрыть], что противоречит превалирующему в литературе представлению о «предпосылках» демократии9090
  Lipset S. M. Some Social Requisites for Democracy: Economic Development and Political Legitimacy // American Political Science Review. 1959. Vol. 53 (1). P. 69–105.


[Закрыть]. Аналогичным образом уровень экономического неравенства, конечно, повысился после распада СССР, но все еще остается в этом регионе ниже, чем во многих демократических государствах Латинской Америки9191
  Remington T. F. The Politics of Inequality in Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.


[Закрыть], а потому утверждение, что усиление неравенства в постсоветской России стало главной причиной ее отхода от демократии9292
  Novokmet F., Piketty T., Zucman G. From Soviets to Oligarchs: Inequality and Property in Russia, 1905–2016 // WID.world Working Paper Series. 2017. № 2017/09; http://piketty.pse.ens.fr/files/NPZ2017WIDworld.pdf (доступ 29 января 2021).


[Закрыть], выглядит несостоятельным. Даже включение дополнительных экономических структурных переменных вроде пагубного воздействия «сырьевого проклятия» на политический процесс9393
  Ross M. L. The Oil Curse: How Petroleum Wealth Shapes the Development of Nations. Princeton: Princeton University Press, 2012.


[Закрыть] в богатых нефтью странах вроде России мало что добавляет к этой картине9494
  Treisman D. The Return: Russia’s Journey from Gorbachev to Medvedev. New York: Simon and Schuster, 2011.


[Закрыть]. Если ориентироваться на структурные экономические показатели, то уровень политической открытости в России и Евразии должен быть выше, чем он оценивается различными рейтинговыми агентствами. В итоге не очень ясно, почему одни (внеэкономические) структурные объяснения устойчивости постсоветского авторитаризма выглядят убедительно, а другие (экономические) – нет.

Во-вторых, удивляет определенная теоретическая непоследовательность: почему крушение коммунизма в СССР и некоторых других авторитарных режимах9595
  Przeworski A. Democracy and the Market.


[Закрыть] вполне успешно рассматривалось сквозь призму действий акторов9696
  Solnick S. L. Stealing the State: Control and Collapse in Soviet Institutions. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998; Kotkin S. Armageddon Averted: Soviet Collapse, 1970–2000. Oxford: Oxford University Press, 2001; McFaul M. Russia’s Unfinished Revolution: Political Change from Gorbachev to Putin. Ithaca: Cornell University Press, 2001.


[Закрыть], а интерпретации причин и механизмов нового постсоветского авторитаризма сосредоточены исключительно на структурных факторах и ограничениях? В целом можно сказать, что структурные факторы позволяют лучше объяснять неизменность и статичность, чем перемены, и такое положение дел скорее отражает существующий пессимистический консенсус среди исследователей, нежели задает новую научную повестку их изучения.

Здесь я ставлю две задачи. Во-первых, перефокусировать анализ траекторий постсоветских режимов, добавив в него перспективу, ориентированную на акторов. Это позволит научному сообществу преодолеть пессимистический консенсус в отношении России и переосмыслить представления о причинах и механизмах политических изменений в более систематическом ключе. Поэтому я представлю две модели динамики политических режимов в поставторитарных условиях, а затем проанализирую эффекты динамики структурных переменных, а также неожиданных последствий, к которым приводят намерения и решения политических акторов, которых не стоит, однако, считать всесильными и полностью информированными стратегами. Ограниченность прогностических способностей как политических игроков, так и политологов оставляет некоторые надежды при анализе динамики режимов и ставит под сомнение пессимистический консенсус как основной способ рассуждений о постсоветской Евразии.

ДВЕ МОДЕЛИ: «ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ» ПРОТИВ «ПЛЮРАЛИЗМА ПО УМОЛЧАНИЮ»

Наверное, лучшее описание динамики постсоветского режима в России увидело свет еще в 1954 году – его автором был не политолог, а писатель. Роман «Повелитель мух» Нобелевского лауреата Уильяма Голдинга стоит воспринимать как классическую модель построения авторитарного режима на примере группы подростков, оказавшихся на необитаемом острове9797
  Впервые эту параллель провел Сэмюэл Хантингтон (Huntington S. P. Political Development and Political Decay // World Politics. 1965. Vol. 17 (3). P. 416).


