Текст книги "Смерть по ходу пьесы"

– Кто вас лечил в Буэнависте?

– А, специалисты по физиотерапии. Привели мне плечо в порядок. Понимаете, я в хорошей форме...

– Да, я понимаю.

– Так что это не заняло много времени.

– Вы говорили с кем-нибудь об этом ранении?

– Да, конечно.

– А о психологических последствиях ранения?

– Конечно.

– А о посттравматическом синдроме?

– Вы же знаете, что в этом городе у целой кучи копов были огнестрельные ранения. Что я, какой-нибудь особенный?

– Но вы говорили с кем-нибудь в Буэнависте о...

– Да при чем тут это? Рана меня совсем не беспокоит.

Шарин снова посмотрела на своего посетителя.

– Я хотела бы, чтобы вы показались одному специалисту, – сказала она. – Сходите в регистратуру и запишитесь к нему на прием. Его зовут Саймон Вагенштейн, – продолжала Шарин, записывая имя врача на листке бумаги. – Он один из заместителей главврача.

– Почему я должен идти к какому-то другому врачу? Я уже черт знает сколько времени хожу от одного доктора к другому...

– Доктор Вагенштейн – психиатр.

– Ну уж нет! – тут же вскинулся Гаррод и сдернул свою рубашку со спинки стула. – Выписывайте меня, и дело с концом. Не хочу я идти ни к какому психиатру, пошло оно все в задницу.

– Возможно, он сумеет вам помочь.

– Да на кой черт мне идти к врачу, который лечит голову, если у меня болит в груди? Вы чего, серьезно?

Гаррод сердито натянул рубашку и принялся быстро застегиваться, не глядя на Шарин.

– Почему бы вам не обратиться с ходатайством о пенсии? – поинтересовалась она.

– Я не хочу на пенсию.

– Вы хотите остаться на службе, не так ли?

– Я хороший коп, – спокойно произнес Гаррод. – И я не стал хуже только от того, что меня подстрелили.

– Но вы можете отправиться на пенсию, как только...

– Не хочу я ни на какую пенсию.

– Тогда не стоит выдумывать воображаемые боли в груди, которые не позволяют вам вернуться...

– Они не воображаемые!

– Вы имеете право на пенсию...

– Я не хочу...

– Вы можете претендовать...

– Я хочу вернуться к работе!

– ...на федеральное пособие по инвали...

– Я не боюсь возвращаться на работу!

– Но никто не сможет обвинить вас, если вы больше не хотите рисковать...

– Как раз в этом они меня и обвиняют! – воскликнул Гаррод. – Они думают, что меня подстрелили потому, что я плохо справлялся со своей работой. Раз меня подстрелили, значит, я сделал что-то не так – понимаете? Я для них неудачник. Они не хотят больше работать вместе со мной, они боятся, что их тоже могут подстрелить, если они будут работать рядом со мной. Если я возьму пенсию по инвалидности...

Гаррод осекся, покачал головой.

– Я хороший коп, – повторил он.

– Если вы проходите еще восемь месяцев с болями в груди, причину которых никто не может выяснить, вы подпадете под действие статьи четвертой...

– Да, но если я соглашусь...

– На что?

– Если я ухвачусь за эту пенсию и уволюсь...

– И что тогда?

– Они скажут, что все ниггеры – бабы.

– А я и есть баба, – сказала Шарин.

Они стояли, глядя друг на друга. Телефонный звонок заставил их обоих вздрогнуть. Шарин сняла трубку.

– Доктор Кук слушает.

– Шарин? Это я.

Берт Клинг?

Дернуло же его позвонить именно в эту минуту!

– Подождите секунду, – сказала Шарин и прикрыла трубку рукой. – Пообещайте мне, что вы сходите на прием к доктору Вагенштейну.

– Давайте сюда эту сраную бумажку, – пробурчал Гаррод и выхватил у нее из рук листок с фамилией врача.

* * *

Репетиция возобновилась в пять, а сейчас было начало седьмого. Все четыре актера, играющие ведущие роли, вот уже час находились на сцене, прорабатывая наиболее трудные эпизоды. Начало назревать столкновение характеров.

