Текст книги "Тайна сокровищ Заколдованного ущелья"

8

Вечером дома ювелир говорил своей жене:

– Я понимаю, что он хочет меня припугнуть, но чтоб все это враки были – нет, не думаю. А если, скажем, без него обойтись, совсем в расчет его не брать, так найдутся другие, поважнее его, шишки, с ними хлопот не оберешься. Все же лучше, чтобы до этого дело не дошло.

Жена пила чай. Внимательно выслушав мужа, она подумала и сказала:

– Охота тебе понапрасну страхи разводить – дело-то выеденного яйца не стоит.

Снимая с себя европейскую одежду, ювелир пробурчал:

– Боюсь, что не получится…

– До сих пор ведь получалось, – возразила жена. Ювелир достал из стенного шкафа вешалку, надел на нее

костюм.

– До сих пор моими стараниями получалось. Все, что он приносил, я в воде отмачивал, чтобы глину смыть. Я придумал, что он из Кермама, но выдает себя за кашанца. Что это правда, он не поверил, но что я сам это выдумал – тоже не догадался. По крайней мере я считаю, что не догадался…

Играя пышными телесами, молодая служанка внесла свежий чай, собрала пустые стаканы. Ювелир опять заговорил:

– Но если он задумается, разберется, что к чему, тогда все. Такого на мякине не проведешь. У него и наверху рука есть.

Жена, поднявшись на ноги, прервала его:

– А ты не тушуйся! Действуй. Ты первый ударь, а там видно будет, что делать. Как только он зазевается, ты его поскорей на чистую воду-то и выведи.

Ювелир, чтобы отделаться от подстрекательских поучений жены, пробормотал:

– Поскорей – значит, сейчас! – И пошел в умывальную, продолжая ворчать: – Если бы это один раз было… Тогда как рассуждаешь: один раз удача выпала, так и лови ее поскорей, а дальше будь что будет. Да только я о другом думаю: как бы эта изобильная чаша не опрокинулась да не иссякла. Да, брат, руки у меня, конечно, свободны… А начнешь мельтешить, разом с головой вглубь уйдешь, прямо на дно…

И он вошел в уборную.

Но жена и тут не отступила, через дверь проговорила:

– Да уж куда глубже-то? Или еще дна не достал? Ты поднатужься – вот оно!

Ювелир, который как раз тужился изо всех сил, хрипло ответил:

– Было ведь один раз, вспомни-ка! А все ты меня заставляла… Ну и что из этого вышло? А ничего…

* * *

…А тем временем далеко от их дома крестьянин, склонившись над расстеленным платком, тщательно увязывал туда золотые вещицы…

* * *

Ювелир совершил омовение, вернулся в комнату, достал молитвенный коврик и, расстелив его в углу, начал бормотать себе под нос молитвы.

Жена, понимая, что он старается только оттянуть время, с раздражением сказала:

– Нет, от твоей никчемности да вялости хоть на стенку лезь! Все у тебя нескладно и неладно, ни на что толком решиться не можешь. С одного конца не выходит – возьмись с другого! А ведь ты бы не прочь дело в свои руки забрать, охота-то есть, да вот смелости недостает. Ты думаешь, если у тебя духу не хватает все как надо устроить, так дело само по себе образуется? Бог тебе добро такое послал, а ты, значит, желаешь его моими руками из огня вытащить?

Ювелир вместо ответа провозгласил призыв на молитву и нараспев произнес:

– Аллах акбар!

