Текст книги "Дума про Опанаса; Поэзия"

Вот зеленя прозябли,

Продуты ветром дни,

Мой подмосковный зяблик,

Начни, начни…

 
Бревенчатый дом под зеленой крышей,
Флюгарка визжит, и шумят кусты,
Стоит человек у цветущих вишен:
Герой моей повести – это ты!
 
 
. . . . . . . . .
 
 
Вкруг мира, поросшего нелюдимой
Крапивой, разрозненный мчался быт.
Славянский шкаф и труба без дыма,
Пустая кровать и дым без трубы.
 
 
На голенастых ногах ухваты,
Колоды для пчел – замыкали круг.
А он переминался, угловатый,
С большими сизыми кистями рук.
 
 
Вот так бы нацелиться – и с налета
Прихлопнуть рукой, коленом прижать…
До скрежета, до ледяного пота
Стараться схватить, обломать, сдержать!
 
 
Недаром учили: клади на плечи,
За пазуху суй – к себе таща,
В закут овечий,
В дом человечий,
В капустную благодать борща.
 
 
И глядя на мир из дверей амбара,
Из пахнущих крысами недр его,
Не отдавай ни сора, ни пара,
Ни камня, ни дерева – ничего!
 
 
Что ж, служба на выручку!
Полустанки…
Пернатый фонарь да гудки в ночи…
Как рыжих младенцев, несут крестьянки
Прижатые к сердцу калачи.
 
 
Гремя инструментом, проходит смена.
И там, в каморке проводника,
Дым коромыслом. Попойка. Мена.
На лавках рассыпанная мука.
 
 
А все для того, чтобы в предместье
Углами укладывались столбы,
Чтоб шкаф, покружившись, застрял на месте,
Чтоб дым, завертясь, пошел из трубы.
 
 
(Но всё же из будки не слышно лая,
Скворешник пустует, как новый дом,
И пухлые голуби не гуляют
Восьмеркою на чердаке пустом.)
 
 
И вот в улетающий запах пота,
В смолкающий плотничий разговор,
Как выдох, распахиваются ворота —
И женщина вплывает во двор.
 
 
Пред нею покорно мычат коровы,
Не топоча, не играя зря,
И – руки в бока – откинув ковровый
Платок, она стоит, как заря.
 
 
Она расставляет отряды крынок:
Туда – в больницу. Сюда – на рынок,
И, вытянув шею, слышит она
(Тише, деревья, пропустишь сдуру)
Вьющийся с фабрики Ногина
Свист выдаваемой мануфактуры.
 
 
Вот ее мир – дрожжевой, густой,
Спит и сопит – молоком насытясь,
Жидкий навоз, над навозом ситец,
Пущенный в бабочку с запятой.
А посередке, крылом звеня,
Кочет вопит над наседкой вялой.
 
 
Черт его знает зачем меня
В эту обитель нужда загнала!..
Здесь от подушек не продохнуть,
Легкие так и трещат от боли…
Крикнуть товарищей? Иль заснуть?
Иль возвратиться к герою, что ли?!
 
 
Ветер навстречу. Скрипит вагон.
Черная хвоя летит в угон.
 
 
Весь этот мир, возникший из дыма,
В беге откинувшийся, трубя,
Навзничь; он весь пролетает мимо,
Мимо тебя, мимо тебя!
 
 
Он облетает свистящим кругом
Новый забор твой и теплый угол.
 
 
Как тебе тошно. Опять фонарь
Млеет на станции. Снова, снова
 
 
Баба с корзинкой. Степная гарь
Да заблудившаяся корова.
 
 
Мир переполнен твоей тоской;
Буксы выстукивают: на кой?
 
 
На кой тебе это?
Ты можешь смело
Посредине двора, в июльский зной,
Раскинуть стол под скатертью белой
Средь мира, построенного тобой.
 
 
У тебя на столе самовар, как глобус,
Под краном стакан, над конфоркой дым;
Размякнув от пара, ты можешь в оба
Теперь следить за хозяйством своим.
 
 
О, благодушие! Ты растроган
Пляской телят, воркованьем щей,
Журчаньем в желудке…
А за порогом —
Страна враждебных тебе вещей.
 
 
На фабрику движутся, раздирая
Грунт, дюжие лошади (топот, гром).
Не лучше ль стоять им в твоем сарае
В порядке. Как следует. Под замком.
 
 
Чтобы дышали добротной скукой
Хозяйство твое и твоя семья,
Чтоб каждая мелочь была порукой
Тебе в неподвижности бытия.
 
 
Жара. Не читается и не спится.
Предместье солнцем оглушено.
Зеваю. Закладываю страницу
И настежь распахиваю окно.
 
 
Над миром, надтреснутым от нагрева,
Ни ветра, ни голоса петухов…
Как я одинок! Отзовитесь, где вы,
Веселые люди моих стихов?
 
 
Прошедшие с боем леса и воды,
Всем ливням подставившие лицо,
Чекисты, механики, рыбоводы,
Взойдите на струганое крыльцо.
 
 
Настала пора – и мы снова вместе!
Опять горизонт в боевом дыму!
Смотри же сюда, человек предместий:
– Мы здесь! Мы пируем в твоем дому!
 
