Текст книги "Дума про Опанаса; Поэзия"

(Томас Гуд)

 
От песен, от скользкого пота —
В глазах растекается мгла.
Работай, работай, работай
Пчелой, заполняющей соты,
Покуда из пальцев с налета
Не выпрыгнет рыбкой игла!..
 
 
Швея! Этой ниткой суровой
Прошито твое бытие…
У лампы твоей бестолковой
Поет вдохновенье твое,
И в щели проклятого крова
Невидимый месяц течет.
 
 
Швея! Отвечай мне, что может
Сравниться с дорогой твоей?..
И хлеб ежедневно дороже,
И голод постылый тревожит,
Гниет одинокое ложе
Под стужей осенних дождей.
 
 
Над белой рубашкой склоняясь,
Ты легкою водишь иглой, —
Стежков разлетается стая
Под бледной, как месяц, рукой,
Меж тем как, стекло потрясая,
Норд-ост заливается злой.
 
 
Опять воротник и манжеты,
Манжеты и вновь воротник…
От капли чадящего света
Глаза твои влагой одеты…
Опять воротник и манжеты,
Манжеты и вновь воротник…
 
 
О вы, не узнавшие страха
Бездомных осенних ночей!
На ваших плечах – не рубаха,
А голод и пение швей,
Дни, полные ветра и праха,
Да темень осенних дождей!
 
 
Швея! Ты не помнишь свободы,
Склонясь над убогим столом,
Не помнишь, как громкие воды
За солнцем идут напролом,
Как в пламени ясной погоды
Касатка играет крылом.
 
 
Стежки за стежками, без счета,
Где нитка тропой залегла;
«Работай, работай, работай, —
Поет, пролетая, игла, —
Чтоб капля последнего пота
На бледные щеки легла!..»
 
 
Швея! Ты не знаешь дороги,
Не знаешь любви наяву,
Как топчут веселые ноги
Весеннюю эту траву…
…Над кровлею – месяц убогий,
За ставнями ветры ревут…
 
 
Швея! За твоею спиною
Лишь сумрак шумит дождевой, —
Ты медленно бледной рукою
Сшиваешь себе для покоя
Холстину, что сложена вдвое,
Рубашку для тьмы гробовой…
 
 
Работай, работай, работай,
Покуда погода светла,
Покуда стежками без счета
Играет, летая, игла.
Работай, работай, работай,
Покуда не умерла!..
 

1923

(Р. Бернс)

 
Три короля из трех сторон
Решили заодно:
– Ты должен сгинуть, юный Джон
Ячменное Зерно!
 
 
Погибни, Джон, – в дыму, в пыли,
Твоя судьба темна!
И вот взрывают короли
Могилу для зерна…
 
 
Весенний дождь стучит в окно
В апрельском гуле гроз, —
И Джон Ячменное Зерно
Сквозь перегной пророс…
 
 
Весенним солнцем обожжен
Набухший перегной, —
И по ветру мотает Джон
Усатой головой…
 
 
Но душной осени дано
Свой выполнить урок, —
И Джон Ячменное Зерно
От груза занемог…
Он ржавчиной покрыт сухой,
Он – в полевой пыли…
– Теперь мы справимся с тобой! —
Ликуют короли…
 
 
Косою звонкой срезан он,
Сбит с ног, повергнут в прах,
И, скрученный веревкой, Джон
Трясется на возах…
 
 
Его цепами стали бить,
Кидали вверх и вниз, —
И, чтоб вернее погубить,
Подошвами прошлись…
 
 
Он в ямине с водой – и вот
Пошел на дно, на дно…
Теперь, конечно, пропадет
Ячменное Зерно!..
И плоть его сожгли сперва,
И дымом стала плоть.
И закружились жернова,
Чтоб сердце размолоть…
. . . . . . .
 
 
Готовьте благородный сок!
Ободьями скреплен
Бочонок, сбитый из досок, —
И в нем бунтует Джон…
Три короля из трех сторон
Собрались заодно, —
Пред ними в кружке ходит Джон
Ячменное Зерно…
 
 
Он брызжет силой дрожжевой,
Клокочет и поет,
Он ходит в чаше круговой,
Он пену на пол льет…
 
 
Пусть не осталось ничего,
И твой развеян прах,
Но кровь из сердца твоего
Живет в людских сердцах!..
 