Фредди Корбин дал главным действующим лицам своей пьесы следующие имена: Актриса, Дублерша, Детектив и Режиссер. Мишель это сразу показалось претенциозным, но потом она обнаружила, что вся эта дурацкая пьеса насквозь претенциозна.

Остальные четыре актера – двое темнокожих и двое белых – должны были играть массовку, роли без слов. Предполагалось, что они должны создавать «ощущение времени и места действия», как написал Фредди в одном из своих бесконечных указаний о том, как следует играть ту или иную сцену.

Двое мужчин-статистов играли детективов, воров, швейцаров, постоянных посетителей ресторана, библиотекарей, шоферов, официантов, политиков, уличных торговцев, продавцов, газетных репортеров и тележурналистов. Две женщины-статистки играли проституток, служащих полиции, телефонисток, секретарш, официанток, кассирш, продавщиц, сотрудниц газет и тележурналисток. Все четверо, как мужчины, так и женщины, отвечали также за быструю перестановку декораций во время кратких затемнений между сценами.

Пьеса состояла из двух актов и сорока семи сцен. Декорации в каждой сцене скорее «намекали на обстановку, чем описывали ее» – еще одна цитата из указаний Фредди. Например, стол и два стула изображали ресторан. Скамья и перила изображали подмостки конкурса красоты в Атлантик-Сити, где Актриса завоевала титул Мисс Америка, что и послужило началом ее карьеры.

Сегодня же репетировалась та самая сцена, в которой какой-то неизвестный ударил Актрису ножом...

– Так что, мы так и не узнаем, кто это на нее напал? – Вопрос Мишель был адресован в шестой ряд, где восседал их уважаемый режиссер. Ему составлял компанию продюсер спектакля Марвин Моргенштерн, ласково именуемый также мистером Морнингстаром, по аналогии с персонажем Германа Вука, или мистером Манибэгом, согласно его должности[1]1
  Игра слов, основанная на созвучии. Манибэг – мистер Денежный Мешок, намек на то, что продюсер финансирует постановку. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Мишель прикрыла глаза ладонью, защищаясь от света прожекторов, и вглядывалась в темный зал. Ей казалось, что это ключевой вопрос. Как, черт подери, можно требовать от актрисы, чтобы она сыграла жертву нападения, если она не знает, кто на нее напал?

– Это несущественно для данного эпизода, – отозвался Кендалл откуда-то из темноты. Мишель отчаянно захотелось, чтобы его было видно, чтобы можно было сойти со сцены и накинуться на него.

– Это существенно для меня, Эш! – воскликнула она, продолжая прикрывать глаза. Она по-прежнему не видела ничего, кроме слепящего света прожекторов и темной пустоты зрительного зала.

– Может, мы просто продолжим работать над этой сиеной? – предложил Кендалл. – А разбираться, кто что и кому сделал, будем потом, когда выполним все, что намечено.

Но Мишель стояла на своем.

– Извини, Эш, но я говорю именно об этой сцене. Ведь это именно со мной кто-то что-то сделает. Вот я вышла из ресторана и иду к автобусной остановке, а из темноты выходит некто...

– Ради Бога, Мишель, почему бы тебе просто не сыграть эту чертову сцену, а?

Марк Риганти, актер, играющий Детектива. Высокий, худощавый, темноволосый, одетый в джинсы, туфли на мягкой подошве и темно-красный свитер от Ральфа Лорена.

– Мы уже играли эту чертову сцену, – сказала Мишель, – причем не один раз, но я до сих пор не понимаю, кто это вышел из темноты и ударил меня ножом.

– Но это неважно, – вмешалась Андреа.

Девятнадцатилетняя Андреа Пакер, игравшая дурочку в постановке «Все о Еве», здесь исполняла роль Дублерши. У нее были длинные белокурые волосы, темно-карие глаза и худощавая фигура подростка. В жизни она отличалась острым язычком и холодной, сдержанной манерой поведения, что целиком соответствовало роли Дублерши. Иногда Мишель казалось, что Андреа вообще не играет. На этой репетиции наряд Андреа состоял из черного трико и обернутой вокруг бедер короткой голубой юбки.

Мишель ненавидела ее всей душой.

