Текст книги "Дума о Севастополе (сборник)"

Итог

 
Да, вы со мною были нечестны.
Вы предали меня. И, может статься,
Не стоило бы долго разбираться,
Нужны вы мне теперь иль не нужны.
 
 
Нет, я не жажду никакой расплаты!
И, как ни жгут минувшего следы,
Будь предо мной вы только виноваты,
То это было б полбеды.
 
 
Но вы, с душой недоброю своей,
Всего скорее, даже не увидели,
Что вслед за мною ни за что обидели
Совсем для вас неведомых людей.
 
 
Всех тех, кому я после встречи с вами,
Как, может быть, они ни хороши,
Отвечу не сердечными словами,
А горьким недоверием души.
 

1973

Ах, как же мы славно на свете жили!..

 
Ах, как же мы славно на свете жили!..
До слез хохотали от чепухи,
Мечтали, читали взахлеб стихи,
А если проще сказать – любили!
 
 
Но не бывает на свете так,
Что жизнь всегда тебе улыбается,
Какой-нибудь штрих, ну совсем пустяк —
И радость словно бы уменьшается.
 
 
Ваш старенький, самый обычный дом
Казался мне мудрым, почти таинственным,
И как же хотел я быть в доме том
Единственным гостем, одним-единственным!
 
 
Но только я с жаром в ладони брал
Ласковость рук твоих невесомых,
Как в дом, будто дьявол их посылал,
С громом и шутками набегал
Добрый десяток твоих знакомых.
 
 
И я, у окошка куря весь вечер,
Должен был, собранный, как в бою,
Слушать развязные чьи-то речи
Иль видеть, как кто-то тебе на плечи
Кладет фамильярно ладонь свою?
 
 
Ах, как мне хотелось, наделав бед,
Хлопнуть по лапищам этим длинным!
Но ты говорила мне: – Будь объективным,
Ведь это ж приятель мой с детских лет.
 
 
В другую каверзную минуту
Ты улыбалась: – Угомонись!
Будь объективным и не сердись,
Это товарищ по институту.
 
 
Ты только не спорь, а люби и верь. —
И я не спорил и соглашался.
И до того уже «достарался»,
Что чуть ли не сам отпирал им дверь.
 
 
И так, может, длилось бы целый век,
Но сердце не вечно уму внимает,
И если ты искренний человек,
Сердце все-таки побеждает.
 
 
И раз, дойдя уже до отчаянья,
Я дверь размашисто растворил
И вместе с бутылками всю компанию
С громом по лестнице проводил!
 
 
Прав или нет я – не мне судить.
Но в чувствах немыслимо быть пассивным.
Тут так получается: либо любить,
Либо быть объективным!
 

1972

Хмельной пожар

 
Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,
И за то, что, бессонно сердясь, ждала.
По молчанью, таящему столько «тепла»,
Вижу, как преступленье мое серьезно…
 
 
Голос, полный холодного отчуждения:
– Что стряслось по дороге? Открой печаль.
Может, буря, пожар или наводнение?
Если да, то мне очень и очень жаль…
 
 
Не сердись, и не надо сурового следствия.
Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.
Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,
Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,
Все равно я бы к сроку пришел к тебе!
 
 
Но сегодня как хочешь, но ты прости.
Тут серьезней пожаров или метели:
Я к цыганам-друзьям заглянул по пути,
А они, окаянные, и запели.
 
 
А цыгане запели, да так, что ни встать,
Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!
Песня кончилась. Взять бы и руки пожать.
Но цыгане запели, запели опять —
И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно.
 
 
Понимаю, не надо! Не говори!
Все сказала одна лишь усмешка эта:
– Ну, а если бы пели они до зари,
Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?
 
 
Что сказать? Надо просто побыть в этом зное,
В этом вихре, катящемся с крутизны,
Будто сердце схватили шальной рукою
И швырнули на гребень крутой волны.
 
 
И оно, распаленное не на шутку,
То взмывает, то в пропасть опять летит,
И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,
И хмельным холодком тебе душу щемит.
 
 
Эти гордые, чуть диковатые звуки —
Словно искры, что сыплются из костра,
Эти в кольцах летящие крыльями руки,
Эти чувства: от счастья до черной разлуки…
 
 
До утра? Да какое уж тут до утра!
До утра, может, каждый сидеть бы согласен.
Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,
Если б пели цыгане до смертного часа,
Я сидел бы и слушал. Ну что ж, пускай!
 

