Текст книги "Королевы Нью-Йорка"

Целую,

Ариэль

14
Эверет

Позапрошлым летом мои придурочные братья ни с того ни с сего арендовали частный самолет и заставили пилота-студента доставить нас из Нью-Йорка на Бермудские острова. Звучит это, конечно, изумительно, но на деле оказалось адски страшно. Мы втроем втиснулись на два кожаных сидения, парни залили пивом весь ковер, меня укачало, и я обблевала свои белые кеды «Сен Лоран». Поскольку братья мои те еще трусы, они позвонили маме с папой, как только мы приземлились, и родители, естественно, приказали нам немедленно лететь назад. Так что все мои впечатления от Бермудов – это пара пальм, раскачивающихся над летным полем. Потрясающе.

Прошлым летом на Арубе Итан и Шон уговорили меня понырять вместе с ними с наполовину заполненным аквалангом. Я, конечно, увидела тонну рыбы и, предположительно, обломки древнего легендарного корабля, но при этом чуть не погибла. Поверьте на слово, всплывать к поверхности с пустым баллоном, в протекающих очках – это удовольствие ниже среднего. Парни ржали как ненормальные. Сказали, что такое приключение я запомню навсегда. Что этот опыт станет самым захватывающим эпизодом в моей жизни.

И, как обычно, ошиблись. Перелет на Бермуды – далеко не самое захватывающее приключение в моей жизни. Риск утонуть во время ныряния – тоже совсем не захватывающая история.

Самое увлекательное свое приключение я проживаю прямо сейчас. Мчусь наперегонки с сорока пятью нервными подростками по тропинке шириной в три фута, которая ведет к большому кирпичному зданию. Что там, в этом здании? О, всего лишь очень-очень пугающий листок бумаги. Список с актерским составом мюзикла.

На Валери юбка в пайетках, которые отражают лучи вечернего солнца и слепят меня, поэтому я отстаю. А нужно держаться наравне со стаей.

– Можешь пойти слева? – прошу я Валери.

Но она лишь пихает меня в плечо и, перекрикивая толпу, орет:

– ЧТО?

– Сдвинься влево, – повторяю я, – будешь в тени меня.

Валери как вкопанная останавливается посреди дороги, от чего девчонки, которые мчатся следом, валятся на нас, как домино. Со всех сторон вопят. Хуже, чем на концерте-реюнионе с песнями из «Злой»[41]41
  «Злая» – мюзикл Стивена Шварца и Уинни Хольцман, основанный на романе Грегори Магвайера «Злая: Жизнь и приключения Злой Западной Ведьмы». Премьера мюзикла состоялась в 2003 году.


[Закрыть].

– Эверет, – говорит Валери, – я тебя обожаю, но стоять в твоей тени не собираюсь.

– Да нет. – Я хватаю Валери за голову и твержу ей прямо в ухо: – Я имела в виду, что твои пайетки – ПАЙЕТКИ – блестят на солнце и слепят меня. Можешь просто пойти слева? Нет, СЛЕВА… И тогда мы… Прекрати толкать меня, София, я ИДУ… Пойдем быстрее. Понимаешь?

Ничего она не понимает.

Я решила, что те, кто отвечает за подбор актеров, – еще большие любители драмы, чем студенты. Обычно список актеров вывешивается рано утром или посреди ночи, и студенты подходят взглянуть на него по мере того, как проснутся. Но нет, Абель Пирс взял и отправил нам в пять вечера письмо с сообщением, что двери театра откроются ни раньше, ни позже, а ровно в шесть. На часах пять пятьдесят девять. Готова поспорить, режиссерская команда сейчас подглядывает за нами в окно и хихикает.

