Текст книги "Полное собрание стихотворений и поэм. Том II"

Вторая тетрадь

 
Богатый француз европеец
вдали поливал огород
и на мосту стояли, в дудки трещали
подлый свиной народ.
 
 
Волосы вольно напялив
грозно глядит с этажа
тёмнобородая третья Наталья
которая жизнь сожгла.
 

 
Божьи коровки небольшого размера
тихо метались по прилегающим кустам
в мутном узоре лунного света
стояли пылинки ночных цветов.
Божья коровка перенеслася
села на листик близ рукава
тихо Татьяна как листик сидит
ей это вредно, луна и трава.
 
 
Вечно скакают под ветром коровки
точечки их убегают бегут.
Больная Татьяна сидит с рукавами
что буфами за спиною её зовут.
Эти коровки по всему земному шару
уничтожают блошек и тлей
красные жёлтые рядом с Татьяной
по земному шару летают в луне.
 

 
Зудит какой-то мухи плач
на кисее она сидит
темно в дому лишь лунный меч
через всю комнату висит
 
 
над всей моей фигурой голой
что на кровати вверх костьми
над сном что шествует по полу
с жёлтым брюшком и короткими ножками.
 

 
Осенью в мокром лесу ветвистом
как бы голые шли деревья
вот и ручей протекает неслышно
да и кастрюля плывёт по нему
 
 
донные заросли чёрные-чёрные
глину кастрюля скребёт
кто-то на камушке севший старательно
пищу укромно жуёт.
 
 
Город тут кончился. Место пустынное
мостик… овражек… холмы
рваный калош шаловливо играет
вдруг вылезав из волны…
 
 
Листья бумажные
с строчками гения
тоже плывут комком
не разберёшь уже стихотворения
рядом дымит чёрный дом.
 

 
День моего отъезда был совершенно серым
Кружились облака, машины тарахтели
На строении высоком флаг прыгал державшись
и грустная блондинка шла от меня спиной
 
 
Подумал – покидаю быть может и навечно
не жаль, не жаль, не жаль мне этих мест.
Однако день был серый
и порт был весь закрытый
и жёлтая калитка стояла на замке.
 

 
Красиво меня обнимая
лежала она на цветах
и пища вокруг помолчала
и мятный куст пах
 
 
и яблок связки висели
деревьев было полно
и что-то во мне находилось
что не было мне смешно.
 
 
Она осознала тоже
и обратилась ко мне.
Ещё она крикнула: Боже
зачем же лицо темней
 
 
На за́мке огонь исчез
и больше не возникает.
На что теперь нам закричать
когда всё вокруг пропадает.
 

 
Толстый стебель розы
розы безобразно красивой
которой плоти огромный кусок
висит просто так
 
 
и я молодой и всемирный
свой день изучаю молча
и я протяжённо гляжу
на то, как сам я лежу.
 
 
Цветы и цветы и машины
железной моторной силы
и вязкие человеки
в цветах и цветах и машинах.
 
 
Природы безумное утро
Для смертного человека
и розы холодная пудра
и холод подъехал.
 

 
Я люблю городскую старинность
и зелёные здания стен
я люблю и небес игривость
и осенний вкус и свет
 
 
и то, как небесный просачивается
в попятный семейный склеп
и то, как тихо истачивается
древоточием древо лет.
 
 
Во мгле висят костюмы
они принадлежат мне
Древние бархатные эти костюмы
висят на зелёной стене.
 
 
Я дом безобразный имею
все комнаты его стары
и львы из бронзы и змеи
попирают телами ковры
 
 
Приходят босые ноги
с окрашенными ногтями
приходят небольшие груди
со своими двумя остриями.
 
 
Я так весь свет знаю
мне бы купить корабль
и я бы тогда с тобою
привязал его к дереву берега
 
 
ты вот она, вот она, вот ты
тебя не спасёт твоя ткань
разденься садись на льва
и пятками бей в бока.
 