1971

Вечер

 
За раскрытыми окнами бродит весна,
Звездный купол, мигая, над домом повис.
На соседнюю крышу уселась луна
И глядит в мою комнату, свесившись вниз.
 
 
Не беда, если в городе нет соловьев, —
Наверху у соседа запел патефон.
Ветер дышит таким ароматом цветов,
Словно только что был в парикмахерской он.
 
 
Я сижу, отложив недописанный стих,
Хитрый ветер в окно мою музу унес.
Лишь большая овчарка – мой преданный пес —
Делит вечер и скуку со мной на двоих.
 
 
– Ты, Барон, не сердись, что дремать не даю.
Мы остались вдвоем, так неси караул. —
Положил мне на рукопись морду свою,
Покосился на сахар и шумно вздохнул.
 
 
– Был ты глупым, пузатым, забавным щенком,
Свой автограф писал ручейком на коврах.
Я кормил тебя фаршем, поил молоком
И от кошки соседской спасал на руках.
 
 
Стал ты рослым и статным, кинжалы – клыки.
Грудь, как камень, такая не дрогнет в бою.
А влюбившись в красивую морду твою,
Много сучьих сердец позавянет с тоски.
 
 
Мы хозяйку свою отпустили в кино,
До дверей проводили, кивнули вослед
И вернулись обратно. А, право, смешно:
В третий раз «Хабанеру» заводит сосед!
 
 
Я немного сегодня в печаль погружен,
Хоть люблю я и шум, и веселье всегда.
Одиночество – скверная штука, Барон,
Но порой от него не уйдешь никуда.
 
 
Новый год, торжество ль первомайского дня
Когда всюду столы и бокалов трезвон,
Хоть и много на свете друзей у меня,
Письма редки, почти не звонит телефон.
 
 
Но с хозяйкой твоей пятый год день за днем
К дальней цели иду я по трудным путям.
А какой мне ценой достается подъем,
Ни к чему это знать ни чужим, ни друзьям.
 
 
Нам с тобой не впервой вечера коротать.
Смех и говор за окнами смолкли давно.
Надо чайник поставить, стаканы достать —
Скоро наша хозяйка придет из кино.
 
 
Ветер, сонно вздыхая, травой шелестит,
Собираясь на клумбе вздремнуть до утра.
Звездный купол, мигая, над миром висит.
Спать пора…
 

1950

«Солдатики спят и лошадки…»

 
Солдатики спят и лошадки,
Спят за окном тополя.
И сын мой уснул в кроватке,
Губами чуть шевеля.
 
 
А там, далеко у моря,
В полнеба горит закат
И, волнам прибрежным вторя,
Чинары листвой шуршат.
 
 
И женщина в бликах заката
Смеется в раскрытом окне,
Точь-в-точь как смеялась когда-то
Мне… Одному лишь мне…
 
 
А кто-то, видать, бывалый
Ей машет снизу: «Идем!
В парке безлюдно стало,
Побродим опять вдвоем».
 
 
Малыш, это очень обидно,
Что в свете закатного дня
Оттуда ей вовсе не видно
Сейчас ни тебя, ни меня.
 
 
Идут они рядом по пляжу,
Над ними багровый пожар.
Я сыну волосы глажу
И молча беру портсигар.
 

1960

Улетают птицы

 
Осень паутинки развевает,
В небе стаи, будто корабли —
Птицы, птицы к югу улетают,
Исчезая в розовой дали…
 
 
Сердцу трудно, сердцу горько очень
Слышать шум прощального крыла.
Нынче для меня не просто осень —
От меня любовь моя ушла.
 
 
Улетела, словно аист-птица,
От иной мечты помолодев,
Не горя желанием проститься,
Ни о чем былом не пожалев.
 
 
А былое – песня и порыв.
Юный аист, птица-длинноножка,
Ранним утром постучал в окошко,
Счастье мне навечно посулив.
 
 
О, любви неистовый разбег,
Жизнь, что обжигает и тревожит!
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.
 
 
Был тебе я предан, словно пес,
И за то, что лаской был согретым,
И за то, что сына мне принес
В добром клюве ты веселым летом.
 
 
Как же вышло, что огонь утих?
Люди говорят, что очень холил,
Лишку сыпал зерен золотых
И давал преступно много воли.
 
 
Значит, баста! Что ушло – пропало.
Я солдат. И, видя смерть не раз,
Твердо знал: сдаваться не пристало,
Стало быть, не дрогну и сейчас.
 
