Текст книги "Аврелия – патрицианка Рима"

Глава 4. Расписка Парменона

Наутро после ночного разговора Евтрапела сначала с Гургесом, а потом с Марком Регулом, едва хозяин отпер цирюльню, туда вошел работорговец Парменон. Одет он был не в яркую разноцветную тогу, в которой привык появляться в таверне и на невольничьем рынке, а в обычную повседневную тунику темного цвета, терявшуюся в складках широкого плаща.

– Я по поручению Марка Регула насчет дела, о котором ты осведомлен, – с порога объявил он без всяких околичностей.

– Прекрасно, – ответил Евтрапел. – Вижу, Марк Регул не теряет времени даром. Будь гостем, проходи.

– Вот возьми, – протянул деньги Парменон. – Десять тысяч сестерциев, назначенных к уплате Гургесу, а вот расписка о том, что эта сумма мне передана. – Парменон развернул сложенные вместе листки папируса. – Смотри, – ткнул он пальцем, – на одной стороне записан приход, на другой – расход. Поскольку я уплатил, надо, чтоб в течение дня могильщик поставил свою подпись вот тут, в колонке. Понятно?

– Мне-то понятно, но Гургес не сможет прийти раньше ночи, – развел руками Евтрапел.

– В таком случае я временно оставлю расписку у тебя, а ты позаботься сделать все как следует.

Сухо поклонившись Евтрапелу, работорговец покинул заведение.

– Этот субъект мне совсем не нравится, – пробормотал про себя цирюльник. – Ну и физиономия! Разбойник – одно слово! Во всяком случае, Марк Регул не просто так держит его при себе – видно, он ему нужен. Ну и ладно, мне-то что?

Ближе к ночи Парменон опять пришел, и Евтрапел передал ему папирус с отметкой Гургеса. Ставя свою подпись, могильщик чуть не прыгал от счастья. Еще бы! За какую-то закорючку он получал обратно свои десять тысяч сестерциев. Правда, он так и не понял, по каким соображениям выкупались обязательства такого законченного должника, как Цецилий.

На другой день в приемной Публия Овидия – одного из семнадцати преторов, вершивших правосудие в Риме, – появился Парменон в темной тунике и со свитком в руке. На предложение глашатая представить дело для обсуждения Парменон развернул перед глазами претора свиток и уведомил его, что долговое обязательство мытаря Цецилия на законном основании перешло к нему. Овидий выдал Парменону соответствующий документ на Цецилия, и вполне удовлетворенный работорговец удалился восвояси. В тот же день к Цецилию наведался пристав.

– Тебе предъявлен иск от имени Парменона, – объявил он и протянул ошарашенному мытарю исполнительный листок.

– Я не знаю никакого Парменона и ничего ему не должен, – забормотал Цецилий, рассматривая свиток.

– Это решит претор Публий Овидий, – холодно произнес пристав. – Если ты добровольно не явишься в суд, я обращусь к содействию свидетеля, – прибавил он, указывая на человека, которого привел с собой, – и арестую тебя на основании законов двенадцати таблиц. Тебе повезло: до завтра у тебя есть время поразмыслить о своем положении, так как сегодня суд уже закрылся.

Взвесив все обстоятельства, Цецилий понял: суда ему не избежать. На слушании он встретил Парменона, который принес с собой расписку. Претор заставил Парменона поклясться именем закона, что его действиями не руководят личная неприязнь или месть и что он не взыскивает с должника больше того, что ему причитается как кредитору. Парменон выполнил все формальности, после чего изложил суть своего ходатайства и показал Цецилию расписку. Придраться было не к чему, поэтому претор спросил Цецилия, признает ли он свой долг и не хочет ли что-нибудь возразить против доводов кредитора.

Цецилий ответил:

– Да, я задолжал Гургесу десять тысяч сестерциев. Почему это долговое обязательство уступлено Гургесом Парменону, я не понимаю, точнее, полагаю, что Гургес поступил так из мести.

– Из какой мести? – нахмурился Овидий.

– Я обещал ему, что он женится на моей дочери, но этот брак не состоялся.

– Такая причина не имеет для суда существенного значения, – парировал претор.

Он огласил вердикт о подтверждении прав Парменона, которые подлежали удовлетворению в кратчайший срок, и отпустил обоих, приступив к слушанию других дел.

– Я ничего не понимаю, – пробормотал Цецилий, выходя из зала.

– Не понимаешь? Так я тебе растолкую: если завтра ты не уплатишь мне десять тысяч сестерциев, то станешь рабом, – грубо рассмеялся Парменон, фамильярно хлопая своего должника по плечу.

