Текст книги "Любовь покоится в крови"

Глава 4
Катастрофа

Средняя школа для девочек находилась в самом городке Кэстривенфорд, недалеко от дома директрисы. Поскольку мисс Пэрри питала склонность к красивым интерьерам, ее кабинет представлял собой вполне изысканное помещение в бело-розовых тонах: светлое и просторное, с узорчатым тиснением на креслах и дрезденскими вазами на камине. В кабинете было множество живых цветов, за окном зеленела прибрежная аллея с подстриженными ивами, и поблескивала гладь реки. Послеполуденное солнце щедро изливало теплый свет на кирпичную ограду и уютный садик, откуда в дом доносился запах чайных роз, буйно разросшихся вдоль лужайки и обрамлявших арку решетчатых ворот. Поверх стены открывались крыши убегавших к горизонту старых зданий, а за ними торчал шпиль церкви Гроба Господня с золоченым флюгером, четким и неподвижным на фоне голубого неба.

В пять часов вечера, когда мисс Пэрри сидела в кресле и обозревала все это великолепие, пытаясь переварить содержимое тридцати с лишним сочинений, посвященных понтификату Льва Десятого, зазвонил телефон. Она неохотно потянулась к аппарату. Обычно ей нравилось отвечать на звонки, но последняя неделя выдалась настолько утомительной, что сейчас ее гораздо больше тянуло расслабиться и побыть одной. Однако директриса считала это недопустимой слабостью и, обладая скорее практичным, чем аналитическим складом ума, винила во всем адскую жару. Хотя…

– Кэстривенфорд, 473, – произнесла она. – Да, это мисс Пэрри. Кто говорит? А, миссис Бойс… Брэнда не вернулась домой? Понятно. Да, насколько я знаю, она ушла после четырех. Возможно, решила зайти в магазин или в кино. Ах, вот оно как. Вы правы, это меняет ситуацию. Раз вы просили ее не задерживаться по пути из школы… Понимаю, вы обеспокоены… да… да… В школе еще осталось несколько старшеклассниц, и я их расспрошу. Разумеется. Да, я сразу перезвоню вам. До свидания.

Трубка резко звякнула на рычаге. После недолгих размышлений директриса покинула кабинет, пересекла короткий переход, соединявший кабинет с учебным корпусом, прошла через спортивный зал и оказалась в школьном коридоре. В одном из ближних классов слышались молодые голоса, громко о чем-то спорившие. Когда она приблизилась к двери, внутри раздался жуткий грохот, напоминавший крушение «Дойчланд» у берегов Кентиш-Нок.

– Черт бы побрал эти хоккейные клюшки! – заорала одна из девушек.

– Не ругайся, Элспет.

– Хочу и буду ругаться! К дьяволу эти вонючие, поганые…

– Элспет!

Мисс Пэрри приподняла брови и вошла в класс.

Комната представляла собой скорее склад, набитый старыми книгами, запасами провизии, спортивным инвентарем и букетами сухих цветов, рассованных по банкам из-под джема. Мебели здесь почти не было, а окна выходили на теннисный корт. На оставшемся свободном пятачке с трудом умещались четверо старшеклассниц в синих плиссированных юбках, черных туфлях, школьных галстучках и белых блузках с коротким рукавом. Официально в классе проходило заседание комитета литературной секции, но на самом деле девушки просто уплетали за обе щеки. Драматичное появление директрисы заставило их мгновенно застыть, подобно корнуэльским девам, которых гнев Иеговы обратил в скалы, когда они плясали нагишом на шабаше.

Мисс Пэрри смерила их пронизывающим взглядом и спросила:

– Кто-нибудь видел Брэнду Бойс после уроков?

Все в оцепенении молчали, пока одна из девушек наконец не набралась смелости ответить.

– Нет, мисс Пэрри, – произнесла Элспет.

– Нет, мисс Пэрри! – эхом откликнулись остальные.

– Кто-нибудь из вас видел, как она уходила домой?

– Нет, мисс Пэрри, – повторила Элспет.

– Нет, мисс Пэрри! – дружно подхватили остальные.

