Текст книги "Девушка А"

– Будь как дома, – сказал Джеймсон.

Стоя у кофемашины, он понял, что боится. Он готовился увидеть Кэй снова только в зале суда, на слушании дела Деборы Грейси. Джеймсон вытащил напиток, прежде чем аппарат закончил работать, и горячая вода обожгла ему руку.

– Как там они все? – спросил он, вернувшись. – Нормально?

Он поставил кофе на стол, доктор Кэй взяла один из теплых стаканчиков и ответила:

– Нормально. Ты, конечно, читал газеты: «О нынешнем местонахождении детей ничего не известно».

– Значит, их уже усыновили, – сказал Джеймсон. – А больше людям ничего и не нужно знать.

Он поднял свой стаканчик и произнес:

– Надеюсь, теперь они будут жить долго и счастливо – все без исключения!

– Одно исключение все же есть, – заметила доктор Кэй.

Она выдохнула и прикрыла глаза руками. Он придвинулся.

– Я решилась к тебе обратиться только из-за тех слов, которые ты говорил мне прежде. О том, что некоторые принимают как данность. О том, чего вы с женой, возможно, хотели бы.

Она прикрыла глаза, чтобы не смотреть на него. Лицо ее под ладонями выражало глубокую усталость, но в то же время решительность. Она точно знала, что делает.

Сейчас ему шестьдесят пять, и телефон снова звонит.

Джеймсон в саду, изучает воскресную газету. Элис лежит на траве и просматривает рубрику о путешествиях.

– Тебе ближе идти, – говорит она.

Он, ворча, поднимается, собирает телеса, вытряхивается из шезлонга. Считает звонки и сознает, что стал еще медлительнее. С каждым годом он добирается до трубки все дольше и дольше.

– Алло? Алло, Папа? – говорю я.

– Лекс! Мы волновались.

* * *

Далила всю неделю игнорировала мои сообщения, и приветствие в ее голосовой почте сначала звучало таинственно, а затем и вовсе язвительно. Таким образом, вторая половина воскресного дня в Лондоне у меня освободилась, а выбор, чем заняться, оказался невелик. На улицах еще было тихо, хотя любители выпить с утра пораньше уже собирались за столиками, залитыми солнцем. За затемненными витринами я видела, как официанты вытирают столы, моют полы – выходить наружу они желанием не горели. Недопитое пиво и остатки еды уже тухли. Канализационные люки испускали горячий, влажный пар; на такой жаре город не мог скрыть подноготную. Я купила кофе, села в сквере Сохо и позвонила домой.

Папа хотел, чтобы я приехала хоть ненадолго.

– Не знаю, как на тебе скажется общение с семьей, – сказал он.

Старый спор, который начинался вновь и вновь, и поводом могло послужить все что угодно. Весь прошлый год Папа убеждал меня, что не нужно ехать на свадьбу Итана.

Когда родители меня удочерили, они переехали как можно дальше от Холлоуфилда. И хотя Мама уверяла, будто ей всегда хотелось жить поближе к морю, я подозревала, что они просто планировали увезти меня из тех мест. Мое прошлое представлялось им заразой, от которой мои братья и сестры еще не вылечились, – общаясь с ними, я могла подхватить ее снова.

– Я приеду.

В Сассексе у них было много свободного времени и неустойчивый интернет, и сейчас они хотели знать все: про Нью-Йорк, как прошли выходные с Итаном, чем конкретно будет заниматься компания, специализирующаяся на геномике.

– Приеду, – повторила я, – только не сейчас.

Я рассказала Папе о тюрьме и о разговоре с капелланшей.

– Нужно было отправить ее к тебе. Ты ведь мой соучастник. Помнишь, как мы сжигали письма?

– Конечно, помню. А еще я помню, что это была твоя идея. Знаешь… Зря, наверное, я не поехал с тобой в тюрьму.

– Все нормально. Я справилась.

– Как представлю, что ты была там совсем одна…

– Говорю же – нормально все прошло. Мне нужно еще уладить дела с остальными.

– И что, есть от них какая-то польза?

– Кажется, не особенно.

– Ты разговаривала с Эви, Лекс?

Вот опять – все то же стремление оградить меня от остальных.

– Допустим. И что?

Я знала, что он не ответит.

Разговор подходил к концу, а прощаться всегда следует только на хорошей ноте.

