Текст книги "Горькая доля"

– Напугать меня хочешь?

Женщина посмотрела на меня, будто очнулась от сна. Внизу раздался стук в дверь.

– Думаешь, испугался, да?

– Что ты, с чего ты взял? – удивилась она. – Зачем мне тебя пугать?

– Нет, ты пугала этими – про кого ты там говорила.

– «Этими» – ты про что?

– Про всех про них. Внизу стучали.

– Ты нарочно так говорила, чтоб напугать.

– Вот те на! Что это тебе померещилось?

Женщина поднялась, взяла лампу.

– Не уноси, – попросил я, – здесь темно.

Она не ответила, но прихватила спички, а лампу поставила на пол у выхода из комнаты, чтобы осветить себе дорогу. Посмотрела на меня, а потом пошла вниз. Спускаясь по лестнице, она крикнула:

– Сейчас-то не бойся, схожу гляну, кто там.

Теперь мы были вдвоем – я и тетушка. Мне стало страшно. В наступившей тишине отчетливо слышались ее хриплые вдохи и выдохи. Женщина оставила дверь открытой, с лестницы задувало, и керосиновая лампа отбрасывала тусклый неровный свет. Ботинки – женщина сказала, что они дядюшкины, – валялись за порогом, у лестницы.

Я обернулся, увидел, что тетушка смотрит на меня.

– Слышала, что она наболтала? – Я словно хотел втянуть ее в разговор. Больше всего я боялся, как бы ветер не загасил лампу, и вдруг, к своему ужасу, вспомнил, что ведь женщина унесла спички. Тогда я вскочил, прикрыл дверь, перенес лампу на прежнее место и слегка прикрутил фитиль, чтобы не дымила. Дым прекратился. – Вот теперь хорошо, правда, тетушка?

Она молчала.

– Разгорелась немного, да? Так ты слышала, что она говорила?

Тишина.

– Суббота – это скоро, послезавтра. Я теперь сам к вам буду приходить каждый день… Нет, каждый день, наверное, не выйдет, но раз в неделю обязательно… А семечки ты давно не калила?… Тетушка, надо голубям хлеба покрошить на крыше… Да, послушай-ка, помнишь мою красную машинку, где она?

Тетушка медленно, едва заметно повернула голову. Кажется, она поняла меня и показывала на чулан.

– Она там? – спросил я.

Она продолжала смотреть на дверь чулана. Внизу раздался голос Джафара:

– Темно, ничего не видно.

– Я же дверь открытой оставила, чего это он закрыл? – отозвался женский голос.

Чиркнула спичка.

– Я пойду луковый суп принесу, – сказала женщина, – он вкусный, наваристый.

– Нет уж, спасибо, ешьте сами, – угрюмо ответил Джафар.

Снова чиркнула спичка – видно, никак не загоралась.

– Другого-то нет ничего… Кажется, спичка наконец загорелась.

– Не обессудь, милок, уж чем богаты, тем и рады. Послышались шаги.

– То-то и дело, что вы голодного объесть рады. Все подчистую умяли, – говорил Джафар, поднимаясь по лестнице.

Женщина, стоя внизу – ее голос звучал глуше, – оправдывалась:

– Напрасно ты так. Мы ведь заботились о ней…

Джафар вошел, закрыл за собой дверь, и фраза оборвалась на середине. Он принес миску рисового киселя, яйцо и небольшой кулек, свернутый из исписанной тетрадной бумаги.

– Стыда у них нет, – пробормотал он.

– Ты еще не знаешь, что она мне нарассказывала, эта женщина. Ты за едой ходил, а она тут все время болтала.

– Бессовестные, – сказал Джафар.

Он опустился на колени, аккуратно поставил миску, положил кулек и яйцо и возмущенно добавил:

– Все сожрали!

– Она что-то странное говорила, – продолжал я. – Врала, по-моему.

Джафар попробовал кисель.

– Остыл уже. А был прямо кипящий. Кто-то поднимался по лестнице.

– Совсем холодный!

Джафар надбил яйцо о край миски, разломил пополам, осторожно выпустил желток в миску, белок выпил, а пустые скорлупки бросил на жаровню мангала. Вошла женщина с медной плошкой в руках.

Джафар показал рукой на мангал:

– Надо разжечь, мерзнет она.

– Раньше тут в нишах айву раскладывали, – вслух припомнил я.

Джафар протянул мне миску:

– На, если хочешь, дай ей, только сначала размешай и сахаром посыпь. Она, бедная, совсем обессилела.

Женщина поставила свою плошку на кирпичи мангала.

– Чай не в чем заварить, – сказал Джафар, – и уголь я забыл принести.

Он встал.

– Уголь у них в чулане, – объяснила женщина.

Я разболтал желток в киселе и спросил, где сахар. Джафар кивнул на кулек.