До Цецилия наконец-то дошел весь ужас его положения, но согласно древней пословице не только десяти тысяч, а и десяти сестерциев под копытом козла не найдешь, и несчастный не знал, как отвратить беду.

– Этот Парменон слишком уж легко выиграл процесс, – поделился своим мнением какой-то человек, присутствовавший на заседании. – Марк Регул даже плечами пожал, – громко прибавил он, стараясь, чтобы его слова услышали окружающие.

Перед Цецилием мелькнул луч надежды.

– Кто этот Марк Регул? – спросил он, приблизившись к незнакомцу.

– Марк Регул – известный римский адвокат. Он сказал, что мог бы принудить Парменона взять расписку обратно без всякого удовлетворения.

– Неужели? – воскликнул Цецилий. – А где теперь этот Регул?

– Да вон стоит среди истцов. Я советую тебе перемолвиться с ним насчет того, чтобы придумать средство, как тебе освободиться от Парменона, – посоветовал незнакомец, указывая на адвоката, который тоже довольно внимательно прислушивался к разговору.

Цецилий подошел к Марку Регулу, в нескольких фразах изложил ему суть своего дела и поинтересовался, есть ли надежда выиграть.

– Посмотрим, сделаем попытку, – ответил Марк Регул. – Я думаю, что дело поправимо, но сейчас я очень занят другими проблемами. Зайди ко мне завтра утром. Я живу за Тибром.

Немного успокоившись, Цецилий отправился к себе, но несчастья продолжали его преследовать. Войдя в дом, он обнаружил послание из городской префектуры: его вызывал префект округа для объяснений по поводу его подозрительных встреч (не имеющих никакого отношения к сбору податей) с евреями-христианами у Капенских ворот. Кроме того, Цецилий получил повестку совета жрецов, содержавшую обвинение в святотатственном поругании бога Талассия, разбитая статуя которого была найдена на дорожке вблизи места проживания Цецилия.

Было ли это происками услужливых соседей, которые, собрав осколки статуи, отнесли их верховным жрецам, или удар нанес тот, кто очень хотел уничтожить Цецилия, – несчастный не дал себе труда задаться этими вопросами – его буквально раздавили, как жернова, события злосчастного дня.

– Цецилия! – закричал он. – Иди сюда, недостойная дочь! Что ты натворила? Хочешь моей смерти?

Девушка тотчас вышла к отцу из кубикулы. После того как два или три дня назад Цецилия в присутствии Гургеса вышвырнула из окна статую божка, она не покидала дом, потому что отец, уходя, запирал наружную дверь на замок. Наведя справки, он разузнал, что его дочь – христианка и собирается замуж за еврея.

Цецилий взбесился. Его религиозные чувства оскорбились при мысли, что его единственная дочь предается ненавистному культу евреев-голодранцев, отбросов общества, которым место в выгребной яме. Кроме того, мытарь смутно предчувствовал, что все обрушившиеся на него беды – из-за этих презренных тварей. Он тотчас потребовал от дочери, чтобы она добровольно отреклась от своей новой веры, иначе он принудит ее к тому, употребив для этого отцовскую власть. В то же время он зорко следил за тем, чтобы не допустить никаких встреч Цецилии с теми, кто, по его мнению, хочет его погубить.

Цецилия застала отца в крайне мрачном настроении.

– Неблагодарная дочь! – набросился он с упреками. – Вот последствия твоего позорного поведения! – И он показал ей долговую расписку Парменона, повестку жрецов и вызов в префектуру. – Я разорен, моя свобода в руках злодея, моя жизнь в опасности – и все потому, что моя дочь презрела своего отца и отвергла своих богов. Ты подумала над тем, что я тебе говорил? Отвечай! Ты отречешься от христиан-сектантов?

– А каким образом, отец, принесение в жертву моей веры тебя спасет? – спокойно спросила девушка. – Все твои несчастья, если только они существуют, поддаются исправлению.

– Если только они существуют? Ах ты, дерзкая девчонка! Да разве я их выдумал?!

– Нет, отец, но угрожают не тебе, а мне.

– Как так?

– Префект города не лишит тебя должности, если ты скажешь, что твоя дочь стала христианкой против твоей воли. Верховные жрецы жестоко накажут меня, а не тебя, когда узнают, что именно я разбила идола.

– А Парменон?

– Парменон утратит всякое значение, если не будет заинтересован.