 
Испускают цветы пузырьки
из глуби бутылки наверх
полно бархата и мехов
и полно машинных снов
в автомобиле своём дорогом
вы духами окропили кабину
ваш безумный шофёр вас повёз
и бросает в стёкла взгляд
мёртвый мальчик на вас он
впечатление бросил своё.
Переделал он вам лицо
удлинил его он и сжал
Мёртвый мальчик ваш сын
он ушёл в мертвецы один
и унёс он с собой букет
на котором цветов нет
и глядит ваш шофёр вкось
он в фуражку одет и в форму
Вы рассеянно гладите кость
своей дорогой сумки
Свет бел бел беловат
чуть-чуть вы не задавили
ругается сзади солдат
которого только толкнули
Бинокль из сумки вынув
глядишь через заднее стекло
ничего уж не видно нам
и богатый закатный цвет.
 

 
Я уеду куда-нибудь вдаль
непременно смеясь и грустя
Одновременно эти чувства два
будут мучить меня в корабле
 
 
и в отдельной каюте своей
я под вечер не усижу
и приду в ресторан в ресторан
где играет оркестр и туман
 
 
Закажу я себе вина.
То некрепкое и кое-как
буду пить буду женщин глядеть
так как будто я завтра умру
 
 
и когда уж настанет момент
все уж чувства сожмутся в комок
я к какой-то из них подойду
я скажу ей: «Простите, дружок,
 
 
Молода вы и верно ещё
не встречали таких, как я
я, представьте, поэт, да, поэт
я как Блок, и как Лермонтов я».
 
 
И она мне протянет в ответ
свою руку и скажет что вот
она руку свою подаёт
поцелуй ей давайте скорей.
 
 
Всё прощально, сентябрьски всё
всё унёс и всё утащил
наконец когда пухлый корабль
и привёз меня, и уложил.
 

 
Затем в далеке медно-розовом
на лапах студёных стоял
один и запах сосновый
волк изумлённо вдыхал.
 
 
Ему уцелевшему волку
одетому в шерсть внутрь
сейчас зародятся звёзды
и тупо взойдут кусты.
 

 
Нет, не всегда порывы бывают
и так редки основные стихи
О главные слова во рту побывают
и уйдут, не достигнув руки.
 
 
Как печально, нехорошо как
сидишь сидишь не льётся с меня ничего
о как печально, нехорошо как
рамки жизни моей узки.
 

 
Подлая няня лежала на траве
Она забыла о беленьком ребёнке
А ребёнок спал в уголке
и голову положил на цветочки.
По тропинке к пруду шёл мужчина отдельный
его глаза болели и жгли
он книгу нёс под мышкой своей
и няня его увидев, говорила:
«Чего это вы ходите, гремите сапогами
Ребёнку спать мешаете.
Своими вы ногами
Зачем вы книгу носите
Посередине дня
Идите вы отсюда,
не сердите вы меня».
Мужчина, пиджак одёрнув
и подтянув клетчатые штаны,
сказал: «Всё это вздорно,
я не уйду, увы.
Старинному ребёнку я, значит, спать мешаю,
да он мешает мне ходить,
когда хотите знать».
И вновь мужчина заходил,
забегал по тропинкам
А няня, гневная вся став,
Уже бежит за ним.
Они бегут, они бегут,
Ребёнка из виду теряя.
А похитители детей
явились не моргая
и в летний день в особый день
они схватили крошку
его засунули в мешок
и убежали в сад.
Вернулись няня и мужчина
и примирённые уже
а от ребёнка только след —
кусок травы помят.
Тут плач, тут вой, заходит солнце
Куда идти, куда бежать?
А похитители детей за десять километров.
Заходят в чей-то старый дом
и предлагают сын.
 

 
Дело было в заре
Дело было на стуле
Вы сидели одна
и болели внутри
и лицо Ваше тоже
отражало все боли.
Говорили Вы: Боже!
отпусти меня, что ли.
Море было внизу
море гулко стучало
на сандалии Ваши
садился туман
уж колени в тумане.
Уж во тьме закричало
что-то, птица, быть может
или зверь, иль баран
Волочились огни
внизу города бывшего
там горели уже фонари
и у Вашего сердца
никогда не любившего
пена розовая истекла.
Только к вашему стулу
примыкали развалины
пели глухо старинные камни
и одни старики все в перчатках и галстуках
и в жилетах шли сотнями вниз.
 

