Текст книги "Аврелия – патрицианка Рима"

Глава 2. Грот в роще Либитины

Цецилий был престарелым вольноотпущенником, купившим себе свободу за деньги, накопленные благодаря сбережениям порции хлеба, ежедневно выдаваемой рабам их надсмотрщиками. Каким-то чудом ему удалось стать либертом, что уравняло его в правах с бывшими господами. После сорока лет невольничества Цецилий жил в Риме как свободный гражданин, мог поселиться, где хочет, и поступить на службу. Однако долгое время он страдал от нищеты и подвергался грубому обращению – таков удел слабых людей в языческом обществе, не знавшем, что такое сострадание к ближнему, составлявшее главную добродетель христиан.

Правда, богатые иногда предлагали бедным помощь в виде одноразовой подачки – хлеба, круп или других несвежих продуктов, – но это была не христианская милостыня, поскольку она давалась не из любви к ближнему своему, а с целью унизить нищего и поставить его в зависимость от благодетеля. Такая помощь была тем более унизительна, что выдавал ее просителю не господин, а его номенклаторы. Именно они вызывали из собравшейся перед домом патрона толпы тех бедняков, которых богач желал оделить подачкой, – прочим ничего не полагалось.

В качестве вольноотпущенника Цецилий подвизался при своем прежнем хозяине и пользовался его подачками. Роль льстивого нахлебника доставляла ему кое-какие средства на жизнь, но весьма скудные. При таких условиях душа, в которой рабство затмило образ Божий, удаляется от назначенного ей Богом идеала и утрачивает способность к обретению человеческого достоинства. Цецилий, таким образом, хотя по закону и сделался свободным гражданином, в душе по-прежнему оставался рабом. Чтобы потешить свое самолюбие, он жертвовал всем, чем следовало бы дорожить, и если он желал вкусить радости жизни, о которых страстно мечтал, то не останавливался ни перед чем, даже перед подлостью, а случись чего – и перед преступлением. Стоит ли удивляться, что он водил за нос простака Гургеса, занимая у него деньги под согласие своей дочери на брак с могильщиком, хотя знал, что Цецилия не испытывает к этому человеку никаких чувств и не пойдет за него замуж? В этом поступке отразился весь характер Цецилия, и читатель наверняка уже составил о нем верное представление.

Как бы то ни было, некое необычайное обстоятельство дало Цецилию шанс значительно улучшить свою жизнь. Он спас консула Афрания Декстера, закрыв его собой, когда того пытался ударить ножом один либерт, потерявший рассудок от голода и нищеты. В знак признательности консул женил своего спасителя и дал ему доходную должность писца (скрибы) в Эрарии Сатурна.

Через год после женитьбы у супругов родилась дочь Цецилия, чье детство прошло почти в одиночестве. Ее мать умерла от заражения крови, не дожив до первых шагов своей малютки, а отец по природному нраву не обладал такими качествами, как терпимость и заботливость, которые необходимы для воспитания ребенка, тем более девочки. Однако боги, как наивно считали окружающие, покровительствовали Цецилии: она выросла не только красавицей, что ценилось весьма высоко, но и умницей, способной все схватывать на лету и обо всем составлять собственное мнение. К этим достоинствам прибавлялись нравственная чистота и добросердечие, которыми природа наделяет лишь избранных.

Назначение отца мытарем и переезд в дом, арендованный Цецилием у могильщика, доставили девушке много огорчений. Ежедневно она наблюдала, как ее отец – человек с черствой душой, чуждый всякого сострадания, – безжалостно взыскивал подати с несчастных обитателей квартала, расположенного у Капенских ворот.

«Зачем он согласился на эту должность?» – с горечью сокрушалась Цецилия и неоднократно пыталась убедить отца отказаться от такой неблагодарной работы или, по крайней мере, внушить ему снисходительность к беднякам.