– Послушай, если ты не можешь сейчас приехать домой, поговори хотя бы с доктором Кэй.

– Не думаю, что в этом есть необходимость.

– Может, нет, а может, идея не так уж плоха.

Я вспомнила, что говорила Девлин, когда ей предлагали сделать что-то, чего она сама не хотела: «Спасибо за ваш вклад». Вежливое безразличие действовало эффективнее, чем отказ или возражение. Я представила отпечатки Папиных пальцев на телефонной трубке, ужас, который терзал его, пока он гадал, почему же я ему не звоню.

– Я подумаю, – сказала я. – Обещаю.

Вернувшись в номер в «Ромилли Таунхаус», я позвонила Оливии.

– Я на работе, – сказала она. – И в ужасном настроении.

– Что так?

– У нас отключили кондиционеры на выходные. И кто только додумался до этого?!

– Приходи ко мне в гостиницу, – предложила я. – Здесь есть ванна.

– И кондиционер?

– И он тоже.

* * *

Я познакомилась с Оливией в тот же день, когда приехала в университет. У нас была одна ванная на двоих.

Она относилась к тому типу людей, которых замечаешь сразу же, даже если они сидят в противоположном углу бара и с кем-то болтают.

Я заселилась в общежитие раньше нее. Папа помогал мне затаскивать вещи в комнату. Он выглядел старше других отцов.

– Давай я буду вынимать вещи из машины, – предложила я, – а ты заноси их в вестибюль.

Я потратила полдня, выбирая себе покрывало в общежитие; мамины варианты отклонила, называя их то подростковыми, то старомодными, то цветастыми, то «тетушкиными», то просто страшненькими. В итоге остановилась на темно-синем, с вышитыми созвездиями и месяцем. Сейчас оно тоже казалось мне убогим. Я разгладила его трясущимися руками: кровать стояла в углу – каждое утро я буду просыпаться, лежа головой к окну.

– А можно передвинуть кровать к другой стене? – попросила я.

Мы сделали перестановку. Папа сел на стул, держась за спину, и вытащил из кармана список.

– Мама велела, – проговорил он и покачал головой. – Давай-ка проверим. Бандаж на колено?

– Есть.

– Продукты?

– Есть.

– Маскарадный костюм?

Нас предупредили о праздниках, которые планируются в первые недели семестра, и сказали, какая одежда понадобится.

– Я упаковывала, – ответила я.

– И ты пойдешь на праздник?

– Посмотрю, как все пойдет, пап. Ты можешь уже ехать.

– Ну ладно. – Он обнял меня, поцеловал в лоб. – Обещай, что сходишь на приветственный фуршет, Лекс.

– Обещаю.

На приветственном фуршете подавали чай и сквош[20]20
   Легкий, освежающий напиток, чаще всего состоящий из цитрусовых и газированной воды с ярко-выраженным цитрусовым ароматом.


[Закрыть] – не особо «приветственные» напитки. Старшекурсник, задачей которого было помочь нам освоиться, задал мне пару вежливых вопросов: откуда я, что буду изучать, как провела лето. Девчонка в джинсовке за его спиной что-то сказала, и все разразились хохотом. Я извинилась и ушла к себе – принять душ и подготовиться к первой неделе лекций.

Прошло пять дней. В тишине новой, странной комнаты, нарушаемой доносящимися через парк звуками из административного корпуса, они показались мне очень долгими.

Я сидела за столом, читала о старых нормах права, как вдруг раздался легкий стук в дверь. Я подкралась на цыпочках и глянула в замочную скважину – там, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, стояла та самая девчонка в джинсовке. Она постучала раз, потом другой и, озадаченная, повернулась, чтобы уйти.

Я открыла.

– Привет! – сказала она. – Может, это и не лучшее начало знакомства, но у нас с тобой общая ванная. – И она протянула мне худенькую руку.

У нее были вампирские клыки, неровные ямочки на щеках, но они не портили ее красоту, и это всякий раз, как я смотрела на нее, удивляло.

– Этот приветственный фуршет, – сказала она, – был не очень.

Оливия изучала экономику. Весь прошлый год она проработала няней в семье директора австралийской нефтяной компании; там она поняла, что счастья за деньги не купишь – и на самом деле это чистая правда. Одна из девочек в самый первый день напугала ее, сказав, что дольше недели она не продержится.