Первая волна полных надежды подростков прорывается сквозь двойные двери и рассеивается по вестибюлю. Я оглядываюсь. Чейни плетется в хвосте толпы, что движется за мной, он как минимум в двадцати футах от замыкающих процессию девчонок. Хорошо, наверное, когда не сомневаешься, что взял главную роль. В этой постановке всего шесть мужских персонажей, и Чейни поет намного лучше остальных парней. Небось, спокоен как удав, идет и ухмыляется, наблюдая, как мы мчим со всех ног. Это ужасно раздражает и в то же время ужасно сексуально.

Мы с Валери наконец-то оказываемся внутри. Саранча роится вокруг листа со списком. Я беру Валери за руку и начинаю прокладывать путь сквозь толпу.

Поначалу я ничего не могу различить. А потом – София стоит вцепившись мне в плечи, Валери упирается подбородком мне в макушку – все-таки вижу. Черным по белому посередине листа.

ЧИН ХО – ЭВЕРЕТ ХОАНГ.

Чин. Хо.

Чин Хо – один из двух приспешников миссис Мирс, которые помогают ей заманивать белых девушек в рабство.

Чин Хо – китаец.

Чин Хо едва способен связать по-английски пару слов – и те звучат ломано и нелепо.

Чин Хо – не Милли Диллмаунт.

Валери бросается за меня с объятиями, и я задыхаюсь в ее кудрях и духах из магазина «Для душа и души».

– Я – МИЛЛИ! – визжит она.

И скачет как ненормальная, а все девчонки резко оборачиваются к ней, словно только что узнали: Валери – королева Волшебной страны мюзиклов, и все они – ее прислужницы. Я снова смотрю на лист. Там так и написано.

МИЛЛИ ДИЛЛМАУНТ – ВАЛЕРИ ДЖОНСОН.

ДЖИММИ СМИТ – ЧЕЙНИ УИТАКЕР ЭЛДРИЧ.

– Поздравляю, – выдавливаю я, а в голове гудит. Осматриваю вестибюль в поисках Абеля Пирса. Бородатого мужчину в толпе девчонок-подростков должно быть не трудно заметить.

Но Абеля Пирса, как любого мудрого режиссера, нигде не видать. Наверное, сидит у себя в кабинете. Я пробираюсь мимо хлещущих волосами девиц, королей караоке к хвосту толпы. Там Чейни, с бездумным видом разглядывает потолок. Заметив меня, он машет рукой.

– Ну что, теперь можно звать тебя Милли?

Я ничего не отвечаю. Просто иду вперед по коридору, пытаясь вспомнить, который из одинаковых кабинетов принадлежит Абелю. А потом вижу его самого. Мужчину вдалеке, который сидит в своем вращающемся кресле.

Я сплевываю волос Валери и стучусь в дверь. Абель Пирс машет мне: заходи.

– И снова здравствуйте. Немного нечестно с вашей стороны не дать мне спрятаться как следует, мисс Хоанг.

– Да вы всегда в одном и том же месте прячетесь, – отвечаю я, старательно изображая, что вовсе не запыхалась на пути сюда.

Абель Пирс качает головой и усмехается себе под нос.

– Чем могу вам помочь на сей раз?

Мне стоило бы подготовить что-то типа речи, как в прошлый раз. Но внутри только крутится: «Я не Милли Диллмаунт. Я не Милли Диллмаунт. Я не Милли Диллмаунт».

Поэтому я говорю первое, что приходит на ум:

– Я видела список с актерским составом. Там написано, что я – Чин Хо.

Абель выгибает бровь.

– Все верно.

Хорошо справляешься, Эверет. Пятерка с плюсом тебе. Капли пота из подмышек сбегают вниз по телу. Я прижимаю локти к бокам, пытаясь их остановить.

– Э-м-м, да, – говорю я. – Окей. Я просто… Я думала, мое прослушивание… Мне нужно было сделать что-то иначе?