Настойчивые ухаживания Гургеса, сына домовладельца, у которого квартировали отец с дочерью, стали для девушки новым огорчением. Объяснялось это не тем, что Цецилия не хочет замуж. Наоборот, часто в своих девических мечтах она видела рядом с собой красивого и бесконечно любимого юношу, который облегчит и украсит ее безрадостную жизнь. Самым почитаемым ею божествам Цецилия часто молилась, чтобы они приблизили ее встречу с этим неведомым человеком, которого она полюбит всем сердцем, и бедняжка простодушно надеялась, что благодаря своему благочестию она удостоится земного счастья. Увы, герой из ее снов не спешил к ней на свидание, зато появился Гургес в похоронной тоге и с кошельком денег, и розовые мечты Цецилии разбились о суровую действительность. Девушка с первого дня сторонилась Гургеса, стараясь не попадаться ему на глаза, а позднее, когда он пришел к ее отцу договариваться о бракосочетании, ее нежная натура возмутилась от одной мысли об этом союзе, который казался ей ужаснее смерти. В самые горькие минуты одиночества бедняжка была близка к тому, чтобы наложить на себя руки, как вдруг произошло событие, наполнившее ее душу совершенно новыми чувствами.

Однажды вечером она зашла проведать соседку-еврейку, которая жила в доме напротив и страдала неизлечимой болезнью. Цецилия регулярно ухаживала за этой женщиной и приносила ей пищу. Отец ворчал на дочь: дескать, зачем она поддерживает знакомство с иноверкой, но девушку беспокоило не различие вероисповеданий, а состояние больной, которой становилось все хуже. Цецилия сидела возле ее постели, и сердце девушки разрывалось от жалости и сочувствия.

– Будь благословенна за твои заботы о моей матери и облегчение ее страданий, пока я был далеко! – раздался сзади приятный молодой голос.

Цецилия обернулась и увидела юношу в сагуме, латах и шлеме с серебряными пластинами, который стоял так близко к ней, что почти обдавал ее своим дыханием. Она вздрогнула, отшатнулась, покраснела и опустила глаза – настолько неожиданным для нее оказалось присутствие незнакомца.

Старуха кое-как поднялась с ложа и заключила в объятия молодого человека.

– Это мой сын! – воскликнула она. – Олинф, ты вернулся! Благодари эту девушку – без нее ты не застал бы свою мать в живых.

Внезапно до них донеслись таинственные голоса, напевавшие что-то религиозное. Олинф некоторое время помолчал, а потом сказал:

– Начинается литургия. Пойдем со мной – ты достойна войти в общество верующих. Мама, я скоро вернусь.

Изумленная Цецилия робко взяла протянутую к ней руку Олинфа и покорно последовала за своим проводником. Ей казалось, что этого молодого человека нечего бояться и что она может вполне ему довериться. Некоторое время они передвигались в полной темноте и наконец подошли к ступеням подземной лестницы.

– Будь осторожна! – сказал Олинф девушке. – Там мои братья. Через минуту ты окажешься среди них. Ничего не бойся.

Цецилия спустилась. Яркий свет ослепил ее. Она очутилась в гроте древнего храма, где собирались христиане, чтобы прославлять Бога, слушать проповедь священника и совершать торжественные обряды.

При свете люстр, подвешенных на сводах, Цецилия разглядела коленопреклоненную толпу – все люди что-то певуче декламировали. Слева находились женщины. Олинф подвел к ним Цецилию, а сам стал направо, где молились мужчины. Женщины дали Цецилии поцеловать каравай хлеба, после чего расступились, чтобы она могла занять место среди них.

В это время священник обратился к присутствующим с такими словами:

– Братья и сестры мои, мы получили послание от Иоанна – единственного еще живого апостола Иисуса Христа. Он извещает, что будет среди нас совсем скоро.

Это известие вызвало оживление среди верующих.

– Братья и сестры, – продолжал старец, – любимый ученик Христа в своем послании проповедует нам творение милостыни во имя Господа и любовь к справедливости. Любите друг друга, имейте единое сердце и душу – и вы исполните закон. Таковы слова, которыми Господь укрепляет вас в вере в слово жизни. Да, братья и сестры, любите людей в нищете и страданиях, пусть каждый из вас поддерживает того, кто слаб, утешает того, кто огорчен, облегчает муки того, кто беден, – и он будет жить! А теперь, – добавил священник, – пусть приблизятся оглашенные.

Мужчина, женщина и двое юношей появились в собрании и были приведены к пастырю. По всей очевидности, все четверо принадлежали к одному семейству.

– Флавий Клемент, – сказал старец, обращаясь к главе семьи, – одна из наших сестер во Христе, Флавия Домицилла, твоя родственница, известила нас, что ты желаешь получить благословение Божье и принять веру христианскую вместе с женой и обоими сыновьями. Тверд ли ты и тверды ли они в этом решении?