– И что? Через год она ревела – не хотела, чтобы я уезжала. Победа, можно сказать!

В общежитии она уже познакомилась с парнем, который жил прямо под нами; его звали Кристофер, он изучал архитектуру. Мама прислала ему брауни для всех соседей по этажу, и он пришел в ужас. Когда Оливия заходила к нему в комнату, он как раз лихорадочно запихивал их под кровать.

Оливия взглянула на мои вещи, сложенные в кучу посреди комнаты, как будто держать их вот так было надежней.

– Ух ты! – воскликнула она. – Какое классное покрывало!

* * *

Оливия встретила меня в шампань-баре гостиницы и крепко обняла. Очки-авиаторы, костюм и тонкий шелковый шарфик с вышитыми муравьями.

Мы поговорили об Италии, о свадьбе, о torta al testo, которые подавали в полночь.

– По правде говоря, – сказала Оливия, – эта чертова тоненькая лепешка – самое вкусное, что я когда-либо пробовала.

Еще мы поговорили о генеалогии и геномике – в самых общих чертах. Дело Девлин было сугубо конфиденциальным, а Оливия работала в компании, занимающейся новаторскими инвестициями.

– Мой отец сдавал такой текст. Кризис среднего возраста и все такое. Кажется, он выяснил, что мы все из Уэльса – оттуда, где живут наши бабушки и дедушки.

Потом мы обсудили погоду и где лучше шопинг – в Лондоне или Нью-Йорке.

– А их лесть тебя не раздражает? – спросила Оливия.

Наконец, после того как нам налили в четвертый раз, Оливия не выдержала:

– Твоя мать… Ох, Лекс, не буду притворяться – я не знаю, что тут можно сказать. Но… все-таки это она произвела тебя на свет. – Оливия подняла свой бокал. – Так давай же выпьем за это!

* * *

Поначалу я все время порывалась рассказать Оливии и Кристоферу о себе.

Багровыми октябрьскими вечерами мы сидели в университетском баре или в парке, и слова так и подкатывались к горлу, отдавая желчью. Они знали, что у меня приемные родители и что я старше, чем полагается.

Мне интересно, почему тогда они не расспрашивали меня обо всех моих странностях: о нашей с Эви фотографии на тумбочке у кровати, о моем настойчивом желании принимать душ в самый неподходящий момент, о моих отлучках в Лондон раз в две недели – я гуляла по Фицровии[21]21
   Район в центре Лондона.


[Закрыть] с ее строгими таунхаусами и радужными конюшнями и встречалась там с доктором Кэй.

Интересно, обсуждали ли они между собой, стоит ли меня расспрашивать? А может, даже – с какого вопроса лучше начать, чтобы получить самый полный ответ?

В любом случае даже если они обсуждали мои странности, то в итоге решили, что со мной этот вопрос поднимать не стоит. Семестр шел, и моя история стала чем-то вроде имени незнакомца – наступает момент в общении, после которого уже неудобно спрашивать «Как тебя зовут».

Впервые я упомянула о Матери и об Отце, когда мы уже учились на последнем курсе, – и то лишь потому, что меня вынудили к тому обстоятельства.

Наступил конец октября – Хэллоуин: праздничные ужины, вечеринки. С Фенских болот каждый вечер просачивался туман – грандиозная забава осени. Мы с Оливией надели старые костюмы мертвых сестер-близняшек из «Сияния», которые в том году прошли на ура: бледно-голубые платья, гольфы, которые мы нашли на распродаже под названием «Назад в школу». В бар колледжа мы вошли с серьезными лицами, и к нам обернулся Кристофер. Из черепа у него торчал пластиковый нож.

Там уже все собрались, из музыкального автомата звучал Thriller. Новый парень Оливии крутился вокруг нас. Он пришел с приятелем, которого я знала по университетскому беговому клубу и который мне нравился.

Стемнело, как нам показалось, рано, вечер пролетел слишком быстро. Совсем скоро, в весеннем семестре, нам нужно будет готовиться к экзаменам, и времени на такие вот праздники совсем не останется.

Мы вышли из бара позже и пьянее, чем планировали быть, и через внутренний двор направились к воротам колледжа. Над травой расползался туман; свет, падавший во двор сквозь него, причудливо искажался, и казалось, будто из окон кто-то выглядывает.