 
Спускаясь вниз на пляж
где люди почти голы
они где хороши, там улыбался я
в особенности женскому девическому полу
и был угодник дамский я.
Захочет ли она орехов иль мороженого
воды ль, вина ль
уж я бегу, уж я несу, что требуется
с улыбкою ей подношу.
Возьмите, дорогая, плод
Откушайте его зубами
хотите, миленькая, плот
коляску ли что с лошадями
иль может быть сейчас
мы прекратим жару
давайте вместе поплывём
на длинную скалу
она американка девочка
американский шик
она спортсменка эта девочка
и белокурый вид
И мы идём, играя вместе,
шумит нам море, поиграв.
Но тихо черви тех едят,
кто были пару дней назад.
 

 
Никто никогда не скажет,
что я был без толку красив
я всё применил в себе
к ужасному миру порой
Вот сейчас мне идти на пир
Буду ль весел я на пиру
Криклив этот мир, этот мир
я в нём своё место сотру
никто не скажет, что был,
что камни собой дробил
и что в городском саду
на зонтик ловил весну
и зонтик зелёный был
владелицу эту любил
владелица эта ушла
оно даже к лучшему мне
хотя ведь вначале мне
всё время болело в весне.
 

 
Я был двадцатиоднолетний
у моря ракушек искал
и с мокрой горячей шеи
поток на камни стекал
уже залезало солнце
и в берег сильнейше стучало
хоть тихим было начало
но моря характер устал.
Я был двадцатиоднолетний
и был счастливее, чем счас
Давно уж пиджак потерял
совсем я ободранный стал.
Тогда же костюм имел
и туфли имел, и шёлк
когда я вечером шёл
то за мной прыгал успех.
Теперь же никто не смотрит
едва кому нужен я
У моря ракушек искал
а ныне я скушный стал
Фантазия блекнет моя
сижу одинокий я
хотя б меня чай подбодрил
Я вновь бы картину узрел
где море ракушки кидает
а я их за ним подбирает
в сумку большую кладёт
и стройным, и смуглым живёт.
 

 
Тогда было дивное лето
Один я тогда не ходил
На все мои мелкие празднества
я вечно девчонок водил.
и разных, и многообразных
и тронутых грустью и нет
и был для меня вечный праздник
которому несколько лет.
Ещё суждено было длиться
но разве кто знает, что впредь
И с ним, и с друзьями случится
чья ж очередь умереть.
 

 
и вот я на тёплых досках
живу я в этой избе…
хозяин отдал её мне
на лето отдал её мне
и вот я на тёплых досках
лежу перед ночью дыша
вверху обязательно звёзды,
которым нету конца.
И мне до того колоссально
и мне до того тяжело
гляжу гляжу вертикально
на крышу меня занесло.
Я думаю вот человек я
и кровь моя ездит по телу
Какой-то летающий я
но сказана участь моя.
За что же с начала с начала
записан я в мертвецы
как записывали в семёновцы и преображенцы
своих сосунков дворяне-отцы.
Всё сильнее я приближаюсь
ну ладно… допустим, смерть – факт
но если такое дело
так нужно мне жить ой-йой-йой
Каким же мне образом жить
иль мне с пистолетом входить
в сверкающий златами зал
а я в тёмный угол сбежал…
 

 
На тёплой крыше ужасно
И кладбище видно вдали
Тем более жить мне отрадно
Тем болье должно хорошо
а я как чудак, как чудак
всего отказавшись избег
Себя окружить надо башней
построить огромный дворец
повесить большие картины
шелка везде натянуть
и кубки, ковры, обезьяны
учёные попугаи
и сложные мелкие машины
старинные пушки стреляют
но нет всего этого, нет
и комнаты даже нет
и сер, и скук свет
и бюрократическая страна
всегда сера и темна.
 