– Да, Анаклет, – ответил Флавий Клемент.

Те, кто был с ним, тоже сказали:

– Мы тверды.

– Флавий, ты занимаешь высокое положение; ты и твоя супруга – ближайшие родственники императора. Оба твоих сына – будущие кесари. От всего этого придется отказаться ради новой религии. Готовы ли вы на это пойти?

– Готовы! – воскликнули все четверо в один голос.

– Вам придется, вероятно, пожертвовать и своей жизнью, – продолжал старец.

– Мы умрем за веру, – повторили все четверо с горячим воодушевлением.

Анаклет сотворил над ними крестное знамение, возложил на затылок каждому свою руку, после чего сообщил им, что, прежде чем быть принятыми в число верующих через обряд крещения, они должны основательно изучить все таинства новой Церкви и жить, в точности исполняя заповеди христианской религии. Затем, обращаясь к собранию, пастырь воскликнул:

– Братья и сестры! Наступил момент святой вечери. Преломим хлеб жизни и пригубим из чаши спасения!

Все присутствующие поклонились до земли, а после таинства причащения обменялись поцелуем мира. Наступили минуты религиозного умиления: повсюду слышались только шепот молитв и глубокие вздохи.

Цецилия не понимала происходящее и чувствовала только, что совершается какое-то религиозное таинство. Священник предложил и ей хлеб и вино, но она отказалась, считая себя недостойной вкусить святой пищи и омочить уста в чаше. Удивленный пастырь спросил ее, принадлежит ли она к числу верующих.

– Нет, – ответила она. – Я здесь впервые. Я – дочь мытаря Цецилия.

В толпе послышался ропот. Никто не понимал, как она сумела проникнуть на собрание. Священник громко спросил паству, кто осмелился ввести сюда непосвященную. Олинф подошел к нему и признался, что это сделал он.

– Эта девушка, – промолвил он, – обходит бедные жилища нашего квартала, чтобы облегчать горести наших братьев и сестер и осушать их слезы. Именно ей моя мать, бедная престарелая Евтихия, обязана своей жизнью, и, когда я застал Цецилию возле ложа своей матери, мне показалось, что Сам Господь внушил мне мысль привести ее к нам. Цецилия уже наша сестра – по своим благим деяниям; надеюсь, она станет такой же и по вере.

– Ты правильно поступил, Олинф, и я прощаю тебе грех, – сказал пастырь. – Но все-таки нужно было прежде посоветоваться со мной. Эта девушка нам небезызвестна, мы уведомлены о той помощи, которую она оказывает нашим братьям и сестрам. Именем Христа мы благословляем ее!

К Цецилии тотчас приблизилась какая-то престарелая женщина.

– Дитя, – произнесла она, – ты достойна узнать Бога, которому мы служим. Он живет в тебе, внушая сострадание и любовь к тем, кто терпит беды. Приходи, я обучу тебя Его закону.

Слова этой женщины были так ласковы и нежны, что глубоко тронули сердце Цецилии.

По окончании служения толпа рассеялась. Цецилия последовала за старушкой, которая держала ее за руку и слегка пожимала ее ладонь. Цецилия мало что понимала из происходящего вокруг, чему она сделалась невольной свидетельницей. Консул, знаменитая матрона, двое молодых людей – будущих кесарей. Зачем они явились сюда, к бедным и сирым? Однако их презрение к земному величию, готовность отдать жизнь за христианскую веру наполнили душу Цецилии восторгом и удивлением, которых она не в состоянии была скрыть.

– Займи место рядом со мной, дорогая, – сказала старуха, прерывая размышления Цецилии.

Девушка даже не заметила, как они добрались до другой части грота, где новое зрелище предстало ее глазам.

Во всю длину подземелья по обеим сторонам были расставлены длинные столы с простыми кушаньями: хлебом, яйцами, сыром, мясом и фруктами. Мужчины направились к одному столу, женщины сели за другой. Во главе стола мужчин на кресле с высокой спинкой восседал священник. Во главе стола женщин, тоже на некотором возвышении, поместилась старуха-еврейка, сопровождавшая Цецилию.

Пастырь поднялся, благословил пищу, и началась общая трапеза. Все обращались друг к другу вполголоса, с полной почтительностью.