[Закрыть]. По сюжету Голдинга, динамика политического режима на этом острове прошла через следующие этапы: 1) неудачную попытку построить электоральную демократию; 2) неудачную попытку неформального раздела власти между наиболее влиятельными игроками (олигархию); 3) захват власти самым наглым подростком, который изгнал из общины своих соперников, перетасовал «выигрышную коалицию» своих сторонников9898
  Bueno de Mesquita B., Smith A. The Dictator’s Handbook: Why Bad Behavior is Almost Always Good Politics. New York: Public Affairs, 2011.


[Закрыть] и установил 4) репрессивную тиранию, обернувшуюся новой катастрофой. В романе конец этой траектории положило вмешательство внешних игроков – военных моряков, но в реальной жизни катастрофа могла бы длиться буквально до бесконечности. Следует, однако, признать, что герои Голдинга не были обречены на тиранию в силу неблагоприятных структурных факторов: это обычные подростки, предоставленные сами себе. Для политологов главный урок «Повелителя мух» заключается в том, что авторитаризм – естественный логический результат действий успешных и наглых политиков по максимизации власти, если для их устремлений не существует эффективных ограничений. Возможно, эти ограничения не смогли установить другие политики (не столь наглые и/или удачливые, как их соперники), или общество в целом (решившее, что «любой порядок лучше любого беспорядка»9999
  Przeworski A. Democracy and the Market. Р. 86.


[Закрыть], и принявшее авторитарный статус-кво), и/или внешние игроки (которые в романе, по сути, появляются только на последних страницах). Подобный путь политического развития проявился в постсоветской России и ряде других стран.

В реальности демократизация – это не только прямое следствие каких-либо предпосылок, но и результат действия таких каузальных механизмов, как внутриэлитные конфликты, которые невозможно разрешить по правилам «игры с нулевой суммой», давление «снизу» массовых общественных движений или внешнее давление со стороны развитых демократий. В постсоветской России, однако, ни один из этих механизмов не был задействован. Все конфликты в рамках элит – распад СССР в 1991 году, ликвидация Съезда народных депутатов в 1993‐м, переизбрание Бориса Ельцина на пост президента в 1996‐м и борьба за место преемника Ельцина в 1999–2000‐м – разрешались по принципу игры с нулевой суммой100100
  Gel’ man V. Authoritarian Russia: Analyzing Post-Soviet Regime Changes. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2015.


[Закрыть]. Если в период перестройки мы наблюдали эффективную мобилизацию масс для участия в политической жизни, то после распада СССР этот процесс и его влияние на происходящее удалось обуздать или ограничить101101
  Robertson G. B. The Politics of Protest in Hybrid Regimes: Managing Dissent in Post-Communist Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2011; Greene S. Moscow in Movement: Power and Opposition in Putin’s Russia. Stanford: Stanford University Press, 2014.


[Закрыть]: эту картину не меняли сколько-нибудь существенно даже заметные эпизоды общественного недовольства вроде волны массовых протестов в 2011–2012 годах. Что же касается внешнеполитического влияния на внутриполитические процессы в России, то оно в течение всего постсоветского периода было слабым. Неудивительно, что в этих условиях российские политики, подобно подросткам у Голдинга, были предоставлены сами себе и эволюция политического режима в стране шла по тому же пути, что и в романе. Неудача с построением электоральной демократии и всевластие олигархов в 1990‐х обернулись в следующем десятилетии захватом власти и «отсечением» оппонентов режима, что уже в 2010‐х годах способствовало консолидации персоналистского авторитарного режима, систематически использующего селективные репрессии в качестве инструмента политического контроля для сохранения власти102102
  Gel’ man V. The Politics of Fear: How Russia’s Rulers Counter their Rivals // Russian Politics. 2016. Vol. 1 (1). P. 27–45.


[Закрыть].

Каждый раз на всех развилках политического развития постсоветской России, когда политикам приходилось выбирать между демократизацией (т. е. сменой власти путем выборов) и сохранением власти в собственных руках, отказ от демократии становился естественным логическим шагом преследующих собственные интересы правителей, чьи устремления не встречали достаточного сопротивления (по крайней мере в те моменты времени). Кто-то может заметить, что утверждение постсоветского авторитаризма в России стало побочным эффектом провала демократизации страны после крушения коммунизма. Однако логика модели «повелителя мух» – односторонний захват власти наиболее сильными игроками – возобладала и в развитии политических режимов других постсоветских государств, начиная с Белоруссии103103
  Way L. A. Pluralism by Default: Weak Autocrats and the Rise of Competitive Politics. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2015.