«Чтобы получить роль Милли», – хочется добавить мне, но оба мы знаем, что вслух я такое не скажу. На прослушивании я выступила просто отлично. Лучше, чем когда-либо, если уж честно. Пела чисто, прекрасно брала высокие ноты, заполняла голосом комнату, как и учила меня преподавательница по голосу. Я видела его лицо. Видела лица их всех. Неужели мне почудилось, что они были впечатлены? Неужели я где-то дала петуха?

Абель Пирс подается вперед, его клетчатая рубашка сминается на поясе.

– Эверет, вы получили ту роль, которая вам подходит, – говорит он. – И вам стоило бы этому радоваться.

Он считает, что мне подходит роль китайца-приспешника в аляпистом красном жакете и конической шляпе, который поет об американской мечте на смеси паршивого английского и китайского. Я вдруг вспоминаю, что он так и не ответил на мое письмо со списком моих идей насчет образов Чин Хо, Бун Фу и миссис Мирс, письмо, озаглавленное «Мысли на тему американцев с азиатскими корнями», будто это школьное эссе, а не короткое послание режиссеру в летнем лагере.

– Вы получили мое письмо? – спрашиваю я. – С моими идеями? О которых мы говорили в прошлый раз, помните?..

– Помню.

Я оживляюсь.

– Здорово. Насчет миссис Мирс, Чин Хо с Бун Фу и прочего – как вы думаете…

– У вас были хорошие идеи, мисс Хоанг. Мне импонирует ваше неравнодушие. Но я все же предпочту сохранить дух истории, который близок к тому, что был создан Диком Сканланом и Ричардом Моррисом.

– Ага, – только и способна ответить я. Такое чувство, будто на грудь мне только что приземлилось огромное пианино. – Ясно.

Надо было послушать Ариэль. Вчера она ответила на звонок (вот это поворот), и мы проговорили минут десять, и Ариэль предложила мне напомнить о своем письме. Велела написать некое элегантное объяснение, почему мюзикл нуждается в переосмыслении. Сказала, чтобы я продавила свои идеи. Но мне никогда прежде не приходилось продавливать свои идеи с мисс Геринджер – ни тогда, когда мы ставили «Компанию», ни с «Кабаре», ни даже с «Каруселью»[42]42
  Мюзикл Ричарда Роджерса и Оскара Хаммерстайна II, основанный на пьесе венгерского писателя Ференца Молнара «Лилиом». Бродвейская премьера мюзикла прошла в 1945 году.


[Закрыть]. Как бы Ариэль поступила сейчас?

Я с трудом подбираю слова.

– Просто… Чин Хо – китаец. Я не говорю ни на путунхуа, ни на кантонском. Понимаете, у меня вьетнамские корни. И я просто, ну, не уверена, смогу ли убедительно сыграть эту роль.

И тут Абель Пирс поднимается с места и скрещивает руки на груди.

– Мисс Хоанг, – говорит он, – вы предпочли бы выступать в кордебалете?

Кажется, я сейчас рассыплюсь на тысячу кусочков и усею весь пол у него в кабинете.

– О нет, я, конечно, очень благодарна за роль – правда, спасибо. Я просто…

– Чудесно. – Пирс выходит из-за стола и открывает передо мной дверь. Меня накрывает мощным дежавю. – Тогда поздравляю. Пойдите, отпразднуйте это с остальными актерами.

И так я вновь оказываюсь в коридоре и застываю там, не способная сдвинуться с места. Как в игре «Морская фигура, замри!» во время занятия по импровизации – только здесь я играю в нее одна.

Постепенно меня отпускает. Я – не Милли. Через пять недель вместо платья Милли я надену атласный жакет в ненастоящих китайских иероглифах из пошивочной мастерской и прилажу на лицо усы, которые наверняка остались с прошлогодней постановки «Продавцов новостей»[43]43
  Ретромюзикл 1992 года режиссера Кенни Ортеги о забастовке юных распространителей прессы, адаптированный для Бродвея в 2012 году.


[Закрыть]. Притворюсь, что говорю на чужом азиатском языке, хотя не знаю даже собственного.