Директриса поняла, что беседовать с этой компанией, отвечавшей как античный хор, не имеет смысла. Она переключила внимание на Дженнис Дэллоуэй – девушку, которая только что укоряла Элспет за сквернословие.

– Когда ты в последний раз видела Брэнду? – спросила мисс Пэрри.

– Это было на уроке истории. Мы собирались уходить, но мисс Фитт задержала меня, чтобы поговорить о моей работе, а потом я направилась прямо сюда и не видела, как она ушла.

– Может, она еще в своем классе? – предположила третья девушка.

Мисс Пэрри помедлила, надеясь услышать какие-нибудь версии, но все молчали.

– Ладно, – сказала она. – Продолжайте заседание. И помните, что вы должны покинуть здание не позднее шести часов.

– Да, мисс Пэрри, – ответила Элспет.

– Да, мисс Пэрри, – послушно пропели остальные.

– Обычно я не вмешиваюсь в разговоры учениц, – добавила директриса, шагнув к двери, – поэтому все, чем вы здесь занимаетесь, остается на ваше усмотрение. Но ругательства – другое дело. – Она сделала паузу. Элспет слегка побледнела и уставилась в пол. – Если подобное повторится, у вас будут большие неприятности.

Она вышла, закрыв за собой дверь. В спину ей долетел приглушенный шепоток.

Комната для занятий, которую Брэнда Бойс делила еще с одной девочкой, – очень похожа на первый класс, но немного аккуратнее, – оказалась пуста. Мисс Пэрри уже собиралась уйти, когда заметила конверт, лежавший на столе у открытого окна. Взяв его, она обнаружила, что письмо адресовано ей, и развернула листок.

Уважаемая мисс Пэрри!

Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Я уезжаю с человеком, который сделает меня счастливой. Я сумею о себе позаботиться, не волнуйтесь. Я напишу маме и папе. Спасибо за все, что вы для меня сделали.

Искренне ваша

Брэнда Бойс.

Мисс Пэрри невольно ахнула, но первое, что пришло ей в голову, было: до чего же это не похоже на стиль Брэнды. Никаких тебе витиеватых предложений и напыщенных фраз. Конечно, неожиданная лаконичность могла быть вызвана эмоциональным стрессом, но… Она поискала тетрадь с записями Брэнды и сравнила почерк с запиской. Да, одна и та же рука – но стиль иной. Утомительно-цветистое «путешествие во Францию, где на голых, наспех сколоченных помостках еще не высохла кровь казненных аристократов, многоголосым эхом откликнулось в ритмизированной автобиографии Вордсворта», – не имело ничего общего с сухим «я уезжаю с человеком, который сделает меня счастливой». Абсолютно ничего. Мисс Пэрри убрала письмо в карман и направилась в кабинет, размышляя о том, как сообщить о своем открытии родителям Брэнды.

К счастью, все прошло не так скверно, как она боялась: родители вели себя сдержанно и благоразумно, тем более что мисс Пэрри не стала посвящать их в сомнения по поводу подлинности оставленной записки. Мистер Бойс попросил ее немедленно сообщить в полицию о пропаже дочери. Поскольку мисс Пэрри знает больше, чем они, будет лучше, если суперинтендант встретится сначала с ней.

Но когда она связалась с дежурным в отделении полиции, тот сказал, что суперинтендант уже выехал к директору Кэстривенфордской школы. Поблагодарив, мисс Пэрри повесила трубку, подняла ее снова и набрала кабинет директора.

Звонок поступил в тот момент, когда суперинтендант уже собирался уходить. Это был высокий, плотный, моложавый мужчина, на лице которого, благодаря странной игре природы, всегда было написано выражение тревоги. Глядя на него, вы невольно начинали думать, будто где-то рядом прячется убийца. Происшествие со шкафчиком он считал несущественным и как раз излагал свою точку зрения Фену, который уже вернулся с урока в старшем классе, когда зазвонил телефон. Директор снял трубку.

– Да, мисс Пэрри, – произнес он. – Что? Пропала? Боже милостивый… Да, суперинтендант здесь. Минутку.

Он передал трубку Стэггу, и тот молча выслушал рассказ мисс Пэрри.