………………………………………………………………………

Ювелир был все еще погружен в молитву, однако жена его продолжала:

– Счастье-то тебе сдуру привалило, по ошибке. А как глаза-то продрало, тебя увидало – раскаялось. Этот крестьянин пришел к тебе, а кому достался? Ему! Да такие дела только хитростью, обманом и держатся, а ты воображаешь, что все само собой уладится, – только чтоб мозгами не шевелить, труса праздновать, чистеньким да праведным оставаться. Антикнар лапу свою наложить хочет? А ты его стукни по лапе-то! Запугмнает он тебя? Задури ему голову. Гляди, откуда ветер дует, по ветру и плюй. Сейчас ты его обошел. Обожди, больше ничего не предпринимай, отступи назад. Все, что этому антиквару известно, мы тоже знаем, а вот он не знает, что нам известно. Так и не давай ему это узнать. Скрывай, кто этот крестьянин и откуда. Не торопись таскать к нему все, что получаешь. Отдавай что похуже. Он тебе говорит, мол, покупай по весу, а ты по весу ему и продавай. Такое продавай, что весит больше. Изломай эти вещи в куски, промой в воде, обдери с них рисунки, уничтожь их. Главное в этом деле – сам крестьянин. За него надо обеими руками ухватиться. Нужно его как-то привязать к себе, удержать. Не только к рукам прибрать, но и присмотреть, чтобы другие руку не наложили…

Ювелир завершил намаз, он прочел последнюю молитву, призвал благословение Божье. Он был согласен.

9

Из деревни надо спуститься вниз, к подножию горы, оттуда выйти в степь. Через степь проложена дорога, которая и в одну сторону, и в другую ведет к городу. До поворота надо идти пешком. А там, возле чайханы, дождаться попутного грузовика, забраться в кузов поверх груза или, если найдется место, сесть в кабину, рядом с водителем. В кузове ему было больше по душе. Там он обычно оказывался в одиночестве. Никто не расспрашивал, что у него в свертке, откуда он и куда, чем занимается, как его зовут. И хотя наверху всегда дул сильный ветер, но зато и дорога, и степь были как на ладони, а еще можно было опрокинуться навзничь и любоваться небом и облаками или уткнуться лицом в тюки и подремать, прогоняя усталость. Но пешком или на машине, сидя поверх тюков в кузове или рядом с водителем, спящий или бодрствующий, он крепко держал в руках свой сверток или плотно прижимал к груди небольшую торбочку. Сверток всегда совершал поездку лишь в один конец: из деревни в город.

Полученные в городе деньги он прятал в маленьком кошельке, скрытом на шнурке у него под рубахой, пока не добирался до родных холмов. Там, защищенный ими, он выкапывал под камнями неглубокую ямку, причем все время менял место тайника.

10

Сейчас он сидел у обочины, дожидаясь грузовика. Неподалеку сверкали на солнце пустые легковые и грузовые машины и даже целый автобус – пассажиры обедали, расположившись под камышовым навесом вокруг облицованного голубой плиткой бассейна. Струйки фонтана со звонким плеском плясали на воде, а звяканье ложек и вилок смешивалось с чириканьем воробьев на ветвях тополя и гранатового дерева, росших у входа в чайхану.

Хозяин чайханы сидел в буфетной и курил кальян, когда вдруг заметил крестьянина. Незнакомец уже попадался ему на глаза некоторое время назад: он ожидал машины возле широкого помоста чайханы, потом сел на попутку и уехал. Через несколько дней хозяин снова увидел его. Потом опять и опять. Он невольно начал задаваться вопросом: кто это? Ведь раньше он здесь не бывал, а теперь появляется регулярно. На торговца-разносчика он не похож – не доставляет из города никаких товаров. А в маленьком узелке, который он везет с собой из деревни – всегда только в один конец, из деревни! – явно нет того, что обычно отправляют в город на продажу: ни кураги, ни фасоли, ни гороха – ничего стоящего. Что же там тогда? Ну ладно, дьявол с ним, с узелком, сам-то он чем занимается?… И тут он снова увидел этого незнакомца. «Ну вот, – сказал он сам себе, – опять объявился!» Он торопливо отставил кальян и заспешил, чтобы перехватить человека, пока тот не скрылся, порасспросить его, выяснить, кто таков, – он сгорал от любопытства. На полпути он овладел собой, пошел ровным шагом и спокойно, хотя и достаточно громко, произнес:

– Милости просим! Заходи, пожалуйста! Крестьянин оглянулся: кого это зовут?