 
Кто, горьким хмелем упоен,
Увидел в чаше дно —
Кричи:
– Вовек прославлен Джон
Ячменное Зерно!
 

1923

(В. Скотт)

 
Брэнгельских рощ
Прохладна тень,
Незыблем сон лесной;
Здесь тьма и лень,
Здесь полон день
Весной и тишиной…
 
 
Над лесом
Снизилась луна.
Мой борзый конь храпит…
Там замок встал,
И у окна
Над рукоделием,
Бледна,
Красавица сидит…
 
 
Тебе, владычица лесов.
Бойниц и амбразур,
Веселый гимн
Пропеть готов
Бродячий трубадур…
 
 
Мой конь,
Обрызганный росой,
Играет и храпит,
Мое поместье
Под луной,
Ночной повито тишиной,
В горячих травах спит…
 
 
В седле
Есть место для двоих,
Надежны стремена!
Взгляни, как лес
Курчав и тих,
Как снизилась луна!
 
 
Она поет:
– Прохладна тень,
И ясен сон лесной…
Здесь тьма и лень,
Здесь полон день
Весной и тишиной…
 
 
О, счастье – прах,
И гибель – прах,
Но мой закон – любить,
И я хочу
В лесах,
В лесах
Вдвоем с Эдвином жить…
 
 
От графской свиты
Ты отстал,
Ты жаждою томим;
Охотничий блестит кинжал
За поясом твоим,
И соколиное перо
В ночи
Горит огнем, —
Я вижу
Графское тавро
На скакуне твоем!..
 
 
– Увы! Я графов не видал,
И род
Не графский мой!
Я их поместья поджигал
Полуночной порой!..
Мое владенье —
Вдаль и вширь
В ночных лесах лежит,
Над ним кружится
Нетопырь,
И в нем
Сова кричит…
 
 
Она поет:
– Прохладна тень,
И ясен сон лесной…
Здесь тьма и лень,
Здесь полон день
Весной и тишиной!..
 
 
О, счастье – прах,
И гибель – прах,
Но мой закон – любить…
И я хочу
В лесах,
В лесах
Вдвоем с Эдвином жить!..
 
 
Веселый всадник,
Твой скакун
Храпит под чепраком.
Теперь я знаю:
Ты – драгун
И мчишься за полком…
 
 
Недаром скроен
Твой наряд
Из тканей дорогих
И шпоры длинные горят
На сапогах твоих!..
 
 
– Увы! Драгуном не был я,
Мне чужд солдатский строй:
Казарма вольная моя —
Сырой простор лесной…
 
 
Я песням у дроздов учусь
В передрассветный час,
В боярышник лисицей мчусь —
От вражьих скрыться глаз…
 
 
И труд необычайный мой
Меня к закату ждет,
И необычная за мной
В тумане смерть придет…
 
 
Мы часа ждем
В ночи, в ночи,
И вот —
В лесах,
В лесах
Коней седлаем,
И мечи
Мы точим на камнях…
 
 
Мы знаем
Тысячи дорог,
Мы слышим
Гром копыт,
С дороги каждой
Грянет рог —
И громом пролетит…
 
 
Где пуля запоет в кустах,
Где легкий меч сверкнет,
Где жаркий заклубится прах,
Где верный конь заржет…
 
 
И листья
Плещутся, дрожа,
И птичий
Молкнет гам,
И убегают сторожа.
Открыв дорогу нам…
 
 
И мы несемся
Вдаль и вширь,
Под лязганье копыт;
Над нами реет
Нетопырь,
И вслед
Сова кричит…
 
 
И нам не страшен
Дьявол сам,
Когда пред черным днем
Он молча
Бродит по лесам
С коптящим фонарем…
 
 
И графство задрожит, когда,
Лесной взметая прах,
Из лесу вылетит беда
На взмыленных конях…
 
 
Мой конь,
Обрызганный росой,
Играет и храпит,
Мое поместье
Под луной,
Ночной повито тишиной,
В горячих травах спит…
 
 
В седле есть место
Для двоих,
Надежны стремена!
Взгляни, как лес
Курчав и тих,
Как снизилась луна!
 
 
Она поет:
– Брэнгельских рощ
Что может быть милей?
Там по ветвям
Стекает дождь,
Там прядает ручей!
 