Я вновь и вновь, как сцену из кино, проигрываю в голове реакцию Абеля – скрещенные на груди руки, уклончивый ответ, мое письмо, которое наверняка отправилось в «корзину». Теперь все понятно. Абель Пирс и не планировал использовать мои идеи. Он с самого начала не собирался ничего менять.

И тут меня накрывает ужасным осознанием. Вернувшись домой, я не смогу показать Джиа запись со спектаклем и напотчевать ее рассказами о том, почему тут повела себя так, а не иначе. Каково ей будет при виде лучшей подруги, которая изображает жалкого китайца? Что, если мы будем смотреть запись у нее дома и в этот момент в комнату войдут ее родители и подумают: «Что за жуткие подружки у моей дочери?» И это будет вполне справедливо.

К глазам подступают слезы, и я утираю их. Вот ведь плакса.

Вернувшись к списку, я обнаруживаю, что все уже разошлись – оно и к лучшему, если честно. Мне хочется порадоваться за Валери, но прямо сейчас я предпочту обойтись без ее счастливых воплей и хороводов с хлещущими волосами девицами во дворе театра. Да, актерство – моя любовь, но все же не до такой степени.

По пути обратно в общагу меня окутывает духотой. Зачем я притащилась в Огайо? Это мир мошкары и кукурузы, а не девушек, подобных Эверет Хоанг. Мое место – в Линкольн-центре, где, переходя дорогу на Шестьдесят Шестой, тебе улыбаются балерины из «Джульярда», где режиссеры густо подводят глаза и носят броские серьги, где нет стариков-пустозвонов и соседок из Южной Дакоты, ворующих у тебя роли.

О, Эви, моя примадонна, говорила мама всякий раз, когда я заходилась такими громкими рыданиями, что будила соседей, или изрисовывала стены восковыми мелками. Что имелось в виду: прекрати истерику, успокойся, веди себя как взрослая.

Нужно вести себя как взрослая. Мне уже семнадцать лет. Поднимаясь на свой третий этаж, я стараюсь не думать о том, как на высокой ноте у Валери сорвался голос и что она теперь будет целовать Чейни вместо меня; о том, как я была уверена, что роль достанется мне. Не сомневалась ни секунды.

– Ты пришла! – Не успеваю я и шага сделать в комнату, как ко мне бросается Валери.

Всюду люди. Сидят у меня на кровати. Поют из шкафа «Забудь этого парня». Окна запотели, в стаканах спиртное.

– Время-то всего шесть часов! – кричу я Валери, которая вовсю хлещет выпивку. – Еще и солнце не село.

– Да брось, Эв, мы же празднуем! – Она одаривает улыбкой и кружит вокруг меня в танце.

– Где ты выпивку достала?

– Да просто коменданта подкупила. – Валери подмигивает мне и манит к себе Чейни. – Мой главный герой!

И со смехом бросается к нему на грудь. Чейни аккуратно отодвигает ее в сторону и берет с тумбочки две рюмки.

– Кажется, тебе нужно выпить, Хоанг.

– Да неужто?

– Да. – Чейни обхватывает меня за талию свободной рукой и притягивает к себе. – Обязательно.

Валери забирается на мою кровать прямо в кроссовках и скачет на ней, распевая: «Дай мне, дай мне»[44]44
  «Забудь этого парня», «Дай мне, дай мне» – песни из «Весьма современной Милли».


[Закрыть].

Я закрываю глаза и опрокидываю рюмку в себя.

Групповой чат в мессенджере

Эверет:

Эййййййй девчонки я вам говорила как вас люблю

Эверет:

хехе это из песни

Эверет:

из песни же да?