Чайханщик на помосте приглашающе махал рукой, поглядывая на него. За его спиной, на стене, была нарисована огромная бутылка пепси – раз в десять выше хозяина, – вся запыленная и покрытая трещинами.

– Благодарствую, – ответил он.

Чайханщик подошел поближе, к самым столбам, поддерживавшим камышовый навес, и повторил:

– Заходи, посидишь. Устал ведь.

– Благодарствую, – кивнул человек и поднялся по ступенькам на помост. Чайханщик с любезностью, в которой преобладал расчет, предложил:

– Да ты заходи в зал, снаружи-то холодно.

Но человек, опустившись на стул у самого края террасы, возразил:

– Так я машину прозеваю.

Чайханщик, упорно искавший, с чего бы начать разговор, ухватился ча подвернувшуюся ниточку. Он крикнул:

– Хасан, чаю! – а сам придвинул себе стул, уселся, облокотившись на металлический столик, и заинтересованно спросил: – Ты в Казвин или в Решт?

Человек, прикрывая полой свой узелок, ответил:

– Я в Тегеран еду.

Подручный чайханщика принес чай. Человек пребывал в нерешительности. Чайханщик подвинул к нему стакан:

– Пожалуйста!

– Благодарствую…

Чайханщик, во все глаза разглядывая крестьянина и его сверток, уговаривал:

– Да ты пей, не стесняйся. Остынет на таком-то холоде.

Человек наклонил голову в знак благодарности, положил в рот кусочек сахара и, налив чай в блюдечко, подул на него.

Чайханщик покрепче облокотился на стол, спросил:

– В деревне теплее или в городе?

Человек покосился на него поверх блюдечка – что за дурацкий вопрос? – и пожал плечами. Но чайханщик уже опять спрашивал:

– Ты из какой деревни-то?

И в упор уставился на него в ожидании ответа.

– Хосейнабад.

Чайханщик придерживался избранной тактики – петлять, задавать несвязные вопросы:

– А что, в городе не закрыли стройку? На отдых, а? – И снова замер.

Человек шумно отхлебнул чая и, не зная, что сказать, опять пожал плечами. Чайханщик с таким видом, будто он и раньше подозревал, что незнакомец никак не связан со строительным делом, а теперь окончательно в этом убедился, тут же перескочил на другую тему:

– Из Хосейнабада, значит.

Человек кивнул.

Чайханщик как бы про себя пробормотал:

– Хосейнабад… Сколько лет я здесь торчу, а до сих пор не знаю, где он есть, Хосейнабад этот…

Человек ткнул рукой куда-то в воздух:

– По ту сторону дороги. Во-он там, в долине. Вторая деревня. Дорогу туда никак не проведут.

– У тебя там лавка, что ли? Человек усмехнулся:

– Да откуда лавка, братец! Чайханщик знай гнул свою линию:

– Ну, ты в город ездишь, я и думал: за товаром, видать. Человек снова потянул чай из блюдечка.

– Нет. – И после паузы добавил: – Дела у меня.

Чайханщик прикидывал, о чем бы еще спросить. Не найдя ничего подходящего, он повторил:

– Я думал, ты товар закупать. – Он зевнул, словно его клонило в сон, и продолжал: – Я уж который раз тебя вижу – приезжаешь, уезжаешь…

Человек вдруг вздрогнул, украдкой глянул поверх блюдца с чаем. Деланный зевок ничуть не обманул его, напротив, он разбудил в нем дурные подозрения.

Боясь спугнуть собеседника, чайханщик теперь не глядел в его сторону и не видел, что человек насторожился, что в нем проснулись опасения.

– Ежели за покупками едешь, купи кой-чего и на мою долю.

Человек вытер рукой губы, поднялся и бросил взгляд на дорогу.

– Ты чего вскочил? – спросил чайханщик.