 
О, счастье – прах,
И гибель – прах,
Но мой закон – любить…
И я хочу
В лесах,
В лесах
Вдвоем с Эдвином жить!..
 

1923

 
Свежак надрывается. Прет на рожон
Азовского моря корыто.
Арбуз на арбузе – и трюм нагружен,
Арбузами пристань покрыта.
 
 
Не пить первача в дорассветную стыдь,
На скучном зевать карауле,
Три дня и три ночи придется проплыть —
И мы паруса развернули…
 
 
В густой бородач ударяет бурун,
Чтоб брызгами вдрызг разлететься;
Я выберу звонкий, как бубен, кавун —
И ножиком вырежу сердце…
 
 
Пустынное солнце садится в рассол,
И выпихнут месяц волнами…
Свежак задувает!
Наотмашь!
Пошел!
Дубок, шевели парусами!
 
 
Густыми барашками море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно…
В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,
И тучи сколочены плотно.
И ерзает руль, и обшивка трещит,
И забраны в рифы полотна.
 
 
Сквозь волны – навылет!
Сквозь дождь – наугад!
В свистящем гонимые мыле,
Мы рыщем на ощупь…
Навзрыд и не в лад
Храпят полотняные крылья.
 
 
Мы втянуты в дикую карусель.
И море топочет как рынок,
На мель нас кидает,
Нас гонит на мель
Последняя наша путина!
 
 
Козлами кудлатыми море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно…
 
 
Я песни последней еще не сложил,
А смертную чую прохладу…
 
 
Я в карты играл, я бродягою жил,
И море приносит награду, —
Мне жизни веселой теперь не сберечь
И руль оторвало, и в кузове течь!..
 
 
Пустынное солнце над морем встает,
Чтоб воздуху таять и греться;
Не видно дубка, и по волнам плывет
Кавун с нарисованным сердцем…
 
 
В густой бородач ударяет бурун,
Скумбрийная стая играет,
Низовый на зыби качает кавун —
И к берегу он подплывает…
 
 
Конец путешествию здесь он найдет,
Окончены ветер и качка, —
Кавун с нарисованным сердцем берет
Любимая мною казачка…
 
 
И некому здесь надоумить ее,
Что в руки взяла она сердце мое!..
 

1924, 1928

 
По рыбам, по звездам
  Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
  Везут контрабанду.
На правом борту,
  Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
  Папа Сатырос.
 
 
А ветер как гикнет,
  Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
  Под звонкое днище,
Чтоб гвозди звенели,
  Чтоб мачта гудела:
«Доброе дело! Хорошее дело!»
Чтоб звезды обрызгали
  Груду наживы:
Коньяк, чулки
  И презервативы…
 
 
Ай, греческий парус!
  Ай, Черное море!
Ай, Черное море!..
  Вор на воре!
. . . . . .
 
 
Двенадцатый час —
  Осторожное время.
Три пограничника,
  Ветер и темень.
Три пограничника,
  Шестеро глаз —
Шестеро глаз
  Да моторный баркас…
Три пограничника!
  Вор на дозоре!
Бросьте баркас
  В басурманское море,
Чтобы вода
  Под кормой загудела:
«Доброе дело!
  Хорошее дело!»
Чтобы по трубам,
  В ребра и винт,
Виттовой пляской
  Двинул бензин.
Ай, звездная полночь!
  Ай, Черное море!
Ай, Черное море!..
  Вор на воре!
. . . . . .
 
 
Вот так бы и мне
  В налетающей тьме
Усы раздувать,
  Развалясь на корме,
Да видеть звезду
  Над бугшпритом склоненным,
Да голос ломать
  Черноморским жаргоном,
Да слушать сквозь ветер,
  Холодный и горький,
Мотора дозорного
  Скороговорки!
Иль правильней, может,
  Сжимая наган,
За вором следить,
  Уходящим в туман…
Да ветер почуять,
  Скользящий по жилам,
Вослед парусам,
  Что летят по светилам…
И вдруг неожиданно
  Встретить во тьме
Усатого грека
  На черной корме…
 
 
Так бей же по жилам,
  Кидайся в края,
Бездомная молодость,
  Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
  Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
  Вселенной навстречу,
Чтоб волн запевал
  Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
  Коверкала рот, —
И петь, задыхаясь,
  На страшном просторе:
«Ай, Черное море,
  Хорошее море!..»
 