 
Тут только бумаги идут
вверх вниз шелестят листы
тут уходят в двери одни
вечно большие пуза
мы вырастили их сами
они властвуют над нами
Но разве я так хотел
меня кто-нибудь спросил
Я в общество что, записался
Я что, за себя поругался.
Нет, я не хочу, не хочу
в этом обществе жить
Я если не улечу,
то смогу себя утаить.
Я выбыл, я выбыл из вас
Не нужен мне шифоньер
не нужен мне гарнитур
и дочек не нужно дур
Которых общество тотчас
в пионеры – вот как!
 

 
Покуда я молодой
решу быть вразрез с страной
И буду их презирать
и малых их и больших.
Поэт вот кто главный есть
А все остальные – нет.
они без значения тут
они ничего не дадут.
 

 
Вот море мой моет след
и я двадцать одних лет
иду поступательно вдоль
растёт в это время миндаль
Которая так зла
она сидит у воды
Она глядит на валы
она меня ждала.
Я ей говорю: «Не злись,
ведь ты герцогиня, ты
испортишь свои черты
поэтому ты молчи».
Она отвечает: «Нет, —
что герцогом был её дед —
но вот уже много лет
как умер он где-то в траве
и так как не знают, где
Считают, что он везде».
За что не любить страну
За что не любить холмы
Нет, холмы хороши
Но в людях всё меньше души
Но больше в них суеты
нависли у них черты
и думают все о том,
что всё покупают рублём.
На самом деле они
Не поняли свои дни
чем более будет их
тем более станет и нас.
 

 
Но вот эта дева встаёт
И мне свою руку даёт
она совершенно мила
и мы идём, где скала
бросает фиглярную тень
Как раз и окончился день.
 

 
Любите того, кто редок
кто будто вымерший зверь
кто как дореволюционный предок
ведёт себя теперь
который бросает деньги
нажитые своим трудом
в один ресторанный вечер
любите того, кто поэт.
Ей-Богу, всегда интересней
протратить всю жизнь с ним
поехать куда-то, вернуться
любить его, встать, уйти.
Обзывать его неудачником
Временно жить с другим
и осенью на старой лодке
кататься по пруду с ним.
Когда пригласят на ужин
одна компания вы
Увидите, что как в музее
у хозяина мраморны львы.
Хозяин – крупный учёный
большой и упрямый ум
он может себе позволить
поэтам устроить ужин.
но дальше… любите редких,
живущих иною жизнью
точно таких, как я
короче, любите меня.
Я тяготею к Парижу,
я мастер красивой игры
Маэстро меня зовите
и это нравится мне.
Во мне и блажь, и тоска
Красива моя рука…
 

 
Когда герцогиня послушала
она наклонила головку
она мне сказала серьёзно,
что всё это знает она
что будет так поступать
что хочет ещё сказать
Любит она меня
полюбила третьего дня.
Вы собирали ракушки
Вы весь худой, как скелет,
У меня есть две подружки
Им по семнадцати лет.
Дети больших родителей
Они говорят, что Вы
один из лучших сочинителей,
Живущих среди Москвы.
 

 
Я ей отвечал спокойно,
что жизнь несомненно веду
довольно-таки странную
и, можно сказать, единичную
и там и тут скитаюсь
у хороших людей побираюсь
а к плохим и не подойду
и вообще от них в стороне
Что в стихах я действительно добился
что мне интересно писать
Что скоро начну роман,
что уже над ним наклонился
но он будет совершенно нов.
 

 
А она мне на то сказала
люблю ли я шум валов
морских или может нет
ах, если Вам нравится, я
конечно, люблю и валы
и выступ большой скалы
Так вот, это воля моя
За этой скалой живу я
увидите розовый дом
сегодня приходите
и в левое окно стучите
крайнее за углом
и тут герцогиня ушла
красивенькая вся
и я молодой стал ждать
скорее бы вечера гладь.
 

 
Уж было двенадцать часов
Курил папиросы я
и жёлтая лампа моя
горела передо мной.
Хозяин уехал, оставив
мне всё, что имел сам
но тут он мало имел
и тут он мало бывал
Поэтому быт мне стал
Была мне и кровать
и кресло большое, и книжек штук пять.
Сижу и готовлюсь идти
и думаю про себя
что я сам иду
а будто в спектакле иду
как странно всё это мне
порою живём, как во сне
простые люди живут
поэту же сам Бог велит.
 