– Все понятно, мэм, – сказал он. – Я немедленно приеду. Мы обязательно найдем ее. Да. До встречи.

Стэгг повесил трубку и объяснил ситуацию остальным.

– Похоже, она сбежала с каким-то парнем, – заключил он и взглянул на директора. – Как вы думаете, кто-нибудь из ваших старшеклассников…

– О, нет, что вы, – запротестовал директор, – это невероятно. Если девушка в ее возрасте сбегает с мужчиной, как правило, это кто-нибудь постарше.

– И все-таки, сэр, если вы можете проверить…

– Боюсь, что не смогу, суперинтендант. По крайней мере, до десяти часов. Сегодня вечером ученики отпущены по домам и вернутся только к десяти.

Стэгг выпрямился и взял шляпу.

– В любом случае, я сделаю все, что смогу. Надеюсь, сэр, вы сообщите мне, если произойдет что-нибудь необычное – любая мелочь, даже несущественная. Никто не знает, с чем мы имеем дело.

Озвучив эту туманную угрозу, он ушел. Директор откинулся в кресле.

– И все это накануне актового дня, – пробормотал он. – Да поможет нам Господь.

– Да поможет Господь этой девушке, – мрачно промолвил Фен. – Я не верю, что она сбежала. Сбегают сентиментальные девицы, а Брэнда Бойс, судя по вашим словам, отнюдь не сентиментальна.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что ее похитили или убили.

Директор с недоверием посмотрел на гостя.

– Но зачем? С какой целью? Невероятно. Не представляю, что теперь делать с пьесой… Надо сказать Матисону.

Он подошел к окну кабинета и заметил учителя, удалявшегося на велосипеде в сторону ворот.

– Матисон! – крикнул директор. – Матисон!

Тот резко вильнул в сторону, слез с велосипеда и покатил его назад к окну. Директор вкратце объяснил ему суть проблемы.

– Ну, что ж, – произнес учитель, помолчав, – девочка, которая играет Изабеллу, знает роль Екатерины и, пожалуй, сможет заменить ее. Правда, завтра мне придется целый день вколачивать в нее новую роль… К счастью, текста там немного.

Директор согласился, что это кстати. Он готов был восхвалять Шекспира за подобную предусмотрительность. Вскоре Матисон удалился, а Фен отвез директора домой, где они поужинали. За чашкой кофе директор сообщил:

– Боюсь, я не смогу составить вам компанию на этот вечер. Мне нужно вернуться в школу и побеседовать с парой докучливых родителей, а потом посетить Календарный комитет.

– Что еще за Календарный комитет?

– Там мы составляем расписание до конца семестра и следим за тем, чтобы разные мероприятия не противоречили друг другу.

– А бывает, что противоречат?

– Часто. В школе шестнадцать секций и кружков, и у каждого свои занятия. Плюс всевозможные конкурсы, спортивные соревнования и праздничные службы. А также лекции, концерты, репетиции, походы в кино. Скучать не приходится, уж поверьте.

– Прекрасно, – кивнул Фен. – А я пока займусь своим детективным романом.

– Чем?

– Я пишу детективный роман.

– Вот как? – бесстрастно отозвался директор.

– Это очень хороший роман, – заверил Фен. – Действие начинается промозглой ноябрьской ночью в горах Кэтскилл…

– Да, да. – Директор поднялся. – Поговорим об этом позднее, друг мой. Мне пора идти.

– …а в бревенчатой хижине у огня дрожит молодая женщина. Но дрожит она, заметьте, не от холода. – Фен выдержал драматичную паузу. – Она дрожит от страха!

– Понимаю, – кивнул директор, торопливо направляясь к двери. – Надеюсь, вы расскажете мне об этом, когда у меня будет время должным образом все это оценить. – И он поспешно вышел.