 
День окончен, завтра будет новый.
В доме нынче тихо… Никого…
Что же ты наделал, непутевый,
Глупый аист счастья моего?!
 
 
Что ж, прощай и будь счастливой, птица!
Ничего уже не воротить.
Разбранившись – можно помириться,
Разлюбивши – вновь не полюбить.
 
 
И хоть сердце горя не простило,
Я, почти чужой в твоей судьбе,
Все ж за все хорошее, что было,
Нынче низко кланяюсь тебе…
 
 
И довольно! Рву с моей бедою.
Сильный духом, я смотрю вперед.
И, закрыв окошко за тобою,
Твердо верю в солнечный восход.
 
 
Он придет, в душе растопит снег,
Новой песней сердце растревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.
 

1960

Финал

 
Мой друг, что знал меня в бою,
Среди пожаров, бурь и гроз
И знал потом всю жизнь мою,
Однажды задал мне вопрос:
 
 
– Прости, скажи мне откровенно,
Коль весь твой дом – сплошная ложь,
Зачем же ты живешь с изменой?
К чему с предательством живешь?
 
 
Он прав. Он абсолютно прав.
Ведь если быть принципиальным,
То глупо в мусоре банальном
Жить, счастье напрочь растеряв.
 
 
Пора! И все же как же так:
Годами в звании поэта
Я столько раз давал советы,
А нынче сам спускаю стяг…
 
 
И нет трудней, наверно, темы,
Ведь как-никак других учить
Намного проще, чем лечить
Свои нелегкие проблемы.
 
 
А впрочем, нет. Ведь дело шло
Давно к развязке. И решенье
В душе созрело и ждало
Лишь своего осуществленья.
 
 
Одно обидно, что не рань,
А поздний вечер смотрит в воды.
И жаль почти до слез на дрянь
Зазря потраченные годы.
 
 
Сомнений нет, что злая дрожь
Пронзает даже эти стены,
Всю жизнь взиравшие на ложь,
Хищенья, подлости, дебош
И бесконечные измены.
 
 
При этом мучило одно:
Что имя Лидия судьбою,
Бог знает прихотью какою,
Столь разным женщинам дано.
 
 
Одно – как горная вода
Звенит о маме, той, чьи взоры
С любовью, лаской и укором
Сияли мне сквозь все года.
 
 
Зато другая много лет,
Хоть и звала себя женою,
Была холодной и чужою,
С такой бесчувственной душою,
Что и сравнений даже нет.
 
 
Мне скажут: «В чем тогда причина?»
Стоп! Понял! Сразу говорю:
Я все терпел во имя сына,
За эту глупость и горю.
 
 
Ведь где любви ни грана нет,
То все – и взрослые, и дети —
Страдают на земной планете
Наверно, миллионы лет.
 
 
И, накипевшись в душном мраке,
Я обращаю к миру глас:
Какие б ни велись атаки,
Не соглашайтесь, люди, в браке
Без чувства жить хотя бы час!
 
 
И в лжи, в неискренних улыбках
Не будет счастья, хоть убей.
Умнейте ж на чужих ошибках —
Свои намного тяжелей!
 
 
Коль есть большое – берегите
От лжи и пошлого житья.
А счастья нету – не тяните,
А рвите, беспощадно рвите
Вот так, как это сделал я.
 
 
Хотя и с большим опозданием…
 

1990

Серебряная свадьба

 
У нас с тобой серебряная свадьба,
А мы о ней – ни слова никому.
Эх, нам застолье шумное созвать бы!
Да только, видно, это ни к чему.
 
 
Не брызнет утро никакою новью,
Все как всегда: заснеженная тишь…
То я тебе звоню из Подмосковья,
То ты мне деловито позвонишь.
 
 
Поверь, я не сержусь и не ревную.
Мне часто где-то даже жаль тебя.
Ну что за смысл прожить весь век воюя,
Всерьез ни разу так и не любя?!
 
 
Мне жаль тебя за то, что в дальней дали,
Когда любви проклюнулся росток,
Глаза твои от счастья засияли
Не навсегда, а на короткий срок.
 
 
Ты знаешь, я не то чтобы жалею,
Но как-то горько думаю о том,
Что ты могла б и вправду быть моею,
Шагнувши вся в судьбу мою и дом.
 
 
Я понимаю, юность – это юность,
Но если б той разбуженной крови
Иметь пускай не нажитую мудрость,
А мудрость озарения любви!
 