– Это наши агапы, или вечери любви, – пояснила старуха Цецилии. – Мы устраиваем их после совершения святого таинства, чтобы закрепить узы, нас соединяющие, и напомнить, что все между нами должно быть общим.

Девушка быстро заметила, что престарелая женщина, обращавшаяся к ней с нежностью матери, была весьма уважаема присутствующими. Священник оказывал ей особенное внимание, когда она заговаривала с ним. Цецилия также с удивлением обнаружила, что Флавий Клемент и оба его сына прислуживают за столом мужчин, а его жена Домицилла и другая матрона, чья внешность указывала на высокое происхождение, исполняли ту же обязанность за столом женщин. Цецилия вспомнила сатурналии, где хозяева разыгрывали для своих рабов роль прислуги, и матроналии, когда римские патрицианки в продолжение двух-трех дней поступались своей гордостью, но она ни разу не слышала, чтобы консулы, их жены и престолонаследники подвергались подобным испытаниям.

Старуха-еврейка как будто прочла мысли Цецилии и объяснила ей:

– Милое мое дитя, у нас великие мира сего могут и должны подчиняться малым. Господь наш принижает могущественных людей и ободряет слабых. Вот я – самая немощная и бедная, а мне воздают некоторые почести, уважают во мне дочь апостола, которого Христос сделал краеугольным камнем Своей Церкви. Меня зовут Петрониллой; я – дочь апостола Петра, который, будучи смиренным рыболовом, стал учеником Иисуса. Чуть позже, дорогая, ты лучше поймешь эти вещи. Запомни мое имя и всякий раз, когда у тебя появится желание поделиться своими мыслями, приходи ко мне. А теперь, – прибавила она, – я поручу тебя вон той матроне, которая проводит тебя домой к отцу, ибо уже ночь и нам пора расходиться.

Каково же было удивление Цецилии, когда по знаку Петрониллы ее отдали на попечение Флавии Домициллы, родственницы самого императора!

Она вышла из грота с Флавием Клементом, двумя молодыми кесарями и еще одной матроной. В ста шагах от подземелья их ожидали носилки. Скороходы осветили факелами священную рощу богини Либитины; рабы столпились вокруг своих господ, ожидая приказаний. Какое могущество, какой блеск роскоши! И всего лишь минуту назад – бедность, унижение, равенство с нищими братьями и сестрами. Более чем когда-либо робкая девушка ощутила себя во власти чарующего сновидения.

– Садись со мной в носилки, – велела ей матрона, имени которой она не знала. – Поскольку Цецилия замешкалась, не будучи уверена, к ней ли относятся эти слова, матрона прибавила: – Разве, дитя мое, ты настолько горда, чтобы отказать Флавии Домицилле?

– Вы тоже родственница императора? – смущенно спросила девушка.

– Да, – ответила матрона с ласковой улыбкой, – садись рядом, мы познакомимся.

Цецилия повиновалась, и вскоре шествие остановилось у дверей дома ее отца. Когда старик увидел ее в сопровождении таких знатных особ и когда Флавий Клемент произнес несколько слов, чтобы успокоить его, пожилой мытарь низко поклонился, и единственной его мыслью было возблагодарить всех богов, имена которых пришли ему на память, за эту счастливую встречу. Ему казалось, что отныне будущее его и дочери обеспечено до конца их дней.

Цецилия не сомкнула глаз всю ночь. Все, что ей довелось увидеть и услышать, бродило в ее голове и не позволяло ей заснуть.

Глава 3. Христианское обручение

Цецилия проводила время с Петрониллой, святой женщиной, которую она вскоре полюбила и от которой получала назидания, расточаемые с неисчерпаемой заботливостью. Она виделась также с Евтихией, которая называла ее дочерью, а Олинф обращался к Цецилии со словом «сестра». Девушка подолгу беседовала с ними, они же наставляли ее в учении Христа и укрепляли в вере. Благодаря таким наставникам и под влиянием их уроков и личных примеров девушка должна была вскоре навсегда отказаться от лживых языческих верований: она их и раньше презирала, а теперь с ужасом отвергала. Через несколько месяцев она уже вполне подготовилась и с нетерпением ожидала крещения в упоении неведомых для нее прежде радостей.