На полпути к воротам прямо перед нами я услышала шаги. Из тумана вышла компания в причудливых костюмах. Йен Брэйди, прическа, костюм – все как полагается; и заторможенная Майра[22]22
   Йен Брэйди и Майра Хиндли совершили серию убийств в Великобритании в период с июля 1963 года по октябрь 1965 года («Убийства на болотах»). Их жертвами стали пятеро детей.


[Закрыть] рядом с ним. О. Джей Симпсон[23]23
   Орентал Джеймс Симпсон – американский актер и профессиональный игрок в американский футбол. Был обвинен в убийстве своей бывшей жены и случайного свидетеля преступления.


[Закрыть] – худенький, маска вместо лица, черная перчатка – совсем неподходящая – свисает с руки. Шипман[24]24
   Британский серийный убийца; врач, жертвами которого, как правило, становились женщины.


[Закрыть] – с поддельной бородой и в настоящем больничном халате. И позади всех мои Мать и Отец. Ее белые-белые волосы – парик, косо сидящий на голове паренька, – и нелепое серое платье, которое было на ней, когда ее арестовали. На снимке из полицейского досье платье соскользнуло с плеча, и тень от ключицы падала на него косой чертой – эту деталь парень упустил.

Отец – не похож еще больше. Им нарядился самый высокий мальчик в компании, но роста ему все равно не хватало. Стрижка слишком аккуратная, а глаза слишком добрые. Винить его в этом, конечно, не стоит.

– Вкус у ребятишек что надо! – сказала Оливия, когда они прошли мимо нас.

Пластиковый стаканчик выпал у меня из руки. Туман густел, и я уже не различала ни Оливии, ни Кристофера, ни даже своих собственных рук.

– Лив, – позвала я, все еще считая, что потихонечку справлюсь сама и никто ничего не заметит, хотя уже стояла на коленях, а трава под пальцами была мягкой и мокрой. «Тед Банди»[25]25
   Американский серийный убийца, насильник, похититель девушек и некрофил, совершавший преступления в 1970-е годы.


[Закрыть], которого я знала по юридическому обществу, помог Оливии дотащить меня до комнаты. Своего парня она отправила прочь, принесла два стакана воды и улеглась рядом со мной, на звездном небе.

– Развеселый, однако, получился ужин, – сказала она. – Дебилы и Убийцы. Хотя чертовски жутко, конечно.

Она повернулась ко мне лицом, но я так и лежала на спине, вглядываясь в трещины на потолке, пытаясь проследовать за ними взглядом от одной стены комнаты до другой.

– Итак, – продолжила она, – что это было?

– Не знаю, наверное, перебрала.

Оливия фыркнула:

– Да ну, брось, Лекс! В самом начале вечера? Послушай, я никогда не спрашивала – много такого, о чем я и не хотела спрашивать. Я думала, придет время и ты расскажешь сама. А может, и не расскажешь, не знаю. Мне, в общем, все равно. Но для тебя будет лучше, если расскажешь.

Я почувствовала, как слова подкатывают к горлу, совсем как в первые дни нашей дружбы.

– Если я расскажу… Ты можешь пообещать мне, что, какие бы вопросы у тебя ни возникли и что бы ты ни подумала, мы никогда не будем к этому возвращаться?

– Ох, Лекс! – ответила Оливия. – Ну конечно же, я обещаю.

– Может быть, ты помнишь о Доме Кошмаров? Тебе тогда было около тринадцати …

* * *

С той минуты, как мы покинули «Ромилли Таунхаус», вечер набрал обороты. Оливия состояла в обществе любителей виски, собирающегося в баре неподалеку, Кристофер пришел прямо туда. Его парень пробовал себя в стендапе, и он не мог на это смотреть – наша встреча как раз стала отличным поводом пропустить вечернее шоу.

– Не то чтобы он был так уж плох, – объяснял он нам. – Это просто я на грани. Я все время жду, что кто-нибудь из зала начнет ему хамить. Если это случится, мне ведь придется повалить его в буквальном смысле – прямо на чертов пол.

– А может, тебе стоит поупражняться в остроумии и затыкать словами? Это куда безопаснее.

– Над этим я тоже работаю, – ответил Кристофер и вздохнул. – И все-таки мне больше нравилось, когда он был бухгалтером, самым остроумным на свете.

– Не такой уж он и остряк, – заметила Оливия.