Эверет:

аа НЕТ, я вас люблю, любовь еще быть может!!! вот оно

Эверет:

короче я не люблю никого КРОМЕ ВАС

Эверет:

правдааа

Эверет:

милли отстой мужики отстой родители отстой

Эверет:

ВЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ

Эверет:

вы дарите мне счастье когда вокруг сено

Эверет:

то есть не сено

Эверет:

должно быть другое слово но это лучше

Эверет:

СЕРО

Эверет:

вау я королева стихов

Джиа:

Привет, о боже! У тебя все хорошо?

Эверет:

О чем ты ваще у меня все зашибись

Ариэль:

Эверет, ты пьяна. Хочешь, созвонимся?

Эверет:

У МЕНЯ СЕ КЛАССНО

Ариэль:

У тебя сейчас точно не все классно.

Джиа:

Ты не получила роль Милли??? Ох, мне так жаль, Эверет

Эверет:

Я ЧИН ХО

Ариэль:

Кто такой Чин Хо?

Эверет:

ГОВНА

Джиа:

??

Эверет:

КУСОК

Ариэль:

Ох, все понятно.

Джиа:

Абель ответил на твое письмо?

Эверет:

ХАХАХАХАХАХА

Ариэль:

Восприму это за «нет». Эв, пойди воды попей

Эверет:

водки

Джиа:

Нет, хватит водки

Ариэль:

Да, это так себе идея.

Джиа:

Найди пустой стакан и налей в него воды, Эверет

Ариэль:

Да, поддерживаю

Джиа:

Эверет??

Ариэль:

Ты тут?

15
Ариэль

Даже через зернистый экран телефона я вижу, как блевотина Эверет кружится в стоке. Сама Эверет кое-как примостила нас к бутылке со средством для умывания, и теперь нам открывается мутный вид на ее французские косички и желтые разводы в унитазе. Джиа старательно сдерживает рвотные позывы. Она по уши закутана в плед.

– Вот, молодец, – говорит она, – избавь свой организм от этой гадости.

Мне хочется потрогать кожу Эверет. Убедиться, что та не синюшная и не слишком бледная. Что Эверет не холодно. Что ей не нужно в больницу. На экране телефона она кажется нормальной, но судить так все равно сложно. Кто-то с той вечеринки должен был за ней присмотреть. Например Чейни, который сумел влить в нее пять рюмок, но, видимо, не удосужился разгрести последствия.

Эверет наживает кнопку смыва и упирается лбом в стульчак.

– Уф-ф, – стонет она, – голова сейчас просто лопнет.

– Рядом с тобой бутылка воды, Эв, – инструктирует ее Джиа. – Слева от тебя. Нет, с другого лева. Вот, умница.

Я бросаю на Джиа благодарный взгляд. У этой девчонки терпения не меньше, чем у самого доброго воспитателя детсада.

Мы наблюдаем за Эверет: она возится с крышкой бутылки, крутит ее туда-сюда и наконец заливает воду в приоткрытый рот. Жидкость течет по подбородку. Эверет сглатывает и делает еще попытку.

С Беа такое тоже бывало. В обнимку с унитазом. Майка в пятнах от текилы и сока неизвестного происхождения. Она хлебала воду и сплевывала ее. Когда Беа училась в старшей школе, у меня был целый алгоритм действий. Я дожидалась момента, когда щелкнет входная дверь. Сбрасывала одеяло, на цыпочках спускалась в прихожую и затаскивала сестру в ванную, стараясь не разбудить при этом умму и аппу. После того как Беа исторгала из себя все, что могла, я как собаке закладывала ей в рот «Адвил»[45]45
  Обезболивающее средство на основе ибупрофена, аналог российского «Нурофена».


[Закрыть] и заставляла запить его стаканом воды из-под крана. Я знала, какие из ее салфеток для снятия макияжа дорогие и какими можно отереть потекшую тушь с ее щек. Когда Беа в конце концов заползала в постель, я не упускала возможность отчитать ее, пусть и знала, что она уже почти спит. Мне непременно нужно было оставить за собой последнее слово. Нужно было напомнить, что ей следует вести себя лучше – как я.

