Текст книги "Бандит из Чертова Каньона"

Эдгар Райс Берроуз
Бандит из Чертова ущелья

© ООО «Издательство «Северо-Запад», 2020

Глава 1. Судьба-индейка

ПОЛДЮЖИНЫ МУЖЧИН ВАЛЬЯЖНО развалились в откидных креслах у стен спального корпуса на ранчо «Застава Y». Все – молодцы как на подбор, мускулистые, загорелые, ясноглазые. Их лоснящаяся кожа и гладкие волосы были еще мокры после недавнего омовения. Ведь все они только что поужинали, а ужин на ранчо предполагал предварительный прием душа.

Один из них пел.

 
Мы в тени от дерева сели, два закадычных друга.
На склоне Хеглер-горы, на склоне.
Наши кони листву щипали, волоча по земле поводья.
Вдруг он взглянул на меня и усмехнулся.
 

– Любой рассмеется! – перебил слушатель.

– Закрой пасть, – рявкнул другой, – В прошлом году я триста шестьдесят пять раз слушал эти куплеты, не намерен пропустить ни слова и теперь!

Между тем, сладкоголосый певец невозмутимо продолжал свою песню.

 
– Ты видишь тот город? – он спросил, глядя вниз,
На кучку лачуг, раскаленных на солнце.
Чистым виски из фляги гортань промочил
И долго, безмолвно жевал свой табак.
Потом он без смеха взглянул на меня:
– Там есть один парень, он ждет внизу.
Пастух, получивший за жизнь мою мзду.
Не боишься спуститься в этот город ничтожный,
Посмотреть ради шутки, что творится в аду?
 

Один из компании встал и потянулся, зевая. Это был высокий, смуглый человек. Пожалуй, в выражении его лица было что-то зловещее. Он редко улыбался, а говорил в трезвом состоянии еще реже.

Человек этот был бригадиром уже более года. За исключением двух-трех кутежей, во время которых он невиннейшим образом обстреливал соседний город, это был отличный начальник: непревзойденный наездник, хорошо знающий пастбища и понимающий в скоте, всегда готовый к тяжкой работе.

Последний раз он напился шесть месяцев назад, хотя он и выпивал время от времени понемногу, когда кому-то удавалось принести флягу – другую из города на ранчо. Однако степень его воздержанности во многом объяснялась тем фактом, что Элиас Хендерс, хозяин ранчо, грозил разжаловать его за следующее бесчинство.

– Видишь ли, Балл, – сказал старикан. – Мы самая большая компания в этой части страны, и не можем себе позволить дурной репутации. А если бригадир «Заставы» как ни в чем не бывало, обстреливает близлежащий город, как какой-то новичок, пыльным мешком по голове трахнутый, – вот это и есть дурная репутация. И ты это оставь, – я повторять не буду.

Балл знал, что старикан повторять не будет, и потому вел себя паинькой долгие шесть месяцев. Пожалуй, здесь играло роль не одно лишь желание удержаться на работе бригадира. Ведь мнение молодой Дианы Хендерс имело для молчуна гораздо больший вес, чем мнение ее престарелого папаши.

– Мне стыдно за вас, Балл, – сказала она, и отказывалась кататься с ним больше недели. Таких мер было более чем достаточно, но, как будто в насмешку, она каталась несколько раз с новым парнем, недавно прибывшим с севера и охотно принятым Баллом на работу, – чтобы заполнить вакансию.

С самого начала этот северянин не понравился Баллу. «Он слишком хорошенький, чтоб быть ковбоем» – философски заметил один из старейших работников. Поначалу новичок, немного чересчур миловидный, вызвал враждебность, однако сумел доказать, что парень он нормальный. Коллектив принял Хола Колби, несмотря на его густые черные волосы, орлиный профиль, белоснежные зубы и смеющиеся глаза.

А певец все пел.

 
Я сказал, что пойду, что, похоже, там что-то не то,
Прослежу мол, чтоб честно все было.
Он ответил: – Лишь как свидетель, видевший, кто
                                                  первым стрелял,
Мне нужен такой друг, как ты.
 

– Пойду спать – заметил Балл. В этот момент Хол Колби тоже поднялся.

– И я, – сказал он, направляясь вслед за бригадиром на ночлег. Уже стоя у своей койки, он вдруг повернулся к Баллу, сидящему на краю своей, снимая шпоры. Губы красавчика растянулись в приятной улыбке.