– Может, для тебя это и неважно, – откликнулась она, – но и нападают не на тебя. Это именно на меня нападает этот неизвестный, который выходит мне навстречу из темноты, который одет в длинный черный плащ и черную шляпу, надвинутую на глаза, который на самом деле Джерри...

– Что? – Из-за кулис высунулась голова Джерри. Он стоял там, ожидая, пока подойдет его очередь выходить на сцену.

– ...который только в предыдущем эпизоде был усатым официантом. Но ведь это же не усатый официант ударил меня ножом, правильно? Потому что тогда это все просто нелепо. И это не может быть Детектив, потому что это именно он помог мне снова обрести веру в себя и все такое. Значит, это или Дублерша, или Режиссер, потому что это единственные оставшиеся важные роли в пьесе. Ну так кто это – Андреа или Куп? Я просто хочу знать.

– Ну, не думаю, что это я, – извиняющимся тоном произнес Купер Хайнес. Ему было сорок три года, и у него был вид достойного джентльмена, посвятившего многие годы своей жизни «мыльным операм» – ежедневным сериалам, как их было принято называть, – и играющего обычно какого-нибудь обаятельного доктора. В «Любовной истории» он играл Режиссера. На самом деле он был гораздо лучше любого режиссера, с которым Мишель доводилось встречаться за свою жизнь, даже если считать тех, которые не пытались залезть ей под юбку. – Я не выстраивал эту роль с тем расчетом, что это я напал на Мишель, – сказал Купер, тоже приставив ладонь к глазам и посмотрев в зал. – Эш, ведь если это я на нее напал, я бы должен был знать об этом, разве не так? Ведь это изменяет весь подход к роли.

– Я думаю, мы все имеем право знать, кто же на меня напал, – сказала Мишель.

– А меня это вовсе не волнует, – возразила Андреа.

– И меня тоже, – поддержал ее Марк.

– Эшли прав, это несущественно для данной сцены.

– Может, на тебя напал дворецкий? – прошептал из-за кулис Джерри.

– Если на человека напали, зрители захотят узнать, кто на него напал, – продолжала настаивать Мишель. – Вы не можете так просто от этого отмахнуться.

– Это пьеса не о том, как кого-то ударили ножом, – сказала Андреа. – Или там повесили.

– Да? Тогда о чем же? О дублерше, которая не умеет играть?

– Еще чего! – воскликнула Андреа и сердито отвернулась.

– Фредди, вы здесь? – позвала Мишель. – Вы не можете объяснить мне, кто это напал...

– Его здесь нет, Мишель, – устало проронил Кендалл.

Сознание того, что рядом с ним сидит Моргенштерн, заставляло Кендалла чувствовать себя неуютно. Ему не хотелось, чтобы у продюсера сложилось впечатление, что он, Кендалл, не способен справиться с актерами – особенно если учесть, что так оно и было. В момент, когда актер начинает взывать к автору пьесы, требуя пояснений, следует вмешаться и дать актеру по шее, будь он хоть трижды звездой. Тем более что Мишель Кассили, между прочим, давно уже не звезда. Подумаешь, в «Энни» она играла! Да это было сто лет назад!

Сдерживая бурливший внутри гнев, Кендалл произнес своим самым убедительным тоном, подражающим Отто Премингеру:

– Мишель, вы задерживаете репетицию. Я намерен сделать эту сцену, сделать ее хорошо и сделать ее сейчас. Если у вас есть какие-то вопросы, отложите их до момента обсуждения. А теперь я хочу, чтобы на вас напали именно сейчас, как это следует по сценарию – кто бы там это ни сделал. У вас, Мишель, в половине седьмого примерка, а я намереваюсь в это время пойти пообедать. Так что, если все готовы, давайте начнем. Пожалуйста, с того места, как Мишель платит по счету, выходит из ресторана и идет в темноту...

* * *

Из темного угла неподалеку от гастронома, расположенного на той же улочке, что и театр, ему было видно, как спускается она по лестнице служебного входа, были видны ее обтягивающий синий свитер, расстегнутый пиджак, короткая темно-синяя юбка, пояс с золотой пряжкой, синие туфли на высоких каблуках. Он попятился назад, в темноту, чуть не врезавшись при этом в урну, стоявшую у него за спиной. Она посмотрела на свои часики, а потом быстро зашагала по улице, постукивая каблуками. Ее рыжие волосы блестели в свете фонаря, висевшего над служебным входом.