 
Ту, что сказала б словом или взглядом:
– Ну вот зажглась и для тебя звезда,
Поверь в нее, будь вечно с нею рядом
И никого не слушай никогда!
 
 
На свете есть завистливые совы,
Что, не умея радости создать,
Чужое счастье расклевать готовы
И все как есть по ветру раскидать.
 
 
И не найдя достаточного духа,
Чтоб лесть и подлость вымести, как сор,
Ты к лицемерью наклоняла ухо,
Вступая с ним зачем-то в разговор.
 
 
И лезли, лезли в душу голоса,
Что если сердце лишь ко мне протянется,
То мало сердцу радости достанется
И захиреет женская краса…
 
 
Лишь об одном те совы умолчали,
Что сами жили верою иной
И что буквально за твоей спиной
Свои сердца мне втайне предлагали.
 
 
И, следуя сочувственным тревогам
(О, как же цепки эти всходы зла!),
Ты в доме и была, и не была,
Оставя сердце где-то за порогом.
 
 
И сердце то, как глупая коза,
Бродило среди ложных представлений,
Смотрело людям в души и глаза
И все ждало каких-то потрясений.
 
 
А людям что! Они домой спешили.
И все улыбки и пожатья рук
Приятелей, знакомых и подруг
Ни счастья, ни тепла не приносили.
 
 
Быть может, мне в такую вот грозу
Вдруг взять и стать хозяином-мужчиной
Да и загнать ту глупую «козу»
Обратно в дом суровой хворостиной!
 
 
Возможно б, тут я в чем-то преуспел,
И часто это нравится, похоже,
Но только я насилий не терпел
Да и сейчас не принимаю тоже.
 
 
И вот над нашей сломанной любовью
Стоим мы и не знаем: что сказать?
А совы все давно в своих гнездовьях
Живут, жиреют, берегут здоровье,
А нам с тобой – осколки собирать…
 
 
Сегодня поздно ворошить былое,
Не знаю, так или не так я жил,
Не мне судить о том, чего я стою,
Но я тебя действительно любил.
 
 
И если все же оглянуться в прошлое,
То будь ты сердцем намертво со мной —
Я столько б в жизни дал тебе хорошего,
Что на сто лет хватило бы с лихвой.
 
 
И в этот вечер говорит с тобою
Не злость моя, а тихая печаль.
Мне просто очень жаль тебя душою,
Жаль и себя, и молодости жаль…
 
 
Но если мы перед коварством новым
Сберечь хоть что-то доброе хотим,
То уж давай ни филинам, ни совам
Доклевывать нам души не дадим.
 
 
А впрочем, нет, на трепет этих строк
Теперь, увы, ничто не отзовется.
Кто в юности любовью пренебрег,
Тот в зрелости уже не встрепенется.
 
 
И знаю я, да и, конечно, ты,
Что праздник к нам уже не возвратится,
Как на песке не вырастут цветы
И сон счастливый в стужу не приснится.
 
 
Ну вот и все. За окнами, как свечи,
Застыли сосны в снежной тишине…
Ты знаешь, если можно, в этот вечер
Не вспоминай недобро обо мне.
 
 
Когда ж в пути за смутною чертой
Вдруг станет жизнь почти что нереальной
И ты услышишь колокольчик дальний,
Что всех зовет когда-то за собой,
 
 
Тогда, вдохнув прохладу звездной пыли,
Скажи, устало подытожа век:
– Все было: беды и ошибки были,
Но счастье раз мне в жизни подарили,
И это был хороший человек!
 

1970

Худшая измена

 
Какими на свете бывают измены?
Измены бывают явными, тайными,
Злыми и подлыми, как гиены,
Крупными, мелкими и случайными.
 
 
А если тайно никто не встречается
Не нарушает ни честь, ни обет,
Ничто не случается, не совершается
Измена может быть или нет?
 
 
Раздвинув два стареньких дома плечом,
С кармашками окон на белой рубашке,
Вырос в проулке верзила-дом,
В железной фуражке с лепным козырьком,
С буквами «Кинотеатр» на пряжке.
 
 
Здесь, на девятом, в одной из квартир,
Гордясь изяществом интерьера,
Живет молодая жена инженера,
Душа семейства и командир.
 
 
Спросите мужа, спросите гостей,
Соседей спросите, если хотите,
И вам не без гордости скажут, что с ней
По-фатоватому не шутите!
 