– Она не в настроении, – пояснила я. – Спроси ее о кондиционерах.

– Мое настроение уже улучшилось. Я просто не могу представить его на сцене.

– Вы обе бокалов на сорок впереди меня, – сказал Кристофер и заказал нам всем еще выпить. – Не знал, что ты любишь виски, Лив.

– Да я, в общем-то, не фанатка виски. Мне просто нравится, что есть место, где можно кого-нибудь подцепить. Всегда должно быть такое место, где можно кого-нибудь подцепить.

– Да-да. Именно в таком месте, как это, особая атмосфера.

Только один посетитель был в баре кроме нас – пожилой мужчина в твидовом костюме, про которого Оливия, как только мы пришли, спросила: «Он там живой вообще?»

– Ну ладно-ладно, всегда должно быть место, где для тебя точно найдется стул. Расскажи нам про Нью-Йорк, Лекс.

– Я переехала в дом, – сказала я. – В тот самый, в стиле лофт. Он огромный и у воды, в Бруклине. Но живу с соседями.

– Я бы не смогла делить с кем-то жилье.

– Там только я да старушка, хозяйка лофта. Пространство разгорожено ширмой, правда, она иногда падает. Хоп – и вот она, старушка, лежит в постели или смотрит документальный фильм. Ее зовут Эдна.

– Эдна явно тебя обирает, – заметил Кристофер.

– Точно. Потрать еще немного денег и найди другое жилье, Лекс.

– Да мне, в принципе, это неважно, – ответила я. – Она довольно спокойная, а меня все равно часто не бывает дома.

– Бросай эту Эдну и возвращайся в Лондон.

– А я и так здесь.

– Ты должна остаться на мой день рождения! – сказала Оливия. – Это будет нечто. Все-таки двадцать восемь. Хочу с размахом отпраздновать день, через два года после которого я превращусь в старую и больную женщину.

– Я выжата как лимон, – ответила я.

– Нью-Йорк сам по себе – отличное оправдание, а усталость – нет, – покачала головой Оливия.

Бармен собрал бокалы.

– Какой сорт вам понравился?

Нам давали дегустационные аннотации, но мы их так и не прочли.

– Мне понравились все, – заявила Оливия. – Но вот этот больше всех.

– Как там Джей Пи? – спросил Кристофер.

– А что с Джей Пи?

Кристофер взглянул на Оливию. Опасная тема.

– Собираешься с ним встречаться?

– Навряд ли у меня будет время, – ответила я. – Я работаю на психопатку.

– Он спрашивает о тебе всякий раз, когда мы с ним где-нибудь видимся, – сказала Оливия. – Это так мило. Я говорю ему, что у тебя все просто прекрасно. Рассказываю, какая ты красивая и состоятельная.

– Спасибо, Лив. Честно говоря, я о нем почти не думаю. Так, вспомнила – и сразу же забыла. В общем, все нормально.

– Если хочешь что-нибудь узнать, я могу помочь.

– Я очень хочу больше об этом не разговаривать.

Мы еще попытались попасть в джаз-клуб «Ронни Скотт» на ночное шоу. Но по воскресеньям их, как оказалось, не устраивали, и клуб уже закрывался.

– Идите домой, ребята, – предложил нам швейцар.

Кристоферу нужно было к своему парню – стендап прошел не очень хорошо. Я умоляла Оливию поехать ко мне, чтобы еще посидеть.

– Ноль пятнадцать. – Она подпрыгнула, взглянув на свои часы. – Мне пора, Лекс. Уже давным-давно пора.

Когда пришло такси, она забралась в салон, улеглась на заднее сиденье и посмотрела на меня снизу вверх через открытое окно.

– Какой-то жаркий денек, – сказала она и добавила смеясь: – Неужели сегодня воскресенье?

– Как будто вечер четверга[26]26
   В Великобритании по воскресеньям обычно так активно не развлекаются, а вот с вечера четверга начинается бурная ночная жизнь.


[Закрыть].

– До встречи, подруга, до встречи!

Таксист, которому надоело нас слушать, начал выруливать.

Оливия села и взмахнула рукой:

– Лондон! Ну разве он не прекрасен?! – воскликнула она.

Я кивнула. Да, хорошо вновь оказаться в этом городе.