Он хотел перехватить ее, пока она еще не вышла из этого переулка, раньше, чем она доберется до освещенного тротуара. Черный ход гастронома располагался достаточно далеко от улицы, чтобы случайные пешеходы не могли его заметить, и в то же время далеко от фонаря над служебным входом театра. Цок-цок, цок-цок – каблуки цокали, длинные ноги проворно передвигались, она подходила все ближе к тому месту, где он стоял. Он шагнул ей наперерез.

– Мисс Кассиди? – спросил он.

И вонзил в нее нож.

Глава 3

Стоя в дежурке рядом с холодильником, детектив второго класса Стивен Луис Карелла никак не мог не слышать разговор Клинга, сидевшего за столом в четырех футах от него. Он налил себе воды в бумажный стаканчик, повернулся спиной к Клингу и принялся смотреть на улицу сквозь забранное решеткой окно – но он не мог не слышать этот разговор. Карелла выбросил пустой стаканчик в мусорную корзину и пошел через комнату к своему столу.

Карелла был высоким мужчиной – почти шесть футов роста. У него были широкие плечи, узкие бедра и скользящая походка прирожденного спортсмена, которым он на самом деле не являлся. Усевшись за стол, он вздохнул и посмотрел на настенные часы, удивляясь, как летит время, если ты занимаешься чем-нибудь приятным. Их смена длилась всего три часа, но сегодня вечером Карелла почему-то чувствовал себя необычайно уставшим. А когда он уставал, его глаза приобретали какой-то тусклый оттенок, а уголки глаз более выразительно, чем обычно, опускались вниз и придавали его лицу преувеличенно восточное выражение.

Без пятнадцати четыре четверо детективов заступили на вечернюю смену. Мейер и Хейз не успели даже снять свои пальто, как их сдернули с места – был ограблен склад спиртных напитков, – и они исчезли из дежурки, едва там появившись. Примерно в четверть пятого явилась рыжеволосая молодая женщина и рассказала Клингу, что кто-то намеревается убить ее. Клинг записал все ее данные и обсудил с Кареллой возможность установить надзор за этой женщиной. Карелла сказал, что у них нет такой возможности. Клинг сказал, что поговорит об этом с боссом, как только тот появится. Но лейтенант Бернс все еще не появился, а Клинг продолжал разговаривать по телефону с какой-то Шарин, которую он приглашал на чашечку кофе – после конца смены, ближе к полуночи. Судя по обрывкам разговора, долетающим до Кареллы, эта Шарин не слишком-то была расположена принять приглашение Клинга. Клинг продолжал уговоры. Он сказал, что с радостью возьмет такси и подскочит на Калмс-Пойнт – он просто хочет немного поговорить с ней. К тому моменту, как Клинг повесил трубку, Карелла все еще не знал, добился ли тот чего-нибудь. Единственное, что он знал, – что ему предстоит провести здесь еще пять долгих часов, прежде чем их сменят.

В восемь минут восьмого поступил тревожный сигнал из театра. «Сьюзен Грейнджер», маленький театр на Одиннадцатой Северной, неподалеку от Мейпс-авеню. Разбойное нападение, женщина получила ножевое ранение. Когда Карелла и Клинг добрались до места происшествия, женщину уже увезли в больницу. Один из патрульных полицейских сообщил, что пострадавшую зовут Мишель Кассиди и что ее забрали в больницу Морхауз Дженерал. Клинг узнал это имя. Он сообщил Карелле, что это та самая рыжая женщина, которая приходила к ним всего часа три назад.

– Она мне как раз говорила, что кто-то грозится ее зарезать, – сказал Клинг.

Патрульный пожал плечами и произнес:

– Ну так он выполнил свою угрозу.

Они решили, что важнее переговорить с пострадавшей, чем приниматься немедленно изучать место происшествия. Около половины восьмого они добрались в Морхауз и поговорили с врачом, принимавшим Мишель Кассиди. Врач сказал, что если бы удар пришелся на пару дюймов ниже и чуть правее, то мисс Кассиди в настоящий момент играла бы первую арфу в небесной филармонии. А так она находится в двести тридцать седьмой палате, состояние вполне приличное. Врач знал, что пациентка была актрисой.