 
Она и вправду такой была.
Ничьих, кроме мужниных, ласк не знала.
Смеялись: – Она бы на зов не пошла,
Хоть с мужем сто лет бы в разлуке жила,
Ни к киногерою, ни к адмиралу.
 
 
И часто, иных не найдя резонов,
От споров сердечных устав наконец,
Друзья ее ставили в образец
Своим беспокойным и модным женам.
 
 
И все-таки, если бы кто прочел,
О чем она втайне порой мечтает,
Какие мысли ее посещают,
Он только б руками тогда развел!
 
 
Любила мужа иль не любила?
Кто может ответить? Возможно – да.
Но сердце ее постепенно остыло.
И не было прежнего больше пыла,
Хоть внешне все было как и всегда.
 
 
Зато появилось теперь другое.
Нет, нет, не встречалась она ни с кем!
Но в мыслях то с этим была, то с тем…
А в мыслях чего не свершишь порою.
 
 
Эх, если б добряга, глава семейства,
Мог только представить себе хоть раз,
Какое коварнейшее злодейство,
Творится в объятьях его подчас!
 
 
Что видит она затаенным взором
Порой то этого, то того,
То адмирала, то киноактера,
И только, увы, не его самого…
 
 
Она не вставала на ложный путь,
Ни с кем свиданий не назначала,
Запретных писем не получала,
Ее ни в чем нельзя упрекнуть.
 
 
Мир и покой средь домашних стен.
И все-таки, если сказать откровенно,
Быть может, как раз вот такая измена —
Самая худшая из измен!
 

1968

Любовь, измена и колдун

 
В горах, на скале о беспутствах мечтая,
Сидела Измена худая и злая.
А рядом под вишней сидела Любовь,
Рассветное золото в косы вплетая.
 
 
С утра, собирая плоды и коренья,
Они отдыхали у горных озер
И вечно вели нескончаемый спор —
С улыбкой одна, а другая с презреньем.
 
 
Одна говорила: – На свете нужны
Верность, порядочность и чистота.
Мы светлыми, добрыми быть должны:
В этом и – красота!
 
 
Другая кричала: – Пустые мечты!
Да кто тебе скажет за это спасибо?
Тут, право, от смеха порвут животы
Даже безмозглые рыбы!
 
 
Жить надо умело, хитро и с умом.
Где – быть беззащитной, где – лезть напролом.
А радость увидела – рви, не зевай!
Бери! Разберемся потом.
 
 
– А я не согласна бессовестно жить.
Попробуй быть честной и честно любить!
– Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха!
Да есть ли что выше, чем радость греха?!
 
 
Однажды такой они подняли крик,
Что в гневе проснулся косматый старик,
Великий Колдун, раздражительный дед,
Проспавший в пещере три тысячи лет.
 
 
И рявкнул старик: – Это что за война?!
Я вам покажу, как будить Колдуна!
Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры,
Я сплавлю вас вместе на все времена!
 
 
Схватил он Любовь колдовскою рукой,
Схватил он Измену рукою другой
И бросил в кувшин их, зеленый, как море,
А следом туда же – и радость, и горе,
И верность, и злость, доброту, и дурман,
И чистую правду, и подлый обман.
 
 
Едва он поставил кувшин на костер,
Дым взвился над лесом, как черный шатер,
Все выше и выше, до горных вершин,
Старик с любопытством глядит на кувшин:
Когда переплавится все, перемучится,
Какая же там чертовщина получится?
 
 
Кувшин остывает. Опыт готов.
По дну пробежала трещина,
Затем он распался на сотню кусков,
И… появилась женщина…
 

1961

Две красоты

 
Хоть мать-судьба и не сидит без дела,
Но идеалы скупо созидает,
И красота души с красивым телом
Довольно редко в людях совпадает.
 
 
Две высоты, и обе хороши.
Вручить бы им по равному венцу!
Однако часто красота души
Завидует красивому лицу.
 
 
Не слишком-то приятное признанье,
А все же что нам истину скрывать?!
Ведь это чувство, надобно сказать,
Не лишено, пожалуй, основанья.
 
 
Ведь большинство едва ль не до конца
Престранной «близорукостью» страдает.
Прекрасно видя красоту лица,
Душевной красоты не замечает.
 
 
А и заметит, так опять не сразу,
А лишь тогда, смущаясь, разглядит,
Когда все то, что мило было глазу,
Порядочно и крепко насолит.
 