Когда директор сел в свою машину и отправился обратно в школу, на улице, несмотря на сумерки, все еще стояла удушающая жара. К счастью, родители оказались не столь назойливы, как он ожидал, а заседание Календарного комитета, хотя и весьма продолжительное, обошлось без сплетен и скандалов. Без четверти одиннадцать оно наконец закончилось, и директор уже собирался уходить, когда появился Гэлбрейт. Около четырех он вернулся в свою холостяцкую квартиру, но тут возникли проблемы с билетами на службу, и ему потребовался совет. Количество мест в часовне было ограничено, поэтому требовалось тщательно отбирать родителей, собиравшихся посетить службу в актовый день. По этому поводу между Гэлбрейтом и капелланом возникли трения, и в результате билетов было роздано больше, чем имелось мест. У директора был трудный день, однако он постарался решить эту проблему со всем тщанием и старанием, которых требовал от него долг.

Их беседа еще не закончилась, когда без двух минут одиннадцать зазвонил телефон. Голос Вирджинии Лав звучал так взвинченно и искаженно, что директор едва узнал его. В оцепенении он выслушал ее слова.

– Понимаю, – произнес он с запинкой. – Это… это ужасная трагедия, миссис Лав. Я даже не знаю, что сказать… мои искренние соболезнования… Я свяжусь с полицией и доктором… Да… да, конечно… До свидания.

Директор повесил трубку и повернулся к Гэлбрейту.

– Это насчет Лава, – сообщил он. – Его застрелили.

Гэлбрейт вытаращил глаза: ему сложно было скрыть свои эмоции за профессионализмом.

– Застрелили? – повторил он. – Вы хотите сказать, мертв?

– Да. Мертв.

– Самоубийство?

– Не знаю. Его жена едва может говорить. В любом случае…

Телефон снова зазвонил. Директор взял трубку; на его лице появилось выражение недоверия и шока.

– Ладно, – пробормотал он. – Оставайтесь там и ничего не трогайте. Я дам необходимые распоряжения. – Он повесил трубку. – Это Уэллс, из Дома Хаббарда. Он только что нашел в учительской Сомерса…

Директор оперся одной рукой на спинку кресла. Его лицо побледнело.

– Сомерс тоже мертв, – сообщил он. – Убит выстрелом в глаз.

Глава 5
Улики и следы

– Вы приехали вовремя, – заметил директор, и Фен, сидевший в одном из мягких кресел, мрачно кивнул. – Не сомневаюсь, что Стэгг будет рад вашей помощи. Нам всем придется несладко. Разумеется, мы сделаем все, что в наших силах, однако я не могу не сожалеть о том, что эти события произошли накануне актового дня. Вероятно, вы сочтете меня бессердечным, но…

– Нет, нет, – перебил Фен. – Ваш главный долг – заботиться о школе. Полагаю, уже поздно что-либо отменять?

– Да. Вся программа должна быть выполнена. Я надеюсь, нам удастся замять эту историю хотя бы до завтрашнего вечера. Но последствия будут серьезными. Подобная огласка…

За лучом яркого света, который падал из школьного кабинета на улицу, царила такая плотная тьма, что ее почти можно было потрогать руками. Но садовые цветы – розы и вербена – казалось, только радовались наступлению вечера и пахли еще резче и сильнее, чем днем. Вокруг настольной лампы порхал ночной мотылек, его крылья трепетали и шуршали по оранжевой ткани абажура. В углах комнаты лежала густая тень, но свет уютно поблескивал на медной подставке в очаге камина, словно заменяя отсутствовавшие в нем дрова, и играл радужными искрами в граненом бокале, который Фен задумчиво крутил в своей узкой аристократической руке.

– Вы отправили секретаря домой? – спросил он.

– Да. Сразу после звонка в полицию. Нет смысла держать его здесь.

– Прекрасно. Тогда поговорим о деле. Скажите, если оставить в стороне проблемы, которые могут возникнуть у школы, лично вас расстроила смерть этих людей?

Директор резко встал и начал расхаживать по комнате. Его волосы были взлохмачены, глаза запали. Одну руку он сунул в карман, а в другой держал забытую сигарету, и она тлела, роняя на ковер пепел.

– Честно говоря, нет, – ответил он после долгой паузы. – Оба мне не нравились. Но, полагаю, сейчас это не имеет никакого значения.

Директор остановился перед старым зеркалом в золоченой раме и поправил волосы. Фен продолжал изучать яркие огоньки в своем бокале.