1927

 
По жнитвам, по дачам, по берегам
Проходит осенний зной.
Уже необычнее по ночам
За хатами псиный вой.
Да здравствует осень!
Сады и степь,
Горючий морской песок
Пропитаны ею, как черствый хлеб,
Который в спирту размок.
Я знаю, как тропами мрак прошит,
И полночь пуста, как гроб;
Там дичь и туман
В травяной глуши,
Там прыгает ветер в лоб!
Охотничьей ночью я стану там,
На пыльном кресте путей,
Чтоб слушать размашистый плеск и гам
Гонимых на юг гусей!
Я на берег выйду:
Густой, густой
Туман от соленых вод
Клубится и тянется над водой,
Где рыбий косяк плывет.
И ухо мое принимает звук,
Гудя, как пустой сосуд;
И я различаю:
На юг, на юг
Осетры плывут, плывут!
Шипенье подводного песка,
Неловкого краба ход,
И чаек полет, и пробег бычка,
И круглой медузы лед.
Я утра дождусь…
А потом, потом,
Когда распахнется мрак,
Я на гору выйду…
В родимый дом
Направлю спокойный шаг.
Я слышал осеннее бытие,
Я море узнал и степь,
Я свистну собаку, возьму ружье
И в сумку засуну хлеб…
Опять упадет осенний зной,
Густой, как цветочный мед, —
И вот над садами и над водой
Охотничий день встает…
 

1923, 1928

 
Если не по звездам – по сердцебиенью
Полночь узнаешь, идущую мимо…
Сосны за окнами – в черном оперенье,
Собаки за окнами – клочьями дыма.
Всё, что осталось!
Хватит! Довольно!
Кровь моя, что ли, не ходит в теле?
Уши мои, что ли, не слышат вольно?
Пальцы мои, что ли, окостенели?..
Видно и слышно: над прорвою медвежьей
Звезды вырастают в кулак размером!
Буря от Волги, от низких побережий
Черные деревья гонит карьером…
Вот уже по стеклам двинуло дыханье
Ветра, и стужи, и каторжной погоды…
Вот закачались, загикали в тумане
Черные травы, как черные воды…
И по этим водам, по злому вою,
Крыльями крыльца раздвигая сосны,
Сруб начинает двигаться в прибое,
Круглом и долгом, как гром колесный…
Словно корабельные пылают знаки,
Стекла, налитые горячей желчью,
Следом, упираясь, тащатся собаки,
Лязгая цепями, скуля по-волчьи…
Лопнул частокол, разлетевшись пеной…
Двор позади… И на просеку разом
Сруб вылетает! Бревенчатые стены
Ночь озирают горячим глазом.
Прямо по болотам, гоняя уток,
Прямо по лесам, глухарей пугая,
Дом пролетает, разбивая круто
Камни и кочки и пни подгибая…
Это черноморская ночь в уборе
Вологодских звезд – золотых баранок;
Это расступается Черное море
Черных сосен и черного тумана!..
Это летит по оврагам и скатам
Крыша с откинутой назад трубою,
Так что дым кнутом языкатым
Хлещет по стволам и по хвойному прибою…
Это, стремглав, наудачу, в прорубь,
Это, деревянные вздувая ребра,
В гору вылетая, гремя под гору,
Дом пролетает тропой недоброй…
Хватит! Довольно! Стой!
           На разгоне
Трудно удержаться! Еще по краю
Низкого забора ветвей погоня,
Искры от напора еще играют,
Ветер от разбега еще не сгинул,
Звезды еще рвутся в порыве гонок…
Хватит! Довольно! Стой!
           На перину
Падает откинутый толчком ребенок…
Только за оконницей проходят росы,
Сосны кивают синим опереньем.
Вот они, сбитые из бревен и теса,
Дом мой и стол мой: мое вдохновенье!
Прочно установлена косая хвоя,
Врыт частокол, и собака стала.
Милая! Где же мы?
Дома, под Москвою;
Десять минут ходьбы от вокзала…
 