– Какое счастье! – восклицала она. – Я наконец-то познаю истину, которую призывала всем сердцем и так долго не могла обрести.

Она сделалась любимицей всех гонимых бедняков; все ее знали и старались окружить горячей заботой. Казалось, эти люди хотели вознаградить дочь за нужду и печали, причиной которых являлся ее отец, ибо Цецилий продолжал обирать евреев до нитки, не слушая никаких доводов разума, не зная ни малейшей жалости и повсюду сея слезы и страдания. Он пока не знал, что эти нищеброды, как он их называл, завладели его дочерью, а если бы догадался, то гнев его не знал бы границ. Напрасно дочь умоляла его пощадить тех, чье горе становилось ее горем, – с непоколебимой настойчивостью он исполнял свои обязанности мытаря, заявляя, что императорская казна не должна терпеть ущерба.

Скромная и послушная Цецилия вскоре близко познакомилась с Флавиями, которые принимали ее у себя в доме. Флавия Домицилла обратила на нее внимание еще в первую ночь, когда Цецилию провожали к отцу, и упросила Петрониллу вверить такое милое дитя ее попечению. Петронилла согласилась на это тем более охотно, что под наставничеством Флавии Домициллы Цецилия могла добиться самого совершенного познания христианской жизни и ежедневно лицезреть перед собой образец высочайшей добродетели.

Гургеса, который уже несколько месяцев докучал девушке своими ухаживаниями, беспокоили ее частые отлучки, и он не догадывался, чем она занималась, когда покидала отца. Теперь понятно, почему она не торопилась обещать отцу, что выйдет замуж, а наглый мытарь продолжал внушать могильщику, будто все идет по плану и брак состоится.

Впрочем, Цецилию это нисколько не заботило. Другие мысли и чувства волновали девушку: ей казалось, что она недостойна святости своей новой религии, что ее христианская жизнь запятнана, поскольку она не слишком сильно верит в то учение, постулаты которого ежедневно слышит от пастыря и других христиан. Что греха таить: бедное дитя упрекало себя в слишком уж земной любви к Олинфу, с которым она запрещала себе видеться, кроме как на религиозных собраниях, в надежде, что такое «бегство» уменьшит ее сердечные волнения и возвратит ей спокойствие и душевное равновесие. Но, несмотря на разлуку с Олинфом, а может, именно по этой причине живое чувство, которое Цецилия старалась подавить, непрерывно разрасталось и вскоре овладело ее волей, не оставляя ни на минуту.

Она решила открыться обеим своим благодетельницам: Петронилле, заменившей ей мать, и Флавии Домицилле, которая считала Цецилию своей сестрой. Однажды Цецилия опустилась перед этими святыми женщинами на колени и, обливаясь слезами, чистосердечно открыла им смятение своей души, вопрошая, достойна ли она еще быть христианкой. Петронилла и Флавия Домицилла – две девственницы, хотя и столь различные: одна убеленная сединами, а другая – в блеске молодости, – с улыбкой переглянулись.

– Дитя, – ласково и вместе с тем строго начала Петронилла, – ты колеблешься в выборе между Олинфом и Богом?

– Я не знаю, – робко пролепетала девушка. – Вера в Бога мне дорога, но одновременно Олинф вошел в мое сердце.

– Если бы понадобилось оставить твою религию и последовать за Олинфом, или, наоборот, покинуть Олинфа, чтобы служить Богу, как бы ты поступила, дочь моя? – спросила Петронилла еще с большей строгостью.

– Даже если бы мне угрожала смерть, ничто не разлучило бы меня с Христом! – уверенно произнесла девушка.

– Дитя, твоя любовь к этому юноше дозволена, ибо она хороша, и ты не должна беспокоиться в своем сердце. Брак – святое таинство у нас, и мы уже думали о своей дорогой Цецилии.

– Это правда, Петронилла? А Олинф?

– Олинф надеется сочетаться с тобой браком. Евтихия просит тебя стать ее дочерью, и мы устроим так, что все свершится.

– Но мой отец? Вдруг он…

– Ты полагаешь, – перебила ее Флавия Домицилла, – что если я возьму на себя обязанность испросить у твоего отца согласие на ваш с Олинфом брак, то Цецилий ответит отказом?

– Я надеюсь, он согласится, и уповаю на защиту Господа нашего Иисуса Христа.