Такси влилось в ночной поток машин. Еще некоторое время я стояла на обочине, вспоминая мужчину, который был у меня после Джей Пи и с которым мы познакомились онлайн. Обычно мы встречались с ним в Мэрилебоне, совсем недалеко отсюда. Я часто вспоминала его в Нью-Йорке, когда впадала в апатию. Нет, это плохая идея. Исходя из того, что я знала, он, скорее всего, уже женат. Мимо темных окон и дверей закрывшихся ресторанов я направилась в свой отель.

Посреди моего номера стояла ванна, до которой я так и не добралась за всю прошедшую неделю. Я села прямо на кафельный пол, смотрела, как она наполняется. Погрузившись в воду, я взяла телефон. Сообщение от Итана: «Школа Уэсли выиграла в крикет». И он, как всегда, был рад меня повидать. Написано, как будто он из совсем другого времени. Я прищурилась, глядя на экран, и написала в ответ: «Отличные новости!» И, поскольку была пьяной и расслабленной, добавила: «Гондурас?»

И последнее задание на сегодня. Я нашла нужный номер, и вновь – задыхающийся голос из автоответчика, как будто она в слезах или только что проснулась.

– Далила, черт тебя подери! Почему ты не перезваниваешь?!

* * *

Врач осмотрел Мать спустя более чем неделю после рождения Итана. Первые несколько дней, воодушевленная, она воспринимала боли как должное. Лихорадка, начавшаяся на седьмой день, напугала ее. Не сводя глаз с Отца, она читала молитвы, умоляла его сделать что-нибудь. Он сдался на десятый день, когда ее трясло уже так, что она не могла держать Итана на руках, – должно быть, мало молилась.

Когда инфекцию вылечили и разрывы зашили, врач проинформировал родителей о том, что если они захотят еще детей, то вероятность осложнений будет очень велика и Матери следует рожать только в больнице. С этим врачом наш Отец считался: сильный, уверенный в себе человек, с которым особо не поспоришь.

Я не помню рождения Далилы, потому что была тогда слишком маленькой, но зато я хорошо помню, как мы приехали в больницу, когда родилась Эви, – вечером, в канун Нового года. Отец оставил нас у сестры Матери, той самой Пэгги – она уже вышла замуж за парня из своей школы и на свадьбе была беременна. Ей повязали на талии шифоновый бант, и до тех пор пока молодожены не вернулись из свадебного путешествия, все делали вид, что ничего не заметно.

Когда родилась Эви, у Пэгги уже росло двое шумных, хулиганистых мальчишек – один возраста Итана и второй постарше; она проводила дни, прибирая дом, который купил ее муж. Тони Грэйнджер работал в Манчестере агентом по продаже недвижимости, и дома бывал очень мало. Итан звал его «человеком без лица», потому что всё, что мы видели, – это как его темно-синий костюм и начищенные туфли, мелькнув, исчезают в одной из комнат их огромного белого дома.

Итан обожал изводить кузенов, как некоторым детям нравится изводить домашних питомцев. Он рассказывал им всякие байки: если они смогут задержать дыхание под водой на одну минуту, их примут в некое тайное общество, в котором он состоит сам; в их городе серийный маньяк охотится на спящих мальчиков, и единственный проверенный способ избежать нападения – не смыкать глаз три ночи подряд. Он мог взять сокровища Бенджамина из его комнаты, подложить их под кровать Майклу и преспокойно ждать неизбежного скандала. Или, пока никого из взрослых нет поблизости, нарочно спихнуть со стола стакан одного из мальчишек, а потом, жуя, сказать: «Ты такой неуклюжий, Бенджамин!» И худенькому Итану, который был к тому же младше и которого неизменно поддерживала я, всегда верили.

Когда Отец пришел из больницы, чтобы забрать нас, мы как раз укладывались спать. Мы с Итаном передрались из-за того, кто будет читать историю на ночь, и Пэгги решила, что все будут читать по очереди, начиная с самого старшего: Майкл, Бенджамин, Итан и я. Трехлетняя Далила, жутко надоедливая, бегала из комнаты в комнату, довольная тем, что ее не укладывают спать.

Мы читали потрясающую книжку о пиратах – гораздо более захватывающую, чем все отцовские истории, даже если ее читать так, как Майкл – монотонно и высокопарно. Итан при этом выпучивал глаза: «Александра – и та читает лучше!»