– Ариэль, у тебя все нормально?

Голос Джиа звучит добро, но устало. Я вижу ее в голубом отсвете экрана – лоб нахмурен.

– Ой, – отвечаю я, – да. Прости.

Я перевожу взгляд на Эверет, которая зевает и тянется к штанге для полотенец. Кажется, она уже не такая бледная.

– О чем ты там задумалась? – спрашивает Джиа. – Ты как будто отлетела куда-то.

– Ни о чем, – говорю я, а потом, вспомнив свое так и не отправленное письмо, взволнованные сообщения от девчонок, замолкаю. – Вообще-то о Беа.

Джиа понимающе улыбается.

– Она тоже умела повеселиться, да ведь?

Да. По крайней мере, мне так кажется. С той вечеринки у Бетани я вновь и вновь заглядываю в инстаграм[46]46
  Организация, деятельность которой признана экстремистской на территории Российской Федерации.


[Закрыть] Беа. Раньше я открывала его раз в неделю, но теперь ловлю себя на том, что всматриваюсь в застывшее лицо сестры несколько раз в день. Изучаю топ в цветочек на завязках, которого не видела среди ее вещей. Приближаю фото, где Haejinloveslife непринужденно обнимает ее за талию. И то, где после ночного загула голова Би покоится на коленях у Carl_Kisses. В мозгу вспыхивает воспоминание о нашем последнем разговоре. То, каким едким стал ее тон, как глаза превратились в щелочки. Да ты ни черта не понимаешь. Чего я не понимаю, Беа? Что ты скрывала?

Эверет чем-то гремит и поднимается на ноги. Ее немного покачивает, но она, сжимая в руке бутылку с водой, все же выпрямляется. Берет телефон с импровизированной подставки в виде флакона со средством для умывания.

– Я скучаю по Беа, – заявляет Эверет – это ее первая связная фраза за весь вечер.

Спотыкаясь, она выходит из ванной и плетется к своей комнате в общаге. Мы смотрим, как она открывает дверь и падает в кровать. Постель шуршит – Эверет переворачивается на спину.

Теперь я слышу только дыхание Джиа. Ночные шорохи. Место, где должна быть Беа, город, из которого она бежала. Она повеселилась будь здоров, но мне бы хотелось, чтобы ей досталось больше веселья. Я бы отдала все свои награды и стипендии, лишь бы соскребать ее с пола день за днем, пока мы обе не превратимся в морщинистых тетушек в пластиковых козырьках.

– Беа, – сквозь сон печально вздыхает Эверет.

– Да, – шепчу я. – Я тоже по ней скучаю.

16
Джиа

В последний день июня Чайнатаун переполняется людьми. К ларьку с бао с уткой и тележке мистера Жанга тянутся длиннющие очереди, которые сливаются друг с другом. Мейн-стрит кишит студентами, которые разъезжаются по домам на время летних каникул, туристами, что делают заказы на неуверенном английском, и местными жителями с авоськами, набитыми замороженными дамплингами. Над городом поднимается марево, исходящее из вентиляционных шахт, и покрывает кожу влажной пленкой конденсата.

Маму с папой все это не смущает. Они загоняют внутрь клиентов, как свиней на скотобойню, заталкивают их за столики с диванами и наспех расставленные раскладные столы, втиснутые между огромными вентиляторами и кухней.

Я все еще зеваю после бессонной ночи, проведенной за видеозвонком с беспомощной Эверет. Когда я тихонько спускаюсь в кухню, чтобы взбодрить себя кофе и яичной тарталеткой[47]47
  Традиционный китайский десерт с заварным кремом, схожий по форме и вкусу с португальскими паштел-де-ната.


[Закрыть], папа вручает мне стопку меню и показывает на семью с тремя орущими детьми.

– Отнеси им меню, – приказывает он.