 
Вдруг стук простучал в стекло
Кого это там принесло
Какой это человек
чего это надо ему.
И прозвучало: «Открой,
Это я, друг мой».
Впустил, вот пришла я
ко мне же идти нельзя.
Поэтому предупредить приходит,
чтоб ты не смел.
Ну, вот, я уже ухожу
осталась бы, мы бы вина…
Нет, нет, не ходи одна
я лучше тебя провожу
сейчас провожу, посиди
жилище моё погляди.
Я летом всегда тут
мне ключ на всё лето дают.
 

 
Она подошла к столу
Глядит на мои листки
про что ты сегодня писал
про то, как срок жизни мал.
Да ты пессимист, декадент
Угу, уже несколько лет
настолько я пессимист
что солнце увидев, смеюсь
а погрузившись в воду
кричу, как зверь
а когда трезв
то громко проповедую народу
про жизнь вдали от людных мест.
 

 
Она помолчала… пойду
А я подошёл. Не ходи
немного со мной посиди
уместимся в кресле вдвоём
и будем с тобой говорить
ведь ты герцогиня, чего ж уходить
Да. Тонкие руки сбежали
и вниз села она
и рядом сел я
и стал её обнимать.
 

 
Мне можно, один раз живу
Хотя и банальный лозунг
но смысл его вечен и нов
всегда средь людских голов.
Я был в эту ночь настроен
ужасно сентиментально
она меня испугалась
Но только под утро ушла.
А что меж нас было, про то
не будет знать никто.
 

 
Моя любовь отдельная
она не то, что у всех
она совершенно странная
предмет любви очень красив.
Мы любим у моря жить
там всё скопилось, что нужно
мы любим морскими быть
весёлыми грустными долгими
Песок это наше, тёплое
горячее и простое.
Когда же настанет осень
поедем мы вместе в Москву
и станем в комнате жить
и будут трамваи стучать…
 

 
Спеша заглянуть вперёд
скажу, что она миновала
что ушла просто так
куда-то она пропала
и я, конечно, жалел
Такое любимое, братцы,
но что же могу я поделать
Беситься, кричать, кусаться.
Я взял написал триста строк
или четыреста что ли
Никто никогда не прочтёт
я автор тяжёлых лет.
Ненужный я обществу злому
Любовь моя к очень простому.
 

 
Я налил стакан до краю
этой встреченной знакомой
что в компании поэтов
оказалася случайно.
 
 
Я ей дал большую грушу
и сказал: «Грызите, нате».
А она была красива
очень даже и прелестна
 
 
Я на всех кричал в тот вечер
Оделил я всех историей
потому она смотрела
целый вечер на меня
 

 
Кровь родителей ваших
У вас пред глазами
Зажигайте верёвки
Уезжайте в Париж
Называйте меня
Золотым иностранцем.
Я маэстро, я мэтр
У меня голова запоёт…
 

 
Андрюша, который выше
приходит домой и лежит
на мамином красном диване
и плачет, и стонет, дрожит
 
 
Ведь все, ведь они на работе
а он целый день подпоясан
бегал в старом и длинном пальто
как вдруг мимо прошёл никто.
 
 
И Андрюша уже взволновался
его Катя пнула ногой
и домой он тогда отправлялся
и упавший он был домой
 
 
На диване валяет газета
ей Андрюша теперь шелестит
А никто – он моется в ванной
и вода об него гудит.
 
 
Если выйдет, то красные губы
скажут ясно, велико, умно
«Хочешь, мальчик, я вечные шумы
подарю тебе всё равно.
 
 
Мальчик также железный цветочек
подарю, пока нету родителей».
У Андрюши весь ужас ушёл
Он спадает – с дивана на пол.
 