 
Вперед же, солдатская песня пира!
Открылся поход.
За стеной враги.
А мы постарели. – И пылью мира
Покрылись походные сапоги.
Но все ж по-охотничьи каждый зорок.
Ясна поседевшая голова.
И песня просторна.
И ветер дорог.
И дружба вступает в свои права.
 
 
Мы будем сидеть за столом веселым
И толковать и шуметь, пока
Не влезет солнце за частоколом
В ушат топленого молока.
Пока не просвищут стрижи. Пока
Не продерет росяным рассолом
Траву до последнего стебелька.
 
 
И, палец поднявши, один из нас
Раздумчиво скажет: «Какая тьма!
Как время идет! Уже скоро час!»
И словно в ответ ему, ночь сама
От всей черноты своей грянет: «Раз!»
 
 
А время идет по навозной жиже.
Сквозь бурю листвы не видать ни зги.
Уже на крыльце оно. Ближе. Ближе.
Оно в сенях вытирает сапоги.
 
 
И в блеск половиц, в промытую содой
И щелоком горницу, в плеск мытья
Оно врывается непогодой,
Такое ж сутуловатое, как я,
Такое ж, как я, презревшее отдых,
 
 
И, вдохновеньем потрясено,
Глаза, промытые в сорока водах,
Медленно поднимает оно.
 
 
От глаз его не найти спасенья,
Не отмахнуться никак сплеча,
Лампу погасишь. Рванешься в сени.
Дверь на запоре. И нет ключа.
 
 
Как ни ломись – не проломишь – баста!
В горницу? В горницу не войти!
Там дочь твоя, стриженая, в угластом
Пионерском галстуке, на пути.
 
 
И, руками комкая одеяло,
Еще сновиденьем оглушена,
Вперед ногами, мало-помалу
Сползает на пол твоя жена!
 
 
Ты грянешь в стекла. И голубое
Небо рассыпется на куски…
Из окна в окно, закрутясь трубою,
Рванутся дикие сквозняки.
 
 
Твой лоб сиянием окровавит
Востока студеная полоса,
И ты услышишь, как время славят
Наши солдатские голоса.
 
 
И дочь твоя подымает голос
Выше берез, выше туч, – туда,
Где дрогнул сумрак и раскололась
Последняя утренняя звезда.
 
 
И первый зяблик порвет затишье…
(Предвестник утренней чистоты.)
А ты задыхаешься, что ты слышишь?
Испуганный, что рыдаешь ты?
 
 
Бревенчатый дом под зеленой крышей
Флюгарка визжит, и шумят кусты.
 

1932

Грозою освеженный,

Подрагивает лист.

Ах, пеночки зеленой

Двухоборотный свист!

 
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата.
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.
 
 
Говорить не можешь —
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.
Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?
Воздух воспаленный,
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?
Почему теснится
В подъязычье стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?
 
 
Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать.)
Над тобой склоняется
Плачущая мать:
 
 
«Валенька, Валюша!
Тягостно в избе.
Я крестильный крестик
Принесла тебе.
 
 
Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.
Куры не закрыты,
Свиньи без корыта;
 
 
И мычит корова
С голоду сердито.
Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест».
 
 
На щеке помятой
Длинная слеза.
А в больничных окнах
Движется гроза.
 
 
Открывает Валя
Смутные глаза.
 
 
От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.
 
 
Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.
Молнии, как галстуки,
По ветру летят.
 
 
В дождевом сиянье
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.
 
 
Рухнула плотина —
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.
 
 
Трубы. Трубы. Трубы.
Подымают вой.
Над больничным садом,
Над водой озер
Движутся отряды
На вечерний сбор.
 
 
Заслоняют свет они
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики Ногина.
 
 
А внизу склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.
Духотой спаленных
Губ не освежить.
Валентине больше
Не придется жить.
 
 
«Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Всё коров доила,
Птицу стерегла.
Чтоб было приданое,
Крепкое, недраное,
Чтоб фата к лицу —
Как пойдешь к венцу!
Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест».
 
 
Пусть звучат постылые,
Скудные слова —
Не погибла молодость,
Молодость жива!
 
 
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
 
 
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
 
 
Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
 
 
Возникай содружество
Ворона с бойцом, —
Укрепляйся мужество
Сталью и свинцом.
 
 
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.
 
 
Чтобы в этом крохотном
Теле – навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.
 
 
Валя, Валентина,
Видишь – на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.
 
 
Красное полотнище
Бьется над бугром.
«Валя, будь готова!»
Восклицает гром.
 
 
В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.
 
 
Тихо подымается,
Призрачно-легка,
Над больничной койкой
Детская рука.
 
 
«Я всегда готова!» —
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.
И потом бессильная
Валится рука —
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.
 
 
А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.
 
 
И, припав к постели,
Изнывает мать.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.
 
 
Вот и всё!
 
 
Но песня
Не согласна ждать.
 
 
Возникает песня
В болтовне ребят.
 
 
Подымает песню
На голос отряд.
 
 
И выходит песня
С топотом шагов
 
 
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.
 

Апрель – август 1932