– Но мне надо обратно. Я присматриваю за Сиси и бабулей, – возражаю я, а голова идет кругом, потому что в ресторан заходит еще одна компания из пяти человек.

Папы уже нет рядом – он пробирается к кухне сквозь столпотворение.

– Десять минут. – Он бросает на меня взгляд. – Чтобы твой ресторан был успешен.

Я не упускаю ни слова. Твой ресторан. Не его, не мамин.

Меня хватает за локоть Дженис, одна из десятка официанток, которых принудили здесь работать родственники: ее дядя – повар у нас на кухне.

– Твой папа сегодня в режиме босса, – хихикает она.

Я стону.

– По шкале от одного до пяти? Где пять – просто кошмар.

– Сто. А еще ведь даже не полдень.

Дженис огибает лоток с шумаи[48]48
  Традиционное блюдо кантонской кухни, разновидность дамплингов.


[Закрыть], а я, прижав меню к толстовке, направляюсь к орущим детям. У их родителей обреченный вид. Отец залипает в телефон.

– Добро пожаловать в ресторан дамплингов «У Ли», – говорю я с профессиональной доброжелательностью официантки, раздаю меню и притворяюсь, будто стекла вовсе не вибрируют от крика детишек.

Отец не отрывает взгляда от экрана, его жена принимается изучать меню. Кто-то в подсобке ругается по-кантонски, и до меня доносится перепалка на повышенных тонах, за которой следует пронзительный вопль. Я понимаю, что это мама, еще до того, как замечаю мелькание ее блузки за кухонной занавеской.

– Простите, – бросаю я и пробираюсь между блюдами с димсамами и чайниками, из которых плещет чай.

Добравшись до занавески, я оттягиваю ее и заглядываю в кухню. Мама расхаживает туда-сюда перед толпой официантов. Лиззи, старший повар в смене, манит меня внутрь: зайди, чтобы клиенты не видели. Не успеваю я спросить, что тут происходит, как она оказывается рядом и жарко шепчет мне на ухо:

– Сломалась.

– Что сломалось?

А потом сама все вижу: папа лежит на полу под промышленной пароваркой для димсамов и тычет палочкой ей в дно. В кухне висит облако кисловатого пара. Официанты и повара сгрудились вокруг папы.

Я качаю головой.

– Не понимаю, – говорю я. – Она же только что работала. У нас там столько еды на очереди. Куча народу в зале. Как она могла взять и сломаться?

Знаю, я задаю очевидные вопросы, на которые нет ответов, поэтому мне никто не отвечает. Папа все тычет палочкой в дно пароварки, словно где-то там есть кнопка, которая заставит машину заработать вновь. Мама прекращает расхаживать взад и вперед и начинает кричать, переходя с путунхуа на кантонский, и я едва ее понимаю. Я стараюсь успокоить ее, но она как безумная тычет пальцем в свой мобильник.

– Звони ремонтнику, – настаивает мама, и ее английский звучит ломано, словно она забыла половину алфавита. С ней всегда так, когда она нервничает.

– И что мне ему сказать? – Я силюсь понять, как описать тщетные папины попытки вернуть пароварку к жизни с помощью палочки.

Мама сует телефон мне под нос.

– Ремонт-ник, – она все тычет пальцем в экран.

Как любая дочь иммигрантов и будущая владелица ресторана, я повинуюсь. Пока Бинг оттирает растительное масло с брюк, а Дженис носится между кухней и залом с ни о чем не подозревающими гостями, я торопливо забиваю в Гугл «мастер по ремонту Квинс». Вскоре выясняется, что промышленную технику чинит один человек на весь район. Я набираю номер, и на звонок отвечает скрипучий, усталый мужской голос.

– Центр ремонта «Фьюжн», – говорит мастер. – Чем могу помочь?