– Взгляни-ка сюда. Балл! – прошептал он, и когда тот повернулся к нему, засунул руку под бельевой мешок, служивший ему подушкой. А затем вытащил на свет божий пинтовую флягу. – Промочишь горло? – спросил Хол.

– Думаешь, не выпью? – бригадир пересек комнату и подошел к койке Колби. Сквозь открытое окно в комнату доносились протяжные звуки неувядаемой рапсодии Техасского Пита.

 
В час, как спросит судья, кто же первым стрелял,
Честный парень, как ты, нужен мне.
А этот бедный гусак – все равно уж мертвяк
С сорока пятью дырками в мертвой спине.
 

– Он смотрит на тебя… – заметил Балл.

– Ты пей, дружище – ответил Колби.

– Это отрава еще та… – сказал Балл, утираясь обшлагом и возвращая фляжку собутыльнику.

– Не так плохо для подобного пойла… Еще по одной!

Бригадир покачал головой, отказываясь.

– Да забей ты, – подначивал Колби. – Вполне приличное пойло.

А Техасский Пит все пел.

 
Мы не болтали. Когда жребий брошен,
Здешний мужчина скор, как стрела.
Мы закурили, и больше ни слова,
Пока он не молвил: «Дружище, натяни удила!»
Мы спустились с горы, куря свою дрянь,
В город внизу, мерцавший как призрак.
К кособокой хибаре путь наш лежал,
Под названьем «Ковбойский приют».
 

Балл выпил еще, – на этот раз порция была больше – и, скручивая сигарету, сел на краю койки Колби. Он явно был расположен поговорить – виски, как всегда, прорывало плотину его неразговорчивости. Он говорил низким, хорошо поставленным голосом о прошедшем рабочем дне и о планах на завтра, а Хол Колби охотно поддерживал разговор. Не то, чтобы ему нравился Балл. Скорее, подобно многим другим, он понимал свою заинтересованность в хороших отношениях с бригадиром.

А из окна доносилось:

 
Там счастливчик-Громила держал кабачок,
Большей частью готовил бекон на бобах.
– Боб, неси-ка еду! Ощущаю нужду
В чем-то большем, чем воздух в штанах.
Тут явился и Боб – конопатый хитрец.
Животы мы набили жратвой.
Билл сказал: «Покажи нам дорогу, отец.
Торопиться приходится, Боб».
 

Между тем Балл встал на ноги.

– Чертовски приятная штука, Хол, – сказал он.

К этому моменту парочка уже опустошила флягу, и бригадир был основательно пьян.

– Подожди-ка минутку, – сказал Хол, – Я достану другую флягу, – и он полез, было, снова под свою «подушку».

Бригадир заколебался.

– Пожалуй, я уже достаточно набрался…

– Да ты еще ничего не выпил! – настаивал Колби.

Надо сказать, что песня Техасского Пита страдала от многочисленных остановок и заминок, обязанных разнообразным спорам, в которых Пит чувствовал себя обязанным участвовать. Но как только в беседе наступало временное затишье, он возобновлял свои сизифовы усилия, на которые никто не обращал ни малейшего внимания. Пита удостаивали, разве что, мимолетной насмешки.

Однако сладкоголосый певец никогда не останавливался на середине строфы. Он останавливался лишь в ее конце. И как бы долго не длилась пауза, хотя бы даже много дней, певец всегда начинал со следующей строфы, без малейшей нерешительности или каких-либо повторений. Вот и теперь, между тем, как Балл и Колби пили, Пит продолжал дальше.

 
И когда мы подкатим к блатному притону,
Его светлость должен быть там.
Ты входи, начинай утолять свою жажду,
Но при этом смотри на меня.
 

Наконец Балл поднялся на ноги. На вид он был крепок как скала, но Колби видел, что он сильно-таки пьян. После шести месяцев почти полного воздержания он вылакал значительно больше пинты дешевого жгучего виски в течение менее получаса.

– Ну что, спать? – спросил Колби.

– Спать? К чертям собачьим! Я еду в город и этой ночью основательно пошумлю. Ты едешь?

– Нет, я уж лучше на боковую. Желаю приятно провести время.