 
Маньке четырнадцать лет
и грудь её так велика
что лысый их Ванька – сосед
хватает её всякий раз.
У Мани – родителей два
но разум имеет один.
Другой же родитель – мать
всё время водочку пьёт
и Маня восьмого числа
в честь Дня Победы пила.
Её пригласили ребята
и ноги у неё стали ватные
когда же вернулась домой
отца её не было там
и лысый её Иван
схватил, потащил к себе
он жил один кое-как
он старый был холостяк.
Мать Маньки пьяна была
на вопли она не пришла
и Маня тогда под Иваном
лежа́, поддалась ему спья́на.
С тех пор этот лысый Иван
всё Маньке проходу не дал
она и сама к нему
порою идёт… «возьму»…
 

 
рабочий Полубин жил сам
Он деньги свои претворял
в большие книги себе
какие только найдёт
и то ему было, и то
и много проходит лет
Рабочий Полубин умел
все книги себе закупать.
Лежали они толпой
Входил он с работы один
и сразу книгу читал
Затем он уже засыпал
Рабочий завод покинуть
не будет он никогда.
Это его труды
ими он горды.
 

 
Дело было. С моста в реку
кто-то кинулся тонуть…
и его не удержать
поздно. Даже не узнать…
шёл он, говорили, сам
проводил рукой по волосам
был он, говорят, в рабочем
в тощей руке узелочек
Узелочек он оставил
Развернули – там костюм
и записки клочок был.
«Я копил деньгу, копил
я себе костюм купил
а теперь не надо шить
надо мне на дне лежать
как хочу я, так и будет
пусть меня земля забудет».
Данный вопль его в записке
прочитали тоном близких
и вздохнули тяжело
Ах, ему не повезло.
Повезло тебе и мне
Вновь идём мы по стране
поуставшими ногами
с сапогами и туфлями
Летний жар на нас кусать
На работу надо быть.
 

 
Орех расцвёл. Ему косматость
большие уши подаёт
и от ореха ароматность
к носам идёт.
 
 
Вошли и выпили ореха
какие люди, чьи года
какая сила человека
в землю легла и не смогла
 
 
и только тонкая иголка
дожить умеет и спасти
Да может, голове ребёнка
ещё успеет подвезти.
 
 
Все остальные важно сплыли
садилась муха на столы
кого красавицы любили
те и сейчас ещё милы.
 

 
Пожарная часть озарилась
На озеро ехал дружок
Его что за счастье смутилось
и песни его голосок.
 
 
За синие груди, что в майке
отдал непочатую жизнь
Играл и любил непосредственно
её острогрудый сосок.
 
 
Катанье её возбудило
не мне отдалась, а ему
В кустах просидел, и меня убивало,
что шумно даётся ему.
 
 
Всегда ему слава и деньги
Теперь и она – всё к нему
притихла… лежит и его обнимает
За что только – я не пойму.
 
 
Когда возвращались с гулянки,
я стукнул её кирпичом
она тут упала сказала пропала
беременна я Петром
 
 
и с ясной улыбкою силы
она умерла в пыли
и месяц тогда золотисто
её осветил мне живот.
 

 
Я запомнил в страстных линиях прекрасных
плоскую свою и молодую жизнь
Нет, не я один и потопа́л, и плакал
возводил и грех, и в доблесть заходил…
 
 
Это всё потом, когда и стол сгниёт мой
а не то, что руки, руки будут пыль
Пожилой историк и красотка дева
скажут в моей жизни было чем играть.
 
 
Был он весь бурлящий, был он пережиток
времени того, когда искали царств и королевских ручек
Был он подлый тонко, так что до улыбки
до святого смеха, до виселицы в рост.
 
 
между кресел новых с старыми людьми
проклинал певал и громче всех
мой читатель поздний – ничего не знаешь
Ах, какой красивый, ах, какой я был…
 

 
Скучное счастье тебя посещает
брат мой возлюбленный Пётр
Ваша супруга пред вами гуляет
утром в сверкании бёдр.
 
 
Ваша рубашка лежит на вас гладко
Ваша причёска бледна
Но из двоих кто из братьев лучше
то, несомненно, я.
 
 
Этого брата ничто не терзает
и не ведёт по утрам
Этого брата лишь смерть посещает
больше никто и к гостям.