[Закрыть] и заканчивая Узбекистаном104104
  Jones Luong P. Institutional Changes and Political Continuity in Post-Soviet Central Asia: Power, Perceptions, and Pacts. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.


[Закрыть], хотя в их постсоветской истории развилок насчитывалось меньше, а то и не было вообще. Независимо от этих вариаций модель «повелителя мух» приводит к недемократическому равновесию: однажды установившись, оно может воспроизводиться и далее, даже невзирая на смену политических лидеров, – это демонстрирует опыт Туркменистана и Узбекистана.

Единственной альтернативой построению постсоветского авторитарного режима по модели «повелителя мух» в постсоветской Евразии стал «плюрализм по умолчанию», как назвал этот феномен Лукан Уэй105105
  Way L. A. Pluralism by Default.


[Закрыть]. Если фрагментация элит не позволяет никому захватить власть в одностороннем порядке, такая расстановка игроков может воспрепятствовать монополизации власти или по крайней мере серьезно осложнить подобное разрешение конфликтов. В условиях непрочной патовой ситуации во внутриэлитных распрях и постоянной перекройки коалиций олигархов и местных лидеров соперничающие сегменты элиты вынуждены прибегать к мобилизации масс, а на международной арене – обращаться за поддержкой к иностранным акторам (как демократическим, так и антидемократическим). Именно такая политическая динамика после распада СССР преобладала в Украине и Молдове106106
  В какой-то степени к модели «плюрализма по умолчанию» приближается и развитие Кыргызстана (Radnitz S. Weapons of the Wealthy: Predatory Regimes and Elite-Led Protests in Central Asia. Ithaca: Cornell University Press, 2012).


[Закрыть]. После серии конфликтов и протестов в этих странах в 2010‐х утвердилась электоральная демократия – но это не было совместным осознанным выбором элит и масс. В этих случаях демократический вариант возобладал потому, что претенденты на роль доминирующих акторов не могли захватить и монополизировать власть (по модели «повелителя мух»), а попытки применить насилие против сограждан (как это сделал Виктор Янукович в 2014 году) приводили к их свержению. По крайней мере сейчас в Украине и Молдове установление персоналистских авторитарных режимов типа российского или казахстанского маловероятно, а институциональное усиление полномочий их парламентов и правительств по отношению к президентской власти107107
  Hale H. E. Patronal Politics.


[Закрыть] дополнительно снижает эту вероятность. Пока еще рано рассуждать о том, насколько сохраняющийся «плюрализм по умолчанию» может со временем превратиться в демократическое равновесие институционализированной конкурентной политики, пока эту модель в лучшем случае можно охарактеризовать как «демократическую ситуацию»108108
  Collier D., Levitsky S. Democracy with Adjectives: Conceptual Innovations in Comparative Research // World Politics. 1997. Vol. 49 (3). P. 446.


[Закрыть], и риски скатывания к новой монополии оценить довольно трудно.

По сути, главной (если не единственной) причиной различий между моделями «повелителя мух» и «плюрализма по умолчанию» в динамике политических режимов являются способы разрешения конфликтов внутри элит (с нулевой суммой или не с нулевой суммой). Как отмечал Мансур Олсон, «именно исторические случайности, устанавливающие баланс сил или патовую ситуацию – дробление сил и ресурсов, которое не позволяет ни одному лидеру или группе одолеть всех остальных, – предотвращают автократию и делают демократию возможной»109109
  Olson M. Dictatorship, Democracy, and Development // American Political Science Review. 1993. Vol. 87 (3). P. 573.


[Закрыть]. Ключевой «агентской» переменной, предопределяющей такой результат, служила конфигурация элит в стране, в то время как массовые движения и «рычаги давления» международных демократических или антидемократических акторов110110
  Levitsky S., Way L. A. Competitive Authoritarianism.


[Закрыть] в лучшем случае играли второстепенную роль. Влияние массового политического участия в создании препятствий захвату и монополизации политической власти можно рассматривать как побочный эффект внутриэлитных конфликтов. Более того, как убедительно показал Грэм Робертсон в своем анализе забастовок в России 1990‐х, массовые волнения служили аргументами для торга при урегулировании внутриэлитных конфликтов между общенациональными и региональными лидерами, а мобилизация или демобилизация масс в основном проводилась элитами в собственных интересах111111
  Robertson G. B. The Politics of Protest in Hybrid Regimes: Managing Dissent in Post-Communist Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.