Крестьянин отвернулся, вытащил из кошелька, который висел у него на шее, купюру в двадцать риалов.

– Сколько с меня за чай?

Чайханщик, не допуская мысли, что собеседник что-то заподозрил, повторил:

– Чего вскочил, нету машины…

– Сколько? – отрывисто и резко бросил тот.

– Да чего там… – отмахнулся чайханщик. Но крестьянин так же резко сунул ему деньги.

– Ну где ты машину увидел? – бормотал чайханщик, перебирая в уме все сказанное, чтобы сообразить, где он допустил ошибку, чем отпугнуть незнакомца. В голове у него вертелось: «Ясное дело, за такой подозрительностью что-нибудь да кроется! Неспроста он так осторожничает и всего боится…» Вслух же он, пытаясь исправить положение, сказал: – Давай-ка я лучше тебе еще чайку принесу, – и направился к стойке. Когда он подошел к самовару и оглянулся, человек был уже на дороге.

Чайханщик поглядел па купюру. Тут на шоссе показался грузовик, крестьянин выставил вперед руку, шофер затормозил. Когда чайханщик увидел, что человек сел в машину, он сунул деньги в карман. Он был уверен, что тот не вернется за сдачей. Знал он и то, что ему придется самому наведаться в Хосейнабад.

11

Подручный чайханщика теперь частенько замечал, как его хозяин по проселку, порой даже пешком, направляется в одну из деревушек, расположенных у подножия гор. Он строил различные догадки и предположения, которые перерастали в подозрения. Однажды в чайхану зашел повидать хозяина участковый жандарм в чине фельдфебеля. – А его опять нет, – объявил подручный. Жандарм был большим знатоком голосов. Чтобы установить чью-нибудь связь с преступным миром, ему не требовалось вникать в смысл сказанных слов – достаточно было одного звука голоса. Но подручный чайханщика, который недолюбливал жандарма и боялся его, и не пытался скрыть истину за притворными речами, напротив, он изо всех сил выставлял напоказ нечто подлежащее сокрытию.

Жандарм по голосу понял: тут что-то не так, ясно было, что его внимание стараются привлечь намеренно.

– Ладно, давай, – бросил он.

– Чего это? – попытался подручный разыграть наивность.

– Я тебя насквозь вижу, проклятый. Душа с тебя вон, живей выкладывай! – сказал жандарм. – Ты что, оглох? Или язык проглотил?

Подручный опустил глаза и поведал жандарму о еженедельных отлучках хозяина, а также высказал мнение, что тот связался с наркотиками.

Теперь они сидели в садике за чайханой, под лучами заходящего осеннего солнца; фельдфебель пил чай. Подручный молчал как убитый, но взирал на фельдфебеля с ожиданием и надеждой. Жандарм, вдосталь истомив его молчанием, опять закинул удочку:

– Полаялись, что ли, с хозяином?

– Когда нам лаяться? Тут работа за глотку держит.

– Ну-ка давай говори правду! – приказал жандарм. – Выкладывай все, что тебе известно про хозяина.

– А чего мне врать? Мне напраслину возводить ни к чему, я за свои слова поручиться могу… Сроду он в те края не заглядывал, а в последнее время повадился ходить. Либо терьяк там, либо героин, да!… Зачем ему туда соваться, ежели не так?

Жандарм попытался последовательно рассмотреть различные аспекты идеи подручного. Усмехаясь, он спросил:

– Ты сам-то видел? Небось не видал ничего.

– Нет, не видал, а чего видеть-то? И так все ясно.

– Ты твердо уверен? – опять спросил жандарм.

Не выказывая и тени сомнения, подручный тотчас ответил:

– А ты, значит, не уверен? Ясное дело, ежели ты желаешь сегодня мне рот заткнуть, отделаться от меня, а завтра объявить, что ты, мол, сам его разоблачил, – чтобы мне награды законной не досталось, – что ж, я человек маленький, я на все согласный. Я ведь чего хотел – тебе услужить.