– Что, она какая-нибудь знаменитость? – поинтересовался он.

– Она играла Энни, – сказал Клинг.

– А кто такая Энни? – спросил врач.

Его звали Рамантран Мехрота – об этом сообщала небольшая пластиковая карточка, приколотая к халату. Клинг решил, что, наверное, доктор был индусом. Для этого города довольно необычно было встретить в приемном покое больницы врача из Бомбея. Почти так же необычно, как натолкнуться на шофера-пакистанца.

– К ней потащили кинокамеры, – сообщил Мехрота. – Я думал, она и вправду какая-нибудь знаменитость.

– Теперь она действительно знаменитость, – отозвался Карелла.

* * *

Телерепортеры выполняли за них всю работу. Полицейским оставалось только стоять у них за спинами и слушать.

– Когда это произошло, мисс Кассиди?

Карелла узнал в женщине, задавшей вопрос, репортера Четвертого канала. Красавица с вьющимися черными волосами и темно-карими глазами напомнила ему жену; правда, волосы у Тедди были прямыми, а не вьющимися, но такими же черными.

– Все остальные уже ушли на обед, – ответила Мишель, – а у меня была примерка, и поэтому я немного задержалась. Я только вышла из театра, и тут...

– Во сколько это было?

– В начале восьмого. Мы весь день репетировали...

– А что вы репетировали, мисс Кассиди?

– Новую пьесу. Она называется «Любовная история».

– Что произошло, когда вы вышли из театра?

– Из подворотни в переулок выскользнул мужчина. Он спросил: «Мисс Кассиди?» – и ударил меня ножом.

Оператор направил камеру на репортера.

– Сегодня вечером актриса Мишель Кассиди получила ножевое ранение рядом с театром «Сьюзен Грейнджер», где она – по иронии судьбы – репетирует в пьесе о том, как некий неизвестный покушался на актрису. Моника Манн, новости Четвертого канала из больницы Морхауз Дженерал.

Моника продолжала глядеть в камеру, пока оператор не подал знак, что съемка окончена. Она повернулась к кровати:

– Ужасное происшествие, мисс Кассиди. Желаю вам успеха в вашей пьесе. – После чего развернулась к своей группе и скомандовала: – На выход!

Софиты погасли. Тележурналисты освободили палату, и сиделка выглянула в коридор – сообщить газетчикам, что они могут войти. Две городские бульварные газетки также прислали в больницу своих репортеров. Карелла представил себе заголовки завтрашних газет:

«ЗВЕЗДА „ЭННИ“ РАНЕНА»

Или:

«НЕУДАВШЕЕСЯ ПОКУШЕНИЕ НА АКТРИСУ»

Более солидная утренняя газета не удосужилась прислать кого-либо из своих сотрудников. Может быть, редактор не понял, что жертвой преступления была актриса, некогда прославившаяся в детских ролях. Или, возможно, его это просто не интересовало. Банальных разбойных нападений в этом городе было хоть пруд пруди. С другой стороны, в прошлую субботу в Гровер-парке произошли крупные беспорядки, и эта газета до сих пор продолжала препарировать причины расового конфликта и возможные меры предотвращения подобного.

И снова Карелле и Клингу только и оставалось, что слушать. Они сразу поняли, что газетчики будут проводить куда более подробное интервью, чем это могли позволить себе тележурналисты, ограниченные отводимым на сообщение временем.

– Мисс Кассиди, видели ли вы человека, который на вас напал?

– Да, видела.

– Как он выглядел?

– Высокий стройный мужчина в длинном черном плаще и черной шляпе, надвинутой на глаза.

– А что за шляпа?

– Обычная мягкая фетровая шляпа.

– Шляпа с полями?

– Да.

– С широкими или с узкими?

– Широкополая. Он натянул ее прямо на глаза.

– Были ли на нем перчатки?

– Да, были черные перчатки.

– А нож вы видели?

– Нет. Но зато я его почувствовала.

Нервный смешок.

– То есть вы не можете сказать, какой именно нож это был – так?

– Острый.