1927

 
В аллеях столбов,
   По дорогам перронов —
Лягушечья прозелень
   Дачных вагонов;
Уже, окунувшийся
   В масло по локоть,
Рычаг начинает
   Акать и окать…
И дым оседает
   На вохре откоса,
И рельсы бросаются
   Под колеса…
Приклеены к стеклам
   Влюбленные пары, —
Звенит палисандр
   Дачной гитары:
– Ах! Вам не хотится ль
   Под ручку пройтиться?..
Мой милый. Конечно.
   Хотится! Хотится! —
– А там, над травой,
   Над речными узлами,
Весна развернула
   Зеленое знамя, —
И вот из коряг,
   Из камней, из расселин
Пошла в наступленье
   Свирепая зелень…
На голом прутье,
   Над водой невеселой,
Гортань продувают
   Ветвей новоселы…
Первым дроздом
   Закликают леса,
Первою щукой
   Стреляют плеса;
И звезды
   Над первобытною тишью
Распороты первой
   Летучей мышью…
Мне любы традиции
   Жадной игры:
Гнездовья, берлоги,
   Метанье икры…
Но я – человек,
   Я – не зверь и не птица;
Мне тоже хотится
   Под ручку пройтиться;
С площадки нырнуть,
   Раздирая пальто,
В набитое звездами
   Решето…
Чтоб, волком трубя
   У бараньего трупа,
Далекую течку
   Ноздрями ощупать;
Иль в черной бочаге,
   Где корни вокруг,
Обрызгать молоками
   Щучью икру;
Гоняться за рыбой,
   Кружиться над птицей,
Сигать кожаном
   И бродить за волчицей;
Нырять, подползать
   И бросаться в угон, —
Чтоб на сто процентов
   Исполнить закон;
Чтоб видеть воочью:
   Во славу природы
Раскиданы звери,
   Распахнуты воды,
И поезд, крутящийся
   В мокрой траве, —
Чудовищный вьюн
   С фонарем в голове!..
И поезд от похоти
   Воет и злится:
«Хотится! Хотится!
   Хотится! Хотится!..»
 

1927

 
Весна. И с каждым днем невнятней
Травой восходит тишина,
И голуби на голубятне,
И облачная глубина.
 
 
Пора! Полощет плат крылатый —
И разом улетают в гарь
Сизоголовый, и хохлатый,
И взмывший веером почтарь.
 
 
О, голубиная охота,
Уже воркующей толпой
Воскрылий, пуха и помета
Развеян вихрь над головой!
 
 
Двадцатый год! Но мало, мало
Любви и славы за спиной.
Лишь двадцать капель простучало
О подоконник жестяной.
 
 
Лишь голуби да голубая
Вода. И мол. И волнолом.
Лишь сердце, тишину встречая,
Всё чаще ходит ходуном…
 
 
Гудит година путевая,
Вагоны, ветер полевой.
Страда распахнута другая,
Страна иная предо мной!
 
 
Через Ростов, через станицы,
Через Баку, в чаду, в пыли, —
Навстречу Каспий, и дымится
За черной солью Энзели.
 
 
И мы на вражеские части
Верблюжий повели поход.
Навыворот летело счастье,
Навыворот, наоборот!
 
 
Колес и кухонь гул чугунный
Нас провожал из боя в бой,
Чрез малярийные лагуны,
Под малярийною луной.
 
 
Обозы врозь, и мулы – в мыле,
И в прахе гор, в песке равнин,
Обстрелянные, мы вступили
В тебя, наказанный Казвин!
 
 
Близ углового поворота
Я поднял голову – и вот
Воскрылий, пуха и помета
Рассеявшийся вихрь плывет!
 
 
На плоской крыше плат крылатый
Полощет – и взлетают в гарь
Сизоголовый, и хохлатый,
И взмывший веером почтарь!
 
 
Два года боя. Не услышал,
Как месяцы ушли во мглу:
Две капли стукнули о крышу
И покатились по стеклу…
 
 
Через Баку, через станицы,
Через Ростов – назад, назад,
Туда, где Знаменка дымится
И пышет Елисаветград!
 
 
Гляжу: на дальнем повороте —
Ворота, сад и сеновал;
Там в топоте и конском поте
Косматый всадник проскакал.
 