[Закрыть]. Аналогичным образом Скотт Радниц расценивал некоторые эпизоды политической мобилизации в Центральной Азии как «оружие богатых»112112
  Radnitz S. Weapons of the Wealthy: Predatory Regimes and Elite-Led Protests in Central Asia. Ithaca: Cornell University Press, 2012.


[Закрыть]: воздействие массового политического участия дополняет, но не заменяет конфликты внутри элит. То же самое, пожалуй, относится к эффектам «демократизирующего» воздействия международного влияния на внутриполитическую борьбу: опора внутриполитических акторов на поддержку западных «демократизаторов» (равно как и на поддержку антидемократических «черных рыцарей») носит в основном второстепенный характер, позволяя усилить (или ослабить) внутриполитическую конкуренцию, но не навязать (или устранить) ее извне.

Одним словом, динамика политических режимов во всем регионе постсоветской Евразии за последнюю четверть века вписывается в одну из двух моделей политического развития: «повелитель мух» или «плюрализм по умолчанию», хотя в некоторых странах, например в Армении, наблюдались непоследовательные колебания между этими моделями113113
  Дерлугьян Г. Армения на выходе из постсоветской реставрации: анализ возможностей. М.: Российский фонд содействия образованию и науке, 2017.


[Закрыть]. При этом следует признать, что на модель «плюрализма по умолчанию» структурные социально-экономические факторы влияют ничуть не больше, чем на модель «повелителя мух». То же самое можно сказать и об их последствиях: в Украине показатели экономического роста и развития, да и качество государственного управления как минимум не лучше (а то и хуже), чем в России. В каком-то смысле эти тенденции ставят под сомнение общепринятый аргумент о ключевой роли социально-экономического развития в качестве необходимой и даже достаточной предпосылки демократизации (как гласит классический вариант структурной теории).

Смена оптики научного анализа динамики постсоветских режимов со структурной на «агентскую» может привести к таким же выводам в отношении прошлых «агентских» концепций смены режимов – тех, что появились в ходе третьей волны демократизации114114
  Huntington S. P. The Third Wave.


[Закрыть]. Подобно тому как Адам Пшеворский считал «демократию случайным исходом конфликтов»115115
  Przeworski A. Democracy as a Contingent Outcome of Conflicts / J. Elster, R. Slagstad (eds). Constitutionalism and Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 1988. P. 59.


[Закрыть], «взлет» авторитаризма в постсоветской Евразии (и не только) также можно трактовать как случайный результат конфликтов внутри элит. По многим параметрам постсоветские недемократические страны не были обречены (и по-прежнему не обречены) на установление персоналистских авторитарных режимов «раз и навсегда», хотя сегодня шансы на их демократизацию, мягко говоря, не выглядят многообещающими. Тем не менее такая смена оптики важна не только с политической, но и с научной точки зрения.

ЧЕМ ВАЖНЫ АКТОРЫ?

Нынешний пессимистический консенсус ученых относительно перспектив демократии и демократизации в мире (и особенно в постсоветской Евразии) не выглядит чем-то совершенно новым. В известной степени он выглядит репликой пессимистического консенсуса 1970‐х. Это было время, когда негативные последствия Вьетнамской войны воспринимались в качестве угрозы для западного мира куда серьезнее, чем сегодня Брексит и правление Трампа; когда тупиковая ситуация стагфляции расценивалась как предвестник грядущего упадка, а то и полного краха капитализма; и когда почти никто не верил, что коммунизму сравнительно скоро придет конец. В те годы видные ученые публиковали алармистские работы о неустранимом глобальном кризисе демократии, а в скептических оценках будущего политических свобод в развивающихся странах превалировал структурный детерминизм116116
  Crozier M., Huntington S. P., Watanuki J. The Crisis of Democracy: Report on the Governability of Democracies to the Trilateral Commission. New York: New York University Press, 1975.


[Закрыть] – современным аналитикам все это покажется до боли знакомым. В то время трудно было предсказать конец прочно укоренившегося авторитаризма в Португалии и Испании, и уж тем более общий крах недемократических режимов в Латинской Америке, а затем и в Восточной Европе уже в следующем десятилетии. Но примерно в то же время – в 1979 году – под эгидой Центра Вудро Вильсона началась работа над самым фундаментальным проектом по изучению роли акторов в процессе смены режимов, через семь лет увенчавшаяся публикацией широко цитируемого четырехтомника «Переходы от авторитарного правления»117117
  Transitions from Authoritarian Rule: Prospects for Democracy.