– Вот видишь, дорогая, – улыбнулась Петронилла, – как легко и приятно нести служение Господу!

Цецилия сияла от радости. Ее слезы тотчас высохли, а душа открылась радостям блаженства без угрызений совести. Ей казалось, что ее брак не должен встретить никаких препятствий. «Зачем отец стал бы отказывать? – думала она. – Правда, он дал согласие Гургесу, но разве Олинф не лучше могильщика? Он занимает высокое положение в римском войске. Недавно он отличился в сражении с дакийцами. Благодаря его мужеству и ловкости римский легион, вследствие неопытности Корнелия Фуска оказавшийся в засаде, прорвался и поразил врага, иначе дакийцы разбили бы его наголову».

В той стычке Олинф получил тяжелое ранение и не мог продолжать поход с Домицианом. Ему разрешили вернуться в Рим, куда он и прибыл всего за несколько дней перед тем, как застал Цецилию у постели Евтихии. К этой добросердечной девушке, с таким состраданием отнесшейся к его больной матери, Олинф с первого дня ощутил самую нежную привязанность. Мало-помалу она овладела им всецело, особенно когда он увидел, с каким усердием и успехом Цецилия воспринимает новую веру. Сделавшись христианкой, она подружилась с Олинфом, и тот благодарил Бога за все сокровища ее души. Он питал самые радостные надежды на будущее, ибо догадывался, что нежное чувство, наполнявшее его сердце, разделяет и его возлюбленная.

Олинф открыл свои намерения Петронилле, прося ее содействия. Дочь Петра и Флавия Домицилла пообещали позаботиться о том, чтобы устранить все затруднения к этому браку. Флавия Домицилла взялась также подготовить Цецилии приданое: она хотела, чтобы это дорогое ее сердцу дитя принесло Олинфу благополучие и семейные радости. Хотя Цецилий и не любил евреев, его могло смягчить вознаграждение с целью обеспечения ему безбедного существования, поэтому казалось очевидным, что существенных препятствий с его стороны не будет.

В разгар этих приготовлений, о которых Цецилия не знала, она пришла к Петронилле и Флавии Домицилле объявить о своей любви к Олинфу. Обе святые женщины отнеслись к девушке с материнской нежностью.

Наконец наступил час совершения таинства обручения.

На заре нарождавшейся Церкви обручение предшествовало бракосочетанию и происходило довольно просто: будущие супруги обменивались обещанием в присутствии почитаемых ими лиц и с разрешения епископа, которого заранее уведомляли насчет обряда.

Петронилла велела возлюбленным встать перед ней и выслушала их клятву принадлежать друг другу. Она взяла руку Цецилии, вложила ее в руку Олинфа и произнесла:

– Вы обручены; любите друг друга во Христе Иисусе, терпеливо ожидая минуту, когда Ему будет угодно благословить ваш союз.

По обычаю Олинф в залог обета надел на палец Цецилии кольцо с вырезанным на нем символическим знаком: это был голубь – символ чистоты той девушки, которой предстояло стать его супругой.

В течение нескольких дней Флавия Домицилла собиралась испросить согласие отца Цецилии на бракосочетание. Кроме того, требовалось время, чтобы нареченная невеста подготовилась к принятию крещения, – без этого, пока она не принадлежала к числу чад Божьих, епископ не мог совершить таинство бракосочетания.

Христиане возрадовались, когда весть о предстоящем браке донеслась до них, ведь Цецилию все любили, как родную. Но в то самое время, когда заветные мечты должны были осуществиться, сделав Олинфа и Цецилию счастливейшими из смертных, Гургес донес, что девушка исповедует религию евреев, и предпочла ему, римлянину, еврея. Так Цецилий узнал, что его дочь – христианка.

Спрятавшись в кладовой цирюльни Евтрапела, Марк Регул подслушал его разговор с Гургесом, и в результате Цецилия, вместо того чтобы выйти замуж за Олинфа, угодила в рабство и была продана на невольничьем рынке.

Лишился ли Олинф своей невесты на земле навсегда, и ему предстояло встретиться с нею только в вечности? Или милосердный Господь все-таки смилуется и возвратит ему возлюбленную, тем более что их обручили Петронилла, дочь святого апостола Петра, и Флавия Домицилла – само воплощение добродетели и милосердия?