Я волновалась оттого, что мне предстояло читать перед всеми, и по мере того, как Итан приближался к концу своего отрывка, сердце у меня билось все чаще. Я и вправду читала лучше Бенджамина, а может быть, даже лучше Майкла, и у меня, наконец, появился реальный шанс это доказать. Я откашлялась, вырвала книгу из рук Итана, и тут Отец постучал в дверь.

– Снова девочка, – сообщил он Пэгги и позвал нас.

– Чарльз, сейчас восемь, – сказала Пэгги. – Они уже в пижамах. Пусть переночуют здесь.

Итан и Далила уже стояли возле Отца, я же продолжала сидеть на диване с книгой в руках.

– Сейчас моя очередь. Моя очередь читать!

– Александра, идем!

– Все равно посетителей уже не пускают, – сказала Пэгги. – Ничего страшного, если они познакомятся с сестренкой завтра.

– Мне решать, когда они познакомятся с сестрой. Александра, ну-ка пойдем!

– Всего две страницы осталось!

Итан взглянул на Отца и тоже сказал:

– Идем, Александра.

– Но сейчас же моя очередь!

Отец выпустил руку Итана, отодвинул Пэгги в сторону, вошел в гостиную прямо в ботинках и схватил меня. Я все еще держала книгу, он легко вырвал ее у меня из рук, а потом швырнул в стену. Поверх его плеча я увидела неглубокие грязные следы, оставшиеся на кремовом ковре, и Пэгги, стоявшую с детьми в ярко освещенном холле, который в ночное время казался меньше, чем был на самом деле.

В машине, пока мы ехали, Отец объяснил, что Мать вскрыли. Ребенок занял неправильное положение. Врачам пришлось сделать разрез, чтобы достать его.

Я смотрела на Итана, надеясь, что он все разъяснит мне, но он и сам мало что понимал. Далила расплакалась.

Когда мы подъехали к больнице, я не хотела выходить из машины. Мне представлялось, как Мать лежит на холодном серебристом столе, ее живот распорот и видно, как функционирует каждый ее орган, словно механизмы в циферблате дорогих наручных часов. Из внутренностей выползает младенец, весь скользкий от крови.

На парковке я нащупала руку Итана, ожидая, что он будет смеяться надо мной – в восемь лет он считал себя взрослым для таких жестов. Однако он взял мою руку и сжал ее в ответ.

Конечно же, все оказалось не так, как я представляла. Мы шли по пустынным, ярко освещенным коридорам, читая названия отделений на ходу. Медсестра в родильном проводила нас к Матери. Она разговаривала с нами осторожно, как с ранеными, злобными зверушками.

Мать спала на кровати, целая и невредимая. Рядом стояла пластиковая колыбелька, в которой лежал младенец.

Отец не стал глядеть на ребенка. Он коснулся волос и лица Матери, желая ее разбудить; увидев его, она улыбнулась. Итан, Далила и я окружили колыбельку.

– Мне она не нужна, – сказала Далила.

– Ты еще не доросла! – воскликнула я. – Даже до того, чтобы ее увидеть.

Девочка спала. Я приподняла пальцем одну из ее маленьких безупречных ручек.

– Она так похожа на Александру, – произнесла Мать, и в моей груди разлилась странная, беспричинная гордость. Эта девочка стоила моей очереди читать.

Моя сестра, которая так на меня похожа. Настанет день, когда я буду читать для нее.

– Эту мы назовем Эва, – сказал Отец.

Далила так и не изменила своего отношения к Эви. Почти четыре года она была самым младшим ребенком в семье и теперь воспринимала Эву как захватчика, как злобного придворного, пробравшегося в ее королевство в теле младенца.

Эви должна была спать в комнате Далилы, но ничего хорошего из этого не вышло. Далила забирала себе ее пеленки, устраивала в кроватке ловушки. Так, однажды она подложила туда вилку, затем мои школьные цветные карандаши, щипчики с туалетного столика Матери.

– Это подарочки для малышки, – оправдывалась она.

А потом в доме произошло переселение: отныне я спала в детской, рядом с Эви, а Далила переехала в комнату к Итану.

Далила всегда выходила сухой из воды, но не потому, что она была хитра, как Итан. Ей оттого все сходило с рук, что она была красивой, как Мать. Неоспоримый факт, подобный тем, какие обсуждал с учениками мистер Грегс; со временем я с ним смирилась.