– Так оно и будет, – бригадир подошел к своей койке и приторочил к поясу револьвер. Он вернул на место снятую шпору, повязал на шею свежий черный шелковый платок, надвинул сомбреро на копну прямых черных волос и вышел наружу.

 
«Чтоб увидел ты, друг, кто первым стрелял,
Чтоб судья не брал на испуг».
Я услышал это, и страха червяк
Начал горло сжимать мне вдруг.
 

– Гляди-ка, куда бы этот чертов Балл двинул в такое позднее время? – перебил сам себя Техасский Пит.

– Он идет к конюшне. Приключений ищет на свою голову… – констатировал другой ковбой.

– Он поступает как кретин, – сказал третий – Еще и жужжал какую-то песню, когда вышел. Всегда с ним какие-нибудь бедствия! Плохое виски ударило ему в голову, так что он запел, как Техасский Пит.

 
Дурно пахнет от этого грязного места.
И немало там честных парней полегло.
И не понять в этом адском притоне,
Кто убил, и чья кровь пролилась.
 

– Уехал, – пробурчал один из мужчин, когда неясная в слабом свете ночных звезд фигура всадника скрылась в северном направлении, – Поехал в город.

– Интересно, знает ли он, что старик в городе сегодня вечером? – сказал Техасский Пит.

 
За дверями стоял здоровенный детина,
Опершись на протез, он стоял.
Худой и костлявый, со злыми глазами,
Каких и в тюрьме я не видел.
 

Ей-богу, я еду за Баллом. Он не знает, что старикан в городе… – и, вскочив на ноги, Техасский Пит двинулся к конюшне, все еще напевая:

 
А рядом с ним девушка – подобна жемчужине.
Так бисер пред свиньями в Библии мечут.
Просила о чем-то, в слезах, с тусклым взглядом,
Когда я бармена позвал.
 

Он поймал одну из свободных лошадей в конюшне, воткнул ей между челюстей большой посеребренный мундштук, взнуздал ее, водрузил ей на спину тяжелое инкрустированное седло, поставил ногу в болтающееся стремя, и скрылся с глаз в туче пыли. Техасский Пит всегда носился в водовороте пыли, исключая, разве что, дни, когда лил дождь – тогда он скакал в фонтане грязи.

Сама по себе большая скорость Техасского Пита в столь позднее время не была показателем особой спешки. Также точно он мог бы мчаться на свадьбу, похороны или в гости. Однако всякий, знавший Техасского Пита, догадался бы, что он ужасно спешит. Об этом свидетельствовало то, что он забыл одеть свои овечьей шерсти ковбойские гамаши, основной предмет его гордости. Действительно, Техасский Пит был в большой спешке.

Ведь что мы можем сказать о личности Техасского Пита? Он мог жить без работы и мог жить в двух шагах от голодной смерти. Но были предметы, без которых он не мог обойтись никак. Пара отличных кожаных гамаш, инкрустированный серебром мундштук, тяжелая уздечка, украшенная драгоценными металлами, богато выделанное кожаное седло, «Стетсон» (высокая шляпа с широкими полями), два шестизарядных револьвера с кобурами и портупеями, яркий шелковый шейный платок – все это было ему просто необходимо.

Возможно, его мустанг стоил не более десяти долларов, ботинки были заношенными, а ткань его штанов – предельно истерта, засалена и истрепана, тем не менее, в других отношениях Техасский Пит был воплощением красоты и роскоши. Колесики его инкрустированных серебром мексиканских шпор волочились по земле, когда Пит гулял, и гирьки, свешивающиеся с них, вызванивали веселый аккомпанемент к стуку его мальчишеского сердца.

Техасский Пит галопировал по пыльной дороге в сторону небольшого городка скотоводов, удовлетворявшего простые нужды поселенцев своим магазином, рестораном, китайской прачечной, кузницей, отелем, газетой и пятью барами. Техасский Пит пел:

 
Дверь вновь распахнулась, вошел мой приятель.
Глаза его были темны.
Развернулся худой, а девица визжала: Билл!
Не стреляй ради Бога, ведь это же папа!
 

На милю впереди Пита, другая лошадка прорывалась сквозь пыль к городу. Каштановый иноходец с белой звездой во лбу и с белоснежными задними ногами – Звездочка – гордость бригадирского сердца.

В глубоком седле, уподобившись кентавру, восседал Бригадир.