Я вспоминаю, до чего ненавижу говорить по телефону. Но родители выжидающе смотрят на меня – в окруженных морщинками папиных глазах светится надежда, что ему не придется до скончания веков торчать под днищем сломанной пароварки, мама стоит, сложив ладони у груди, и безмолвно молится, чтобы ремонт не обошелся в целое состояние. Я стараюсь говорить так, чтобы в моем голосе не проступал испытываемый мной ужас.

– У нас сломалась промышленная пароварка для димсамов, – начинаю я. – Не знаю, как это произошло, но теперь в ней, кажется, не включается газ.

Мужчина из центра ремонта «Фьюжн» задает мне несколько вопросов о резервуарах для воды и нагревательных трубах. Папа отвечает по-кантонски, я, будто военный корреспондент, перевожу его слова на английский. Я слушаю, как мастер лопочет о температурных датчиках, газоотводах и горелках. И в конце концов вычленяю слова, которые понимаю: Маловероятно. Вероятно, починка не поможет. Новая пароварка.

– Нет, – повторяю я, – нет-нет-нет. Нам это не по карману.

Мама щиплет меня за локоть. Она ненавидит, когда я говорю другим, что нам что-то не по карману, даже если это правда. Папа жестом велит мне продолжать разговор.

– Во сколько это нам обойдется? – спрашиваю я.

Мужчина из центра ремонта откашливается.

– Ну, есть хорошая новость: мы можем связать вас напрямую с отделом продаж, и вам не придется искать технику самим. Но если работа вашего ресторана завязана на этом агрегате, то это обойдется примерно в восемь тысяч долларов.

– Восемь. Тысяч. Долларов?!

В кухне тут же поднимается гвалт, подошвы лоферов скрипят по плитке, со всех сторон верещат на китайском.

– Да, – подтверждает мужчина на том конце линии. – Соединить вас с отделом продаж?

Я беспомощно смотрю на родителей. Восемь тысяч долларов – это больше трех месяцев арендной платы. Это врачебные консультации для бабули, зарплаты сотрудников и куча денег, которой я не видела ни разу в жизни за все свои семнадцать лет. Но без пароварки от ресторана почти ничего не останется. Димсамы – это больше половины нашего меню. Я слышу, как за стенами кухни скрипят колеса передвижных лотков. Скоро у нас закончатся яичные тарталетки, ло май гай[49]49
  Традиционное блюдо кантонской кухни: клейкий рис на пару с курицей, грибами, яйцом и зеленым луком в соевом соусе.


[Закрыть] и дамплинги, и нам придется на входе разворачивать посетителей.

Папа выбирается из-под пароварки, помогая себе палочками, и поднимается на ноги. Он подзывает нас с мамой к себе, и мы заходим в холодильную комнату.

– Подождете пять минут? – спрашиваю я у работника центра ремонта «Фьюжн». – Я не вешаю трубку.

– Конечно, – говорит он. – Подожду.

Я нажимаю «Отключить звук» и вслед за родителями захожу в холодильную комнату. Мы никогда здесь не бываем, особенно все вместе. Холодильная комната – для замороженных продуктов и официантов-подростков, которые тайком пробираются сюда пообжиматься. Я так и вижу, как все сотрудники льнут к двери, когда та захлопывается за нами.

– Пароварка жизненно важна, – шепчет папа. – Без нее у нас, считай, нет ресторана.

Мама соглашается. Они обсуждают банковские счета, переводы и прочие взрослые дела. Поначалу я гадаю, зачем я вообще здесь, но потом до меня доходит: я унаследую этот ресторан. И должна участвовать в принятии решений. Наконец родители поворачиваются ко мне с мрачными лицами.

– Это тяжелое решение, – говорит папа, – но без жертв не обойтись.

– Что такое? – спрашиваю я. – Чем мы должны пожертвовать?

Мама с жалостью смотрит на меня, словно я только познаю истинное устройство мира.

– Работниками, – говорит она. – Нам придется уволить несколько человек.