– Как ловко, однако, ты все расставила по местам! – со зловещей усмешкой воскликнул Цецилий. – Выходит, мне незачем бить тревогу? Вот оно, вероломство евреев! Они ищут и находят лазейку, чтобы выползти из самых тупиковых обстоятельств. Как мало ты понимаешь в жизни, Цецилия! – прибавил отец, немного смягчаясь и обращаясь к дочери с некоторой долей нежности. – Учти: наше будущее окажется перечеркнуто, если ты продолжишь общаться с евреями-сектантами, и, наоборот, все наладится, если ты коленопреклоненно отречешься от христианства на коллегии верховных жрецов.

– Отец, – с достоинством и твердостью заявила Цецилия, – не жди от меня, чтобы я когда-нибудь отреклась от религии Христа. Лучше умереть, чем это…

– Как?! Ты упорствуешь в своем позорном веровании, подвергая опасности свое будущее? Тебя не волнует, что ты разоряешь своего отца? Тебе все равно, что меня, вероятно, лишат свободы или даже жизни?

– Для меня ужасно, отец, сознавать, что я – причина твоих несчастий, но я повторяю: ты преувеличиваешь опасность… и еще…

– Что еще? – прервал ее Цецилий, дрожа от гнева. – Заканчивай, бессердечная! Добивай своего пожилого отца!

– Отец! Ты дал мне жизнь – ты можешь и забрать ее; я в твоей власти, но не требуй от меня жертвы, которую я не в состоянии принести.

Лицо Цецилия исказилось от ярости. В одно мгновение он вскинул руку, чтобы дать пощечину дочери, с его уст готовы были сорваться проклятия. Но удара не последовало.

– Ты больше мне не дочь! – закричал он, задыхаясь от злости. – Нет, клянусь всеми богами, ты мне не дочь! И будь уверена: я тебя разобью, как эту вазу! – С этими словами он изо всех сил швырнул на каменный пол подвернувшуюся ему под руку амфору.

– Отец! Прости меня!

– Зачем ты зовешь меня отцом, раз не желаешь раскаяться и отречься от своих евреев? – бушевал Цецилий, буравя дочь пылавшими от гнева глазами. – Значит, они дороже тебе, чем я, который породил и вырастил тебя на свою седую голову?

– Я никогда не отрекусь от своей веры, отец, – с горечью прошептала Цецилия, опустилась на скамейку и разрыдалась.

Цецилий бросил на нее мрачный взгляд, но утешать не стал, а тотчас вышел, подумав про себя: «Мне обязательно нужно идти к Марку Регулу. Без его помощи мне не выбраться».

Глава 5. Разговор с Марком Регулом

Марк Регул владел состоянием более значительным, чем большинство знатнейших патрициев. В юности он принес богам жертву с целью узнать, будет ли у него шестьдесят миллионов сестерциев, и оказалось, по его словам, что внутренности жертвенных животных вдвое превышают обычный размер. Он истолковал это так, что его состояние будет в два раза больше, чем шестьдесят миллионов. Действительно, он достиг этого невероятного богатства, но бесчестными путями и чередой омерзительных поступков. По профессии адвокат, Марк Регул не пренебрегал и ролью доносчика, а нажитые средства позволяли ему жить в блаженстве и роскоши.

В данное время его особенно занимали два дела: весталки Корнелии и евреев-христиан. В том и другом он обещал дать отчет императору, как только тот возвратится в Рим. Негодяй употреблял все свое умение и хитрость для достижения намеченных целей, так как в случае успеха приобретал неизменную благосклонность императора и преимущества перед многими своими соперниками.

Чтобы раздобыть нужные сведения о великой весталке (Vestalis Maxima) и Метелле Целере, он подкупил Дориду, служанку божественной Аврелии, и регулярно осведомлялся у привратника Палестриона обо всем, что происходило в ее доме.

Разговор Гургеса с Евтрапелом, подслушанный Регулом, дал ему важные сведения. Он убедился, что Флавия Домицилла – христианка. В то же время он выведал имя девушки, через которую намеревался проникнуть в тайны своих жертв.

Для начала следовало заполучить эту Цецилию. Нетрудно догадаться, что письмо, посланное ее отцу от имени префекта, и обвинение жрецов были плодами интриги Регула.

Он убедил себя, что Цецилию ничего не останется, как явиться к нему, и действительно, в один прекрасный день его привратник, приподняв занавес, ввел несчастного мытаря, бывшего писца Эрария Сатурна, в кабинет Регула. Адвокат казался погруженным в изучение разложенных на столе свитков. Однако, заметив посетителя, он сразу узнал его и невольно улыбнулся.

– Чем обязан? – полюбопытствовал он. – Мы, кажется, виделись вчера. Ты по делу Парменона?

– Да, – ответил Цецилий. – Но со вчерашнего дня мое положение странным образом осложнилось.

– Неужели? – удивился адвокат.