– Ишь какой гусь нашелся! – воскликнул жандарм. – Услужить он хотел… Да ты ради того человека выдаешь, чтоб чайханой его завладеть. Услужить!…

– Ну, если так получится, не одному же мне ею владеть, – проговорил подручный, вложив в голос всю скромность и дружелюбие, все раболепие и смирение, на какие только был способен. Жандарм пристально смотрел в глаза дичи, которая вознамерилась стать охотником.

12

Со злорадной усмешкой жандарм сверлил взглядом молодого человека и пренебрежительно втолковывал ему:

– Ты тоже государственный служащий!

– Нет, я солдат, я учитель, но этого я делать не стану! – горячился тот.

– Погоди, милок, не торопись, – остановил его жандарм. – Ты мне ответь: контрабанда терьяка, торговля героином – это хорошее дело?

– Донос есть донос, – упрямо возразил учитель, – я этим не занимаюсь.

И он зашагал к ребятам, которые носились по спортплощадке у края поля. Жандарм двинулся следом. Тропинка шла по узкой насыпи вдоль кладбища, так что всю дорогу их сопровождали крики играющих в футбол, сливающиеся с заупокойными молитвами. Жандарм говорил на ходу:

– Вот тебе на! Что это за государственный служащий, который отказывается помочь другому слуге государства? Да еще в таком деле, которое на благо людям… При чем тут донос? Подручный чайханщика говорит, что тот контрабандой занимается. Это хорошо, по-твоему? Правда это или нет? Если правда, он поступает плохо, приносит вред, сбивая с толку людей. Твой долг, долг каждого честного человека – воспрепятствовать этому. Вот я тебе и говорю: ты обязан перед Богом, перед собой, перед своей родиной.

Тут он широко развел руками, дабы продемонстрировать беспредельность этой родины, и на минуту умолк, чтобы его назидательные речи оказали большее действие. Но тишину нарушил раздавшийся с озаренного золотым светом кладбища за его спиной горестный вопль: «В каком же из благодеяний Господа вашего вы усомнитесь?!» Жандарм завел все сначала:

– Тебе надлежит выполнить свой долг. Какой же это донос? Ведь если окажется, что тот человек ни в чем не виноват, то это будет твоя заслуга, значит, ты разобрался и выяснил, что все это был только наговор. Опять же выходит, ты доброе дело совершил. Какое же это доносительство!… Плохо в пользу иностранцев шпионить. А я государственный служащий, разве я похож на иностранца?

Молодой человек остановился, повернулся спиной к школьникам на площадке, тень жандарма упала на его грудь.

– Ты – жандарм, я – учитель, – решительно сказал он. – Я же не прошу тебя, чтобы ты давал уроки этим детям…

Он тоже выдержал паузу, чтобы дать жандарму лучше прочувствовать его слова, паузу, которая тотчас заполнилась криками футболистов и заунывными голосами кладбищенских плакальщиков, читающих суры из Корана над могилами. Помолчав, учитель продолжал:

– Я не сделаю ничего во вред людям.

И он опять зашагал к ребятам, гонявшим мяч по полю.

13

Едва молодой учитель вышел из дома, к нему бросился шурин крестьянина.

– Какая там контрабанда, голубчик? – заговорил учитель. – Контрабандисты не такие люди, чтобы их каждый встречный в лицо знал, они по деревням не живут. Дутое это все дело. Он и ко мне приходил, уговаривал меня в шпики записаться. Надувательство сплошное.

Теперь они шли деревенской улицей. Попадавшиеся навстречу дети здоровались с учителем. Шурин крестьянина подумал, потом сказал:

– Правильно вы говорите. Ведь тот-то, чайханщик, значит, – он все время Баба-Али разыскивал. Я так полагаю, Баба-Али ему деньги должен. Он несколько раз у Масуме, сестры моей, спрашивал о нем. У муллы тоже побывал, о том же допытывался…

– Я сам, правда, его не видел… Но вероятно… Вероятно, этот чайханщик тоже инспектор, из полиции, – ответил учитель. – Да наверняка. Откуда тут контрабандисты? Это он для отвода глаз приходил. Тут какая-то хитрость.