 
А может быть, еще и потому,
Что постепенно, медленно, с годами,
Две красоты, как женщины в дому,
Вдруг словно бы меняются ролями.
 
 
Стареет внешность: яркие черты
Стирает время властно и жестоко,
Тогда как у духовной красоты
Нет ни морщин, ни возраста, ни срока.
 
 
И сквозь туман, как звездочка в тиши,
Она горит и вечно улыбается.
И кто откроет красоту души,
Тот, честное же слово, не закается!
 
 
Ведь озарен красивою душой,
И сам он вечным расплеснется маем!
Вот жаль, что эту истину порой
Мы все же слишком поздно понимаем.
 

1975

Кольца и руки

 
На правой руке золотое кольцо
Уверенно смотрит людям в лицо.
Пусть не всегда и счастливое,
Но все равно горделивое.
 
 
Кольцо это выше других колец
И тайных волнений чужих сердец.
Оно-то отнюдь не тайное,
А прочное, обручальное!
 
 
Чудо свершается и с рукой:
Рука будто стала совсем другой,
Отныне она спокойная,
Замужняя и достойная.
 
 
А если, пресытившись иногда,
Рука вдруг потянется «не туда»,
Ну что ж, горевать не стоит,
Кольцо от молвы прикроет.
 
 
Видать, для такой вот руки кольцо —
К благам единственное крыльцо,
Ибо рука та правая
С ним и в неправде правая.
 
 
На левой руке золотое кольцо
Не так горделиво глядит в лицо.
Оно скорее печальное,
Как бывшее обручальное.
 
 
И женская грустная эта рука
Тиха, как заброшенная река:
Ни мелкая, ни многоводная,
Ни теплая, ни холодная.
 
 
Она ни наивна и ни хитра
И к людям излишне порой добра,
Особенно к «утешителям»,
Ласковым «навестителям».
 
 
А все, наверное, потому,
Что смотрит на жизнь свою, как на тьму.
Ей кажется, что без мужа
Судьбы не бывает хуже.
 
 
И жаждет она, как великих благ,
Чтоб кто-то решился на этот шаг,
И, чтобы кольцо по праву ей,
Сняв с левой, надел на правую.
 
 
А суть-то, наверно, совсем не в том,
Гордиться печатью или кольцом,
А в том, чтоб союз сердечный
Пылал бы звездою вечной!
 
 
Вот именно: вечной любви союз!
Я слов возвышенных не боюсь.
Довольно нам, в самом деле,
Коптить где-то еле-еле!
 
 
Ведь только с любовью большой, навек
Счастливым может быть человек,
А вовсе не ловко скованным
Зябликом окольцованным.
 
 
Пусть брак этот будет любым, любым:
С загсом, без загса ли, но таким,
Чтоб был он измен сильнее
И золота золотее!
 
 
И надо, чтоб руки под стук сердец
Ничуть не зависели от колец,
А в бурях, служа крылами,
Творили бы счастье сами.
 
 
А главное в том, чтоб, храня мечты,
Были б те руки всегда чисты
В любом абсолютно смысле
И зря ни на ком не висли!
 

1973

На крыле

 
Нет, все же мне безбожно повезло,
Что я нашел тебя. И мне сдается,
Что счастье, усадив нас на крыло,
Куда-то ввысь неистово несется!
 
 
Все выше, выше солнечный полет,
А все невзгоды, боли и печали
Остались в прошлом, сгинули, пропали.
А здесь лишь ты, да я, да небосвод!
 
 
Тут с нами все – и планы и мечты,
Надежды и восторженные речи.
Тебе не страшно с этой высоты
Смотреть туда, где были я и ты
И где остались будни человечьи?!
 
 
Ты тихо улыбаешься сейчас
И нет на свете глаз твоих счастливей.
И, озарен лучами этих глаз,
Мир во сто крат становится красивей.
 
 
Однако счастье слишком быстротечно,
И нет, увы, рецепта против зла.
И как бы ни любили мы сердечно,
Но птица нас когда-нибудь беспечно
Возьмет и сбросит все-таки с крыла.
 
 
Закон вселенский, он и прост и ясен.
И я готов на все без громких слов.
Будь что угодно. Я на все согласен.
Готов к пути, что тяжек и опасен,
И лишь с тобой расстаться не готов!
 
 
И что б со мною в мире ни стряслось,
Я так сказал бы птице быстролетной:
Ну что же, сбрось нас где и как угодно,
Не только вместе. Вместе, а не врозь.
 

1982