Вместо ответа Цецилий подал ему письмо префекта и повестку жрецов. Регул стал рассматривать свитки с большим вниманием.

– Вот это не имеет особого значения, – сказал он, возвращая письмо. – Я знаком с префектом и замолвлю пару слов. А вот это хуже, – указал он на повестку жреческого совета. – То, о чем они пишут, имело место?

– К сожалению, да, – кивнул Цецилий. – Но статуэтку бога разбил не я, а моя дочь.

– Она живет вместе с тобой в доме?

– Именно так.

– В таком случае обвинение в кощунстве ложится на вас обоих. Таков закон.

– Ради самого Юпитера! Неужели и вправду? – воскликнул несчастный. – Какое же нам грозит наказание? – добавил он с явным беспокойством.

Но Марк Регул нашел преждевременным ответить на этот вопрос и, в свою очередь, спросил:

– Что послужило поводом для такого проступка?

– Моя дочь – христианка.

– Вот как? – оторопело воскликнул Регул с великолепно разыгранным изумлением. – Какой ужас! Теперь мне понятен смысл письма префекта. При таком положении мое ходатайство перед ним обречено на неудачу.

Несчастный мытарь вновь утратил всякую надежду на благополучную развязку и пролепетал, дрожа от страха:

– Где же искать выход?

– Возможно, однако, – продолжал Регул, – дело еще не совсем проиграно. Если бы твоя дочь отказалась от кощунственного суеверия, я уверен: жрецы не стали бы никого карать. Ты предпринимал попытку на этот счет?

– Увы, она ни к чему не привела, – опустил голову несчастный отец.

– Нужно действовать более решительно, – посоветовал Марк Регул, который, прежде чем продвигаться вперед, желал знать, как далеко можно идти в данном направлении.

Он упускал из виду, что никакими наказаниями христиан не заставить отказаться от их убеждений. В царствование Нерона он сам неоднократно был очевидцем того, с каким пренебрежением эти люди относились к жизни и страданиям, если речь шла о защите их религии.

– Клянусь богами, я так и поступлю, – пообещал Цецилий. – Мне придется вынудить ее отречься. Но, кажется, надежды мало… – Он поднял голову, с беспокойством вглядываясь в лицо собеседника. – Неужели нет никакого другого средства?

– Есть, но оно может показаться слишком жестоким для отца, хотя оно неизбежно, – промолвил Регул с видом сострадания.

– Какое же это средство? – встревожился Цецилий.

– Я имею в виду право отречения[7]7
  По римскому праву отец или господин (владелец) нес ответственность перед законом за преступления своих детей или рабов. Избежать ее можно было только отречением от совершившего преступление сына, дочери, раба и даже животного. В царствование императора Юстиниана этот закон был отменен.


[Закрыть], – пояснил адвокат, наблюдая, какой эффект произведут его слова на слушателя. Видя, однако, что Цецилий не понимает, он продолжил: – Закон делает ответственными родителей за преступления их детей. Единственным способом предотвращения ответственности отца за преступное деяние его дочери служит разрыв родства с нею.

Цецилий схватился за сердце:

– Как?! Чтобы я отдал свою дочь жрецам?!

– Решать тебе. Или ты, или твоя дочь, а вернее, вы оба понесете наказание, если не расстанетесь.

– Но ради всех богов разъясни мне, какое наказание нас ожидает?

– Изволь, это нетрудно. Прежде, – заговорил он, ударяя на каждом слове, – когда религиозное чувство, столь ослабевшее в наши дни, господствовало во всей силе, за подобное преступление присуждали к каторжным работам на рудниках. По отношению к женщине такой приговор заменялся вечным рабством.

– Всемогущие боги! – воскликнул Цецилий, всплеснув руками.

– Я не уверен, – небрежно заметил Регул, – что дело дойдет до такого. Но и не поручусь, что так не случится, поскольку божественный Домициан задался целью восстановить и укрепить пошатнувшийся культ. Однако сейчас император в отсутствии, и, вероятно, жрецы будут сговорчивее. Например, ограничатся тем, что присудят к уплате в казну более или менее значительной суммы – тысяч в двадцать сестерциев, и заплатить их должен будешь ты как отец дочери, причастной к злодеянию. Повторю еще раз: лучший вариант – если твоя дочь отречется от своего заблуждения, иначе я не берусь составлять прогнозы. Благоприятный исход практически исключен.

– Ну а если моя дочь не откажется от своей веры, а я не в состоянии буду уплатить двадцать тысяч сестерциев?

– В таком случае для выручки этой суммы жрецы продадут в рабство тебя самого.