Снова смех – на этот раз уже не такой нервный. Малышка хорошо держится. Она только что получила удар ножом, который прошел в паре дюймов от сердца, и все же способна шутить по поводу оружия, которым этот удар был нанесен. Репортерам это понравилось. Из этого можно сделать хороший материал. Кроме того, она довольно красивая и неплохо смотрится в этой больничной пижаме, соскальзывающей с плеча. Пока репортеры задавали вопросы, фотограф щелкал фотоаппаратом.

Клинг заметил, что ни один из репортеров не задал вопроса, к какой расе принадлежал нападавший. Возможно, журналистов это не интересовало. Но поскольку они с Кареллой – копы, нужно будет спросить об этом сразу же, как только газетчики уйдут. Ведь им-то надо отыскать нападавшего, а репортерам – интересную тему для статьи.

– Он что-нибудь сказал вам? – поинтересовался один из репортеров.

– Да. Он сказал: «Мисс Кассиди?» Точно так же, как он говорил по телефону.

– Погодите минутку, – перебил другой репортер. – Что вы имеете в виду?

– Он звонил мне на прошлой неделе. Грозился, что убьет меня. Точнее, зарежет.

– Тот самый человек? Тот, который напал на вас сегодня вечером?

– Судя по голосу – тот же самый.

– Вы хотите сказать, что голос нападавшего был похож на голос того, кто звонил вам по телефону?

– Очень похож. Голос как у Джека Николсона.

Теперь оба репортера яростно строчили в своих блокнотах. Джек Николсон нападает на молодую актрису в переулке у служебного входа? Надо же, какой лакомый кусочек!

– Конечно, это был не Джек Николсон, – уточнила Мишель.

– Конечно-конечно, – согласился репортер, но в голосе его звучало разочарование.

– А кто это был? – спросил второй репортер. – У вас нет каких-нибудь идей по этому поводу?

– Вероятно, кто-то, знакомый с «Любовной историей», – ответила Мишель.

– Кто-то, знакомый с любовной историей?

– «Любовная история». Пьеса, которую мы репетируем.

– Почему вы так считаете?

– Потому что в пьесе происходит то же самое.

Карелла представил себе подзаголовок статьи:

"ПОКУШЕНИЕ В «ЛЮБОВНОЙ ИСТОРИИ».

Теперь репортеры хотели знать все: как это происходит в пьесе, какой там вообще сюжет, кто ее написал, кто ее ставит, когда должна состояться премьера, надеются ли они перебраться с этой пьесой в центральные театры? Фотоаппарат щелкал, репортеры без устали сыпали вопросами, и так продолжалось до тех пор, пока чернокожая сиделка не возмутилась и не напомнила газетчикам, что больную нельзя утомлять. Они что, не понимают: женщина ранена?

В палату ворвался мужчина в серой спортивной куртке, каштановой рубашке и темно-серых брюках и тут же бросился к кровати. Он схватил Мишель за руку и взволнованно произнес:

– Боже мой, Мишель, что случилось? Я только что об этом услышал. Кто это сделал? О Господи, ну почему именно тебя?

Репортеры спросили у него, кто он такой. Мужчина представился, сообщив, что его зовут Джонни Мильтон и что он – театральный агент Мишель. Он вручил обоим репортерам свои визитные карточки и сообщил, что он всего несколько минут назад узнал о случившемся и сразу же помчался сюда. Тут же перейдя на повелительный тон, мистер Мильтон поинтересовался – кто такие эти двое мужчин в углу? Они что, не понимают, что женщина ранена?

– Полиция, – спокойно произнес Карелла и предъявил свой жетон.

– Здравствуйте, детектив Клинг, – подала голос Мишель и приветственно пошевелила пальцами.

Неожиданно все внимание репортеров сосредоточилось на Клинге. Газетчики поинтересовались, откуда он знает пострадавшую. Потом они снова прицепились к Мишель, услышав, что сегодня примерно в четверть пятого она сообщила Клингу об угрожающих звонках, прежде чем вернуться на репетицию.

– Получены ли уже какие-нибудь результаты, детектив Клинг? – спросил один из репортеров.

– Пока никаких, – ответил за него Карелла. – На самом деле, если вы не возражаете, мы хотели бы поговорить с мисс Кассиди. Если, конечно, вы узнали все, что вам было нужно.