– Расскажите мне о них, – попросил он. – Биографию, характеры, личные симпатии – все, что знаете.

– Попытаюсь. – Директор снова начал ходить по кабинету. – Из этих двоих Лав, пожалуй, более интересная личность. Он преподает, вернее, преподавал историю и классические языки. Человек знающий, серьезный – вполне приличный учитель.

– Мальчики его любили?

– Скорее уважали: он не из тех, кто вызывает к себе симпатию. По взглядам – убежденный пуританин, но не без практической сметки. Превыше всего для него был долг. Он не то чтобы отрицал земные радости, но считал их необходимым злом, чем-то вроде лекарств, которые следует принимать в нужных дозах и в нужное время. Кстати, при всей его компетентности, – добавил директор, не уточнив, что подразумевает под этим словом, – заведующий пансионом из него был неважный.

– А я и не знал, – заметил Фен, – что он являлся заведующим.

– Не здесь, а в Мерфилде. Оставив Кембридж, приехал сюда в качестве помощника директора. Потом перебрался в Мерфилд и получил пансион. А когда достиг предела возраста, допустимого для заведующих, снова вернулся к нам помощником директора. Это было еще во время войны, когда мы нуждались в кадрах.

– Сколько ему тогда было лет?

– Кажется, шестьдесят два.

– Обычно заведующие уходят на пенсию в шестьдесят.

– Да. Но Лав был из тех, кто держится за работу до последнего, пока есть возможности и силы. Такие, как он, не уходят на пенсию, а умирают на своем посту. – Директор снял с каминной полки серебряные часы, достал из вазы ключ и начал заводить пружину. – Честно говоря, – продолжил он, – Лав представлял для меня определенную проблему. После войны попечители стали требовать, чтобы все учителя старше шестидесяти отправлялись на покой, поэтому у меня имелись основания избавиться от него. Но я убедил совет сделать для него исключение.

– Почему?

– Я питал к нему некий пиетет, – объяснил директор, убрав часы и ключ на место. – Лав был для меня чем-то вроде памятника принцу Альберту – неумолимый и бескомпромиссный, но при этом вызывающий уважение. Я уже не говорю о его кристальной честности, проявлявшейся в самых ничтожных мелочах. Лав был одним из тех людей, которые готовы вернуть на почту простую марку, если она осталась непогашенной. Но как раз это делало его плохим заведующим. Пытаться управлять пансионом, проявляя слишком большую строгость и щепетильность, – серьезная ошибка.

– «Его узнать никто не мог и мало кто любил, – с грустью процитировал Фен, перефразируя Вордсворта. – Но он теперь в могилу слег, и стало все другим»… Как насчет личной жизни? Лав был женат?

– Да. Его жена – тихая измученная женщина, полностью растворившаяся в муже. Как говорят, живые мощи.

– Что-нибудь еще?

– Пожалуй, нет. С кем вам надо поговорить, так это с Этериджем. Он знает все и обо всех.

Фен одним глотком опустошил бокал и поставил его на пол. Голубые шторы шевельнулись от легкого дуновения, но не развеяли духоты. Мотылек перестал бить крыльями и перебрался на внутреннюю сторону абажура, став неестественно крупным и расплывчатым за прозрачной тканью. Где-то вдалеке глухо и настойчиво лаяла собака – похоже, у Винни-Пуха было плохое настроение. Больше с улицы не слышалось ни звука. Казалось, здание окутала мягкая и плотная пелена.

Что ж, пелена сейчас пришлась бы кстати, подумал Фен. Он нащупал в кармане завалявшуюся сигарету и, убедившись, что это не одна из тех дешевых марок, какие ему порой приходилось употреблять за неимением лучшего, сунул ее в рот и закурил.

– Хорошо, – отозвался он, – я последую вашему совету и поговорю с Этериджем, кто бы он ни был. А как насчет Сомерса?

Директор медленно и осторожно, словно заторможенный разлитой в воздухе жарой, опустился в кожаное кресло, вытер рукавом лоб и широко зевнул.