 
Гони! Через дубняк дремучий,
Вброд или вплавь, гони вперед!
Взовьется шашка – и певучий,
Скрутившись, провод упадет…
 
 
И вот столбы глухонемые
Нутром не стонут, не поют.
Гляжу: через поля пустые
Тачанки ноют и ползут…
 
 
Гляжу: близ Елисаветграда,
Где в суходоле будяки,
Среди скота, котлов и чада
Лежат верблюжские полки.
 
 
И ночь и сон. Но будет время —
Убудет ночь, и сон уйдет.
Загикает с тачанки в темень
И захлебнется пулемет…
 
 
И нива прахом пропылится,
И пули запоют впотьмах,
И конница по ржам помчится —
Рубить и ржать. И мы во ржах.
 
 
И вот станицей журавлиной
Летим туда, где в рельсах лег,
В певучей стае тополиной,
Вишневый город меж дорог.
 
 
Полощут кумачом ворота,
И разом с крыши угловой
Воскрылий, пуха и помета
Развеян вихрь над головой.
 
 
Опять полощет плат крылатый,
И разом улетают в гарь
Сизоголовый, и хохлатый,
И взмывший веером почтарь!
 
 
И снова год. Я не услышал.
Как месяцы ушли во мглу.
Лишь капля стукнула о крышу
И покатилась по стеклу…
 
 
Покой! И с каждым днем невнятней
Травой восходит тишина,
И голуби на голубятне,
И облачная глубина…
 
 
Не попусту топтались ноги
Чрез рокот рек, чрез пыль полей,
Через овраги и пороги —
От голубей до голубей!
 

1922

 
Весеннее солнце дробится в глазах,
В канавы ныряет и зайчиком пляшет,
На Трубную выйдешь – и громом в ушах
Огонь соловьиный тебя ошарашит…
 
 
Куда как приятны прогулки весной:
Бредешь по садам, пробегаешь базаром!..
Два солнца навстречу: одно над землей,
Другое – расчищенным вдрызг самоваром.
 
 
И птица поет. В коленкоровой мгле
Скрывается гром соловьиного лада…
Под клеткою солнце кипит на столе —
Меж чашек и острых кусков рафинада…
 
 
Любовь к соловьям – специальность моя,
В различных коленах я толк понимаю:
За лешевой дудкой – вразброд стукотня,
Кукушкина песня и дробь рассыпная…
 
 
Ко мне продавец:
«Покупаете? Вот
Как птица моя на базаре поет!
Червонец – не деньги! Берите! И дома,
В покое, засвищет она по-иному…»
 
 
От солнца, от света звенит голова…
Я с клеткой в руках дожидаюсь трамвая.
Крестами и звездами тлеет Москва,
Церквами и флагами окружает!
 
 
Нас двое!
Бродяга и ты – соловей,
Глазастая птица, предвестница лета,
С тобою купил я за десять рублей —
Черемуху, полночь и лирику Фета!
 
 
Весеннее солнце дробится в глазах.
По стеклам течет и в канавы ныряет.
Нас двое.
Кругом в зеркалах и звонках
На гору с горы пролетают трамваи.
 
 
Нас двое…
А нашего номера нет…
Земля рассолóдела. Полдень допет.
Зеленою смушкой покрылся кустарник.
Нас двое…
Нам некуда нынче пойти;
Трава горячее, и воздух угарней —
Весеннее солнце стоит на пути.
 
 
Куда нам пойти? Наша воля горька!
Где ты запоешь?
Где я рифмой раскинусь?
Наш рокот, наш посвист
Распродан с лотка…
Как хочешь —
Распивочно или на вынос?
 
 
Мы пойманы оба,
Мы оба – в сетях!
Твой свист подмосковный не грянет в кустах,
Не дрогнут от грома холмы и озера…
 
 
Ты выслушан.
Взвешен,
Расценен в рублях…
Греми же в зеленых кустах коленкора,
Как я громыхаю в газетных листах!..
 