Город Хендерсвиль – это звучит нежно и приятно ранним вечером. Однако позднее городок начинал жить иной, своей собственной жизнью. В описываемый момент он находился в состоянии частичной летаргии своих пищеварительных функций. Это было время первой вечерней выпивки. Время звона шпор, монет и стаканов.

Внезапно эта идиллия была нарушена явившимися, откуда ни возьмись дикими криками, бешеным топотом лошадиных копыт и троекратным кряканьем шестизарядного револьвера. Гам Смит, шериф, вскочил из-за колоды карт, бросив партию в «фараон», и навострил уши.

Гам держал наиболее прибыльное заведение в Хендерсвиле. Должность шерифа льстила его тщеславию и к тому же укрепила его бизнес. Но она имела и свои недостатки. Непонятно откуда взявшийся шум как раз и был одним из них, и шериф занервничал.

В такие моменты он почти желал, чтобы кто-нибудь другой был шерифом. Но быстрый взгляд на сияющий значок на левом кармане его жилета вернул ему уверенность, и он гневно оглядел посетителей заведения. Шериф глубоко вздохнул: сюда приближалась как минимум дюжина молодых здоровенных ковбоев, чей визит не предвещал ничего доброго.

А на другой стороне улицы, в редакции газеты «Вестник Хендерсвиля», Элиас Хендерс как раз сидел в гостях у ее редактора. Когда выстрелы нарушили вечернюю тишину, двое мужчин выглянули на улицу.

«Парни остаются парнями…» – заметил редактор.

Пуля ударила в оконное стекло. Одним движением редактор загасил лампу, горящую на столе, и оба мужчины с неописуемой быстротой упали на пол, спрятавшись за этим же столом.

– Иногда эти бестии чертовски неосторожны, – заметил Элиас Хендерс.

А по дороге скакал Техасский Пит, напевая:

 
Билл приехал за ней, чтоб ее отыскать.
Ее папа ему не простил.
Мой приятель в дверях не сводил с нее глаз.
И рука на курке замерла.
 

Неподалеку раздались звуки выстрелов.

Ей-богу, это наш проклятый сукин сын! – воскликнул Техасский Пит. Мужчины, расположившиеся в баре «Приют Гама – Ликеры и сигары», прислушивались к звукам выстрелов с мрачными ухмылками. Мгновеньем позже неподкованные лошадиные копыта застучали по грубым доскам крыльца, двери распахнулись, и Звездочка поднялась на дыбы прямо посреди комнаты, подстрекаемая дикими криками своего всадника, который размахивал над головой дымящимся револьвером.

Балл, бригадир «Заставы Y» мгновенно обвел взглядом комнату. Его серо-стальные глаза остановились на шерифе Смите. Гам, казалось, потерял последние остатки терпения.

– Ты, черт тебя дери, арестован! – запищал он высоким тонким голосом. А затем, обернувшись к мужчинам, сидящим за соседними столами, он показал сначала на одного, затем на второго: – Ты, черт возьми, и ты, черт побери, и ты, черт тебя раздери, – возглашал он, обводя их своим быстро движущимся указательным пальцем, – схватите его сейчас же! Но ни один из них не двинулся со своего места. Смит окончательно вышел из себя. – Схватите его, вы, олухи! Шериф я или не шериф этого вашего штата?! Черт вас всех раздери, к чертям собачьим вашу мать и бабушку!

 
Моя мама была дикой кошкой.
Мой папа был медведь.
 

продекламировал Балл, —

 
В зубах я ковырял колючкой,
Причесывался кактусом.
 

– И я немедленно желаю выпить! – добавил он патетически.

– Ты всецело под арестом! Сейчас же схватите его! – пронзительно визжал Гам.

Балл выстрелил в пол, и пуля вошла на расстоянии шага от Смита. После чего тот мгновенно скрылся под столиком для игры в фараон. Все мужчины засмеялись. Тут Балл обратил свое внимание на бармена и выстрелил в барную стойку. Бармен ухмыльнулся.

– Будь осторожен. Балл, – увещевал он. – Мой доктор советовал мне избегать беспокойства.

Двери вновь распахнулись, и Балл мгновенно развернулся со своим шестизарядным револьвером, готовый достойно встретить новоприбывшего. Но при виде человека, зашедшего в комнату, он опустил свой револьвер. Он мгновенно протрезвел.