– Боже мой, – пробормотал он, – как же я устал. Сомерс… Молодой парень. Учился в Мерфилде, где был старостой в пансионе Лава. Тот высоко ценил его. Вообще он всегда имел любимчиков – один из его немногих недостатков. В Мерфилде он так благоволил к Сомерсу, что многих это возмущало. – Директор снова зевнул и извинился. – Сомерс преподавал английский, – добавил он. – Умный, однако дьявольски тщеславный. Пришел к нам из армии.

– Женат?

– Нет. Снимает… то есть снимал квартирку в Кэстривенфорде, в симпатичном домике в палладианском стиле. Кажется, его построил Николас Реветт. То, что он предпочитал жить за пределами школы, меня не удивляет. Я бы и сам, если бы у меня была возможность… Впрочем, это неважно.

– У Сомерса есть родственники? Друзья?

– Никого. Родители умерли, а сестер и братьев нет. Что касается друзей – сомневаюсь, что он здесь с кем-нибудь сошелся. Опять же, об этом лучше спросить у Этериджа. Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо. – Фен выпустил струйку дыма и проследил, как она растаяла в свете лампы. – В любом случае сначала надо осмотреть трупы. Надеюсь, суперинтендант не станет возражать против моего участия в этом деле?

– Вряд ли. – Директор взглянул на часы: они показывали двадцать пять минут двенадцатого. – Скоро мы это выясним.

Суперинтендант прибыл через пять минут. Он был в форме, а обычное выражение тревоги на его лице превратилось в гримасу человека, ожидающего неминуемой катастрофы. Фену показалось, будто Стэгг, как буриданов осел, не знает, с чего начать. Вместе с ним приехали врач – коротышка с красными воспаленными глазами, аккуратной бородкой и неожиданно злым лицом, – сержант, сжимавший в руках потертый черный саквояж, и констебль. У подъезда остановилась «Скорая», и санитары в белых халатах начали расхаживать в призрачном свете фар, ожидая, когда понадобится их помощь.

После того как с формальностями было покончено, Стэгг обратился к Фену.

– Убийства – не совсем мой профиль, – признался он. – Разумеется, если в данном случае речь идет об убийстве. Короче говоря, сэр, если желаете помочь мне, я с удовольствием воспользуюсь вашим ценным опытом.

Стэгг криво улыбнулся, и этот намек на веселость придал его мрачной физиономии еще более зловещий вид.

Фен пробормотал что-то в знак благодарности.

– Превосходно, – произнес директор, героически подавив зевок. – Надеюсь, вы понимаете, Стэгг, до какой степени я расстроен. Не говоря уже о моих личных чувствах, вся эта трагедия случилась в неудачное для школы время. Понятно, что совсем замолчать убийства не удастся, но тем не менее…

– Вы хотите, чтобы я действовал как можно незаметнее? – Стэгг поднял указательный палец, как бы приглашая оценить его догадливость и деликатность. – Я прекрасно понимаю ваше положение, доктор Стэнфорд, и постараюсь сделать все, что в моих силах. Если нам повезет, то газеты узнают обо всем только после актового дня. Впрочем, неизбежные слухи…

– Слухи непременно возникнут, – согласился директор. – И нам придется с этим смириться. К счастью, заявок о приеме в нашу школу гораздо больше, чем имеется свободных мест. Когда появятся новости, произойдет небольшой отток, и кое-кто из родителей заберет детей, но я не сомневаюсь, что мы полностью укомплектуем учебные места.

Директор замолчал, очевидно, вспомнив, что сейчас не самый подходящий момент обсуждать школьные проблемы.

– По-моему, пора заняться трупами, – кровожадно заметил врач, – а то мы так до утра провозимся.

Стэгг кивнул, встал и неуверенно взглянул на Фена.

– Я думаю, сначала мы отправимся к Сомерсу, а потом заглянем в дом мистера Лава.

– Прекрасный план, – одобрил Фен. – Идемте.

После короткой заминки вся компания, теснясь в дверях, вышла в темноту.

Директор включил взятый с собой фонарик и в полном молчании повел гостей к Дому Хаббарда. В лицо им дул легкий ветерок, маня призрачной возможностью прохлады. Над головой в просветах облаков мерцали редкие звезды. Перейдя с лужайки на дорогу, они гулко застучали башмаками по асфальту, тяжело и медленно переводя дыхание, словно в теплом парном воздухе не хватало кислорода. Вскоре перед ними появилась увитая плющом стена, и они вошли в учебный блок.