– Тетушка, где у тебя чайник? – ласково спросил он. Но несчастная старуха только хрипло дышала.

– Кажется, тоже в чулане, – ответила за нее женщина. Я надорвал кулек, и струйка сахара потекла в миску.

Джафар заглянул в чулан, там было совсем темно. Он вернулся, взял лампу, сказал мне:

– Погоди, не корми пока! – и скрылся за дверью.

Шорох сахара и надрывные хрипы тетушки были единственными звуками, слышными в комнате. Но и они постепенно замерли. На минуту стало совсем тихо, и тут комната снова осветилась, вернулся Джафар. Кулек у меня в руке опустел. Я смял его и зашвырнул в угол.

– Заснула, – сказала женщина.

Я увидел, что тетушка спит. Она сидела как прежде, привалившись к стене, тяжело дышала, но глаза у нее были закрыты. Джафар все еще стоял на пороге чулана, с одной только лампой в руках.

– Не нашел? – спросил я. – Нету чайника? А что ты там стоишь?

Он молча пошел, поставил лампу в нишу и повернулся ко мне:

– Парвиз-хан, подымайся.

– Как это?

– Уже поздно, пойдем.

– А кормить? – недоуменно спросил я, показывая на миску.

– Оставь на потом, она же спит.

– И то правда, – поддакнула женщина.

– Пошли скорей, – поторопил меня Джафар.

– Давай разбудим ее.

– А ну не спорь, быстро!

– Я с ней посижу пока, – вызвалась женщина, – она вот-вот проснется.

– Парвиз-хан, – прикрикнул на меня Джафар, – шевелись, дело к ночи!

– Она же голодная. Я встал.

Женщина сняла с полки лампу и первая направилась к выходу.

– Даже не попрощались!… – с упреком протянул я.

Свет на секунду упал на тетушкино лицо. Поставив лампу за порог, женщина обернулась, и большая тень, скользнув по полу, накрыла тетушку.

Мы вышли на лестницу. Я тихо сказал:

– До свиданья.

– Не уноси лампу, пока мы спускаемся, – попросил женщину Джафар, – а то совсем темно.

– Я вас провожу.

– Ты не оставляй тетушку одну, – вмешался я.

– Она еще спит.

Джафар подтолкнул меня. Во дворе он остановился:

– Завтра поутру вернусь.

– Милости просим, – ответила женщина. Мы вышли на улицу. Ярко светила луна.

По дороге Джафар молчал. Я пересказал, что говорила мне та женщина, но он не проронил ни слова. Я посмотрел на небо. Было полнолуние.

– Джафар, погляди!

Он шел, не поднимая головы, и молчал.

– Джафар, случилось что?

– Все в порядке.

– Да нет, я же вижу.

– Что это ты видишь?

– У тебя лицо странное какое-то. И разговаривать не хочешь.

– А что проку говорить? Дядюшка умер.

– Что?…

– Умер, и точка. Ясно?

– Как так умер?

– Какое уж тут как, умер – и все. Еще не веря, я спросил:

– А когда?

– Не знаю.

– Кто тебе сказал?

– Никто, я сам видел. Он там, в чулане лежит.

Я повторил:

– В чулане?! Джафар кивнул.

– И ты промолчал?!

– А что было говорить? Незачем.

– Нет, ты, наверно, в шутку только… Он горько усмехнулся:

– В шутку, сынок, не умирают. Умер, умер Мешхеди.

Я задумался.

– А почему он в чулане?

– Ты же сам мне свой разговор с хозяйской дочкой пересказал. Так что теперь все понятно.

– Давай вернемся, – потребовал я.

– Для чего? Я тебя специально оттуда увел.

– А тетушка как же?

– Она тоже умерла. Я рассердился.

– Ну уж теперь ты врешь!

– Разве про такое врут? Умерла или вот-вот умрет.

– Джафар, пошли обратно! – твердо сказал я.

– Да мы уже почти дома.

Когда Джафар, сообщив маме главное, стал рассказывать подробности, и до меня наконец дошло, что все это правда. Джафар сказал, что пойдет за чтецом Корана, отведет его к покойнику нынче же вечером, а уж наутро отправится по остальным делам.

– День на исходе, – вмешалась Зарин, – а завтра выходной, никого не найдешь, ступай лучше сразу.

– Он же, бедный, не евши, – возразила бабушка. – Коран Богу-то и без чтеца известен, а покойника этим не оживишь, прости, Господи.

Я ушел к себе, забрался в постель, лежал и не мог заснуть. Я не испытывал ни усталости, ни страха. В голове не было ни одной мысли, только перед глазами неотступно стояла круглая сияющая луна. Ушел Джафар, вернулся откуда-то отец, потом весь дом погрузился в сон, все звуки стихли, за окнами была кромешная полуночная тьма. Тогда луна погасла, и я забылся сном.