– Эх ты, Балл! – сказал Элиас Хендерс. – Опять хулиганишь!

Мгновение двое мужчин молча смотрели друг на друга. Никто не мог сказать, что творилось в их душах. Первым заговорил старик.

– Полагаю, я более не нуждаюсь в твоих услугах, Балл, – а затем, подумав, добавил: разве что простым рабочим возьму тебя, когда протрезвеешь.

Он вышел, и в тот момент, когда он ступил в дорожную пыль, Техасский Пит прошмыгнул мимо него, свесившись со своего мустанга. Балл в этот момент как раз, потехи ради, усаживал свою лошадь возле барной стойки. А сзади него Гам Смит медленно вылезал из-под укрывающего его стола. Когда он увидел, что Балл обращен к нему спиной, хитрость сверкнула в глазах шерифа. Он быстро оглядел комнату и сообразил, что все присутствующие смотрят на Балла. Шерифа никто не замечал. Он вытащил револьвер и направил его в спину экс-бригадира «Заставы Y». Вдруг грянул выстрел, сопровождаемый вспышкой в дверях, и… револьвер шерифа выпал у него из рук. Все глаза обратились в направлении дверей. Там стоял Техасский Пит с дымящимся револьвером.

– Ты, чертов хорек! – воскликнул он, глядя на Гама. – Пойдем, Балл, – продолжал он – Это не место для таких молодцев, как мы с тобой.

Балл поднял Звездочку и медленно выехал наружу, даже не взглянув на шерифа; да лучше он и не мог продемонстрировать свое презрение к этому человеку. Между ними давно пробежала черная кошка. Смит был избран наиболее необузданной частью электората. Балл же во время компании работал на оппозиционного кандидата, поддерживавшегося крупнейшими скотоводами во главе с Элиасом Хендерсом. Какова была бы политическая позиция Балла, не будь он в тот момент бригадиром на ранчо Хендерса, – этот вопрос оставался открытым для избирателей Хендерсвиля. Но факты остаются фактами: он был бригадиром и потому работал на кандидата реформистского лагеря; он не только почти добился успеха в деле его избрания, но еще и столь рьяно поливал грязью противоположную партию, что, казалось, ее шансы равны нулю.

– На следующих выборах шерифом станет Балл, – поговаривали одно время надежные источники, более того, это считалось делом уже решенным, в некотором роде.

Гам Смит подобрал свое оружие и тщательно его исследовал. Пуля Техасского Пита попала в ствол как раз рядом с барабаном. Вид Гама говорил, что он зол на всех присутствующих.

– Я хочу, чтобы вы помнили, кто здесь шериф, – закричал он. – И когда я приказываю вам, то это голос закона, и вы все обязаны меня слушаться!

– Заткнись, Гам! – посоветовал ему кто-то.

Пит же Техасец оседлал своего мустанга и теперь неторопливо ехал на нем стремя в стремя с Баллом, который был сейчас трезв так, как будто он никогда в жизни не брал в рот спиртного.

– Нам повезло, что с ним не было его шайки, – заметил Пит.

Балл пожал плечами, ничего не ответив. Техасец отдался пению:

 
И этот дядя костлявый со злыми глазами
Корешка моего застрелил.
Но я был там с моей верной винтовкой,
Чтоб он больше уже никого не убил.
 

– А что ты вообще-то делал в городе, Техасец? – спросил Балл.

– Я просто поехал предупредить тебя, что старикан сегодня вечером отправился в город. Кажется, я опоздал, а, парень?

– Да, дружище, ты опоздал, но все равно спасибо. За мной не заржавеет.

– Эх, судьба-индейка!

– А откуда ты знал, дружище, что старикан сегодня вечером собирался в город?

– Я полагаю, все, кроме тебя, знали об этом, Балл.

– Значит, и Колби знал это…

– Полагаю, должен был знать.

Некоторое время они ехали молча, потом техасец прервал тишину.

 
Миг назад было пятеро нас в кабаке.
Но внезапно осталось нас трое.
Значит так, первый бармен – шлюхин он сын,
Ну а кроме – я с сиротою.
 

Когда Балл с Техасцем достигли ранчо, большая часть рабочих уже спала. Лишь Хол Колби ворочался на своей койке и улыбнулся, глядя на Балла, когда тот зажег лампу.