– Детектив прав, ребята, – поддержал его агент Мишель. – Спасибо вам за то, что вы пришли, но теперь ей надо немного отдохнуть.

Фотограф спросил у Мишель, позволит ли она сделать еще одну фотографию.

– Ну ладно, – ответила Мишель, – но вообще-то я и вправду очень устала.

Фотограф попросил ее спустить пижаму с левого плеча, так чтобы была видна перевязанная рана, и Мишель проделала это с застенчивостью настоящей леди – правда, ухитрившись при этом превратить опушенный вырез в соблазнительное декольте.

Как только все посторонние вышли из палаты, Клинг спросил:

– Скажите пожалуйста, кем был нападавший – белым, негром, латиноамериканцем или азиатом?

Чернокожая сиделка явно напряглась, но Мишель ответила:

– Белым.

* * *

В девять вечера Эшли Кендалл все еще продолжал репетицию, но Актрису вместо Мишель играла ее дублерша. Кендалл ненавидел претенциозные имена – если их вообще можно было назвать именами, – которые Корбин дал действующим лицам своей пьесы. В данный момент он вызвал на репетицию дублершу Мишель – актрису по имени Джози Билз, – но в той же самой сцене участвовала актриса по имени Андреа Пакер, играющая персонаж, именующийся Дублершей, несмотря на то что ее дублершей была актриса по имени Хелен Фрирз. Если вы недостаточно внимательно к этому отнеслись, то могли запутаться вконец.

Джози был двадцать один год, и ее светло-рыжие волосы были лишь бледной тенью буйных локонов Мишель. Но она была выше Мишель и не такая фигуристая, а потому двигалась более изящно. По мнению Кендалла, она к тому же была намного лучшей актрисой, чем Мишель. На самом деле он и хотел взять ее на роль Актрисы, но с этим не согласился мистер Фредерик Питер Корбин-третий. Так что ведущую роль получила мисс Большие Сиськи, а Джози стала дублершей, передвигающей декорации и играющей кучу ролей без слов. Такова тирания авторов пьес. Джози не собиралась сегодня вечером приходить в театр. Она сидела дома, уже переодевшись в купальный халат, обедала – обед состоял из баночки йогурта и банана – и смотрела «Любовную связь», когда ей позвонил ее импресарио и сказал: «Детка, ты нужна». Она натянула джинсы и свитер и примчалась в театр. Теперь она вместе с другими актерами ожидала возобновления репетиции.

Возможно, Кендаллу стоило бы отложить репетицию, но предыдущее поведение Мишель и ее бурный уход заставили остальных актеров чувствовать себя смущенными и несчастными. С другой стороны, он рад был возможности обкатать эту сцену при участии такой изящной и дисциплинированной девушки, как Джози, и в отсутствие мистера Денежного Мешка, наблюдающего за этим с явным раздражением. Слава Богу, продюсер ушел. Но вместо него в шестом ряду восседал сам хваленый драматург, который отправился было домой пораньше переписывать какие-то реплики, которые его беспокоили. Подумаешь, реплики! Лучше бы он переписал три-четыре сцены, беспокоившие Кендалла, а еще лучше – всю эту его чертову пьесу.

Все в театре уже знали, что их «звездулю» сегодня подрезали в переулке и увезли в Морхауз Дженерал. Чак Мэдден, помощник режиссера, только что туда звонил. Теперь он пробрался в шестой ряд и сообщил Кендаллу и Корбину, что состояние мисс Кассиди удовлетворительное и что попозже вечером ее отпустят домой.

– Спасибо, Чак, – сказал Кендалл, поднялся и окликнул: – Эй, народ!

Актеры, бродившие по сцене в ожидании, пока что-нибудь начнется, повернулись и посмотрели в темный зал.

– Я знаю, что все вы будете рады узнать, что с Мишель все в порядке, – заявил Кендалл. – Точнее говоря, сегодня вечером ее отпустят домой.

– Замечательно! – вяло произнес кто-то из актеров.

– А они узнали, кто это сделал? – поинтересовался другой.

– Понятия не имею, – сказал Кендалл.

– В любом случае, это несущественно, – бросил кто-то еще.