Наутро отец позвонил, чтобы в дом Мешхеди Асгара послали гроб, и я услышал, как он изумленно переспросил: «Уверен? В чем?» Потом, через минуту, сказал: «Возможно, это было в другом месте». После этого он добавил, что покойник не женщина, а мужчина… «Ну что я могу поделать, что адрес один и тот же? Пусть вчерашняя не умерла, но этот-то умер…» Он еще немного послушал и резко произнес: «Ну уж это вы, уважаемый, сами виноваты. Могли бы толком выяснить, как зовут». Снова последовало недолгое молчание. «В любом случае, я не из управления культуры… ну хорошо, пусть школа. Не из управления культуры и не из школы, – закричал отец. – К тому же сегодня пятница, все закрыто. Поверьте, покойный не был ни швейцаром, ни учителем, ни учеником, ни директором. Он и грамоты-то не знал. И он 286

был мужского пола, старик, а не старуха. Он абсолютно точно покойник. Во всяком случае, он умер, и вы, дражайший, не затягивайте там. Всего хорошего. Хлоп! Отец повесил трубку.

– О Боже мой! Похоронить и то нельзя без хлопот. Он сердито, рывками надел абу.

– Ну и времена! Даже гробовщиков приходится упрашивать. Раньше пары слов было достаточно, а нынче они, видите ли, желают досконально знать, кого хоронят. Вконец обнаглели, мерзавцы!

– Они придут с гробом, а там тетушка, испугается еще. Может, мне пойти побыть с ней? – предложил я.

На этот раз никто не умилился моей отзывчивости. Только отец молча и злобно посмотрел на меня.

– Что с ней теперь будет?

Мой вопрос прозвучал упреком – про тетушку как-то забыли. Все молчали. Потом отец с горечью произнес:

– Сейчас надо об умершем позаботиться. Там посмотрим…

Он на минуту задумался и добавил:

– Еще этот Аббас, скотина такая! До чего ж народ лживый пошел! Клялся, что передаст деньги дядюшке, а сам прикарманил, не вернешь теперь. Кстати, он ведь в управлении финансов работает, а в похоронной конторе упомянули какого-то учителя…

Отец не договорил и ушел к себе в комнату.

– Надо было с Джафаром пойти, – вздохнул я. – Мне бы только взглянуть на него…

Я сказал это и вдруг испугался.

– Зачем тебе, – прошептала Зарин, – он же мертвый.

– Он весь вечер за стенкой, в чулане, пролежал… Помнишь, тогда давно, его током ударило? Я его с тех пор больше не видел.

К горлу подступил комок. Я выбежал из комнаты и стал слоняться по двору. Отец вскоре куда-то ушел.

Около полудня я стоял на тротуаре у дверей нашего дома и смотрел, как соседские мальчишки играют в чижа. Вдалеке появился Джафар. Он держал в руке детскую вертушку на длинной палке, и разноцветные пропеллеры крутились у него над плечом. В другой руке у него была корзина с покупками. Я вернулся во двор. Мне хотелось узнать про похороны, но спрашивать самому было страшно.

Во дворе Симин с Мехри что-то вязали. Мама стояла на пороге своей комнаты. Бабушка и тетка сидели в залитой солнцем столовой, сквозь распахнутые двери видно было, как бабушка перебирает четки, а тетка чистит рис. Я поднялся по лестнице и уселся на солнце. Рогайе с шумом мела пол. Из женщин не хватало только Зарин. Джафар вошел во двор.

Увидев его, мама тут же спросила:

– Что так долго, Джафар?

– Обмывалыцик запоздал. С утра в баню подался, сегодня же пятница.

– Джафар, а это тебе зачем? – подбежала Симин.

– Это? Да увидал по дороге, приглянулась вещица, вот купил для Мастуре.

Джафар говорил о своей дочке.

– Девочки в такое не играют.

– Ну так что ж, красивая штука, мне самому понравилась.

Подошла Мехрангиз, взяла у него игрушку, тряхнула. Пропеллеры закружились.

– А других цветов были? – поинтересовалась она.

– Да пустяковина это, из обычной бумаги, – отмахнулся Джафар.

Мне очень хотелось спросить, как там тетушка. Мехри повторила:

– Ну так были?

– У торговца их целая охапка, только ерунда это.

– А что ж ты нам не купил? Мы тоже хотим.

– Мехри-ханум, она только для малышей годится, для мальчиков.

– Ну и пусть, все равно пойди купи!

– Идти-то далеко. Это на другом конце города. Знаешь ведь, куда я ходил.

– Да смилуется над покойником Господь, – пробормотала бабушка.

Мехри не унималась:

– Обязательно купи!

– Когда в следующий раз пойду, – негромко сказал Джафар.