– Хорошо повеселился? – спросил он.

– Старикан был там, – сказал Балл. – И я больше не бригадир.

– Эх, судьба-индейка! – посочувствовал Колби.

Глава 2. Налет

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ утром мужчины как ни в чем не бывало, оседлали своих мустангов, собираясь начать работу. Сейчас у них не было бригадира, и они бездельничали, ожидая босса. Балл праздно сидел на ограде лошадиного загона. Парни почти не обращали на него внимания, но посторонний наблюдатель не мог бы определить по их поведению, – уважают ли они чувства экс-бригадира, или им просто наплевать на его проблемы.

Конечно, относились к нему хорошо, но он был молчуном, а молчуны быстро друзей не заводят. Сам сдержанный, он не терпел несдержанности и в других. Его прямые черные волосы, высокая, грубо сколоченная фигура, в купе с дубленой шкурой, делали его похожим на индейца, а естественная сдержанность лишь увеличивала это сходство. Длинный же красный шрам, пересекавший подбородок, подчеркивал грубость и жесткость его невозмутимого лица.

Техасский Пит, седлавший своего мустанга в загоне, начал свой день с новой песни.

 
Я был в баре «Большой Орел»
Пил и сигару курил.
 

– C работой покончено, Балл? – спросил он, взглянув на экс-бригадира.

– Полагаю, да, – ответил тот.

 
Когда незнакомец туда вошел
И внезапно заговорил.
 

Техасский Пит легко вскочил в седло.

– Похоже, и я собираю манатки, – объявил он, – Нуждаюсь в отпуске. Куда отправимся?

Глаза Балла остановились на фасаде ранчо. Как раз в этот момент из офиса вышел «старикан». За ним вышли его дочь Диана и Хол Колби. Эти двое смеялись и весело болтали. Причем Балл не мог не заметить, насколько близко негодяй склонялся к лицу девушки. Подумать только, как легко этот мерзавец находил путь к сердцу людей, а в особенности женщин, с какой опасной легкостью он завоевывал их доверие!

– Итак, – продолжал Техасский Пит, – Если ты собираешься, то почему не седлаешь мустанга?

– Похоже, я передумал.

Техасский Пит посмотрел в сторону ранчо, в том направлении, куда смотрел Балл, и пожал плечами.

– А, понятно, – прокомментировал он. – Да, местечко-то здесь неплохое. Пожалуй, и я тоже останусь здесь ненадолго.

Элиас Хендерс и Хол Колби неторопливо шли в сторону лошадиного загона. Девушка же повернула обратно к дому. Когда двое мужчин вошли в загон, Балл соскочил с изгороди и приблизился к Хендерсу.

– Ведь вы нуждаетесь в рабочих? – спросил он старика.

– Я могу взять тебя, Балл, – ответил Хендерс с тусклой усмешкой. – Тридцать пять в месяц плюс снабжение.

Бывший бригадир кивнул в знак согласия и затем, направившись к лошадям, столпившимся с другой стороны загона, свистнул. Внезапно голова Звездочки поднялась над головами других животных. Верный конь мгновенно почуял хозяина и, проталкиваясь сквозь толпу своих сородичей, устремился прямо к нему.

Элиас Хендерс в это время остановился в самом центре загона и объявил:

– Теперь бригадиром будет Колби.

Вот и все. Мгновение замешательства – и мужчины уже продолжали готовиться к ежедневной работе, а те, кто уже был в седлах, глубокомысленно свертывали сигаретки. Колби уже ходил среди людей, распределяя хорошо известную каждому рутинную работу.

– А ты, Балл, – сказал он, когда очередь дошла до экс-бригадира, – отправишься на Тополиный Каньон и последишь (если у тебя получится) за стадом коров бешеного. Я лично так и не смог проследить за ними, хотя у меня ушло на это больше недели.

Это было самое тяжелое, требующее наибольшего времени задание, но если Балл и был расстроен, то он не подал виду. Если на то пошло, он даже был доволен: ведь он был заядлым наездником и к тому же любил уезжать в одиночестве. Именно эта черта служила поводом для различных комментариев и догадок. Многие спрашивали, почему он так часто удаляется от людей, подозревая, что он что-то скрывает. Они не могли понять простую вещь: мужчина может находить удовольствие в своем собственном обществе, не считая доброго коня да чиста поля.