1925

 
От черного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены…
Копытом и камнем испытаны годы,
Бессмертной полынью пропитаны воды, —
И горечь полыни на наших губах…
Нам нож – не по кисти,
Перо – не по нраву,
Кирка – не по чести
И слава – не в славу:
Мы – ржавые листья
На ржавых дубах…
Чуть ветер,
Чуть север —
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы – ржавых дубов облетевший уют…
Бездомною стужей уют раздуваем…
Мы в ночь улетаем!
Мы в ночь улетаем!
Как спелые звезды, летим наугад…
Над нами гремят трубачи молодые,
Над нами восходят созвездья чужие,
Над нами чужие знамена шумят…
Чуть ветер,
Чуть север —
Срывайтесь за ними,
Неситесь за ними,
Гонитесь за ними,
Катитесь в полях,
Запевайте в степях!
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
За стуком копыта в берлогах дремучих,
За песней трубы, потонувшей в лесах…
 

1926

 
– Где нам столковаться!
Вы – другой народ!..
Мне – в апреле двадцать,
Вам – тридцатый год.
Вы – уже не юноша,
Вам ли о войне…
 
 
– Коля, не волнуйтесь,
Дайте мне…
На плацу, открытом
С четырех сторон,
Бубном и копытом
Дрогнул эскадрон;
Вот и закачались мы
В прозелень травы, —
Я – военспецом,
Военкомом – вы…
Справа – курган,
Да слева курган;
Справа – нога,
Да слева нога;
Справа – наган,
Да слева шашка,
Цейс посередке,
Сверху – фуражка…
А в походной сумке —
Спички и табак.
Тихонов,
Сельвинский,
Пастернак…
 
 
Степям и дорогам
Не кончен счет;
Камням и порогам
Не найден счет,
 
 
Кружит паучок
По загару щек;
Сабля да книга,
Чего еще?
 
 
(Только ворон выслан
Сторожить в полях…
За полями Висла,
Ветер да поляк;
За полями ментик
Вылетает в лог!)
 
 
Военком Дементьев,
Саблю наголо!
 
 
Проклюют навылет,
Поддадут коленом,
Голову намылят
Лошадиной пеной…
Степь заместо простыни:
Натянули – раз!
 
 
…Добротными саблями
Побреют нас…
 
 
Покачусь, порубан,
Растянусь в траве,
Привалюся чубом
К русой голове…
 
 
Не дождались гроба мы,
Кончили поход…
На казенной обуви
Ромашка цветет…
 
 
Пресловутый ворон
Подлетит в упор,
Каркнет «nevermore» он
По Эдгару По…
«Повернитесь, встаньте-ка.
Затрубите в рог…»
(Старая романтика,
Черное перо!)
– Багрицкий, довольно!
Что за бред!..
Романтика уволена —
За выслугой лет;
Сабля – не гребенка,
Война – не спорт;
Довольно фантазировать,
Закончим спор,
Вы – уже не юноша,
Вам ли о войне!..
 
 
– Коля, не волнуйтесь,
Дайте мне…
 
 
Лежим, истлевающие
От глотки до ног…
Не выцвела трава еще
В солдатское сукно;
Еще бежит из тела
Болотная ржавь,
А сумка истлела,
Распалась, рассеклась,
И книги лежат…
 
 
На пустошах, где солнце
Зарыто в пух ворон,
Туман, костер, бессонница
Морочат эскадрон.
Мечется во мраке
По степным горбам:
«Ехали казаки,
Чубы по губам…»
 
 
А над нами ветры
Ночью говорят:
– Коля, братец, где ты?
Истлеваю, брат! —
Да в дорожной яме,
В дряни, в лоскутах,
Буквы муравьями
Тлеют на листах…
 
 
(Над вороньим кругом —
Звездяной лед,
По степным яругам
Ночь идет…)
 
 
Нехристь или выкрест
Над сухой травой, —
Размахнулись вихри
Пыльной булавой.
Вырваны ветрами
Из бочаг пустых,
Хлопают крылами
Книжные листы;
На враждебный Запад
Рвутся по стерням:
Тихонов,
Сельвинский,
Пастернак…
 
 
(Кочуют вороны,
Кружат кусты,
Вслед эскадрону
Летят листы.)
Чалый иль соловый
Конь храпит.
Вьется слово
Кругом копыт.
Под ветром снова
В дыму щека;
Вьется слово
Кругом штыка…
Пусть покрыты плесенью
Наши костяки,
То, о чем мы думали,
Ведет штыки…
С нашими замашками
Едут пред полком —
С новым военспецом
Новый военком.
Что ж! Дорогу нашу
Враз не разрубить:
Вместе есть нам кашу,
Вместе спать и пить…
Пусть другие дразнятся!
 
 
Наши дни легки…
Десять лет разницы —
Это пустяки!
 

1927