В приемной горел тусклый свет. Они пересекли просторный двор, вымощенный каменной брусчаткой, и стали подниматься по широкой деревянной лестнице, отполированной за последние столетия тысячами ног. Высокие проемы окон, непроницаемо-зеркальные из-за внутреннего света и наружной темноты, угрюмо отражали их безмолвную процессию, разносившую по школе громкие шаги. В здании царила мертвая тишина, точно кто-то наложил на него волшебное заклятие. Они прошли в длинный и темный коридор с голыми стенами. На тянувшихся с двух сторон дверях чернели грубые отметины от колотивших по ним ботинок, а на полу валялся выдранный из тетради белый листок, густо испещренный красными чернилами и с отпечатком чьей-то подошвы в уголке. В конце коридора имелась еще одна дверь, более массивная и внушительная, чем остальные. Снизу сквозь щель струился желтый свет. Директор толкнул створку, и они шагнули в учительскую комнату.

Это был светлый и высокий зал почти квадратной формы. На стене возле двери висела обтянутая зеленым сукном доска для объявлений, почти целиком заполненная пришпиленными к ней листочками. В дальнем углу комнаты стояли многоярусные шкафчики с медными дощечками, на них значились фамилии их владельцев. Из другой обстановки здесь имелись тяжелые полки из красного дерева, старый грязно-коричневый ковер со следами пепла и длинный ряд металлических крючков, на которых болтались две-три старые порыжевшие мантии. Всю середину комнаты занимал просторный стол, загроможденный множеством разных мелких предметов – пепельниц, чернильниц, перьевых ручек и бумажных конвертов. К главному столу примыкали несколько столов поменьше. Вокруг них стояло три удобных стула и еще около дюжины других, менее удобных. Плотные шторы были отдернуты, окно открыто. На полу, устремив неподвижный взгляд к потолку, где вяло ползали черные мухи, лежал Майкл Сомерс.

Но вошедших больше всего поразило не это, а стоявшая в комнате духота. Прямо в центре зала работала электрическая печь, от нее расходились волны горячего воздуха. Уэллс при их появлении поспешно вскочил, вытирая мокрый от пота лоб. Он что-то сказал, но его никто не услышал. После первого шока, вызванного чудовищной жарой, все уставились на тело.

Оно было распростерто на полу возле перевернутого стула. Очевидно, Сомерс сначала опрокинулся назад на стол, а потом соскользнул с него на пол, поскольку его голова лежала у ножки стола, а руки были раскинуты так, словно он пытался опереться на них. Кровь струилась на ковер по левой стороне его лица, и левый глаз превратился в черную запекшуюся дыру, в которой копошились мухи.

Присутствующие молча смотрели на эту картину, пока тошнота не заставила их отвести глаза. Директор пробормотал дрожащим голосом:

– Ради всего святого, Уэллс, зачем вы включили печь?

– Сэр, когда я нашел его, тут все так и было, – промямлил Уэллс. – Вы же сами сказали – ничего не трогать.

Он опять вытер мокрое лицо платком. Даже лысина у него на голове лоснилась от неестественного жара, а тощее и сутулое тело, казалось, едва держалось на ногах. Шаря пятерней по полированному дереву, Уэллс нащупал спинку стула и в изнеможении сел.

Фен ослабил галстук и расстегнул воротничок. Он стоял возле окна и следил, как один из полицейских, по указанию Стэгга, фотографирует труп и комнату. Потом за дело принялся врач. Стэгг приблизился к печке и с сомнением уставился на аппарат. Поразмыслив минуту, он подошел к розетке, от которой тот работал, и вытащил вилку с помощью карандаша. Раскаленная решетка поменяла цвет с алого до оранжевого, потом до охряного и погасла. Стэгг повернулся к Фену.

– Очень необычно, сэр, когда в такой жаркий вечер включают электронагреватель, – заметил он. Помолчав, он добавил: – Я слышал, что таким способом преступники иногда согревают тело, чтобы нельзя было установить точное время смерти.