[Закрыть].

Много лет спустя Гильермо О’Доннелл так вспоминал о методологической «точке отсчета» этого проекта: «…этот (структурный. – В. Г.) подход показался нам весьма пессимистическим, и мы решили сделать акцент на политических факторах, целенаправленных политических действиях, показать, как политика может нейтрализовать или активировать эти медленно действующие структурные факторы. Мы также полагали <…> что воздействие структурных переменных на поведение индивидов – не служит барьером само по себе, что оно тоже меняется»118118
  Munck G. L., Snyder R. Passion, Craft, and Method in Comparative Politics. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2007. Р. 292.


[Закрыть]. Этот аргумент стоит рассмотреть по-новому в свете недавней динамики политических режимов по всему миру, и в том числе в постсоветской Евразии. Хотя участники проекта «Переходы от авторитарного правления» сочувствовали демократии и их решение сосредоточиться на ключевой роли действий акторов обусловливалось несогласием с тезисом сторонников структурного подхода об устойчивости авторитарного статус-кво, они не отрицали структурной теории как таковой, а лишь пересмотрели представления о воздействии структурных факторов119119
  Самого О’Доннелла, с его предыдущей концепцией «бюрократического авторитаризма» в Латинской Америке (O’Donnell G. Modernization and Bureaucratic Authoritarianism: Studies in South American Politics. Berkeley: Institute of International Studies, University of California, 1973), можно считать типичным представителем «структурного» направления; то же самое относится и к другим участникам проекта «Переходы от авторитарного правления»: Фернанду Энрике Кардозу, Адаму Пшеворскому, Филиппу Шмиттеру и Альфреду Степану; в целом этот проект представлял собой смену фокуса, а не отказ от прежней научной повестки дня.


[Закрыть]. Ориентированный на акторов подход привнес столь необходимое динамичное измерение в статичную картину политических режимов, которые в то время рассматривались лишь как производные от уровня экономического развития, социальной структуры и/или культурной специфики. Хотя участники этого проекта разработали «динамическую модель»120120
  Rustow D. Transition to Democracy: Towards a Dynamic Model // Comparative Politics. 1970. Vol. 2 (3). P. 337–363.


[Закрыть] процесса демократизации, методология их анализа была предложена несколько раньше, в рамках другого масштабного проекта, исследовавшего провалы демократии121121
  The Breakdown of Democratic Regimes. 3 vols / J. J. Linz, A. Stepan (eds). Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1978.


[Закрыть]: в ее основе лежали похожие концептуальные и методологические принципы. Суммируя сказанное: анализ, фокусирующийся на анализе действий политических акторов на микроуровне, часто формализуемых в рамках теории рационального выбора и теории игр122122
  Przeworski A. Democracy and the Market; Colomer J. Strategic Transitions: Game Theory and Democratization. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2000.


[Закрыть], стали полезным дополнением, но не заменой структурного анализа на макроуровне123123
  Mahoney J., Snyder R. Rethinking Agency and Structure in the Study of Regime Changes // Studies in Comparative International Development. 1999. Vol. 34 (2). P. 3–32.


[Закрыть].

Уроки пессимистического консенсуса 1970‐х и путей его преодоления в следующем десятилетии – как в политическом, так и в научном смысле – могут быть полезны при переосмыслении нынешнего положения дел в изучении динамики постсоветских режимов и его дальнейших перспектив. Задача представляется особенно важной в контексте недавнего бума исследований российских политических процессов в США124124
  Frye T. Russian Studies is Thriving, Not Dying // The National Interest. 2017. October 3; http://nationalinterest.org/feature/russian-studies-thriving-not-dying-22547 (доступ 29 января 2021).


[Закрыть], обусловленного сохраняющейся напряженностью в российско-американских отношениях125125
  Лозунг «Знай своего врага» – один из основных стимулов развития советологии в период холодной войны (Engerman D. C. Know Your Enemy: The Rise and Fall of America’s Soviet Experts. Oxford: Oxford University Press, 2009) – не утратил актуальности и сегодня.