– Джерри, ты догавкаешься!

– Прошу прощения, босс!

– Чак! Ты уже там?

– Да, сэр!

Чак Мэдден выскочил на сцену так, словно боялся пропустить свою реплику. На нем были ботинки с высокими голенищами, синяя кепка из шерстяной ткани и рабочий комбинезон маляра, оставляющий открытыми его мускулистые руки и часть торса. Ему было двадцать шесть лет, росту в нем было под шесть футов, глаза карие. Он прикрыл их ладонью и стал вглядываться в шестой ряд.

– Как вы думаете, можно ли что-нибудь сделать с освещением в тот момент, когда она выходит из ресторана?

– Это зависит от того, что вы хотите.

– Предполагается, что там должно быть темно. Нападающий должен выйти из темноты. А мы заставляем Джерри выскакивать при ярком свете...

– Да, создайте мне соответствующую атмосферу, – подал голос Джерри.

– Я знаю, что обсуждать вопросы освещения пока что рановато...

– Нет, почему же. Что вы хотите?

– Вы можете сделать так, чтобы в то время, когда она идет через сцену, медленно темнело? Так чтобы, когда Джерри выйдет ей навстречу, сцена была бы почти не освещена?

– Вот это мне уже нравится, – снова вякнул Джерри.

– Нужно поговорить с Куртом и узнать...

– Я слышу, – отозвался осветитель. – Будет сделано.

– Пусть начинает темнеть в тот момент, когда она выходит из дверей, – сказал Кендалл.

– Будет сделано.

– Ну что, народ? Попробуем?

– Уно моменто, – сказал Чак. – Начинаем со сцены за столом.

Корбин выстроил свою пьесу в абсолютно предсказуемой манере. Стоило только понять, что за спокойной сценой обязательно следует короткая сцена, рассчитанная на то, чтобы вызвать потрясение, а за ней – нудное затянутое рассуждение, и вся схема тут же становилась ясна. В результате в пьесе вообще не осталось неожиданностей. Корбин породил ряд таких последовательных триад, причем большая их часть была уродской.

Триада, которую они репетировали сейчас...

(Кендалл был твердо убежден, что им никогда не удастся сыграть этот отрывок...)

...состояла из сцены, в которой Актриса и Режиссер сидели за столиком в ресторане, за ней следовала сцена, в которой некто несущественный нападал на Актрису и ранил ее, и все это сменялось сценой, в которой Детектив долго и нудно допрашивает двух прочих главных персонажей. Оживить эту нуднятину не было никакой возможности. Сцена в ресторане была настолько полна намеков, предчувствий и страхов перед сгущающимися тенями, что любой мало-мальски умный зритель просто-таки знал, что, как только девушка выйдет отсюда, на нее тут же нападут.

– Почему вы не рассказали мне об этом раньше? Это произнес Режиссер.

Тот, который на сцене. Сам Кендалл продолжал сидеть в шестом ряду.

– Я... я боялась, что это вы мне звоните.

– Я? Я?!

А это реплика Купера Хайнеса, почтенного джентльмена, типичного доктора из популярной «мыльной оперы». Судя по его виду, он был до глубины души поражен самой идеей, что человеком, угрожающим актрисе по телефону, мог быть он сам. Его изумление было таким искренним, что Кендалл едва не расхохотался, хотя подобная реакция в данном эпизоде была совершенно неуместна.

– Извините. Я понимаю, что это нелепо. С чего вдруг вам могло бы захотеться убить меня?

– Да кому это вообще нужно?

Еще одна реплика, которая, будучи произнесенной Купером в его изумленно-смущенной манере, могла вызвать взрыв хохота. Кендалл в темноте яростно строчил замечания.

– Вам нужно пойти в полицию.

– Я там была.

– И что?

– Они сказали, что ничего не смогут сделать до тех пор, пока этот тип на самом деле не попытается убить меня.

– Но это нелепо.

– Да.

– С кем вы разговаривали?

– С детективом.

– И он сказал, что они ничем не могут помочь?

– Именно так он и сказал.

– Невероятно! Почему... вы понимаете, что это означает?

– Я так боюсь.

– Это означает, что вы будете спокойно спать в своей постели...