Фен обмахивался своим блокнотом, пока не сообразил, что от этих усилий ему становится только жарче.

– Верно, – кивнул он. – Но сейчас печка стоит в нескольких футах от тела. И поскольку это переносное устройство, не думаю, что кто-то использовал его для такой цели.

Он шагнул к маленькому столу, перед которым лежал Сомерс.

– Судя по всему, – робко предположил Стэгг, хотя сказанное им было очевидно, – он за ним работал.

Все молча уставились на стол. Посередине лежал большой блокнот с промокательной бумагой, где зеркально отпечатались несколько чернильных надписей. Можно было разобрать слова «удовлетворительно», «весьма недурно», «большой прогресс с начала семестра» и бесконечные вариации инициалов «М» и «С». На классном журнале громоздилась пачка отчетных бланков, а рядом валялась горстка конвертов, похожих на те, что скопились на большом столе. Снаружи на каждом имелась надпись с названием класса и фамилией классного руководителя, а внутри лежали новые пачки с бланками. Кроме того, на столе можно было заметить пепельницу с парой погашенных окурков, большую круглую лунку с черно-синими чернилами, открытую склянку из-под чернил, длинную и широкую полосу черной ткани с узелками на концах и перьевую ручку.

Стэгг повернулся к директору:

– Это отчеты для промежуточного экзамена?

– Да, суперинтендант. – Он последовал примеру Фена и ослабил галстук. Директор слишком устал, чтобы думать об условностях. – Все классные руководители и приходящие учителя должны были заполнить их сегодня до пяти вечера. После этого документы полагалось сдать заведующим пансионов, а потом – мне.

– Значит, Сомерс опоздал?

– Да. Я об этом знал. – Он кивнул на полосу черной ткани. – Это, конечно, его повязка. Несколько дней назад Сомерс вывихнул запястье и не мог писать, пока руке не стало лучше. Вчера предупредил, что закончит отчеты к утру актового дня, что меня вполне устраивало. – Директор слабо улыбнулся. – Обычно я стараюсь не затягивать сроки до последнего, потому что даже учителя порой ошибаются.

– Может, кто-нибудь из коллег писал под его диктовку? – спросил Фен.

– Не исключено. Хотя вряд ли он бы стал взваливать свою работу на чужие плечи. Это трудоемкий процесс: вы не представляете, сколько времени уходит на то, чтобы написать слово «удовлетворительно» двести раз подряд. К тому же Сомерс являлся классным руководителем, и ему приходилось заполнять множество разных граф.

– Понятно. – Фен помолчал. – Заведующие пансионами сами собирают заполненные отчеты?

– Нет. Это работа Уэллса. Он разносит их по пансионам и передает тем, кому нужно.

Фен посмотрел на Уэллса.

– Похоже, часть бланков вы уже унесли, – заметил он. – Здесь их не так много.

– Вы правы, сэр, – подтвердил тот. – Все, что мистер Сомерс заполнил, я забрал в свой кабинет. Здесь остались только те, которые он заполнял сегодня вечером.

Возникла пауза, и сержант, которому не терпелось приступить к делу, спросил:

– Как насчет отпечатков пальцев, суперинтендант?

Стэгг только махнул рукой:

– Позднее. Я уверен, тут все ими заляпано. – Он постучал по столу: – Очевидно, мистер Сомерс за ним работал, когда кто-то его прервал. Он встал, резко развернулся к двери, споткнулся о стул – и тут прозвучал выстрел… – Суперинтендант замолчал, хмуро обдумывая эту сомнительную версию, пока врач не закончил свой осмотр.

– Ну, что? – спросил Стэгг.

Врач отряхнул пыль с коленей и протер глаза.

– Все, как я и ожидал, – ответил он. – Выстрел был с расстояния примерно в шесть футов, а калибр скорее всего тридцать восьмой.

– Шесть футов…

Стэгг перешел на то место, где должен был стоять предполагаемый преступник, и огляделся по сторонам, словно надеясь, что его осенит какая-нибудь идея. Но, судя по всему, этого не случилось.