В школе мы обязательно фотографировались каждый год. Кроме классных нам делали и семейные снимки. Когда Далила в первый раз пришла с нами, фотограф сделал вид, будто роняет камеру.

– Что это за маленькая красавица к нам пришла! – восхитился он. – Ну-ка проходи, сюда-сюда. – И он вручил ей толстого плюшевого мишку, с помощью которого обычно успокаивал капризных учеников. – Сначала несколько кадров только с тобой.

Поснимав Далилу с разных сторон, подальше и поближе, он пригласил в кадр нас с Итаном. Мишку Далила отбросила; я подобрала игрушку с пыльного пола актового зала, но фотограф покачал головой.

– Нет-нет, – сказал он, – это только для самых красивых малышек. Да и ты все равно уже слишком большая.

Эту групповую фотосессию заказали наши родители. Беззаботный Итан, торжествующая Далила и раскрасневшаяся я – гляжу в потолок и очень стараюсь не разреветься. Мать купила дешевую рамку в супермаркете, вставила фотографию и повесила в гостиной так, что она все время бросалась в глаза. Далила, вдохновившись ею, попросила посмотреть другие ее детские фотографии.

– Да мы одинаковые! – воскликнула она и добавила, глядя на меня поверх альбома: – А вот Лекс совсем другая.

– У меня такие же волосы, – возразила я.

– Волосы – да. А лицо – другое, глаза – другие, и руки, и ноги – другие!

В детстве я считала Далилу глупой. Оценки в школе у нее были безобразными.

«Далиле нужно заниматься», – писала ее учительница. Или: «У Далилы нет способностей к этому предмету, ей нужно больше стараться».

Я слышала, как два педагога говорят о ней.

«Это точно не Итан», – сказала одна.

А вторая кивнула: «И не Александра».

Когда Далилу усаживали за уроки, она клала голову на руки и тянулась через весь стол к Отцу:

– Ну почему вместо этого мне нельзя послушать одну из твоих историй!

Сейчас, вспоминая, с каким вниманием она слушала россказни Отца, с каким восхищением разглядывала детские фотографии Матери, сделанные задолго до начала ее Парада, я думаю, Далила была умнее нас с Итаном. Гораздо умнее нас всех.

Какое-то время я ныла, что мне теперь приходится спать в одной комнате с Эви. Меня раздражала Далила и то, что я больше не могу болтать с Итаном по ночам – после того как он поделился с семьей своими знаниями о Диком Западе, школьные дела мы обсуждали только ночью. Наша с Эви детская была завалена вещами, оставшимися от отцовских начинаний в бизнесе: на тумбочке валялся компьютер, блестящими внутренностями наружу; под кроваткой свернулись клубком провода. Но Эви оказалась сдержанным, спокойным ребенком, и скоро я полюбила ее. Как и говорила Мать, она очень походила на меня. Сразу стало ясно, чья именно она сестра. Мне как раз не помешал бы союзник. Вместо того чтобы рассказывать Итану, как прошел мой день, я теперь шепотом разговаривала с Эви через комнату. В коробах Отца нашлась лампа, и, когда учитель разрешал нам брать книги домой, я читала ей вслух, дождавшись, пока дом погрузиться в ночь.

– Она тебя даже не понимает, – говорила Далила.

Но я читала не столько для Эви, сколько для себя. Я брала ее на руки, когда она начинала хныкать, – как раз вовремя, чтобы не дать ей совсем расплакаться, – и скоро поняла, что могу сама ее успокоить. Именно я то и дело прибегала на ее плач. Мать с Отцом все чаще занимались чем-то другим.

* * *

Мой телефон зазвонил среди ночи, с воскресенья на понедельник. Всякий раз, когда я просыпалась вот так – толком не понимая, где я, – мне казалось, что я снова на Мур Вудс-роуд. Много лет назад доктор Кэй разработала для меня план на случай таких внезапных пробуждений. В нем было три пункта: сесть в постели и потянуться вверх; подождать, пока глаза не начнут ясно различать комнату; припомнить как можно подробнее, до мелочей, минувший день. Электрический оранжевый свет фонарей Сохо пробивался в комнату через занавески; ванна и письменный стол выступали из темноты. Вчерашнее платье лежало прямо на туфлях, как будто его хозяйка внезапно испарилась.