Вход в Тополиный каньон находился на расстоянии добрых двадцати миль от ранчо, а путь к его вершине представлял собой пять миль тяжелого подъема по каменистому неровному склону. Было десять, когда Балл внезапно натянул поводья возле того самого одинокого тополя, который обозначал вход в каньон и давал ему имя. Он сидел неподвижно, напряженно вслушиваясь. Далеко впереди, в глубине каньона, раздавалось едва слышное стаккато ружейных выстрелов. Насколько далеко, определить было трудно, так как извилистые стены каньона быстро поглощали звук. Но Баллу хватило того, что он определил направление, откуда шли звуки. Он тут же погнал своего мустанга галопом вперед по каньону, весь обратившись в слух.

КОГДА ПОСЛЕДНИЙ ИЗ рабочих покинул ранчо, Элиас Хендерс вернулся в свой офис, в то время как Хол Колби поймал двух мустангов, оседлал их и взнуздал, напевая между делом какой-то веселенький мотивчик. Оседлав одну из них, он вел другую на поводу, направляясь к ранчо. Как раз в этот момент Диана Хендерс появилась изнутри во всей своей красе. Сделалось очевидным, что для нее-то и была предназначена вторая лошадь.

Приняв поводья из рук Колби, девушка вскочила в седло, как мужчина. Совершенно по-мужски же она и в седле сидела. Надо сказать, хотя Диана и ездила на лошади наравне с лучшими всадниками, а стреляла наравне с лучшими снайперами, тем не менее, о ней никто никогда не слышал ни одного грубого или вульгарного слова. Некоторые старые рабочие знали ее с раннего детства, но даже этот факт, вкупе с известной свободой нравов в Аризоне восьмидесятых, не позволял им проявлять подобную свободу в отношении Дианы Хендерс. А ведь она более чем какая-либо другая девушка в этом диком краю, могла восприниматься мужчинами как объект преследования.

В присутствии Дианы мужчины не сквернословили. Никто из них не осмеливался опустить лапу на ее стройные плечи или в хорошем расположении духа панибратски шлёпнуть ее сзади. Все они боготворили ее, а многие были жестоко в нее влюблены. Что-то в ней – какие-то врождённые утончённость и благородство – заставляло их держаться на расстоянии. Или, скорее, заставляло знать своё место. Ведь лишь весьма застенчивый человек мог оставаться на расстоянии от Дианы при наличии малейшего шанса быть рядом с ней. Бывало, мужики говорили о ней как о чистокровном, породистом скакуне, чувствуя флюиды благородства, исходящие от всего ее существа.

Элиас Хендерс был из тех Хендерсов, что из Кентукки. Как и все мужчины в его роду, он получил степень в Оксфорде, поступив туда после окончания своей любимой alma mater в родном штате. К поступлению в знаменитый университет имелся и отличный повод. Сам старый сэр Джон Хендерс, основавший американскую ветвь семейства, был выпускником Оксфорда и желал видеть сына и внука пошедшими по его собственным стопам.

Двадцать пять лет тому назад Элиас Хендерс подался на запад со своим кентуккийским одноклассником и соседом Джоном Мэнилом. Двое молодых людей занялись скотоводством. Их объединенный капитал помог им продержаться на плаву года три, защитив от всех рогаток, расставляемых тут и там чиновниками и конкурентами. Однако что было делать с внезапными набегами апачей? Они, вкупе с транспортными трудностями, отдалённостью рынков сбыта и неопытностью, сделали свое черное дело, приведя двух друзей на грань банкротства. Однако в этот самый момент Хендерс открыл на своей земле золото. Не прошло и двух лет, как дела приятелей пошли в гору. Они стали богачами.

Хендерс вернулся в Кентукки и быстренько женился на сестре Мэнила, а затем отправился в Нью-Йорк. Друзья решили, что их бизнес требует своего представителя на востоке. Мэнил же остался в Аризоне.

Потому-то Диана Хендерс и родилась в Нью-Йорке. Когда ей было около пяти лет, ее мать подхватила туберкулез легких. Врачи советовали сухой климат. Так что Хендерс и Мэнил поменялись местами. Хендерс увез свою семью в Аризону, а Мэнил с женой и маленькой дочуркой переместился в Нью-Йорк. Последний был женат на простолюдинке. К несчастью, результат этого брака был безрадостен. Будучи человеком хорошего рода и скорее экономным, чем мотом, он в итоге не смог ничего оставить своей сестре и жене своего лучшего друга.