[Закрыть]. Необходимость новой «динамической модели» постсоветских политических режимов, которая придет на смену нынешнему «пессимистическому консенсусу» и может быть актуальной не только для изучения евразийского региона, важна и для выработки новой исследовательской повестки дня в целом.

Отталкиваясь от замечаний О’Доннелла о воздействии на динамику политических режимов структурных переменных (как экономических, так и внеэкономических), можно по-новому оценить и сам список этих переменных. Их следует воспринимать как постоянно меняющуюся окружающую среду динамики политических режимов, которые со временем могут эволюционировать в разных направлениях из‐за влияния множества других переменных. В частности, такие неэкономические структурные факторы политической динамики, как, например, использование государственного насилия, мобилизация конфликтов идентичностей (или ее отсутствие) и эффекты различных «наследий прошлого», можно рассматривать не только в качестве причин расхождения траекторий эволюции политических режимов126126
  Hale H. E. Patronal Politics; Way L. A. Pluralism by Default.


[Закрыть], но и как следствие стратегических шагов, предпринятых политическими игроками.

Государственное насилие как репрессивный инструмент политических режимов127127
  Davenport C. Multi-Dimensional Threat Perception and State Repressions: An Inquiry into Why States Apply Negative Sanctions // American Journal of Political Science. 1995. Vol. 38 (3). P. 683–713.


[Закрыть] необходимо для «выживания» автократий, и включение его в анализ постсоветского государственного строительства очень важно для понимания успехов и провалов авторитаризма128128
  Levitsky S., Way L. A. Competitive Authoritarianism; Way L. A. Pluralism by Default.


[Закрыть]. Вопрос, однако, заключается в том, до какой степени разные последствия репрессивной политики государств обусловливаются структурными факторами или, точнее, до какой степени они определяются усилиями постсоветских акторов. Хотя почти все они предприняли определенные усилия для строительства иерархических «властных пирамид»129129
  Hale H. E. Patronal Politics.


[Закрыть] в рамках государственного аппарата (в России этот механизм называется «вертикалью власти»), результаты этих действий различаются, даже несмотря на определенное сходство использованных «кирпичиков», которые заимствовались из советской эпохи. Так, в Беларуси Александру Лукашенко, несмотря на отсутствие структурных предпосылок, удалось эффективно построить «превентивный» авторитаризм130130
  Silitski V. Preempting Democracy: The Case of Belarus // Journal of Democracy. 2005. Vol. 16 (4). P. 83–97.


[Закрыть]. Его режим опирался на государственный контроль над экономикой и сочетал всеобъемлющий контроль и мониторинг любой нежелательной деятельности с открытостью границ и созданием мощных стимулов для эмиграции у реальных или потенциальных «диссидентов»131131
  Way L. A. Pluralism by Default; Gel’ man V. The Politics of Fear. P. 27–45.


[Закрыть], предотвращая тем самым опасность серьезных массовых протестов вплоть до 2020 года. В России Путин в течение первых двух президентских сроков весьма успешно осуществлял рецентрализацию государства после глубокой и затяжной его децентрализации. За счет интенсивного институционального строительства132132
  Reuter O. J. The Origins of Dominant Parties: Building Authoritarian Institutions in Post-Soviet Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2017.


[Закрыть] и создания эффективной комбинации «кнутов и пряников» для субнациональных этажей «вертикали власти»133133
  Gel’ man V., Ryzhenkov S. Local Regimes, Sub-National Governance, and the «Power Vertical» in Contemporary Russia // Europe-Asia Studies. 2011. Vol. 63 (3). P. 449–465.


[Закрыть] ему удалось интегрировать региональные «политические машины» в общенациональную систему «доставки» голосов избирателей. Таким образом, Кремль создал достаточно мощные стимулы для политической лояльности и распространил ее с уровня регионов и городов134134
  Reuter O. J., Robertson G. B. Subnational Appointments in Authoritarian Regimes: Evidence from Russian Gubernatorial Appointments // Journal of Politics. 2012. Vol. 74 (4). P. 1023–1037.


[Закрыть] на уровень предприятий135135
  Frye T., Reuter O. J., Szakonyi D. Political Machines at Work: Voter Mobilization and Electoral Subversion in the Workplace // World Politics. 2014. Vol. 66 (2). P. 195–228.


[Закрыть]. В конечном итоге российский режим успешно справился с неожиданной волной массовых протестов в 2011–2012 годах136136
  Gel’ man V. Authoritarian Russia.