Пока они шли по улице, ребята, собиравшиеся к школе, то и дело здоровались с учителем. Шурин задумчиво сказал:

– Что-то тут все-таки нечисто…

– Ясное дело, – подхватил учитель, – чайханщик и контрабанда только предлог.

– Конечно, вы человек ученый, – заключил его собеседник.

Закурив сигарету, учитель спросил:

– А как поживает Масуме-ханум? Сынок ее, Ахмад-Али, здоров?

Но шурин был полностью погружен в свои мысли.

– Так что мне делать-то? Учитель выдохнул дым.

– Выбрось все это из головы. Как будто бы и не видал никакого жандарма. А если он снова заявится, начнет вопросы задавать, что ты сделал, скажи ему: мол, ты о чем? Да я все это забыл. Словом, выкинь из головы. Как будто ничего не было. Ни ты, ни я не видали ни жандарма, ни чайханщика.

14

В полдень шурин задами возвращался из садов к дому. Закинув лопату на плечо, он размышлял о своих делах, когда натолкнулся на старосту. Тот неожиданно появился из проулка и окликнул его:

– Эй, парень! Погоди-ка.

Шурин оглянулся, увидел старосту и почтительно отступил.

– Здравствуй, староста!

Вид у старосты был удрученный.

– Здорово, – буркнул он, не замедляя шага. Парень послушно последовал за ним.

– Чего тебе жандарм говорил, а? – спросил староста. Такого вопроса шурин не ожидал. В замешательстве

он спросил:

– Жандарм?… Какой такой жандарм?

Как ни надувался староста, демонстрируя важность своего сана и собственную гордость, как ни скрывал глодавшую его тревогу, она все же то и дело прорывалась. Он пробормотал:

– Ходит тут один, тень на плетень наводит…

– Я не видал, – счел за лучшее заявить шурин.

Тут староста, дабы обрести утраченную уверенность, попытался переложить свои опасения на плечи собеседника:

– Он ведь из-за жалобы Резы приходил. Ты вот поколотил его…

Шурин внезапно оказался перед необходимостью оправдываться. Он начал:

– Ну, было дело, поколотили его; так ведь он с ума сошел! Взял и ни с того ни с сего прикончил рабочего вола! Да ты ведь и сам был там… Какие могут быть жалобы? Ну и ну!

Но староста настаивал:

– По жалобе Резы приходил, точно. Ты его избил, а кроме того, забрал из дома все его имущество.

Шурин опешил, умоляющим голосом он пролепетал:

– Какое имущество? Не было у него ничего! Бедняжка Масуме, сестра моя, не смеет домой вернуться, да и куда возвращаться-то – ни кола ни двора. А мужик окончательно спятил, никогда его дома не застанешь. По деревням, видно, шастает, попрошайничает да работы ищет. Давно пора его в сумасшедший дом отправить. – Тут он почувствовал почву под ногами. Настойчиво и твердо он повторил: – Ей-Богу, он спятил. Надо его в сумасшедший дом отдать. Он же ума лишился! Пока он тут беды не натворил… – Теперь он говорил доброжелательно, мягко и дружелюбно, казалось, он был преисполнен желания помочь ближнему. – Староста, надо что-то делать. Староста же, вновь охваченный тревогой, спросил:

– Значит, жандарм вовсе не к тебе приходил, это точно? И у Масуме не был, и у брата твоего двоюродного?

– Нет, ни у кого.

– Чего же ему надо-то?! – воскликнул староста, обращаясь то ли к самому себе, то ли к шурину.

Тот облегченно вздохнул:

– Да ведь ты у нас староста, не я! Откуда ж мне знать?