Бедный Цецилий сделался белее полотна. В качестве сборщика податей он тоже неоднократно прибегал к этой жесточайшей мере. Так почему бы и жрецам не воспользоваться правом, предоставляемым им законом?

Волнение Цецилия не ускользнуло от Марка Регула.

– Не забудь, – заметил он, – что всех этих ужасов можно избежать, если аннулировать родство.

При этих словах Цецилий сделал нетерпеливый жест непреодолимого отвращения. Тогда Марк Регул заговорил с раздражением, и каждое его слово действовало на сердце Цецилия подобно расплавленному свинцу:

– Странно, что ты не решаешься пожертвовать дочерью, которая своим преступлением поставила тебя в безвыходное положение.

– А Парменон? Ведь мы о нем забыли, между тем за мной числится огромный долг. Если даже я уступлю дочь жрецам, это не спасет меня от Парменона.

– Точно, я про него забыл! – спохватился Регул. – Честное слово, я понятия не имею, как устранить это затруднение.

– Ведь именно сегодня, – продолжал Цецилий, – Парменон явится требовать уплаты моего долга Гургесу. Если я не уплачу, – а так и случится, потому что я не располагаю даже сотней сестерциев, – то придется…

– …быть проданным в рабство, – подхватил Регул. – Да, это неизбежно, разве только…

– Разве только что? – насторожился мытарь.

– Разве только ты не поступишь в отношении Парменона таким же образом, как и в отношении жрецов.

– Опять отречение?

– Нет, – спокойно возразил адвокат. – Отречение допускается лишь в случаях совершения преступных деяний. Однако закон всегда разрешает удовлетворять кредитора при помощи каких-либо вещей, принадлежащих должнику. А твоя дочь по нашим законам – твоя вещь…

– Так ты хочешь, чтобы я продал Парменону свою дочь? – мрачно произнес Цецилий.

– Я ничего не хочу. Ты просил у меня совета по поводу твоего затруднительного положения, и я указываю тебе различные способы, как из него выйти. Поступать ты волен, как знаешь. Призываю богов в свидетели, что я думал лишь об одном – как спасти тебя.

В эту минуту в кабинет вбежал трех– или четырехлетний малыш. Он проворно взобрался на колени к адвокату, который стал его нежно ласкать. Это был сын Марка Регула. Поиграв некоторое время с ребенком, Регул поцеловал его в лобик и, опуская на пол, сказал:

– Клянусь головой своего сына: в моих словах нет ничего такого, чем я мог бы обмануть тебя, и мною руководило единственное желание – быть тебе полезным.

Затем он заботливо передал свое чадо терпеливо ожидавшему рабу, который вынес мальчика из отцовского кабинета. Эта сцена родительского счастья поразила Цецилия в самое сердце, хоть и длилась всего несколько мгновений. Теперь Регул предстал перед мытарем совершенно в ином свете. Цецилий не мог допустить и мысли, чтобы столь нежный отец, поклявшийся головой своего ребенка, был предателем.

– Господин Регул! – пробормотал несчастный сквозь слезы. – Спаси меня и мою дочь! Во имя богов окажи мне помощь!

– Но ведь спасение в твоих руках, – резонно заметил Регул. – Не моя в том вина, если твоя дочь губит и тебя и себя. Я протягиваю руку тому, кто желает ею воспользоваться, и предоставляю тонуть тому, кто отказывается за нее ухватиться. Сам великий Юпитер поступил бы так же.

Совершенно раздавленный Цецилий ничего не отвечал.

– Вот что, – произнес адвокат, готовясь нанести последний удар, – наша беседа продолжалась довольно долго. Пора заканчивать. Я резюмирую все мною сказанное, а ты слушай внимательно.

Цецилий поднял на Регула заплаканные глаза.

– Парменон для тебя – хорошее средство, чтобы выпутаться из клубка затруднений. Если твоя дочь попадет к нему, то и претензия жрецов будет адресована ему, а не тебе. Уже не ты, а он обязан будет уплатить жрецам, если они предъявят иск. К тому же Парменону гораздо легче добиться, чтобы твоя дочь отреклась от христианства и его сектантов. Что касается тебя, как только ты документально засвидетельствуешь перед судьями и очевидцами, что не имеешь ничего общего с вероучением евреев, которые живут у Капенских ворот, тебя, вне всякого сомнения, оставят в покое. Вот что я тебе обещаю. А теперь мне пора на Форум, у меня дела. – С этими словами он поднялся, позвал раба и приказал ему: – Проводи этого гражданина. – Оставшись в одиночестве, он проговорил вслух: – Кажется, все складывается, но надо немедленно повидаться с Парменоном.