[Закрыть] и еще сильнее закрутил гайки репрессивной политики.

Президенту Украины Виктору Януковичу, напротив, совершенно не удалось построить «вертикаль власти» вплоть до протестов Евромайдана137137
  Kudelia S. The House that Yanukovych Built // Journal of Democracy. 2014. Vol. 25 (3). P. 19–34.


[Закрыть]. Вместо того чтобы «вложиться» в авторитарное институциональное строительство и превратить силовой аппарат в эффективный инструмент контроля над государственной машиной, Янукович наполнил субнациональные органы исполнительной власти лично ему преданными людьми, тем самым усилив недовольство многих местных лидеров и олигархов. Последние, сохранив относительную политическую и экономическую самостоятельность, позднее предали автократа в ходе его падения (исключением стала лишь личная «политическая база» Януковича на Донбассе)138138
  Fisun O. The Future of Ukraine’s Neopatrimonial Democracy // PONARS Policy Memos. 2015. № 394; http://www.ponarseurasia.org/memo/future-ukraine-neopatrimonial-democracy (доступ 29 января 2021).


[Закрыть]. Кроме того, Янукович, вместо того чтобы прибегнуть к превентивной стратегии своих коллег из Беларуси и России, до и во время кризиса с Евромайданом использовал репрессии крайне непоследовательно и применил насилие против оппозиции только тогда, когда масштаб протестов уже превысил технические возможности подавления. Насколько можно судить по этим предварительным сравнениям, «история успеха» восстановления государственного подавления в Беларуси и России и «история провала» государственного подавления в Украине во многом связаны с действиями конкретных акторов, а не со структурными факторами: Лукашенко и Путин кооптировали «попутчиков» и изолировали соперников, расширяя тем самым свои «выигрышные коалиции»139139
  Bueno de Mesquita B., Smith A. The Dictator’s Handbook.


[Закрыть], а Янукович действовал с точностью до наоборот.

Тот же аргумент можно использовать для оценки того, насколько способствуют авторитаризму многочисленные эффекты «наследия прошлого», которые в целом, и особенно в России и Евразии, считаются неустранимыми и непреодолимыми барьерами на пути к демократии и «достойному правлению»140140
  Hedlund S. Russian Path Dependence. London: Routledge, 2005.


[Закрыть]. В отношении этого региона «наследие прошлого» довольно расплывчато расценивается как набор исторически сложившихся препятствий для демократизации, возникших по разным причинам еще до распада СССР и сохраняющихся на неопределенный срок. Однако подобное детерминистское представление о «наследии» не позволяет объяснить, почему оно по-разному влияет на разные страны и политические сферы и как именно оно воздействует на постсоветские институты и практики. Вместо того чтобы раз за разом «пережевывать» аргументы о зависимости от предшествующего пути, возможно, стоит уделять больше внимания причинно-следственным механизмам включения «наследия» в текущую политическую повестку дня.

«ХОРОШИЙ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ» КАК АВТОРСКИЙ ПРОЕКТ

В поисках альтернатив детерминизму Стивен Коткин и Марк Бейссинджер дали новое определение «наследия» как «устойчивой причинно-следственной связи институтов и политических курсов прошлого с последующими практиками и убеждениями, чье воздействие длится намного дольше „продолжительности жизни“ тех режимов, институтов и политических курсов, которые их породили»141141
  Kotkin S., Beissinger M. R. The Historical Legacies of Communism: An Empirical Agenda // Historical Legacies of Communism in Russia and Eastern Europe / M. R. Beissinger, S. Kotkin (eds). Cambridge: Cambridge University Press, 2014. P. 7.


[Закрыть]. Они также выделили несколько причинно-следственных механизмов перенесения этих институтов и практик из прошлого в настоящее и будущее, включая материальные («установка параметров»), организационно-институциональные («фрагментация» и «перепрофилирование») и идейные («культурные схемы»). «Установка параметров» означает невозможность определенных институциональных или политических решений из‐за трудно изменяемых материальных условий, доставшихся от прошлого; «фрагментация» означает прямое наследование целых элементов институтов старого режима; а «перепрофилирование» – использование прежних институтов в новых целях. Что же касается «культурных схем», то здесь речь идет о представлениях, сформированных практиками старого режима, в силу которых определенные формы поведения считаются нормальными или неприемлемыми142142
  Ibid. P. 16.


[Закрыть].