Мать Дианы умерла, когда той было пятнадцать. Девочка, не пожелавшая покинуть отца, отвергла идею об окончании образования в одном из восточных колледжей. Элиас Хендерс, сам боявшийся расстаться с ней, охотно уступил ее решению. Достаточно образованный, чтобы руководить ею, отец взял все хлопоты по дальнейшему просвещению дочери на свои плечи. Так что в свои девятнадцать лет девушка с дикого запада, хотя и не обладала многими важными навыками и умениями, была, тем не менее, прекрасно воспитана, даже до изысканности. Что касается музыки, утехи отца, ей Диана была всецело обязана покойной матери. Впрочем, также великолепному фортепиано, прибывшему в семидесятые на упряжке волов.

Отец, книги, музыка и лошади – всё это составляло своеобразное содержание жизни молодой девушки. Ее обществом были молодые вакеро, наездники, работавшие на ее отца. Без сопровождения хотя бы одного из них ей запрещено было выезжать за пределы ранчо. Ведь апачи были еще страшной угрозой в Аризоне тех лет.

Сегодняшним утром ее сопровождал новый бригадир. Некоторое время они ехали молча, стремя в стремя. Мужчина ехал чуть позади, так что имел возможность без всякого стеснения рассматривать ее профиль. Глаза с пушистыми ресницами, короткий прямой носик, патрицианский рот, безупречный подбородок – все достоинства, открывшиеся обожающему взгляду молодого бригадира, повергли его в немой восторг. Однако именно он был тем, кто в конце концов, нарушил затянувшееся молчание.

– Ты не поздравила меня, Ди, – сказал Колби. – Или ты еще не знаешь?

– Да, я знаю, – ответила она. – Поздравляю тебя. Но не могу забыть, что твоя удача означает для другого человека несчастье.

– Это его собственный промах, уверяю тебя. Человеку нетрезвому нельзя доверять подобную работу.

– Да, но он был хорошим бригадиром.

– Может быть. Я и не говорю о нем ничего плохого. Однако я вижу, как высоко ты его ценишь. А что ты, собственно, знаешь об этом человеке? Ты должна быть осторожнее, Ди. В этих краях скрыто много мрачных тайн. Когда парень так неразговорчив, как он, то, скорей всего, у него на душе есть что-то, о чём он не хочет болтать.

– Я думала, он твой друг, – заметила девушка.

Колби покраснел.

– Конечно, он мой друг. И, поверь мне, я очень ценю старину Балла. Но в данном случае я думаю только о тебе, а вовсе не о нашей с ним дружбе. Я очень бы хотел, чтобы с тобой никогда не случилось ничего такого, о чём бы ты впоследствии жалела.

– Не понимаю, о чём ты, Хол.

Он в замешательстве хлестнул себя по ноге арапником.

– Пф, Ди, естественно, я ничего не хотел сказать о моем друге. Я лишь призываю тебя к бдительности, вот и все. Ты же знаешь, нет ничего такого, что я не сделал бы для тебя, даже если это будет стоить мне всех друзей на свете.

Наглец переложил поводья в правую руку, а левую, слегка наклонившись, положил на руку Дианы, которую она сразу же отдернула.

– Пожалуйста, не надо, – попросила она.

– Я люблю тебя, Диана, – выпалил он внезапно.

Девушка весело рассмеялась, хотя и без издевки.

– Все мужчины думают так. Все потому, что я единственная девушка здесь, и на сто миль вокруг нет ни одной конкурентки.

– Для меня ты единственная девушка в мире.

Она повернулась и лукаво взглянула на него. Действительно, он был весьма привлекателен. Именно это, да еще его забавные мальчишеские манеры, привлекло ее в нем поначалу. Для нее было привлекательно то, что он, казалось, держится с ней искренне и открыто. Среди всех известных ей мужчин, исключая, пожалуй, лишь отца, он один умел быть ровным и самоуверенным в общении с женщинами. Остальные были либо робки и неуклюжи, либо грубы и несдержанны, либо были немыми бревнами, как Балл, казавшийся, впрочем, единственным мужчиной на ранчо, кто не был отчаянно влюблен в нее.